Текст книги "Маршрут: Ноль (СИ)"

Автор книги: Mrs. Mracopisec

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Глава 10. Ноль

Трасса. Здесь, на выжженном солнцем отшибе цивилизации, она превратилась в бесконечную серую ленту, теряющуюся в мареве жары. Ни постов ГАИ с их мигалками, ни заправок с запахом бензина и кофе, ни придорожных кафе, где пьяные голоса сливаются с рокотом музыки. Только ветер – воющий, как раненый зверь, в проводах, да «Волга». ГАЗ-24 стояла на обочине, будто её высадили здесь десятилетия назад и бросили умирать под палящим солнцем. Ржавчина съела арки, пыль толстым слоем покрывала капот, но левая дверь… Левая дверь была распахнута настежь. Как в прошлый раз. Словно звала. Словно ждала именно меня все эти годы, все эти километры бесцельного скитания по дорогам, что вели в никуда.

Я подошел медленно; гравий хрустел под ботинками – единственный звук в этой звенящей тишине. Каждый шаг отдавался эхом в пустоте, будто земля сама предупреждала: «Стой. Не ходи дальше». Заглянул внутрь. Салон был чист. Слишком. Ни пылинки на потрескавшейся приборной панели, ни пятна на сиденьях из выцветшей кожи. Пахло не плесенью или затхлостью, а озоном после грозы и старой кожей – будто её только что подготовили к ритуалу. Воздух был густым, как сироп, пропитанным ожиданием.

На водительском сиденье лежало фото, сложенное пополам. Я взял его. Бумага хрустнула, пожелтев по краям, как осенний лист. На снимке – я, лет десяти, смеюсь, обнимая отца. Он стоит рядом, рука тяжело легла на моё плечо, улыбается, но в глазах – тень. Та самая, что я потом видел в зеркале заднего вида в камере. Тень предчувствия. На обороте, дрожащим, почти детским почерком:

«Сынок, не опаздывай».

Ольга подошла бесшумно. Её шаги не слышались на пыльной земле, будто она не касалась её. Она остановилась рядом, глядя на фото, потом на меня. В её глазах не было удивления – только древняя, вселенская грусть, словно она видела эту сцену тысячу раз.

– Это та самая машина? – спросил я, зная ответ.

– Она и есть, – кивнула она, и её голос прозвучал глухо, как удар колокола под водой. – Точка входа. Ноль координат. Место, где всё началось… и где всё закончится. Для тебя.

Я сел за руль. Кожаная обивка была прохладной, прикосновение вызвало мурашки по коже. Двигатель был мёртв – но ключ уже торчал в замке зажигания, холодный и тяжелый. Я вздохнул, чувствуя, как внутри что-то сжимается, готовясь к прыжку в бездну. Повернул ключ.

Он завёлся. С первого раза. Ровный, низкий рокот мотора заполнил салон, заполнил тишину, вибрация пошла по рулю, по сиденью, по моим костям. «Волга» ожила. Она ждала. Она всегда ждала.

И память хлынула водопадом, смывая все барьеры реальности. Вспомнилось: мы едем с отцом по этой самой трассе. Вечер. Солнце садится, заливая небо багрянцем и лиловым, как синяк. Он молчит, сосредоточенно смотрит на дорогу, руки крепко сжимают руль этой «Волги». Я, маленький, дремлю на пассажирском сиденье, укрытый его курткой, пахнущей дымом и одеколоном. Мир сужается до гула мотора, тепла отца и мелькающих за окном столбов. Безопасно. Навсегда.

Потом – удар. Оглушительный, раздирающий металл и кости. Свет – яркий-яркий, как взрыв солнца, слепящий глаза, выжигающий сетчатку. Скрежет – нескончаемый, адский, скрежет искрящегося металла о асфальт, как когти по стеклу. Криков нет. Только этот звук. И свет. И запах – запах горелой резины и бензина.

