Текст книги "Забытая история (СИ)"

Автор книги: Medea

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Две клетки были пусты. В двух других меня ожидали мои враги: Элен и сам убийца. Его я видел впервые.

Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: передо мной типичный еврей. Его черные, как смола, волосы были спутаны, борода успела отрасти. Он был очень похож на того еврея, с которого началась моя ненависть к их народу.

А разве я мог сомневаться, что увижу именно это? Кто еще, как не тип вроде него, мог причинить боль моему ангелу?

Я взглянул на Элен. «За последние годы она очень постарела» – подумал я. Хотя, чему удивляться? Наверняка причина этого – та самая пара экспериментов, о которых говорил Гиммлер.

– Отто, развяжи ее! – Отто вошел в камеру Элен и развязал ее руки. Кляп она сняла сама.

Впервые за долгие годы я посмотрел ей в глаза. В глаза предательницы. Убийцы.

– Я доверял тебе, – я хотел казаться спокойным.

– Я ошиблась! Они уговорили меня, предложили то, от чего я не могла отказаться! – она плакала. Похоже, она не притворялась.

– Что же стоит больше, чем жизнь человека? – Элен закрыла лицо руками. Нет, так не пойдет! Я хочу видеть ее страх! – В прочем, меня это не интересует. Ну-ка, посмотри на меня!

Она посмотрела мне в глаза. Затравленно и испуганно, как какая-нибудь забитая дворняга. После она упала на колени:

– Прошу, не убивайте меня! Я не хочу умирать…

– Гели тоже не хотела! Она могла бы прожить счастливую жизнь. Тебе повезло: ты уйдешь на закате жизни. А Гели была еще совсем молоденькой девочкой…

От рыданий Элен уже не могла говорить. Я еще несколько секунд посмотрел на нее, после чего достал пистолет и выстрелил ей в голову: с нее достаточно.

Элен упала на пол, ударилась головой. Но боли от удара о каменный пол уже не почувствовала. По тому, что уже не могла ничего чувствовать. Предсмертные судороги почти не беспокоили ее. Всего несколько минут, и легкий тремор конечностей прекратился сам собой, как будто, так и должно было быть. Собственно, а что есть судороги? Всего лишь беспорядочное движение перенапряженных мышц. Потеряв контроль мозга, они движутся каждая, куда ей вздумается, но в итоге тело остается на место, по тому, что мышцы уже не могут работать слаженно, а тянут каждая в свою сторону.

Заплаканные глаза Элен так и остались влажными. Но быстро приобрели вид какого-то стекла. Пустые, предательски серые глаза, уже безжизненные, смотрящие куда, то в одну точку. Они больше не производили никакого впечатления, лишь застыли, как нарисованные на холсте не очень доброго художника.

Сердце все еще билось, слабо оно стучало в онемевшей груди, которая больше не вздымалась, что бы сделать очередной вдох. Оно лишь отчаянно выталкивало кровь, которая тут же вытекала ровной бурой струйкой на пол, через проделанное пулей отверстие.

Я на мгновение закрыл глаза: хотел навсегда запечатлеть этот момент в моей памяти. То, чего я ждал так долго, наконец – то сбылось.

Я сделал шаг назад, чтобы не запачкаться и подал знак Отто, и тот развязал руки еврея.

– Что, хочешь и меня убить? – еврей снял кляп и бросил его в угол камеры. – Ну же, стреляй! Чего ты ждешь?– он был в ярости. Но эта ярость была от страха. Перепуганный смертью сообщницы, он ждал такого же легкого и быстрого конца. Как известно, ожидание хуже самой казни.

Но я не поддался. Убийца моей девочки не мог умереть легкой смертью. Пусть помучается. Я смотрел прямо ему в глаза, и хотел казаться как можно более спокойным. Судя по всему, это прекрасно удавалось мне.

– Женщину убить проще? Ну же, стреляй! – он усмехнулся: – что, не хочешь? Страшно? Ты просто тряпка. Стрелять в баб куда легче, они не могут дать отпор. Ты такая же сучка, как твоя Гели. Хочешь, я расскажу тебе кое-что? Твоя девчонка умоляла меня убить ее. Да, умоляла. Но я выстрелил всего один раз, – он подошел к решетке. – Признаться, я не хотел убивать ее. Только припугнуть. Но твоя девчонка разозлила меня! Еще ни одна баба не позволяла себе отказать мне…

Все вокруг вдруг стало красным, как будто залитым кровью. Я перестал различать цвета: верный признак приближения приступа. Казалось, что мое сердце сейчас выпрыгнет из груди. «Нет, нельзя, чтобы он увидел! Нельзя! Я должен быть сильным» – пронеслось у меня в голове.

