Текст книги "Маршрут: Ноль (СИ)"

Автор книги: Mrs. Mracopisec

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Глава 23. Побег

Я долго смотрел на белые стены, пока они не начали изгибаться, словно ткань, натянутая до предела. Внезапно меня осенило: если останусь ещё на минуту, комната сомкнётся и поглотит меня, как пасть. Я сорвался с места.

Дверь была не заперта – странно, словно ждали моего побега. Коридор пустовал, лампы мигали, ровный гул вентиляции тянулся как саундтрек к чужому фильму. Я зашагал быстрее, потом побежал. Никто не окликнул. Ни охранника. Ни медсестры. Казалось, больница вымерла.

На первом этаже пахло сыростью и бензином – запах, чуждый этому месту, но он манил. Я выскочил на улицу, и воздух ударил в лицо: холодный, ночной, пахнущий асфальтом и ржавчиной. У крыльца стояла машина. Не скорая, не служебная – «Волга», чёрная, отполированная до зеркального блеска, будто ждала только меня.

Ключи торчали в замке зажигания. Я сел, мотор ожил с первого поворота. В груди взметнулся дикий азарт – это был не побег, а рывок в неизвестность. Я выжал сцепление, воткнул передачу, колёса взвыли, и больница осталась позади.

Но едва я выехал на пустую трассу, радио ожило. Сначала – шипение, потом – голос. Мой. Но не нынешний, усталый и хриплый. Чище, ниже, спокойнее.

– Не садись за руль!

Я дёрнулся – едва не вылетел в кювет. Взгляд самортировал к зеркалу заднего вида. И я застыл.

На заднем сиденье сидел я сам. Молодой. С короткой бородкой и телефоном в руке. Я узнал эту куртку, эти глаза – я из 2024 года. Его губы шевелились, но я не слышал звука. Только радио настойчиво твердило:

– Не садись за руль. Не садись…

Я моргнул – он не исчез. Попытался отвернуться, но руки свела судорога. Молодой я просто смотрел, не мигая. Его взгляд был полон осуждения, будто он знал то, чего не ведал я.

Я резко выдохнул, перевёл глаза на панель. И увидел часы. Те самые. С разбитым стеклом и стрелками, уходящими в прошлое. Часы Странника.

Сердце провалилось в пустоту. Я стукнул кулаком по панели – стрелки замерли на секунду, затем снова поползли вспять, упрямо и размеренно, словно насмехаясь надо мной.

Я вдавил газ. Машина рванула вперёд, дорога вылетала из темноты навстречу. Но чем дальше я мчался, тем яснее понимал: все машины вокруг были одинаковыми «Волгами». Стояли у обочин, двигались навстречу, преследовали сзади. Одинаковый блеск фар, одинаковые кузова, одинаковые тени.

Я смотрел на них и чувствовал, как сбивается дыхание. Это была не дорога, а петля. Бесконечная автоколонна из клонов, отражений.

Молодой я на заднем сиденье впервые улыбнулся. И в его улыбке не было ничего человеческого.

Я ехал, стараясь не смотреть в зеркало. Чем дольше сопротивляешься – тем сильнее тянет. Мой двойник – я-2024 – сидел с невозмутимостью пассажира, знающего маршрут лучше водителя. Ни моргания, ни жеста. Лишь лёгкое покачивание в такт неровностям дороги. Радио шипело повсюду: из щелей салона, из воздуховодов, будто из самой стали:

– Не садись за руль… Не садись…

– Уже поздно, – прошептал я. – Уже сел.

На панели тикали часы Странника. Стекло треснуто, стрелки бегут назад, будто время пятится от моего дыхания. На миг обе стрелки замерли на 9:30, затем выползла немыслимая отметка – 12:93 – и снова поползла вниз. Я ударил по циферблату костяшками пальцев. Стрелки не дрогнули. Зато дрогнуло зеркало.

– Ладно, – сказал я вслух. – Обсудим правила. Если ты – я, дай знак.

Молодой наклонил голову влево. Я повторил – влево. Он, не меняя позы, улыбнулся той самой полуулыбкой, что всегда выводила меня из себя на монтаже.

– Замечательно, – буркнул я. – Зеркальная задержка реальности.