А потом – пустота. Чёрная, бездонная, как космос. Я очнулся в больнице. Резкий запах антисептика. Мать сидела у моей кровати, лицо белое как мел, глаза красные от слёз, которые она больше не могла плакать. Её руки дрожали, когда она поправляла моё одеяло.

– Что случилось с отцом? – хрипло спросил я, горло пересохло.

Она не ответила. Только посмотрела так, будто видела призрака, потом прошептала, голос сорвался на шёпот:

– Ты не должен был выжить, Марк. Никто не выживает в таких авариях. Но ты здесь. Наверное, за него. За его шанс. Не потрать его зря.

Я смотрел в лобовое стекло «Волги». Мир за ним выцвел, как старая видеоплёнка, пережжённая солнцем. Цвета поблёкли, превратившись в грязно-серые тона, контуры предметов размылись, будто их стёрли ластиком. Я включил дворники. Резиновые лезвия дрогнули, скрипнули по сухому стеклу – и замерли на полпути. Словно поняли: стирать нечего. Мир и так стёрт. Выжжен. Пуст.

В зеркале заднего вида на мгновение промелькнуло движение – тень, скользнувшая по заднему сиденью, как тень от облака. Я вздрогнул, сердце бешено заколотилось. Теперь там было лицо. Странника. Мужчина в шляпе, надвинутой на глаза, сидел прямо за мной. Его пальцы, костлявые и длинные, как пауки, лежали на коленях, неподвижные. Шляпа… шляпа медленно «плыла» в зеркале, будто её носило подводным течением.

Я обернулся резко, с хрустом в шее – никого. Сиденье пусто. Чистое. Слишком чистое.

А в зеркале он по-прежнему смотрел мне в спину. Взгляд был тяжёлым, как свинец, холодным, как лёд. Он не угрожал – констатировал. Потом губы пошевелились, и голос прозвучал прямо у меня в голове. Глубокий, хриплый, с металлическим оттенком, как статический шум в радиоприёмнике:

– Добро пожаловать, Марк. В начало. Ты опоздал. Как и в тот раз. Как всегда.

Холодный пот прошиб меня, капли потекли по вискам. Я включил фары. Яркие лучи вырвались вперёд, прорезая сгущавшиеся сумерки, но упёрлись в густой, непроглядный туман, что вдруг навалился на дорогу, как серое одеяло. Свет ушёл в него, как в вату, поглотился без следа. Видимости – ноль. Только серая стена впереди.

Из радиоприёмника, старого, с ручкой настройки, раздался статический шум. Шипение, треск, как будто ловили эфир на краю вселенной, сквозь гул и помехи. Потом сквозь этот хаос прорезался голос. Знакомый до боли. Мой собственный. Но старше. Усталее. Безнадёжнее. Пропитанный тоской тысячелетий:

«Ты уже здесь».

Я тронулся с места. Машина поехала сама. Плавно. Нежно. Я не давил на газ – педаль оставалась неподвижной под моей ногой. Руль поворачивался сам. Лёгкими, уверенными движениями, ведя «Волгу» вперёд, в туман, в неизвестность. Я был лишь пассажиром в собственном теле, в собственной машине, в собственной судьбе. Дорога под колёсами была ровной, но я чувствовал, как она вибрирует, как будто мы едем не по асфальту, а по чему-то иному. По мембране времени. По коже мёртвого бога.

Страха не было. Лишь оцепенение – тяжёлое, свинцовое. Будто всё происходило не в первый раз. Будто я уже ехал по этой дороге в тумане. Уже сидел за этим рулём. Уже умирал в этой машине. Страх выжег себя дотла в бесконечных повторах, оставив после себя только пепел усталости.

Я взглянул на часы на приборной панели. Старые, стрелочные. Стрелки застыли на 9:30. Как вкопанные. Как будто время здесь остановилось навсегда. В точке ноль. В моменте перед ударом.

И тут камера, лежавшая на переднем сиденье рядом с фото отца, мигнула. Красный индикатор REC загорелся на её маленьком ЖК-дисплее, как дьявольский глаз. Я не включал запись. Я даже не трогал её. Она включилась сама. Как и в тот раз у «Волги» в поле. Как будто она ждала этого момента.

