Текст книги "Маршрут: Ноль (СИ)"

Автор книги: Mrs. Mracopisec

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Глава 5. Девочка, которой не было

Заброшенная детская площадка выглядела как декорации к фильму, который заканчивается чьим-то исчезновением. Ржавая карусель, похожая на пасть доисторического зверя, застыла под углом, словно замерла в предсмертной агонии. Перевернутая качеля раскачивалась без ветра, издавая скрип, который не совпадал с движением воздуха – будто кто-то невидимый всё ещё качался. Песок под ногами был серым, как пепел, и слишком плотным, словно давно никто не ступал сюда живым.

– Не место для прогулки, – буркнул я, поправляя ремень рюкзака, где лежала камера. Каждая клеточка тела протестовала против этого места.

– Это важно, – сказала Ольга, её голос был непроницаем, как лёд на озере. Она указала вперёд пальцем, который чуть дрожал. – Смотри.

На вершине ржавой, облезлой горки сидела девочка. Маленькая, лет десяти, в простом платьице цвета выцветшей лаванды. Рядом с ней, вонзившись в асфальт, лежал красный зонт. Не просто лежал – он стоял вертикально, как вкопанный, будто его воткнула невидимая рука. Девочка смотрела прямо на нас. Не с детским любопытством, а с глубокой, усталой серьёзностью, которой не должно быть в таких глазах.

Я замер, почувствовав, как холодок пробежал по спине. Пальцы непроизвольно сжали камеру.

– Она… живая? – спросил я шёпотом, боясь спугнуть видение.

– Пока да, – ответила Ольга так, будто это было временным состоянием, не более.

Мы подошли ближе. Песок хрустел под ногами слишком громко. Девочка спрыгнула с горки – движения её были чересчур чёткими, быстрыми, лишёнными детской неуклюжести. Она приземлилась бесшумно.

– Вы долго шли, – сказала она. Голос был тихим, но отчётливым, словно эхо отдавался в пустоте вокруг.

– Кто ты? – спросил я, стараясь говорить спокойно.

– Аня. Отвезёшь меня домой? – Она смотрела на меня с безнадёжной надеждой.

– Где ты живёшь? – спросил я, оглядываясь. Только старые деревья, кривые и молчаливые.

– В посёлке. Его больше нет. – Она кивнула в сторону, где виднелись лишь очертания разрушенных домов на холме.

– Но мы можем сделать вид. Как будто он есть.

Я посмотрел на Ольгу, ища поддержки, объяснения. Та кивнула, её глаза были тёмными, как бездонные колодцы.

– Она не из сейчас, – тихо пояснила Ольга, глядя не на девочку, а сквозь неё. – Но и не из тогда. Она из между. Из зазеркалья между реальностями.

Красный зонт. Он всплыл в памяти, как пузырёк в мутной, стоячей воде. Толпа на вокзале. Шум, гудки, запах мокрых пальто. Я – маленький, лет пяти, крепко держу мамину руку. Потом рука выскользнула. Я потерял её из виду в мелькающих ногах. Паника. И вдруг я увидел её – уходит с зонтом. Красным. Я побежал, крича: «Мама! Мама!». Лёгкие горели. Я догнал, дёрнул за рукав плаща… И обомлел. Это была не она. Лицо незнакомое, испуганное. Женщина отшатнулась. Я стоял один посреди зала, а красный зонт удалялся, превращаясь в маленькую точку.

Аня тем временем качалась на качелях. Раскачивалась всё выше и выше, почти до горизонтального положения, и пела. Мелодия была странно знакомой, но я не мог вспомнить, откуда. И вдруг до меня дошло: эта песня! Она вышла лишь в середине нулевых! Я слышал её по радио, когда уже был подростком.

– Ты ведь сказала, что из семидесятых? – спросил я, подходя ближе. Качели скрипели в такт её пению.

– Да, – ответила Аня, не переставая качаться. Её лицо было спокойным.