Трасса тянулась бесконечной кинолентой – в свете фар разметка ускорялась, как при перемотке. И я заметил: каждая встречная машина – «Волга». Без исключений. Одинаковый цвет. Одинаковые блики. Номера – короткие, из прошлого века: 93–93, МО, 93–МО–93, иногда просто «…93». Сначала это походило на шутку, затем – на издевательство.

– Поверни обратно, – сказал радио-я. Голос звучал ближе: будто он здесь, на моём месте, а я – лишь запись. – «Не садись за руль» значит «не оставайся водителем».

– А кто поведёт? – спросил я. – Ты с заднего сиденья?

Молодой чуть повёл плечом. Радио на мгновение замолкло, затем:

– Развернись у будки. Не подъезжай к шлагбауму. Не смотри в зеркала.

– Поздно, – сказал я и упрямо взглянул в центральное зеркало.

В отражении заднее сиденье на миг опустело. Идеальная пустота. Я моргнул – я-2024 снова был на месте, но уже ближе: будто рамка зеркала подвинулась к нему. Он наклонился вперёд, и я увидел на его шее мои координаты – та самая татуировка. Только свежая, не выцветшая.

– Зачем ты молчишь? – сорвалось у меня. – Скажи нормально!

Ответило радио:

– Поверни.

– Куда?

– Всегда – налево.

И вправду: на каждом развороте, в каждом просвете темноты слева маячило одно и то же – придорожная будка с мутным стеклом и табличкой «ПОСТ». Свет внутри мигал, как лампа в проявочной. Меня от этих «будок» всегда тошнило.

Я вжал тормоз. «Волга» замедлилась, будто плёнку заело в проекторе. Ветер заскулил в щелях. Я-2024 не пошевелился. Будка слева замигала ровнее, зазывая.

– Не подходи, – голос в радио запнулся, как заевшая пластинка. – Не подходи…

– Ты же сам сказал «налево», – прошипел я. – Определись, режиссёр.

И тут меня осенила простая и страшная догадка: рация и зеркало говорят не в унисон. Радио – с опозданием на сцену. Зеркало – с опережением на полсекунды. Между фразами – тонкий зазор, куда может уместиться целая судьба.

– Хорошо, – сказал я, переводя взгляд с будки на дорогу. – Проверим метроном.

Я повёл машину прямо, игнорируя поворот. Будка осталась позади. В ту же секунду все встречные фазы разом моргнули – словно рассерженные глаза. Радио зашипело.

– Не туда… не туда…

– Именно туда, – парировал я. Рули вдруг стали лёгкими. Я перехватил руль с юношеской ловкостью. Эта ловкость меня и выдала: я вёл машину так, будто мной управлял кто-то другой. Лишь стрелки часов неумолимо ползли назад: 9:28, 9:27…

– Эй, – кинул я через плечо. – Хочешь – садись вперёд.

Молодой не двинулся. Зато ремень пассажира сам выскользнул из паза и щёлкнул, пристёгивая пустоту рядом со мной. Я выругался сквозь зубы.

– Значит, рядом сидит невидимка? Удобно.

Краем глаза я заметил движение справа: на обочине шла ещё одна «Волга», в точности повторяя нашу скорость. В её салоне – тьма, но в стекле я ясно разглядел своё отражение. Тот я смотрел на меня так же пристально. Он поднял руку – точь-в-точь мой жест – и сложил пальцы в ноль. Кивнул. И исчез, будто кадр склеили.

– Круто, – сказал я. – Настоящий парад дублей. Где мои титры?

Радио откашлялось и заговорило голосом отца – старым, хрипловатым:

– Сынок… если ведёшь – не оглядывайся. Если оглядываешься – значит, уже не ведёшь.

– Поздновато для наставлений, – проворчал я, но взгляд зафиксировал на разметке. В тот же миг все «Волги» впереди синхронно мигнули левыми поворотниками – как хор, взявший одну ноту. И я понял: дорога пытается меня синхронизировать. Сделать частью стаи, а не солистом.

– Не выйдет, – сказал я. – Я – маргинал.