Экран показал салон машины. Я за рулём. Но лицо моё… лицо моё было старше. Значительно старше. Морщины, как трещины в высохшей земле, пересекали лоб, глаза ввалились, в них не было ни капли той наивной надежды, что я видел в зеркале заднего вида на плёнке. Только бездонная тоска. Тоска человека, видевшего конец слишком много раз. Тоска вечного узника. Голос в динамике камеры прозвучал снова. Тот же. Мой. Но не мой. Пропитанный пылью веков:

«Марк… ты уже здесь. Ты опоздал. Ты всегда опаздываешь. И никогда не успеешь».

Экран погас. REC потух. Камера умолкла.

Тишина. Гнетущая, как крышка гроба.

И я понял…

Всё. Каждый кусочек мозаики, каждый обрывок воспоминания, каждый кадр на плёнке, каждый шёпот «Ты уже здесь» – всё сложилось в одну простую, ужасающую картину. Я сел в «Волгу». Не сегодня. Не вчера.

В 1993 году.

Я – пропавший водитель. Тот, что должен был быть за рулём в ту ночь, в ту аварию. Тот, кто не вернулся. Тот, чьё место я занял в больничной койке. Я – Марк. И я – тот, кто не успел предупредить себя. Кто не успел спасти отца. Кто не успел предотвратить удар. Я застрял в петле. В точке ноль. В моменте перед катастрофой. Каждая моя поездка по этим дорогам была попыткой сбежать, попыткой найти выход. Но все дороги вели обратно. К этой «Волге». К этому моменту. К 9:30.

«Волга» ехала сама. В туман. В никуда. В начало. Я смотрел на стрелки часов. 9:30. Навсегда. Я посмотрел на фото отца в руке. «Сынок, не опаздывай». Я опоздал. И я был здесь. В нулевой точке. Вечный пассажир. Вечный опоздавший. Вечный водитель «Волги», едущий в тумане к аварии, которая уже случилась. Которая случается снова и снова. Вечный свидетель. Вечный виновник. Вечный беглец, бегущий по кругу.

Ты уже здесь, Марк. Всегда. В этом тумане. В этой машине. В этом адском кольце времени. И выхода нет. Никогда не было.

Глава 11. Обратная сторона зеркала

Я начал замечать это на третьей минуте. Отражение в зеркале заднего вида «Волги». Оно… запаздывало. Сначала списал на усталость: дорога, голова забита кадрами, где я то ли отец, то ли призрак. Бывает. Но потом проверил сознательно: поднял руку – и считал. Раз, два… На «три» в зеркале рука всё ещё висела внизу. На «четыре» – медленно поползла вверх.

– Ну всё, – выдохнул я, – привет, шизофрения с задержкой на сигнал. Ждал тебя.

Рядом сидела Ольга. Смотрела в окно. Или делала вид.

– Ты это видишь?

– Что?

– Моё отражение. Оно не в реальном времени.

Она не оборачивалась.

– Возможно, зеркало просто устаёт.

Я усмехнулся, но смех получился хриплым.

– Ты правда считаешь, что зеркала могут уставать?

– В этом месте – всё может. Даже я.

В машине вдруг стало душно, хотя кондиционер был выключен. Я опустил окно – воздух снаружи не принёс ни звука, ни запаха. Будто трасса теперь проходила по вакууму. На следующей остановке – старая гостиница. Заброшенная. Выгоревшая до цвета ржавчины. Табличка качалась на скрипучей цепи:

«Мотель “Петля”. 1 час – 1 ночь».

Ну конечно. Куда ещё меня должно было занести.

Внутри – холл, как из советского кошмара: стойка администратора, облуплённая краска, ржавый ключ на верёвке, часы на стене без стрелок. И запах… не пыли, нет. Запах плёнки, разогретой лампой проекционного аппарата. Озон и старая целлулоидная пыль.