– Но эта песня вышла через тридцать лет! После твоего времени! – почти выкрикнул я.

Она покачала головой, волосы развевались, хотя ветра не было.

– Здесь всё выходит раньше. Или позже. Смотря кто смотрит. И с какой стороны.

Внезапно она остановила качели резко, как по команде. Сдёрнула с шеи простой медальон на тонкой цепочке. Открыла его. Внутри было пожелтевшее фото молодой женщины. Я присмотрелся… и узнал лицо. Не черты, а именно выражение глаз. Глаза. Те самые глаза, что смотрели на меня сейчас из лица Ольги. Глубокие, печальные, знающие что-то, что мне не дано.

Реальность вокруг начала казаться хрупкой, как тонкое стекло. Я решил проверить её, достал навигатор – экран был чёрным. Ни одной полоски сигнала. Достал телефон – на экране горели ледяные нули: 00:00. Дата была сброшена до 01.01.1980. Как будто время здесь просто перестало считать, утратило смысл.

Аня подошла совсем близко. В её глазах не было ничего детского – только древняя усталость.

– Не бойся, – прошептала она. Её дыхание было холодным, как затхлый воздух заброшенного подвала. – Это только сон. Очень длинный сон.

– Я не сплю! – отрезал я, но в голосе слышалась дрожь.

– Тогда тебе будет больнее, – констатировала она безжалостно, как врач, ставящий диагноз.

Я поймал себя на том, что каждая клетка моего существа кричала: «Убегай! Прочь отсюда!». Но ноги не двигались. Они вросли в этот серый, мёртвый песок. Красный зонт лежал неподвижно, но мне казалось, что он пульсирует. Медленно. Как огромное, спящее сердце.

– Что ты здесь делаешь, Аня? – спросил я, заставляя себя говорить.

– Жду, – ответила она просто, глядя куда-то сквозь меня, на разрушенный посёлок на холме. – Я всегда жду. На своей станции.

Внезапно она замерла, её взгляд устремился на вершину горки. Там, на самом краю, сидел кто-то ещё. Мужская фигура в тёмном пальто, силуэт, обращённый спиной. Он не двигался. Просто сидел, как статуя, глядя в никуда.

– Он снова пришёл, – прошептала Аня, и в её голосе впервые прозвучал настоящий, почти детский страх. – Он всегда приходит, когда я пытаюсь уйти.

Мы молча повернули и пошли к машине, оставленной у въезда на площадку. Аня шла за нами, её шаги были бесшумными. Её маленькая фигура казалась одновременно и хрупкой, и неестественно прочной. У самой кромки площадки, где начиналась заросшая травой тропинка, она вдруг остановилась, как наткнувшись на невидимую стену.

– Я дальше не пойду, – сказала она. Её голос звучал издалека. – Здесь заканчивается моя линия. Мой отрезок пути.

– Что ты имеешь в виду? Аня? – спросил я, оборачиваясь.

Она посмотрела на меня. В её глазах плескалась бездна.

– Ты же знаешь, Марк, – тихо сказала она, и в её словах звучала горькая истина. – Мы все уже умерли. Просто некоторые ещё не проснулись.

В этот момент поднялся ветер. Сильный, холодный, он подхватил красный зонт. Но зонт не упал. Не улетел. Он медленно поднялся в воздух, как флаг на мачте, и повис горизонтально, паря над землёй. Потом так же медленно опустился обратно, точно на то же место, где и лежал, вонзившись в асфальт. Как будто его кто-то аккуратно поставил на место.

Я обернулся к Ольге, чтобы спросить, что это значит. Ани уже не было. На том месте, где она стояла, лежали только цветные мелки. И на асфальте были нарисованы круги. Множество концентрических кругов, как мишени. Точно такие, как она рисовала, пока мы подходили.

Я посмотрел на Ольгу. Лицо её было бледным, как мел.