Где-то сбоку завыла сирена. Я машинально глянул в зеркало – и, конечно, встретил его взгляд. Я-2024 прильнул к стеклу, губы шевельнулись: «Не тормози». В радио – с запозданием:

– Тормози…

Я рассмеялся. Смех вышел хриплым, но живым.

– Режим «орёл и решка». Монета всегда падает ребром, да?

Я не стал тормозить. И оказался прав – сирена была не сзади, а внутри. Часы Странника взвыли, стрелки дёрнулись и на секунду рванули вперёд: 9:26 → 9:27. Мне стало смешно от ужаса.

– Так, – сказал я. – Давай договоримся. Я веду. Ты, – кивнул я в зеркало, – сидишь тихо. Радио – вещай только по делу. Дорога – дай мне проехать без этой колонны.

Колонна не исчезла – «Волги» стали прозрачнее. Словно перешли в иное измерение, где их задача – лишь обозначать форму. Я поймал себя на мысли: если высуну руку, пройду сквозь любую, как сквозь дым. И тут же испугался этой мысли.

– Ещё один тест, – сказал я, будто беря интервью у самого себя. – Если ты – я, скажи то, чего не знает никто.

Радио замолчало, затем спокойно, почти нежно произнесло:

– Ты спрятал билет в обивку сиденья. Думал, что так спрячешь и время.

– Старо, – отрезал я. – Другое.

Пауза. И потом:

– Ты не сказал маме, что видел отца в ночном зеркале. Боялся, что он исчезнет снова – на этот раз из её глаз.

Я сжал руль. Это было слишком тихо и слишком точно. Такую деталь я бы не выдумал.

Дальше – резкая стена тумана. Дорога расширилась: слева – спуск к реке, мост-арка; справа – тот самый пост, будка, в которой никого. И – выбора нет, только вилка.

– Налево? – спросил я.

Радио молчало. Зеркало тоже. Лишь часы дёрнули стрелки вперёд – на едва заметное деление.

– Поедем прямо, – сказал я. – Хоть раз без подсказок.

Я дал газу. «Волга» послушалась, как молодая. Лента дороги закрутилась спиралью; по краям вспыхивали белые круги, нарисованные мелом – как у Ани. Они оставались позади, а внутри меня зрело знание: кто-то бежит впереди, ставит метки, чтобы я не сбился. Возможно, это я сам. С того берега.

На секунду я-2024 исчез из зеркала. Я почти обрадовался – и тут он материализовался рядом. Чётко и ясно: просто появился в пассажирском кресле. Ремень, я помнил, уже был пристёгнут. В боковом стекле – его профиль, мой профиль, только моложе. Он не оборачивался. Лишь положил ладонь на панель, прикрыв часы Странника. И стрелки – клянусь – остановились.

– Вот как, – выдохнул я. – Значит, в кадре их можно остановить.

Я повернулся к нему – медленно, боясь спугнуть собственное прошлое.

– Скажи что-нибудь нормальным голосом. Без радио.

Он улыбнулся – и не произнёс ни звука. Но я прочитал по губам: «не садись…» – а я уже сидел; «развернись» – а я мчал вперёд. И я понял – мы не совпадём. Мы можем делить память, но не решения.

Я протянул руку – не касаясь – и сказал:

– Тогда, брат, смотри. Я попробую иначе.

Он кивнул. Часы тикнули один раз – вперёд. За поворотом дороги вспыхнула белая табличка без букв – чистое поле. Я хотел мысленно оставить там своё имя, но передумал. Оставил ноль.

Колонна «Волг» распалась в туман, как массовка после команды «Стоп!». Мы выехали на прямую. Радио прошептало почти одобрительно:

– Пока так.

Я усмехнулся.

– А там посмотрим.

И вжал газ – впервые почувствовав, что веду не только машину.

Прямая оборвалась внезапно, будто плёнка порвалась на склейке. Дорога расползлась на несколько полос, и каждая вела туда же – вперёд, но разными путями-близнецами. По обочинам туман стоял глухой стеной. В нём угадывались силуэты – «Волги», «Волги», «Волги» – будто кто-то тиражировал один кадр до горизонта.

Часы на панели дёрнулись и встали: 9:30. В тишине щёлкнула пустота.