– Не нравится мне это место, – сказал я, и голос прозвучал глухо.

– Оно помнит тебя, – ответила Ольга, проходя мимо.

– Я в нём не был.

– Твоя память спорит.

Я подошёл к стойке. Пальцы сами потянулись к тетради регистрации, облезлой по краям.

Имя: М. Грошев.

Комната № 9.

Дата заезда: 23.09.1993.

Время: 9:30.

Я чуть не выронил ручку. Ольга заглянула через плечо.

– Ну вот, ты снова здесь.

– Почему я ничего не помню?

– Может, ты ещё не дошёл до этого момента.

Комната № 9. Замок не заперт. Внутри – железная кровать с продавленным матрасом, телевизор «Рекорд» с трещиной на экране, огромное зеркало на стене, старый дневник в кожаном переплёте. Я сел. Взял дневник. Листал. Чёрные чернила, знакомый почерк. Только я его не писал. Первые слова:

«Если ты читаешь это – значит, ты снова забыл.»

Я отложил дневник. Посмотрел в зеркало. Отражение сидело ровно. Потом я моргнул. И только через пару секунд – оно. Я поднял руку. Оно подняло – позже.

– Ольга…

– Я знаю, – сказала она. – Это началось.

– Что именно?

– Разделение.

Я пошёл в ванную умыться. Плеснул ледяной воды. Поднял глаза. Зеркало – треснуто. В осколках – несколько версий меня. Один с бородой, другой – в одежде отца, третий – с пустыми глазами, как у мёртвого. Ольга зашла.

– Ты не должен был это видеть.

– Поздно.

На обратной стороне зеркала чёрным маркером:

«Останови запись. Пока не поздно.»

Я вышел. В коридоре – тишина. Потом тихий стук. Изнутри комнаты. Моей. Вернулся. Дверь открыта. На кровати – камера. Её не было, когда я заходил. Она мигала. REC. Я не помню, как начиналась эта часть пути. Но помню, как зеркало моргнуло позже меня. И в тот момент я понял:

Задержка – не баг. Задержка – монтаж.

Я долго смотрел на камеру. Она мигала. Писала. Хотя батареи в ней не было.

– Где ты её нашла? – спросил я.

Ольга пожала плечами:

– Она всегда была с тобой. Внутри.

В кадре – пустая кровать. Стена. Яркая трещина на потолке. Через трещину пробивается свет. Но не дневной. Он пульсирует, как прожектор в комнате допроса. Я медленно подошёл. Посмотрел в объектив. Там – я. Только я стою у двери. А я стою у камеры.

– Зеркальный захват? —

– Не совсем, – ответила Ольга. – Это размотка.

Я снова взял дневник. Там появилась новая запись. Я не писал.

«Если он начнёт двигаться – не смотри. Это не ты.»

Я захлопнул. Ольга села на край кровати. Матрас скрипнул.

– Ты замечаешь, как он теперь откликается?

– Кто?

– Ты. В другой версии.

Я вышел в коридор. Стены стали ближе. Длиннее. Комнаты справа и слева исчезли. Вместо дверей – зеркала. Я остановился.

Первое зеркало: я – подросток, держу первую камеру. Плачу.

Второе: я, сплю. В углу стоит отец. Смотрит.

Третье: пусто.

Я повернул голову. Моя тень лежала у стены. Как обычно. Я двинулся вперёд. И в этот момент тень не последовала. Я остановился. Она – осталась. Она продолжала стоять. Как будто ещё наблюдала. Я шагнул назад – и только тогда она тронулась.

– Ты это видела?! —

Ольга вышла из комнаты.

– Видела. И ты видел. Он начал двигаться.

Мы вернулись в номер. На зеркале – надпись, выцарапанная ногтем:

«Ты уже был здесь. И ошибся.»

Я сел. Дневник снова открыт. Новый текст:

«Если ты читаешь это – значит, она уже соврала.»

Я посмотрел на Ольгу.