Хотелось выстрелить в него. Позволить умереть быстро, но только не слышать этого. Он хотел, чтобы моей девочке было больно, он наслаждался ее слезами! Моя девочка просила о пощаде, а эта тварь смеялась над ней!

Хотелось наброситься на него. Разорвать на части. Вцепиться ему в горло, и держать, пока эта тварь не перестанет дышать! Уничтожить, растерзать! Я еще никогда не испытывал такой ненависти. Даже на войне. Даже когда смотрел на Элен, понимая, что это она виновата в смерти Гели…

– А ведь я не хотел стрелять в нее. Думал припугнуть, и оставить все как есть, но она сумела вывернуться из моих рук. Еще и укусила меня. Пришлось объяснить ей, кто в этом мире главный. Тогда она еще надеялась выжить. Наивная…

Моя рука сжала рукоять пистолета. Холод железа отрезвлял, зрение вернулось ко мне.

– Я удивлен, что никто не пришел ей на помощь. Ведь она звала! Рыдала и корчилась от боли. Это все твоя политика. Люди боялись тебя, и предпочли спрятаться в своих домах. Они наверняка думали, что это ты избиваешь ее. Когда я бросил пистолет, твоя девка схватила его и приставила к своему виску. Но патронов уже не было, – его голос дрожал. Но он продолжал говорить. Чего он ждал? Моего гнева? Нет, я не доставлю ему этого удовольствия. – Да, она хотела умереть быстрой смертью. Но я не хотел этого. Я ушел, и оставил ее умирать. Одну. Без шанса на спасение! – он не справлялся с эмоциями. Почти кричал. Значит, он проиграл. Он боялся, но боялся не меня, а неизвестности. Это лучшая награда для меня. – Когда в очередной раз прикажешь уничтожить заключенных одного из своих лагерей, вспомни, что твоя жена умирала не менее мучительно!

– Непременно! Поверь, они переживут то же самое, – эмоции ушли. Теперь я был абсолютно спокоен. Я прицелился. – Говоришь убить женщину проще? Кому, как не тебе, знать об этом?

– Ну же, стреляй! Прямо в голову! Чего ты медлишь?

Я выстрелил. Но, конечно, я не стал исполнять его желание: пуля прошила колено и прошла насквозь, застряв где-то в стене камеры. Еврей завыл от воли, упал на покосившуюся ногу. Теперь он навсегда останется инвалидом. Впрочем, кто сказал, что останется?

– Что, не нравится? – усмехнулся я. Глядя в его покрасневшие от ужаса и боли глаза. Еще один выстрел, в этот раз в другое колено. – За ее смерть поплатится весь твой народ. Жизни всех твоих родственников не стоят ее слез!

– Я ненавижу тебя! – крик отчаяния. Он знал, что скоро умрет. И что шансов выжить, у него нет. Совсем. Сил медленно покидали его, и он упал на пол. Непрерывная боль била в виски. Кровь то поднималась к голове, больно ударяя по тканям мозга, то опускалась вниз, к свинцовым ногам, которых он уже не чувствовал ниже колена.

Он пожалеет о том, что сделал с моей малышкой!

– Взаимно, – следующая пуля пробила кисть его руки. Да. На Иисуса еврей никоим образом не тянул. В спасителя вбивали раскаленные гвозди, а он только улыбался палачу. В прочем, Иисус не надеялся, что его оставят в живых. А этот все еще ждал чуда.

– Стой! – крикнул он, заметив, что я вновь прицелился. – Остановись, если хочешь узнать правду…

Он надеется, что рассказав правду, он избежит смерти? Ну уж нет! Но, пожалуй, я выслушаю еще одну версию. Я опустил пистолет.

– Мне дали задание напугать тебя. Они надеялись, что, испугавшись за нее, ты бросишь политику, – еврей приподнялся на одной, здоровой руке. – Я не хотел ее убивать. Расчет был на то, что ее найдут и смогут спасти. Ее ранение не было смертельным…

Не было смертельным? О чем он говорит? Именно эта пуля унесла жизнь моей девочки. Но послушаем, что еще он скажет.