– Это была… – начал я, не в силах договорить.

– Отражённая, – закончила она. Её голос был сухим, как песок. – Отражение того, что могло бы быть. Или того, что было в другом варианте реальности. Тень на стене пещеры Платона, которая обрела сознание.

Мы сели в машину. Я завёл двигатель. Он чихнул, закашлялся, но завёлся. Я включил передачу. В салонное зеркало заднего вида бросил взгляд на пустую площадку. И в этот миг в зеркале, на заднем сиденье, промелькнуло лицо Ани. Грустное. Понимающее. И исчезло.

И вдруг, как удар током, голос в радиоприёмнике. Не музыка. Не помехи. Чёткий, знакомый до боли, шёпот, звучавший прямо у самого уха:

– Марк… ты же помнишь? Красный зонт? На вокзале?

Я резко нажал на тормоз. Машина дёрнулась. Холодный пот прошиб меня. Я закрыл глаза, пытаясь прогнать этот голос, это воспоминание. И тут меня осенило. Зонт! Красный зонт! Он остался в багажнике! Хотя мы его не брали. Мы его не трогали. Он просто… появился там.

Я открыл багажник. Там, на сером коврике, лежал красный зонт. Тот самый. Старый, с потрёпанными краями, с деревянной ручкой, холодный на ощупь. Капли воды стекали по его куполу… против гравитации. Вверх. Он ждал. Ждал меня.

Глава 6. Странник и часы

Дорога, вилась вдоль стены сплошного, мрачного леса, внезапно оборвалась. Не плавно сошла на обочину, не превратилась в тропу – она просто закончилась, как кинолента, которую забыли домонтировать. Перед нами зияла пустота, а за ней – странная, почти театральная сцена. Машина, послушно тарахтяшая последние километры, замерла, словно наткнувшись на невидимую стену. За бортом повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь остывающим стрекотом мотора и шелестом ветра в кронах старых елей.

Посреди этого обрыва стояла тележка. Синяя, облезлая, на крошечных, кривых колёсиках, которые скрипели бы даже на идеальной поверхности. Она казалась нелепой и одинокой, как брошенная игрушка гиганта. Рядом с ней, словно статуя, высеченная из тумана и времени, стоял человек. Он был высоким, неестественно худым, в тёмном, до колен пальто и шляпе с широкими полями, отбрасывающей тень на лицо. Не карикатурный Странник из дешёвых ужастиков, нет. Скорее… неправильный. Его пропорции едва заметно смещались, если смотреть слишком долго, а фигура казалась то твёрдой, то размытой на краях зрения, как мираж на раскалённом шоссе.

Ольга замерла. Вся её напряжённая выносливость, которую она демонстрировала с самого «Привала», испарилась, сменившись первобытным ужасом, который я видел лишь однажды – когда она смотрела на своё отражение в зеркале кафе. Её пальцы впились в кожаную обивку сиденья.

– Это он, – выдохнула она так тихо, что я едва расслышал сквозь гул в ушах, вызванный внезапной тишиной леса и остановкой двигателя.

– Кто? – спросил я, хотя уже догадывался. Ответ висел в воздухе, густой и липкий, как смола.

– Странник. Он всегда стоит на перекрёстках. На границах. Там, где реальность истончается. Там, где дорога обрывается. Или начинается.

Он смотрел на нас. Не подходил, не махал, не проявлял никаких признаков жизни, кроме этого пронизывающего, немигающего взгляда. Просто стоял. И этого было достаточно, чтобы мороз пробрал до костей. Казалось, он стоит здесь веками, ожидая именно этой нашей остановки.

Я вышел из машины, ноги сами понесли меня вперёд, будто невидимая нить тянула к нему. Воздух вокруг Странника был другим – плотным, звенящим, как натянутая струна, пахнущим озоном после грозы и чем-то древним, пыльным. Под ногами хрустнул щебень, слишком громко в этой звенящей тишине.