– Ну? – бросил я в пространство. – Покажете фокус?

Радио молчало. Я-2024 сидел рядом и смотрел перед собой, как пассажир, который всё уже понял и потому не спорит. Он слегка постучал пальцами по панели – ровно три раза. Тук-тук-тук. В такт этому стуку слева вспыхнули огни придорожной заправки. Неон мигнул. Вывеска сложилась из букв и цифр: ПРИВАЛ–93.

Я сбросил газ. Рулю было достаточно намёка. Мы плавно свернули к заправке, и туман расступился, образовав идеально круглую площадку: две колонки, будка кассира с мутным стеклом. Всё до боли знакомо и абсолютно пусто. Стёкла отражали мои фары как слепые глаза.

У колонок стояли две «Волги». Одинаковые, как клоны. Одна – чуть темнее, другая – с едва заметной вмятиной на крыле. На номерах: 93–93. На стекле кассы, которое я видел в других местах и временах, лежал иней – и на нём кто-то начертил круг. Ноль.

– Плохая примета, – сказал я, заглушив двигатель. Тишина накрыла с головой.

Часы щёлкнули и шагнули вперёд – один шаг. 9:31. Я вздрогнул от внезапной надежды и страха. Рядом я-2024 сжал губы, будто удерживая внутри какую-то фразу.

Из динамиков донеслось не голос, а дыхание. Тёплое, человеческое. За ним – шёпот, в котором сплелись все голоса разом: мой, отцовский, дикторский.

– Не выходи…

Я положил ладонь на ручку двери.

– А если всё кончится, стоит мне остаться внутри? – спросил я в пустоту.

Ответа не было. Лишь лёгкая дрожь стекла – будто по нему провели мелом.

Я всё равно открыл дверь. Ночной воздух ударил в лицо, тяжёлый, пропитанный бензином. Туман на площадке держал форму бутафорской декорации. Я вышел и выпрямился во весь рост. В ушах стучало – то ли сердце, то ли эхо заглохшего мотора.

На асфальте, у самой двери, мелом были нарисованы круги. Детские, неаккуратные. Один поверх другого. Я посмотрел на свои ботинки – на носках уже белела пыль мела.

– Привет, – сказал я пустоте. – Давно не виделись.

Внутри будки что-то шевельнулось. Всего лишь тень сместила重心, но мне этого хватило. Я поднял взгляд – в отражении на стекле будки я увидел фигуру. Не в халате. В куртке из девяностых, в джинсах «Монтана». Человек шёл из тумана к одной из «Волг». Шёл, чуть сутулясь, будто под тяжестью невидимой камеры на плече.

– Осторожнее, – произнёс я-2024. Голос донёсся из салона – настоящий, мой, без искажений. Он был точным совпадением.

Я не обернулся. Если обернусь – сцена рухнет. Это я уже усвоил.

Я шагнул к колонкам. Сквозь туман проступили две тени на асфальте – моя и ещё одна. Но источник света был один – мои фары. Две тени от одного тела. Меня пробрала дрожь. Смеяться не хотелось.

Фигура в куртке остановилась у «Волги» с вмятиной. Положила ладонь на крышу. Жест был моим до боли. Он не поднимал головы. Наше дыхание синхронизировалось, как две дорожки для сведения.

– Если это снова дубль, – тихо сказал я, – обойдёмся без крови.

Часы на панели щёлкнули в третий раз. 9:30. Назад. Внимание, мотор. Я задержал дыхание, как перед прыжком в воду.

Между колонками треснул динамик на столбе. Пластиковая решётка задрожала, и оттуда, будто из консервной банки, пополз мой голос – но из завтрашнего дня:

– Не садись за руль…

Поздно. Он уже тянулся к ручке.

Я сделал ещё шаг. Шершавый туман щекотал лицо. Я различал детали: кривой шов на рукаве, белую полоску на кедах. Такие же я носил когда-то. Или ещё надену.

– Эй, – сказал я, сам не зная, к кому обращаюсь. – Подожди.

Он не поднял головы. Но замер. Его пальцы лежали на ручке. Пальцы, в которых я узнавал всё: привычку держать камеру, нервную жилку, тонкий шрам у большого пальца. Я протянул руку – не касаясь, проверяя дистанцию.