– Что происходит?

Она молчала.

– Ты писала это?

– Нет.

Я подошёл к окну. За ним – небо. Но не вечернее. Оно двигалось. Как в старом телевизоре – полосы, шум. Я моргнул. Окно стало зеркалом. В отражении – я. И за мной. Мой силуэт. Но… Он моргнул раньше. Он двинулся раньше.

Я резко обернулся. Никого. Сердце стучало, как метроном. Я не понимал – это я или уже кто-то другой. Ольга смотрела на меня.

– Он выходит.

– Кто?

– Тот, кто остался в зеркале.

На кровати лежала фотография. Я и я. Два Марка. Стоим рядом. Одинаковая одежда. Одинаковые лица. На обороте – надпись:

«Не буди его. Ты не вынесешь.»

В зеркале – вспышка. Словно кто-то включил камеру. Ольга метнулась к двери.

– Мы уходим.

– Куда?!

– Пока ты ещё сам.

Но когда я повернулся – тень уже стояла отдельно. В полный рост. И смотрела. И только я моргнул – она шагнула ко мне.

Она стояла в углу. Неотрывно. Моя тень. Не на стене – в пространстве. Как будто отпечаталась и решила: хватит быть вторичной.

Я шевельнул рукой. Тень – с задержкой. Шагнул – она следом. С запаздыванием в секунду. Полторы. Сначала казалось… забавно. Почти как старый телик с задержкой сигнала. Но потом – я замер. Она – замерла. Я резко двинулся вперёд. Она осталась.

– Что за хрень?.. —

– Она больше не копирует, – сказала Ольга.

– А что она делает?

– Наблюдает. И учится.

Я сел на кровать. Взял камеру. Проверил объектив – работает. Навёл на себя – ничего странного. Навёл на тень – экран чёрный.

– Она не пишет её, – сказал я.

– Значит, она вне кадра, – ответила Ольга. – Значит, она уже оператор.

В зеркале – ещё страшнее. Там два меня. Один – я, сижу на кровати. Второй – стоит у двери, спиной. Тело в тени. Но лицо моё. Я повернулся. Никого. Снова в зеркало – оба остались. Но теперь один из них начал двигаться. Раньше, чем я.

– Это монтаж?

– Это взлом, – сказала Ольга.

– Кто монтирует?

– Тот, кто пишет.

Я резко подошёл к зеркалу. Ударил кулаком. Трещина. И… кровь. Из зеркала. Не из руки. На полу – фото. Ещё одна. Теперь я – лежу. В той же комнате. На кровати. Без сознания. В углу – тень. Уже не моя. Уже собственная.

Я схватил дневник. Разворот чистый. Но когда я начал писать – над моей строкой появились новые.

«Он начал слагаться. Ты отстаёшь.»

«Скоро ты – будешь отражением.»

– Я схожу с ума, – сказал я.

Ольга молчала.

– Я схожу с ума?!

– Или приходишь в норму.

– Что?!

– Если ты всегда был отражением, то быть собой – уже диагноз.

Я обернулся. Тень подошла ближе. Шаг. Теперь в метре. Я замер. Она – ещё один шаг. Без моей команды.

– Ты видишь это?! —

Ольга сделала шаг назад.

– Ты теряешь контроль. Он его берёт.

Я схватил зеркало. Поднёс к лицу. В отражении – он. Смотрит на меня. Без выражения. Я моргнул. Он – не моргнул. Я открыл рот. Он закрыл глаза.

– Это уже не ты, – сказала Ольга.

– Тогда кто?

– Версия.

– Какая?

– Та, что выжила. В той аварии.

Я снова взглянул в зеркало. Теперь надпись:

«НЕ СМОТРИ – ОН ЗАПИСЫВАЕТ.»

И тут я понял: зеркало – это не отображение. Это камера. И оно пишет. Не прошлое. Будущее.

Тень сделала ещё шаг. Теперь между нами не было расстояния. Я чувствовал холод. Как будто отражение дышало.