– Я не рассчитал своих сил. Сначала думал избить ее, но, увидев пистолет, решил ранить. Ведь это страшнее, – он помедлил. А я не хотел ждать ни секунды. – Я выстрелил и хотел уйти. Но ее беспомощность сыграла со мной злую шутку. Я ударил ее, потом снова. Ее боль, ее крик доставляли мне радость. Она просила пощадить, а я слишком увлекся. После я не раз жалел об этом, – он посмотрел мне в глаза. – Это правда. Эти удары… они предназначались тебе, понимаешь? Но тогда я был не в состоянии понять, что она – не ты…

– Так или иначе, это было глупо, думать, что вы остановите меня. А таким образом – только разозлили, – я прицелился и снова выстрелил в него. Пуля пробила плечо. – Не надейся, что я пожалею тебя!

– Сволочь!

Он рычал и скалился, брызгал слюной, которая не поддавалась более никакому контролю, а только пенилась как у бешеной собаки и капала на пол.

–Отто, сделай-ка ему укол!– приказал я, заметив, что болевой шок уже близок. Мне не нужно, что б этот гад умер раньше, чем я того захочу.

Еврей поднял на меня взгляд:

– Ты решил меня отравить? – он смотрел на меня с надеждой. Ускользающая надежда. Вот так, подарить ее человеку, и тут же отобрать. Так же, как он отнял жизнь у моего ангела. Неужели всерьез думал, что я решил пощадить его? Ну, уж нет!

– Как раз наоборот. Морфий поможет тебе прожить чуть дольше…

Мне нравилось смотреть, как жизнь уходит из тела моего врага. Но все же пора было заканчивать. Последний мой выстрел пришелся в желудок. Мне показалось, что пуля из ствола вылетела медленнее, чем обычно, по крайне мере я мог глазами отследить ее полет. Вот она уже близко к его разгоряченному, покрасневшему и липкому от пота телу, вот она разрывает одежду и входит в брюшную полость, вытолкнув наружу сгусток грязной жидовской крои…дальше я мог только представлять. Пуля так же точно летела, прокралась в желудок. Порвав его стенки, и застряла где-то между позвонков. Надо же. Какой точный выстрел. Видимо сам Бог, или дьявол, хочет, что бы это отродье помучалось подольше.

Еврей в последний раз вскрикнул от боли. Собственно, это был уже не крик, а какой-то сдавленный вой. Его связки ослабли и провисли как гитарная струна. Они больше не в состоянии издавать никаких звуков. Настала почти блаженная тишина. Крик, его попытки, причинили бы лишь еще большую боль. Он стонал, корчился в агонии, зажимая рану руками, которые уже покраснели, вобрав в себя, казалось всю кровь, которая только была в организме. Он хватался за последнюю ниточку уходящей жизни, как будто надеясь. Что она еще передумает и вернется. А я смотрел на мучительную смерть моего главного врага…

Приехав домой, я первым делом зашел в комнату моей девочки. За семь лет здесь ничего не изменилось. Разве что я принес сюда несколько ее фотографий: Гели не любила фотографии на стенах. Считала это слишком тщеславным, мелочным. Но теперь, когда ее больше нет, у меня остались только они.

– Прости, маленькая! – я взял в руки одну из ее фотографий. – Я думал, что месть сможет заглушить мою боль. Но я ошибся! Жестоко ошибся! Ничего, слышишь, ничего не заставит меня забыть тебя!

Я как будто переживал все заново. Раньше мне казалось, что, отомстив, я успокоюсь. Но моя боль только усилилась. «От того, что их теперь нет, моей девочке легче не стало…» – вдруг понял я.

Месть придумали еще в древности. «Око за око, зуб за зуб» – гласил принцип Талиона. «Месть хороша в любом виде» – думают многие. Я тоже думал так, но жестоко ошибся. Чего я ждал от мести? Что мне станет легче? Не стало. Можно заживить рану на теле, облегчить физическую боль. Но нельзя заглушить боль душевную. Боль, не сравнимую ни с чем другим. Как будто сотни, тысячи ножей одновременно вонзались в мое сердце.

Когда я думаю о Гели, мне кажется, что все произошло только вчера. Я так и не смог смириться с потерей. Когда теряешь кого-то действительно дорогого, забыть это невозможно. Не поможет ничего: ни политика, ни другие женщины. Да, у меня была Ева, но я не любил ее. Гели была моей единственной любовью, и когда ее не стало, жизнь потеряла смысл. Смысл жизни пропал, чтобы снова появиться. Теперь в борьбе.