– День добрый, – начал я, и голос прозвучал глухо, чужо. – Нам бы… дорогу. Она, кажется, оборвалась.

– Вы на ней, – ответил он. Голос был тихим, но каждое слово падало на слух с весом свинцовой пули, пробивая обычные звуки. – Просто смотрите по сторонам внимательнее. Дорога везде, если знать, куда смотреть.

– Мы ищем… – начал я, чувствуя, как слова застревают в горле. Как назвать то, что мы ищем? Ноль? Конец? Правду? Выход из этого замкнутого круга?

– Ноль, – перебил он, и имя прозвучало как удар гонга, отозвавшись эхом в лесу. – Ты уже в его орбите, Марк. Назад нельзя. Только вглубь. К центру. Как река, текущая к водопаду.

Он протянул мне руку. Длинную, костлявую, в перчатке из грубой кожи. На ладони лежали карманные часы. Старинные, тяжёлые, с серебряной крышкой, потемневшей от времени, покрытой мелкими царапинами, как следы долгого пути.

– Держи. Тебе пригодится, когда станет совсем темно. Когда свет перестанет отличаться от тьмы. Когда дорога превратится в тупик.

Я взял часы. Холод металла обжог пальцы. Крышка поддалась с тихим, сочным щелчком, как открываемая дверь в прошлое. Под стеклом застыли стрелки. Ровно на 9:30.

Время аварии отца. Тот самый миг, который разорвал мой мир и отправил меня в этот бесконечный путь по кругам аномалий.

– Что это? – спросил я, поднимая взгляд на Странника. В его глазах, тёмных как бездонные колодцы, не было ни капли сочувствия. Только знание. Глубокое и древнее, как сама дорога под ногами.

– Это точка, – ответил он спокойно, будто говорил о погоде или о состоянии асфальта. – Времени нет, Марк. Есть только точки. События, застывшие в вечности, как придорожные столбы. Ты в одной из них. Застрял, как муха в янтаре. Как машина, сломавшаяся в чистом поле.

Я перевёл взгляд на крышку часов. В центре, выгравированная аккуратным, знакомым почерком, стояла надпись:

М.В.Г. – Не опоздай.

Мои инициалы. И предупреждение. От кого? От себя? От него? От того, кто ждёт в конце этого пути?

Горло сжалось ледяным кольцом. Я сглотнул, но ком не исчез.

– Вы знали моего отца? – голос дрожал, предавая меня, как старый, заезженный мост на просёлке.

– Я знал тебя, – поправил он, и в его тоне прозвучала усталость вечности, усталость бесконечного ожидания на обочине. – Тогда. В другой точке. В той, что ты называешь прошлым. На другом повороте этого бесконечного шоссе.

Ольга, до этого молчавшая как каменное изваяние, сделала шаг вперёд, выскочив из машины. Её лицо было бледным, как мел, глаза широко распахнуты от страха.

– Ты должен слушать его, Марк, – сказала она, и в её голосе звучала мольба, которой я никогда не слышал. – Он часть структуры. Часть механизма, который крутит эту карусель. Без его указаний мы просто блуждаем по кругу, как заблудшие туристы без карты. Мы можем проехать мимо выхода и никогда не узнать.

Я посмотрел на Странника, пытаясь прочесть хоть что-то за маской спокойствия, за веками пыли, осевшей на его пальто.

– Вы кто? – спросил я прямо. – Хранитель перекрёстка? Страж забытых дорог? Дух этого места?

Он усмехнулся. Улыбка не тронула глаз, лишь искривила тонкие губы, как трещина на асфальте.

– Я? Коллега. Как и ты. Только раньше. Или позже. Зависит от того, по какой ветви маршрута ты едешь. Мы все путники здесь, Марк. Просто некоторые из нас заблудились дольше других. Их машины сломались навсегда.