– Марк, – голос Ольги был тише, чем обычно. Не усталая – напуганная. – Мы должны выйти. Сейчас.

Я обернулся. Зеркало – пусто. Моя тень исчезла.

– Где она?! —

Ольга схватила мою руку:

– Где ты её не видишь – там она и есть.

Я включил камеру. Снял дверь – пусто. Снял Ольгу – всё нормально. Снял себя – окей. Повернулся к зеркалу – на экране камеры вспыхнул кадр. Кадр, которого я не видел. Я – в крови. На полу.

Я резко промотал запись назад. На экране:

– Я открываю дверь.

– В комнату влетает фигура в плаще.

– Меня роняют на пол.

– Я не сопротивляюсь.

– Камера фиксирует: 00:13:22.

Я смотрел на часы – 00:12:55.

– Это ещё не случилось, – прошептал я.

Ольга побледнела.

– Не открывай дверь. Слышишь? Ни за что.

Тик.

Тик.

Тик.

– А если я не открою? —

– Тогда ты никогда не узнаешь, кто ты.

– Но если открою – умру.

– Может быть.

– Отличная перспектива.

– Или, – сказала она, – ты уже открыл. Просто забыл.

– Почему зеркало это записало?

– Потому что ты всё ещё на плёнке.

Я подошёл к окну. Там – пустая улица. Всё серое. Без движения. Я навёл камеру на зеркало. Там – всё тот же кадр. Я, на полу. Ольга, рядом. Тень – над нами. На зеркале появилась новая надпись:

«ПОВТОР НЕ СОХРАНЁН.»

– Ольга, – сказал я, – ты кто?

Она посмотрела на меня. В глазах – мокрая сталь.

– Я была с тобой всегда. Даже когда ты был другим.

00:13:21

– Мы выходим, – сказал я.

– Куда?

– Навстречу монтажу.

00:13:22

Дверь распахнулась.

Я – стою.

Ольга – стоит.

Тень – стоит.

И никто не двигается.

Время замирает.

Камера гаснет.

В зеркале – вспыхивает кадр:

«Конец записи. Глава 11.»

А под ним – надпись:

«Проснись.»

Глава 12. Человек на обочине

Трасса тянулась бесконечной серой лентой, будто кто-то специально растянул её до предела, чтобы сломать всякое представление о времени и расстоянии. Я жал на газ, словно пытаясь убежать от самого себя. Ольга сидела рядом, откинув голову на подголовник. Её глаза были закрыты, но я знал точно – она не спала. Она просто была где-то ещё. Может быть, в своём 1993-м. А может, в том моменте, когда её уже не существовало. Она казалась уставшей до предела, истончившейся, как призрак, который вот-вот развеется от сквозняка. Она не просто сохраняла силы – она пыталась вспомнить, каково это – быть по-настоящему живой.

И тут ожило радио. Сперва тихий треск, потом шипение, а затем голос. Нет, не голос. Это был шёпот. Глухой, едва различимый, но он пробирал до костей. Словно кто-то стоял за спиной и дышал холодом прямо в затылок.

– Включи фары, – произнесла Ольга, не открывая глаз.

Я послушался. Дальний свет выхватил из тумана силуэт человека на обочине. Мужчина в старомодном плаще стоял к нам спиной, подняв руку для попутки. Но что-то было не так. Его тень… она падала неправильно. Против света. Как будто кто-то нарочно развернул её, чтобы сыграть со мной злую шутку.

– Остановимся? – бросил я, хотя внутренний голос орал: «Гони!»

Ольга посмотрела на меня так, будто видела насквозь. А может, действительно видела – кто их знает, этих призраков из прошлого. Или не из прошлого? Чёрт, я уже сам запутался.

– Ни в коем случае, – прошептала она, но было поздно – я уже сбавлял скорость.