И в этот момент я-2024 дотронулся до часов на панели. Я не видел, но услышал – тихий металлический щелчок. Стрелки замерли. В тишине это прозвучало как выстрел, который не раздался.

– Сейчас, – тихо сказал мой двойник, и в этом слове было всё: приказ, просьба, монтажная склейка.

Фигура у «Волги» подняла голову.

Я увидел лицо.

Не чужое. Своё. Только моложе. Живее. До всей этой истории. С тем самым упрямым выражением, что сводило с ума всех, кто пытался мной командовать.

Наши взгляды встретились.

Туман сгустился. Динамик на столбе сипло повторил:

– Не…

Часы щёлкнули. 9:30.

И второй я – тот, в куртке девяностых – рванул прочь, в тёмный провал между колонками.

Я выдохнул – слишком поздно – и понял: сцена пошла. Дубль начался.

Следующая страница ждала в темноте. Её название я уже знал.

Глава 24. Двойник

Я застыл посреди площадки, чувствуя, как туман, холодный и влажный, впивается в кожу. Передо мной – он. Мой другой. Тот, кто ещё не успел потерять молодость. Куртка адидас из девяностых, выцветшие джинсы, кеды, в которых я когда-то бегал до магазина за «Явой». Он шагал к «Волге» медленно, будто тянул время, но в каждом его движении я узнавал себя. Узнавал слишком хорошо.

Когда он поднял голову и наши взгляды встретились, внутри что-то оборвалось. Его глаза – мои глаза – округлились, словно он увидел чудовище. Секунду мы стояли так, застывшие в немом отражении друг друга, и в этой секунде я понял – он меня боится.

Я сделал шаг. Туман дрогнул.

– Подожди, – сказал я.

Но второй Марк резко отпрянул, будто я швырнул в него камень. Его лицо исказил страх. Он не крикнул, не произнёс ни слова – просто развернулся и побежал в темноту. Кеды стучали по асфальту, каждый удар отзывался эхом внутри моей груди.

– Стой! – сорвалось у меня, но голос потонул в вязком воздухе.

Я уже бросился за ним, но тут что-то хрустнуло в кармане куртки. Рука нащупала бумагу. Я остановился, дрожащими пальцами развернул её. Кривые буквы, будто написанные наспех моим же почерком, складывались в фразу:

«Ты – не ты. Это петля.»

Слова обожгли ладонь. Я перечитал их несколько раз, надеясь, что увидел неправильно. Но нет. Те же буквы, та же бескомпромиссная ясность.

Воздух вокруг похолодел. Я почувствовал, что тени на асфальте ведут себя странно. Повернулся – и замер. От моего тела падало две тени. Обе были вытянутыми, одинаковой длины, но расходились в разные стороны. Как будто свет бил сразу из двух источников, которых не существовало. Я шагнул – и тени двинулись каждая по-своему, не синхронно. Одна – послушная. Другая – запоздалая, хромая, как отражение, которому не хочется повторять.

В этот миг туман зашевелился шёпотом. Голос – тихий, женский, знакомый до боли:

– Ты видел это раньше.

Я обернулся. Никого. Только застывшие колонны, будка с пустым стеклом и те же бесконечные «Волги» за пеленой.

– Ольга? – выдохнул я.

Ответа не было. Но её слова продолжали жить в воздухе, повторяться эхом: Ты видел это раньше… Ты видел…

Я сжал записку так, что бумага чуть не рассыпалась в пальцах. «Петля». Слово било в виски молотком. Я вдруг понял: это не предупреждение. Это приговор.

И тогда в зеркале ближайшей «Волги» мелькнул силуэт – мой бегущий двойник. На секунду я увидел его перекошенное от ужаса лицо. Потом стекло потемнело, как выключенный экран.

Я остался один. Один – и сразу вдвое.

Я стоял между двумя собственными тенями, как между рельсами, и пытался выбрать, по какой из них уйти. Одна тень двигалась за мной послушно – копировала плечи, кисти, даже привычку чуть поджимать подбородок. Вторая – опаздывала, дёргалась, иногда шла вперёд, когда я ещё стоял. Как будто жила в другом монтаже.