Я отвёл взгляд от его пронзающих глаз и заглянул в тележку. Внутри, на грубо сколоченном, почерневшем от времени дне, лежали пустые бутылки «Боржоми». Стеклянные, рельефные, с этикетками старого образца. Точно такие же, как та, что появилась в моей машине на заброшенной заправке, как будто кто-то собирал их вдоль всего нашего пути, как дорожные знаки или трофеи. Рядом с бутылками, аккуратно уложенная в коробку из-под обуви, помятая и выцветшая, пачка VHS-кассет. На одной, торчащей сверху, чёрным маркером была нацарапана надпись: «1993. Не стирать». Как путеводная звезда в тумане.

– Что это всё? – спросил я, чувствуя, как реальность вокруг нас становится хрупкой, как стекло на разбитом лобовом стекле. – Кто оставил это здесь?

– Отголоски, – ответил Странник, следя за моим взглядом. Его голос был ровным, как дорога на ночном шоссе. – Мы все оставляем следы, Марк. Даже когда думаем, что идём бесшумно. Даже когда верим, что нас не было. Эти бутылки, эти кассеты… это шрамы на ткани времени. Моменты, которые не смогли стереть. Или которые кто-то сознательно сохранил, как путевые заметки в безумном путешествии.

Странник неожиданно сел прямо на землю, скрестив ноги в неестественно прямой позе, не обращая внимания на влажную землю и колючие ветки. Он казался совершенно безразличным к холоду и неудобству, как старый придорожный валун, покрытый лишайником столетий.

– Знаешь, сколько я жду здесь? – спросил он вдруг, глядя куда-то сквозь меня, в туманную даль леса, где дорога, возможно, продолжалась для других.

– Нет, – честно ответил я, чувствуя, как вопрос затягивает в водоворот бессмысленности, в который так легко скатиться на долгих, одиноких дорогах.

– И я не знаю, – кивнул он, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на тень грусти, как отблеск заката на сломанном зеркале. – Время здесь не считает. Оно накапливается, как пыль на полках забытого придорожного кафе. Иногда мне кажется, я стою здесь вечность. А иногда – что я только что пришёл. Оба ощущения истинны. И ложны одновременно. Как дорожные знаки, указывающие в разные стороны.

Я снова посмотрел на часы в своей руке. Механизм был неподвижен. 9:30. Точка. Вечная остановка на этом бесконечном маршруте. Но вдруг, без всякого видимого воздействия, тонкая секундная стрелка дрогнула. Сделала едва заметный скачок. Щёлк. Пауза. Ещё один щелчок. Она начала тикать. Медленно. Редко. Один щелчок – раз в десять секунд. Будто сердце умирающего гиганта, последний стук на обочине вселенной.

– Ты уже на этом маршруте, – тихо сказал Странник, и его голос слился с редкими щелчками часов, как шум шин по мокрому асфальту. – Вопрос только, когда поймёшь, кто ведёт твою карусель. И куда она крутится. К финишу или в очередной тупик?

Он встал так же плавно и бесшумно, как и садился. Движения не были похожи на движения человека – скорее, на перетекание тени, на туман, стелящийся по дороге на рассвете.

– Когда услышишь сигнал – не оборачивайся, – сказал он, и в его голосе прозвучала непреложность закона, как предостерегающий знак перед опасным поворотом. – Просто иди. Куда ведут. Оборачиваться опасно. Можно увидеть то, что увидеть нельзя. И остаться там навсегда. Как брошенная машина в кювете.

Он протянул мне маленькую, выцветшую фотографию, как путник дарит карту. Я взял её. Бумага была хрупкой, как осенний лист, пожелтевшей от времени и солнца.

На снимке – мальчик. Лет шести. Стоит на фоне старой «Волги» ГАЗ-24, припаркованной у знакомого мне серого здания. Здание НИИ «Прогресс-9». Мальчик смотрит в камеру с любопытством и лёгкой тревогой, как ребёнок, оставленный у дороги.