В тот момент, когда мы поравнялись с ним, он повернулся. И… исчез. Просто растворился в воздухе, как дым. На асфальте остались лишь следы шин – абсолютно свежие, хоть и покрытые трещинами времени. Такие же, как на том месте аварии…

GPS засветился красным – мы снова проезжали 93-й километр. Третий раз за последние полчаса.

– Знаешь, что самое страшное? – спросил я, машинально потирая шею. – Когда я был маленьким, мне всегда казалось, что кто-то сидит в углу комнаты. Особенно по ночам. Я даже спал с включённым фонариком.

Ольга не ответила, но её рука, лежащая на колене, слегка дрогнула. Я заметил, что она не дышит, когда я на неё не смотрю.

На обочине валялась пачка «Явы» – тех самых сигарет, которые перестали выпускать ещё в начале девяностых. Я хотел показать её Ольге, но когда взял, она рассыпалась в пыль прямо у меня в руках.

– Хорошая метафора, да? – попытался пошутить я, но смех получился каким-то хриплым. – Всё здесь… рассыпается.

Ольга молчала. А потом вдруг произнесла то, что заставило мою кровь превратиться в лёд:

– Ты ведь помнишь, как мы ехали этим маршрутом в последний раз? В ночь аварии?

Я резко затормозил. Машину занесло, но мне было плевать.

– Что ты сказала?

Но она уже смотрела в окно, делая вид, что ничего не произошло. Только её руки, судорожно сжимающие ремень безопасности, выдавали волнение.

А в зеркале заднего вида я снова увидел того человека в плаще. Теперь он стоял прямо за машиной и улыбался. Улыбался так, будто знал какой-то ужасный секрет.

И тогда я понял – это был я сам. Вернее, тот, кем я мог бы стать, если бы не…

К чёрту. Нужно выбираться с этой проклятой дороги. Пока ещё можно различить границу между реальностью и безумием. Хотя, если честно, я уже начал сомневаться – а была ли она вообще, эта граница?

Мы молчали долго. Очень долго. Минуты растягивались, как резина, а пространство вокруг становилось всё более плотным, словно воздух превращался в желе. Радио продолжало шипеть, но теперь в этом шипении я различал слова. Обрывки фраз. Имена. Даты. Каждое слово било по нервам, как удар молотка по стеклу.

– Почему ты ничего не объясняешь? – спросил я, не отрывая глаз от дороги. – Кто ты? Откуда знаешь моего отца? Почему говоришь, что была в 1993 году?

Ольга вздохнула. Этот вздох был глубоким, бесконечно усталым, как будто она несла этот груз веками.

– Я не из прошлого, – сказала она, глядя мне прямо в глаза. В её зрачках, казалось, отражалась не солнце, а какая-то другая, холодная звезда. – Не из девяносто третьего. Не из будущего, каким ты его себе представляешь. Я – из трещины в твоей памяти, где время спуталось.

– Чего? – Я переспросил, потому что слова не складывались в смысл. Они были как обрывки чужого, непонятного языка. – Изнутри? Чего?

– Изнутри тебя. – Она сделала шаг ближе. Я не отступил, но каждая мышца напряглась. – Не из девяносто третьего. Не из будущего. Из точки, где всё обрывается. Где ты теряешь нить.

Я замолчал. Мои мысли путались, как клубок спутанных ниток. Я хотел спросить ещё что-то, но вместо этого достал камеру. Та самая «Зенит», которую я нашёл в заброшенном кафе. Индикатор REC горел красным, хотя я её не включал.

– Ты снимаешь? – спросила Ольга.

– Нет, – ответил я. – Она сама.

– Конечно, сама. Потому что ты больше не можешь решать, что записывать, а что нет.

Я посмотрел на экран камеры. Там был я. За рулём. Но не сейчас. Это было раньше. Гораздо раньше. Я помнил этот момент. Или не помнил? Волосы на затылке встали дыбом, когда я понял, что в кадре я смотрю прямо в объектив. Прямо на меня.