– Ты видел это раньше, – прошептал туман. Голос Ольги тонко вибрировал в воздухе, как струна, задетая где-то за кадром.

– Где «раньше»? – спросил я пустоту. – В 93-м или в 2024-м?

Ответа не последовало. Только лёгкий стук – тук-тук – будто кто-то мелом касался асфальта. Я опустил взгляд: на площадке проступали свежие круги, один в другой, прямо под моей запоздалой тенью. Вторая – «послушная» – оставалась чистой.

Я шагнул к месту, где чертили круги. Запоздалая тень упреждающе дёрнулась, словно кто-то потянул её за нитку. В кармане шуршала записка. Я развернул её ещё раз, будто она могла ответить шифром, а не двумя строчками:

«Ты – не ты. Это петля.»

– Понятное дело, – буркнул я и сунул бумагу обратно.

Слева, в зеркале одной из «Волг», мелькнул я-девяностых – тот, что убежал. Теперь он шёл быстрым шагом вдоль рядов, оглядываясь на будку кассира. Будка была всегда слева, как бы я ни поворачивал голову; внутри – пустое стекло, но в его глубине плавала короткая надпись, как царапина на негативе: 12:93.

– Подожди, – снова позвал я и на этот раз рванулся вперёд.

Ряды машин складывались в коридоры. Металл пахнул ржавчиной, мокрой пылью и «Тосолом». Я почти бежал, задевая зеркала – те уходили под рукой, как холодная вода. Двойник мелькал то в одном стекле, то в другом – как рыба, которую нельзя достать: на расстоянии вытянутой ладони, но всегда по другую сторону.

– Стой! – сорвалось. – Я не враг тебе!

Он обернулся на полшага, и этого хватило: в его лице я узнал всё – упрямство, панический блеск, ту самую микросекунду, когда я понимаю и делаю вид, что ещё «не понял». И – побежал быстрее.

Я добрался до первой колонны, ухватился за пистолет – холодный, влажный. Шланг был отрезан, как нерв. На подставке валялся белый мел – толстая палочка, притрушенная пылью. Я поднял её, провёл черту – и тень, запаздывающая, слушалась мела, как метронома. Послушная – нет.

– Значит, ты – моя, – сказал я тени и провёл круг. – А ты – их.

Послушная дёрнулась, пытаясь влезть в круг, но её вытолкнуло, как магнитом одноимённых полюсов. Запоздалая улеглась точно по линии и, кажется, впервые совпала со мной.

– Хорошо. Идём по неправильной.

Я двинулся по кругам, как по следу. Ряды «Волг» расступались, будка оставалась слева, но дальше. Зеркала выпадали из перспективы, и я поймал себя на том, что не вижу себя в стекле – пустота. Это было легче, чем я ожидал.

Из-под одной машины выкатился цилиндрик. Я наклонился – кассета. На бумажной этикетке – шариковой: «Для М.Г.» Я автоматически щёлкнул ногтем по защёлке – внутри пусто. Пустота загудела, как ракушка. Я только усмехнулся и сунул кассету в карман – рядом с запиской. Пусть поговорят.

– Ты видел это раньше, – повторил голос. Уже рядом, почти у уха. На секунду мне показалось, что Ольга идёт параллельно, в белом халате, и туман на плечах её лежит как шаль. Я повернулся – никого. Только будка, только «Волги», только я – два.

Внезапно – свет. Фары с другого конца площадки вспыхнули, как молнии. На асфальте мои тени перекрестились, и от этого крестика по коже побежали мурашки. Я успел шагнуть назад – и на плитке, где я только что стоял, упали капли. Вода? Кровь? Они были бесцветны. Даже звук их был бесцветный.

– Марк! – шепнул кто-то близко. Я не сразу понял: я-2024 сидел в моей «Волге» на пассажирском, как и прежде, но голос теперь шёл без радио – будто по проводу из сердца в сердце. – Не беги за ним в лоб. Перехвати на выходе. Он всегда рвёт в тёмный проезд справа от будки.

– Справа? – удивился я. – Там давно тупик.

– Был, – сказал он. – Пока ты об этом помнил.