Я узнал себя. Без сомнений. Это был я. Момент, вырванный из детства, которое я считал целым.

– Это я? – спросил я, и голос сорвался на шёпот. Фотография дрожала в пальцах, как дрожит руль на высокой скорости.

Он кивнул, как будто подтверждал очевидное.

– Переверни.

Я перевернул фотографию. На обороте, выведенные тем же химическим карандашом, что и на крышке часов, стояли цифры:

1995.

Два года после аварии отца. Два года после того, как он исчез, оставив меня одного на обочине жизни. Два года, которые я прожил, считая, что он просто ушёл.

– Это невозможно, – выдохнул я. Мир поплыл перед глазами, как в лихорадке. Логика трещала по швам, как старое шоссе. – Я не был там в 1995-м. Я не мог… Это место было закрыто. Заброшено.

– Именно, – мягко подтвердил Странник. В его словах не было злорадства, только констатация факта, который ломал все представления о реальности, как лобовое стекло разбивается о столб. – Дорога иногда делает петли. И возвращает туда, где ты уже был. Или должен был быть.

Ольга схватила меня за руку. Её пальцы впились в кожу, как когти, как ремни безопасности при резком торможении.

– Уходим. Марк, уходим! Прямо сейчас! – её голос был резок, как удар хлыста, полон паники, которую я никогда не слышал. – Пока не стало слишком поздно. Пока он не решил нас… оставить. Как эту тележку. Как эти бутылки.

Я резко обернулся – Странника уже не было. Только тележка, одинокая и немного нелепая на обрыве дороги, как памятник всем заброшенным путешествиям. И часы в моей руке. Они снова остановились. Стрелки застыли. 9:30. Точка. Вечная остановка.

Я сунул фото в карман, чувствуя, как бумага жжёт сквозь ткань, как раскалённый двигатель. На фоне раздался тихий, низкий гул. Не механический. Органический. Будто кто-то огромный и древний глубоко под землёй или далеко за гранью видимого завёл мотор. Будто запустили плёнку в проекторе вечности. Будто дорога за спиной ожила и потянулась за нами своими бесконечными, тёмными витками.

Мы метнулись к машине. Дверь захлопнулась со звоном разбитого стекла. Ключ повернулся. Мотор с трудом, но ожил, кашляя и чихая, как старый путник. Я рванул с места, разворачивая машину на узком пятачке перед обрывом, унося её прочь от этого места, от Странника, от точки 9:30, от фотографии из невозможного 1995-го. Но в зеркале заднего вида, мелькнувшем между деревьями, мне показалось, что я всё ещё вижу силуэт в шляпе, стоящий на краю обрыва и провожающий нас взглядом. А рядом с ним – синюю тележку. И часы в моей руке, казалось, снова издали одинокий, едва слышный щелчок.

Глава 7. Радио из прошлого

Трасса М-10.

Бесконечная серая лента, убегающая за горизонт, втягивающая в себя километры, словно ненасытный зверь, проглатывающий время. Мы ехали уже несколько часов. Или дней. Или недель. Время здесь не текло – оно застыло, как смола, густая и липкая, приклеившая нас к этому месту на карте, которого, возможно, уже не существовало.

За окном мелькали одни и те же пейзажи: перелески, сгорбленные под тяжестью неба, покосившиеся указатели с выцветшими названиями полузабытых городов, заброшенные кафе с выбитыми стёклами – их тёмные дверные проёмы напоминали глазницы черепов. Дорога была не просто дорогой. Она была живым существом, огромным и равнодушным, которое везло нас куда-то, не спрашивая, хотим ли мы туда попасть.

Молчание в салоне стало густым, как старое машинное масло. Оно забивало уши, липло к коже, заполняло лёгкие. Я крутил в руках карманные часы отца – старинные, с потемневшим серебром и треснутым, как паутина, стеклом. Стрелки застыли на 9:30. Не просто остановились – они вросли в циферблат, словно могильные кресты. Время смерти.