Но каков же смысл мести? От того, что мой враг останется без глаза, ко мне не вернется зрение. И, убив своего врага, я не смог вернуть мою девочку. Тогда зачем все это?

«А затем, чтобы избавить других от этого ужаса!» – вдруг понял я. Чтобы ни один мужчина больше не узнал, что, значит, потерять молодую жену, самого дорогого человека. Чтобы ни одна юная девушка не пережила этого ужаса. Браки заключаются на небесах, и заключаются для того, чтобы два человека, две половинки, были счастливы. И никто, ни один человек, не имеет права мешать им!

Чувства были удивительно свежи. Ведь все произошло здесь. В этой самой комнате. И примерно в это же время…

Я достал ее дневник. Его я перечитывал уже много раз, знал практически каждую фразу. Но все равно открывал эту тетрадь, чтобы снова увидеть ее почерк. Ее фотографии, ее вещи и ее дневник – это все, что осталось у меня. Я не мог вернуть мою девочку, но хотел сохранить все, что было связано с ней.

«Он снова виделся с Евой. Эта девчонка влюблена в него, и обязательно попытается его соблазнить.

Зачем ему она? Ведь у него есть я, я люблю его и сделаю для него все! Может, сказать ему, что я все знаю? Пригрозить, что уйду от него?

Нет, я буду молчать. Главное, что он со мной. А встречи на стороне я стерплю…»

Моя бедная Гели! Прости меня, милая, за то, что я причинял тебе такую боль! Я ведь любил тебя, солнышко, любил! На Еву как на женщину я тогда даже не смотрел.

Ева…

Глупышка Ева, воспользовавшаяся моим горем. Она пользовалась тем, что была похожа на Ангелику. И сделала все, чтобы стать еще более похожей. Тогда я думал, что мне станет легче, если я начну отношения с другой женщиной. Как я ошибся!

Теперь Ева была подобна наркотику: я не любил ее, а временами ненавидел, и все же не мог без нее. Я отталкивал ее от себя, но спустя время снова возвращался к ней.

Ева даже не хотела понять, что я чувствую. Я просил ее быть собой, но с каждым днем она все больше копировала Ангелику. Я говорил Еве, что и так не могу смириться с тем, что Гели больше нет рядом. Что моя душа не принимает этого. И что поведение Евы только добавляет мне боли. Но она не хотела понять меня.

В первые дни я думал, что схожу с ума. Ведь раньше они не были настолько похожи. Гоффман успокоил меня: «Что сделаешь, если у малышки нет мозгов?». Не знаю насчет мозгов, а вот хитрости у нее было – хоть отбавляй.

А это чертовое письмо, которое Ева написала мне. «С нетерпением жду нашей встречи», – какой встречи? Она же прекрасно знала, что я не люблю ее!

Не знаю, как это письмо попало в руки Гели. Наверняка не обошлось без служанок.

Я нашел это письмо, разорванное пополам, на своем столе. В тот самый день, когда Гели не стало. Это письмо, мой пистолет, попытка самоубийства в шестнадцать лет… они продумали все до мелочей. Но они не учли только одного: Гели не сделала бы этого. Она слишком любила жизнь…

То, что она хотела сделать с собой в шестнадцать, было подростковой глупостью. Она сама не раз признавала это.

Я перевернул страницу:

«У меня есть лишь ты,

У тебя – только я.

Остальное – мечты,

Будь со мной, я твоя!

Лишь тебя я люблю,

Хочу быть лишь с тобой,

Помню, боготворю

Не считаясь с судьбой!

До конца будь со мной,

Я прошу: не бросай!

Не останусь одной,

Я умру, так и знай!

Вместе будем, пока

Живы мы. А потом

Все уйдет навсегда,

Будет смыто дождем…»

Ее стихи. Последняя запись в ее дневнике, не считая той…

Она не успела дописать стихотворение. Ее стихи всегда заканчивались оптимистично, весело, а это было грустным. А может, Ангелика чувствовала приближающуюся трагедию? Ведь она мне так часто говорила о своем странном предчувствии. Быть может, человеку дано почувствовать приближение смерти?

Я не знал. Не мог знать.

Впервые прочитав это стихотворение, я добавил несколько строк от себя:

«Нет, мы встретимся вновь,

Пусть через тысячу лет!