Я не стал спорить. Поверил – не ему даже, себе. Я срезал угол через ряд, перепрыгнул лужу, где вместо отражения плавала статическая рябь, как на экране без сигнала. Внедрился в узкий коридор машин – и упёрся в заднюю часть другой «Волги». Багажник приоткрыт, как рот. Внутри – сумка с детскими вещами: фонарик, тетрадка в клетку, маленький «Зенит» – игрушечный, сувенирный. И пропуск НИИ на имя В. Грошева – фото стёрто. Я замер. Пальцы сами нащупали тетрадку – на первой странице дрожащим почерком: «Не подходи к себе». Я выдохнул: поздно.

Шорох справа. Я – к щели. Я-девяностых летел вдоль ряда, как по коридору метро, и врезался взглядом в меня. Ужас в глазах – теперь я видел, чего он боится: совпасть. Сложиться вместе, как два кадра, и пропасть между ними исчезнет. Он резко подался в сторону, рванул к «Волге» с вмятиной, дернул дверь – закрыто. К другой – закрыто. К следующей – то же.

– Стоять! – выкрикнул я, сам не веря в эту милицейскую интонацию.

Он сорвался дальше – к темному проезду справа от будки. Там и правда позади когда-то был тупик – бетон, трава, ничто. Сейчас – пусто. Коридор в туман. Я шагнул было за ним – и задержался. Запоздалая тень оторвалась от моих пяток и побежала вперёд меня – как собака, уверенная в запахе.

– Ладно, – сказал я ей. – Веди.

Мы вошли в проезд плечом к плечу: я и тень, не совпадающая. Воздух стал плотнее, запах бензина вытеснил йод и антисептик, голова вспомнила больничные лампы – и отбросила. Проезд вывел на узкую полосу дороги, где каждое пятно масла было кругом. На каждом круге – половинка отпечатка кеда. Если собрать – получился бы полный след. Я понял: это мои недостающие шаги.

– Ты видел это раньше, – повторилось в ушах.

Впереди мелькнул силуэт. Он уже добегал до края площадки, там, где разметка уходила в ночь. Я прибавил шаг – и в этот момент из темноты справа вынырнула «Волга». Таких здесь не было: светлая, чистая, словно из рекламного буклета. Водитель – никто. Руль крутился сам. Машина резала наш проезд диагональю. Я отпрыгнул. Двойник – тоже. Мы на долю секунды оказались рядом, почти плечом к плечу. Я увидел у него на запястье татуировку-координаты – свежие, ровные. Он заметил, что я заметил – и в его глазах страх сменился злостью.

– Это ты, – сказал он. – Это из-за тебя…

– Это из-за нас, – поправил я.

Он дёрнулся – и убежал. В третий раз. Как будто роль у него только такая: уходить из кадра.

Я сделал вдох – и почувствовал, как черты мира смазываются. Вернулись часы – не на панели, а в голове: щёлк, щёлк, щёлк. Каждый щелчок откусывал секунду. В кармане тетрадка и кассета стали тяжёлыми, как свинец. Я знал, что если сейчас включу камеру – сцена замкнётся. Если не включу – придётся жить.

Я остановился. Тени снова разошлись в разные стороны. Я сделал шаг не в сторону убегающего – а между.

– Хватит, – сказал я туману. – Дальше не бежать. Дальше – перехват.

Проезд вывел обратно на шоссе. Там все «Волги» стояли, как статуи. Фары погашены, но стёкла отражали луну, которой не было. В центре перекрёстка – белый ноль новой разметки. Я вышел на него, как на мишень, и поднял ладонь.

– Я здесь, – сказал я двойнику, куда бы он ни бежал. – Хочешь – иди на меня. Не хочешь – тоже иди.

Затишье. Где-то далеко – радио, сглотнув шипение, собрало слова в одну линию:

– Ты – не ты. Это петля.

– Спасибо, знаю, – ответил я и сжал в кармане мел. – Но петля – это верёвка. А верёвки ещё и режут.

Сбоку, из-за рядов, послышались шаги. Я не обернулся. Мне вдруг стало ясно: если обернусь – снова увижу себя и снова погоню. А я хотел конца сцены. Хотел наконец, чтобы кто-то подошёл напрямую.