Точка.

Выстрел.

Тот самый, что навсегда изменил траекторию моей жизни. Теперь я носил этот осколок застывшего времени в кармане, как амулет. Или как проклятие.

Ольга сидела рядом, откинув голову на подголовник. Её глаза были закрыты, но я знал – она не спала. Она просто была где-то ещё. Может, в своём 1993-м. Может, в том моменте, где её уже не существовало. Она казалась уставшей до предела, истончившейся, как призрак, который вот-вот развеется от сквозняка. Она не просто сохраняла силы – она пыталась вспомнить, каково это – быть по-настоящему живой.

И тут ожило радио.

Не щёлкнул выключатель. Не загорелась лампочка. Просто – голос. Чистый, холодный, как лезвие бритвы, он прорезал гулкую тишину салона, и от этого резкого звука я вздрогнул, как от удара током.

*«…повторяем экстренное сообщение. На сто тридцать третьем километре трассы М-10 произошло дорожно-транспортное происшествие. В результате лобового столкновения с фурой погиб мужчина 1972 года рождения. По предварительным данным, опознана личность погибшего…»*

Моя рука сама вцепилась в руль, пальцы побелели от напряжения. Инстинкт сработал быстрее мысли. Я вдавил тормоз в пол.

Машина взвыла, срываясь в занос. Ольгу швырнуло вперед, она ударилась о переднюю панель с глухим, почти нечеловеческим звуком.

– Что за чёрт?! – её голос был хриплым, сорванным.

Я не отвечал. Не мог. Всё моё внимание было приковано к панели.

Все приборы были мертвы.

Радио было выключено.

Ручка повёрнута до упора.

– Оно… оно передаёт… – прошептал я.

Щелчок.

Резкий, сухой, как сломанная ветка.

Короткая пауза.

И снова голос:

«…Валерий Грошев. Время смерти – девять тридцать утра. Камеру обнаружили рядом с телом. Предположительно, принадлежит погибшему…»

Тишина.

Настоящая.

Звенящая, как после взрыва.

Я медленно повернулся к Ольге. Она трясла головой, прижимая ладонь к виску, где уже проступал синяк.

– Ты слышала? – мой голос звучал чужим.

– Там ничего не было, – её глаза были широко распахнуты, в них плескался первобытный ужас. – Только тишина. Белый шум. Как всегда.

Я дрожащей рукой ткнул кнопку.

Громкость была на нуле.

Я повернул ручку. До упора.

Из динамиков полилась только мёртвая какофония треска и шипения.

Белый шум.

Звук пустоты.

– Ты врёшь, – выдохнул я, чувствуя, как холодные мурашки бегут по спине. – Я слышал. Я слышал его имя. Я слышал время.

– Или ты слышишь то, чего нет, – тихо ответила она, отводя взгляд в сторону, в бесконечное поле за окном. – Радио здесь… оно не передаёт новости. Оно передаёт эхо. Эхо того, что уже случилось. Эхо того, чего ты боишься. Оно ловит твои страхи, Марк, как сеть, и бросает их тебе в лицо.

Её слова повисли в воздухе, тяжёлые и липкие.

И в этот момент перед глазами вспыхнула картинка.

Не смутное воспоминание – яркое, осязаемое видение, будто кто-то вставил слайд в проектор моего сознания.

Фотография.

Я и отец.

Старая дача. Озеро. Лето.

Солнце бьёт в глаза так, что я щурюсь, а он смеётся – этот редкий, настоящий смех, которого я почти не помню.

В руках у него – его «Зенит». Тяжёлый, надёжный.

Он всегда называл меня не «Марк», а «сынок».

С такой теплотой.

С такой нежностью.

Которой мне так не хватало потом.