И с удивленьем поймем,

Что на Земле никого больше нет!»

Тогда я дописал эти строки, не задумываясь об их смысле. Просто написал первое, что пришло мне в голову. А теперь я вспоминал их вновь и вновь.

«С удивлением поймем, что на земле никого больше нет» – да, так оно и будет. Или наша победа, или никого не останется. Третьего не дано.

«Что на Земле никого больше нет…»

Уничтожив нас, наши враги уничтожат друг друга. Будут драться, как дворовые шавки. Они могут дружить только против кого-то, а нас уже не будет. И им придется искать нового врага, теперь среди своих.

«Никого больше нет…»

Я чувствовал, как кровь пульсирует у меня в висках. Я знал, что это значит. Знал, насколько опасно находиться за столом. Но я даже не мог встать…

«Никого больше нет…»

Я не мог позвать на помощь. Не мог вдохнуть…

«Никого больше нет…»

Я столкнул телефон со стола. Думаю, этого шума будет достаточно, чтобы сестра меня услышала…

«На Земле никого больше нет…»

Я еще слышал, как Ангела вбежала в комнату:

– Вольф, что с тобой? Вольф!

Я потерял сознание. Можно сказать, что мне повезло.

«На Земле никого больше нет…»

Я стоял на трибуне.

Сотни, тысячи людей стояли на площади внизу. Они все восторженно смотрели на меня. Они пришли сюда, чтобы услышать меня! В их глазах я видел восторг. Восторг, смешанный с любовью к своему кумиру – ко мне…

Людей становилось все больше. Со всех улочек они стекались на площадь. Отсюда, с трибуны, они напоминали мне муравейник. Разве что несколько увеличенный в размерах. Они все подходили и подходили, каждый стремился занять место поближе к трибуне, но давки, на удивление не было…

Все было залито солнцем. Трибуна, улицы, и даже люди казались наполненными солнечным светом, как будто они светились изнутри. Люди улыбались мне. Я вглядывался в их светлые лица, и поймал себя на мысли, что в этой толпе мне не хватает кого-то.

Да, я хотел увидеть ее. Ангелика всегда приходила на подобные мероприятия. Она не отводила от меня глаз, и это поддерживало меня. Я знал, что есть человек, видящий во мне не только политика…

Но ее больше не было. Теперь никого не интересует, что я чувствую. Да, люди любят меня, но только как лидера. Их мало интересует моя жизнь. Что ж, значит надо посвятить себя политике.

– Вот и все, – зачем-то сказал я. А затем добавил: – Мы победили! И это наша первая, но, будьте уверенны, не последняя победа!

Я знал, что должен сказать им еще многое. Но говорить не стал: пусть увидят все сами…

========== Миг, изменивший мир… ==========

Так просто отобрать, так трудно все исправить,

Так просто покарать, так сложно всех оставить,

Так просто ненавидеть, и сложно полюбить!

И просто так не думать, но так сложно забыть…

Я писала письмо Фридл. Так хотелось рассказать ей все, но слов не находилось. И тогда я решила написать ей, что, возможно, мы приедем к ним. Альф ведь обещал!

«Мы обязательно приедем к вам! И тогда, я надеюсь, мы сможем поехать и на наше озеро, и…»

– А ну-ка вставай!

Я обернулась. Незнакомый мне человек навел на меня пистолет. Он ухмылялся.

На вид ему было лет сорок, волосы его были почти черными, коротко остриженными. Одет он был в темный костюм, не классический, и не спортивный.

Я не на шутку испугалась. Откуда он здесь? Особенно пугал его взгляд: он смотрел не на меня, а как будто сквозь меня. Его карие, почти черные глаза в которых сверкал какой-то зловещий адский огонек словно пронзали меня насквозь…

– Кто вы? – я подчинилась. Я встала и сделала несколько шагов назад. Наверное, подсознательно я хотела уйти из-под прицела, но дуло пистолета настойчиво поворачивалось за мной в след.

– А это не важно, – сухо ответил он мне. – Главное, что я знаю, кто ты!

– Что вы…

– Именно это, – он был абсолютно спокоен. Как будто каждый день ему приходилось убивать. «Что, что ты хочешь? Только не убивай меня!» – пронеслось у меня в голове. – Нет смысла просить пощады, – он сделал шаг ко мне. – Прощайся с жизнью, девочка…

Еще один шаг. Мягкий и бесшумный, словно он шел по шелковому одеялу. Совершенно невесомый, тихий, бездушный убийца.