– Ты видел это раньше, – последний раз произнесла Ольга – теперь уже как метка на плёнке, будто её голос закрепили клеем. И стих.

Шаги остановились возле нуля. На асфальте, рядом с моими, легла ещё одна тень. Она стояла внутри моей. И мы на долю секунды совпали.

– Смотри, – сказал я полушёпотом, не зная, кому именно. – Сейчас будет по-другому.

И сделал полшага вперёд, туда, где пересечётся не дорога, а мы.

На секунду мы совпали. Я и тот другой – девяностых, из прошлого, из моих собственных воспоминаний или чужих снов, – стояли в одной точке. Его дыхание было моим, его страх – моим, но тела сопротивлялись: будто два кадра, наложенные друг на друга в старом проекторе, мерцали, дрожали, не желая слиться окончательно.

Я чувствовал, как внутри всё вибрирует. Кровь бежала по венам вразнобой – половина вперёд, половина назад. Слова «Ты – не ты. Это петля» били в виски как молотки.

Двойник резко отшатнулся, и мир вокруг содрогнулся. Тени снова разделились, но теперь они больше не расходились в стороны – обе стояли рядом, почти в обнимку.

– Почему ты убегаешь? – спросил я.

Он не ответил. Только глянул исподлобья, как зверь, загнанный в угол. И вдруг в его руке что-то блеснуло – ключи. Те самые, с брелоком «Волги». Он зажал их в кулаке, словно оружие.

– Ты отнял у меня дорогу, – сказал он тихо. – Теперь я заберу её обратно.

Его голос был моим, но чужим – низким, искажённым эхом.

Я шагнул ближе, но он рванулся первым. И тогда всё завертелось. «Волги» вокруг словно ожили: фары вспыхнули одна за другой, как сигнальные огни. Шум моторов ударил в уши, хотя ни одна машина не двигалась. Туман засветился белым, и казалось, что я стою не на асфальте, а на пленке, освещённой лампой проектора.

Двойник бросился в сторону будки, и я рванул следом. Наши шаги слились в один – я не понимал, кто именно бежит. В какой-то момент я заметил, что мои ноги повторяют движения его ног, как зеркало. Я попытался замедлиться – он тоже. Попробовал ускориться – и он ускорился.

Будка приближалась. Стекло в её окне стало чёрным, будто в нём был вход куда-то. Двойник вытянул руку к этому чёрному прямоугольнику. Я понял: если он войдёт туда – я исчезну. Или он исчезнет. Или оба.

– Стой! – закричал я и вцепился в его плечо.

Холод. Не кожа, а лёд под пальцами. Он дёрнулся, обернулся – и я впервые увидел его лицо вблизи. Это было моё лицо, но изломанное, с трещинами, как фарфоровая маска. В трещинах – темнота, будто под кожей у него не было ни крови, ни костей. Только пустота.

– Ты видел это раньше, – прошептал он моим голосом.

И в этот миг на асфальте рядом с нами легла третья тень.

Я замер. Эта тень не принадлежала ни мне, ни ему. Она была меньше, тоньше. Детская. Пальцы узкие, волосы – в пучке. Я узнал этот силуэт, даже не повернувшись: Аня.

– Нет… – выдохнул я.

Двойник замер, словно тоже почувствовал. Тень девочки подошла к нам вплотную и положила ладонь на обе наши тени сразу. От прикосновения асфальт задрожал, как натянутая мембрана.

Будка вспыхнула светом. Не белым – красным, кровавым, как аварийный фонарь. Тени переплелись, и я понял: нас больше не двое, не трое. Мы – одно.

Записка в кармане вспыхнула жаром. Я выхватил её – буквы горели. Но сквозь старые слова проступали новые:

«Ты – не ты. Это петля. Но петля рвётся там, где сходятся тени.»

И я понял: момент настал.

Я отпустил плечо двойника. Он шагнул в будку, и в тот же миг я сделал то же самое. Красный свет поглотил нас обоих.

Последнее, что я увидел в отражении стекла, – это две тени, слившиеся в одну.

А позади, в гуле машин, донёсся голос Ольги:

– Ты выбрал. Теперь всё изменится.

И мир исчез.