– Хочешь снимать – снимай всё, – говорил он тогда, показывая, как наводить резкость. – Снимай людей, природу, пустые стулья. Снимай тени. Но потом умей выключать. Не все плёнки стоит проявлять.

Я помню, как однажды все его фотографии исчезли из альбома.

Просто вырезаны острым ножом.

На их местах остались белые прямоугольники, как пустые глазницы.

Я подошёл к маме и спросил:

– Почему?

Она долго молчала.

– Он ушёл, – наконец сказала она.

– Куда?

– В другое время.

Я думал, это метафора.

Теперь, сидя в этой машине, слушая белый шум, я понимал:

Нет.

Она говорила правду.

Самую страшную.

Радио снова ожило.

Без предупреждения. Без щелчка.

Голос был другим – грубым, искажённым помехами, словно доносился из-за толстого слоя льда.

Но я узнал его.

Это был мой голос.

Только старше.

Сломанный.

«Если ты это слышишь… ты на правильном пути. Но не останавливайся. Как бы страшно ни было. И главное… не доверяй ей. Она не та, за кого себя выдаёт. Она часть системы. Часть ловушки. Она приведёт тебя к Нолю. Не туда, куда ты думаешь.»

Холодный пот прошиб меня.

Я обернулся к Ольге.

Она уже смотрела на меня.

Не с испугом.

С пониманием.

С жалостью.

– Чей это голос? – спросил я, и в моём голосе звенел металл, готовый лопнуть от напряжения.

Ольга молчала.

Её губы были плотно сжаты в тонкую белую линию.

– Это мой голос, чёрт побери! Мой! Из будущего! Что это значит? Что ты такое?!

– Не слушай, – тихо сказала она, и в её голосе прозвучала мольба. – Радио здесь не друг и не враг. Оно – зеркало. Оно передаёт не то, что есть. Оно передаёт то, что должно было бы быть.

Я судорожно начал переключать волны.

Короткие, резкие движения.

Везде – только треск.

Гул.

Шипение.

Как будто радио ловило помехи не из эфира, а из самого сердца ада.

И вдруг – обрывок фразы.

Знакомый до боли.

«…он уже здесь…»

Я выключил радио.

Резко.

До щелчка.

Тишина.

Я включил снова.

Пусто.

Только стрелки часов на панели медленно поплыли назад.

9:29…

9:28…

9:27…

Время текло вспять.

Мы остановились на заправке.

Она была пуста.

Абсолютно.

Ни машин.

Ни людей.

Ни света в окнах.

Только одинокий фонарь над колонками, который мерцал, как умирающая звезда.

Я вышел из машины.

Воздух был холодным, пахнущим озоном и металлом, как свежая кровь.

Я подошёл к зеркальному окну магазина.

В нём отразился я.

Но что-то было не так.

Моё отражение запаздывало.

Я поднял руку – в зеркале она осталась на месте.

Я улыбнулся – отражение осталось серьёзным.

С застывшим выражением ужаса.

Будто я уже был мёртв.

Будто это было моё последнее изображение.

Ольга подошла сзади.

В зеркале её не было.

Совсем.

Я резко обернулся.

Она была здесь.

Реальная.

Тёплая.

– Кто ты? – спросил я, и этот вопрос висел между нами, как заряженное ружьё.

– Я не твой враг, Марк.

– Но и не мой человек, – закончил я.

Она сделала шаг ближе.

– Я сопровождающий.

– Куда?

– К финальной точке.

Я снова включил радио.

Сквозь треск пробился голос.

Детский.

Испуганный.

«Папа… проснись…»

Я замер.

Это был мой голос.

Из того самого дня.

Из дня, когда всё началось.

Я посмотрел на часы.

9:30.

Навсегда.

Я посмотрел на Ольгу.

В её глазах не было ни жалости, ни лжи.

Только бездонная тоска.

Тоска существа, застрявшего между временами.

И я понял:

Мы не ехали.

Мы падали.

Падали в бездну.