Теперь он был совсем близко. Я не могла справиться со своим страхом. Тело совершенно не хотело подчиняться. Руки дрожали. Ноги постепенно наполнялись чем-то тяжелым, словно в них заливали чугун.

Страх душил меня. Я не могла сказать ни слова, ни могла ответить ему. Хотелось бежать, спрятаться. Я чувствовала себя такой маленькой и беспомощной, как мышь в лапах у кошки.

– Прошу вас, не надо, – слезы текли по моим щекам. Слезы страха, ужаса. – Что я вам сделала? Умоляю, пощадите…

– Что, жить хочешь? – он усмехнулся. – Я тоже хочу! – неожиданно он толкнул меня. Инстинктивно я хотела удержать равновесие, и опустилась на колени. – А так даже лучше, – он приставил дуло пистолета к моей груди. – Надеюсь, ты успела прочитать молитву…

Дикая боль пронзила мое тело, я хотела закричать, но не смогла. Кровь преградила путь голосу, впитав его в себя как губка.

Я упала на пол. Падая, я ударилась виском об угол комода, и у меня потемнело в глазах. Голова кружилась. А мозг отказывался воспринимать происходящее. Боль и осознание собственной беспомощности не давали сдвинуться с места.

Теперь я уже не боролась со слезами. У меня началась истерика. И это не смотря на то, что я с трудом могла дышать: каждый вдох означал новую волну невыносимой боли. Я боролась со слезами, чтобы хоть как-то облегчить боль, а он смотрел на меня и ухмылялся. Страдания доставляли ему какое-то странное удовольствие и он, словно зачарованный, смотрел на меня, как удав смотрит на кролика перед последним решительным и молниеносным броском.

– Хватит рыдать. Каждый должен умереть, рано или поздно. Просто сегодня – твоя очередь, детка, – он подошел ко мне, с силой ударил ногой в грудь. Я вскрикнула.

– Что, орать будешь? Получи еще! – от боли перехватило дыхание. Он наносил удар за ударом. Так, как будто я была какой-то дворнягой. Должно быть он вовсе и не понимал различия между молодой девушкой и несчастной бездомной собакой. Ему было все равно. Его цель– смерть. Смерть как можно более мучительная и долгая. Нет, он не торопился, он желал лишь насладиться моментом, как делает это гурман, пробуя изысканное вино. Сначала нужно ощутить его запах. Затем лишь кончиком языка изысканный вкус. Смерть для него – не просто работа, задание, которое дали безумному фанатику, а настоящее театральное действо, которое он хочет видеть в мельчайших подробностях. Для него это спектакль. Но только не для меня, когда на кону стоит собственная жизнь. Нет, он не оставит, не уйдет просто так. Он пришел сюда именно за тем, что бы принести смерть, бесполезно просить его о пощаде. Он не отступит.

Еще один удар в грудь. Настолько сильный, что на несколько секунд у меня перехватило дыхание. Как будто тело отказывалось подчиняться разуму. Но дыхание вновь восстановилось. А это значило еще несколько минут боли.

От осознания неизбежности не становилось легче. Смириться, признать, что через минуту, может быть больше, ты умрешь – не так просто. Организм из последних сил цепляется за жизнь. Иногда совершенно напрасно и лучше бы он этого не делал, но огромное природное желание жить берет верх над любыми доводами разума. Если ум еще способен понять, то душа никак не может смириться.

– Дай мне умереть спокойно, – прошептала я. Я не могла кричать, и с трудом могла говорить.

– Не так быстро! – смеясь, произнес изверг. Его забавляла беспомощность жертвы. – Ты умрешь так, как я этого захочу.

Теперь он ударил меня по лицу. Я закрыло лицо рукой, и только тогда заметила кровь на моей руке: инстинктивно я прижала руку к ране. Эта кровь стала символом неизбежной смерти. Я уже не надеялась выжить.