– Это невозможно, – прошептал я. – Я не мог снимать тогда. Я даже не помню эту камеру…

– Потому что ты не снимал, – перебила Ольга. – Это сделал кто-то другой. Кто-то, кто уже знает, чем всё закончится.

Я опустил камеру. Ладони стали липкими от пота.

– Значит, я правда схожу с ума, – сказал я.

– Или приходишь в норму, – ответила она. – Если ты всегда был отражением, то быть собой – уже диагноз.

Мы миновали ещё один километровый столб. 94-й. Или снова 93-й? GPS сошёл с ума. Цифры мелькали, как в сломанном будильнике: 93, 94, 95, 93, 93, 93. Я смотрел на них, и меня начало тошнить. Каждый новый знак казался издевкой. Как будто кто-то специально играл со мной, подсовывая одни и те же числа, чтобы сломать мой разум.

– Почему всё повторяется? – спросил я. – Почему мы едем по кругу?

– Потому что круг не разорван, – сказала Ольга. – Ты думаешь, время – это прямая? Линия от прошлого к будущему? Нет. Оно может сворачиваться. Как плёнка, которую перекрутили. Ты – место разлома.

Я почувствовал, как холодок пробежал по спине. Эти слова были слишком точными, слишком жуткими, чтобы быть случайными.

– А если я хочу выйти из этого круга? – спросил я.

Ольга усмехнулась. Её улыбка была пугающей – холодной, механической, как у манекена.

– Ты уже вышел. В 1993 году. Просто не заметил.

Я затормозил так резко, что ремень безопасности врезался в грудь. Машина остановилась. Я повернулся к Ольге, чувствуя, как злость и страх бурлят внутри, как вода в закипающем чайнике.

– Что ты хочешь этим сказать? – прошипел я. – Что я мёртв? Что я призрак? Что я застрял в прошлом?

Она не ответила. Вместо этого она указала пальцем на зеркало заднего вида. Я посмотрел туда и замер. В зеркале был я. Но не я. Старше. Уставший. С пустыми глазами. Он смотрел на меня так, будто знал что-то, чего я не знал.

– Это ты, – сказала Ольга. – В будущем. Тот, кто уже смирился.

Я закрыл глаза. Потом открыл. Зеркало было пустым. Но чувство, что там кто-то есть, не исчезло. Оно осталось. Как заноза в памяти.

– Мы должны найти выход, – сказал я, снова заводя машину. – Должен быть способ выбраться из этого.

– Выход есть всегда, – ответила Ольга. – Просто ты не готов его увидеть.

– Что это значит?

– Это значит, что ты цепляешься за обрывки. За тени. За «что, если бы…». За дороги, которые не свернули туда, куда нужно. Ты никогда не отпускал. Ни отца, исчезнувшего в дымке девяностых. Ни себя того, юного и наивного, верившего, что дорога ведёт куда-то, а не просто уходит из ниоткуда в никуда. Ни Аню, её смех, её красное платье, оставившее лишь запах мокрого асфальта и этот проклятый красный зонт.

Я почувствовал, как горло сжалось. Каждое её слово попадало точно в цель, как пуля.

– Ты права, – прошептал я. – Я не отпускал. Но что теперь? Что я должен сделать?

Ольга положила руку на мою. Её прикосновение было холодным, как лёд.

– Ты должен выбрать. Остаться здесь или вернуться. Но знай: каждый выбор имеет последствия. И не все они – хорошие.

Я кивнул. В этот момент я понял, что выбор уже сделан. Давно. Может быть, в тот день, когда я потерял отца. А может быть, ещё раньше. Когда решил, что буду снимать. Что буду искать ответы.

Но теперь я знал одно: сон на ходу – это не ошибка. Это способ проснуться. Или навсегда остаться во сне.

Я нажал на газ. Машина рванула вперёд. Сквозь туман. Сквозь память. Сквозь время.

Потому что теперь я знаю:

сон на ходу – это не ошибка.

Это – способ выжить.

Это – попытка проснуться.

Это – последний дубль.

Или первый.

Зависит от того, с какой стороны смотришь.