– Пожалуйста, дай мне умереть. Не заставляй мучаться…

О чем еще я могла просить? Смерть была неизбежна. Так пусть же она будет быстрой…

Он бросил мне пистолет. Я схватила его, поднесла к своему виску и нажала на курок. Осечка! Нажала снова…

– Там был всего один патрон. А за твои пальчики спасибо. Теперь все поверят, что это самоубийство, – он присел рядом со мной. – Ты только представь, как отреагирует твой дядюшка, – он взял меня за подбородок. – Как думаешь, он любил тебя? Сомневаюсь, – он говорил почти шепотом, но я прекрасно слышала каждое его слово, причинявшее, пожалуй, куда большую боль, чем пуля, застрявшая где-то в груди. А так хотелось не слушать его! – Ты молодая, даже симпатичная. Не смотря на пару ссадин на твоем личике. А ведь я почти не испортил тебя. Ты будешь красивой до последнего, – «Пожалуйста, замолчи!» – пронеслось в голове. Казалось, больнее быть не может, но он продолжал говорить, и каждое слово было подобно удар ножа. Удару прямо в сердце. – Признаться честно, мне жаль тебя. Хотя и совсем не много. Ты сама выбрала свой путь. Что хотела, то и получила. Ведь никто не заставлял тебя спать с ним, – он усмехнулся.

– За что? – прошептала я.

– Просто я тебя ненавижу, – он встал и снова ударил меня…

Снежная ночь в горах.

Там мы были после Рождества. Прекрасное место: светлое, чистое, во всех смыслах.

В ту ночь мы с Альфом решили выйти на прогулку. Пройтись по горным тропкам, только вдвоем. Вместе…

Не смотря на теплую одежду, вскоре я замерзла.

– Прохладно, – заметила я, и Альф обнял меня.

– Я согрею тебя, малышка, – сказал он. А ведь мог бы предложить пойти в дом.

Он нежно поцеловал меня.

– С тобой так хорошо.

– И мне с тобой. Альф, с тобой мне настолько легко…

Он улыбнулся:

– А без меня?

– Не знаю, – я уткнулась ему в плече. – Когда я остаюсь одна… мне становится все равно. Мне очень тяжело. И не хочется совсем ничего. Разве что на север. К пингвинам…

– Да, хорошо на севере, – заметил он, глядя вдаль. – Жемчужно, светло. А у пингвинов животы теплые, – он взял мое лицо в свои руки: хотел поцеловать меня. – Ну, в чем дело, котенок? – только сейчас он заметил слезы у меня на глазах. – Тебе вот так плохо?

Я кивнула.

Тогда он еще крепче прижал меня:

– Ничего, маленькая, ничего. Ты душевно замерзла, поэтому так. Я тебя согрею, и все будет хорошо. Мое солнышко снова будет сиять, – он осторожно поцеловал меня в висок, после смахнул слезинку с моих ресниц. – Ты можешь думать что угодно, но дороже тебя у меня нет. И все, что я делаю – это ради тебя. Хотя ты этого еще и не понимаешь…

Сон ушел. Все растаяло, как туман, как снег, выпавший в ту ночь. Нежность объятий сменилась дикой болью в груди.

Я открыла глаза.

«Неужели это правда?» – я хотела вдохнуть, и новая волна боли прошла через мое тело. Я еще сильнее сжала пистолет в руке.

Мне оставалось только ждать смерти. Сколько мне еще жить? Несколько минут? Часов? Каждый вдох причинял мне невыносимую боль. Хотелось кричать, рыдать, но я не могла позволить себе это. Тогда боль стала бы еще сильнее. А смерть не торопилась, заставляя себя ждать долго. Может быть, у нее другие дела?

«Альф! Как ты без меня?» – вдруг пронеслось у меня в голове. Мой милый Альф, если бы ты только знал, что они сделали с твоей девочкой!

Я с трудом дотянулась до ящика стола и достала свой дневник. «Альф, я надеюсь, он попадет к тебе. Любимый…» – я была рада, что всегда хранила ручку прямо в дневнике. Взяв ручку, я написала всего три слова: больше не могла. Перед глазами все расплывалось.

Я закрыла дневник, кое-как добралась до сундука и спрятала дневник под него. Альф не может не заметить эту тетрадь, на то он и художник, чтобы замечать маленькие детали…

Дикая боль, смешивающаяся со страхом, даже с ужасом, не отпускала меня. Мне не хватало воздуха, хотелось сделать вдох, но пуля входила все глубже. Я прижалась щекой к холодному полу, сжала руки в кулаки, ногтями царапая свои же ладони. Губы я искусала в кровь, но легче не становилось.

Я снова взяла пистолет. Еще несколько попыток: может быть, боги смилостивятся надо мной и пошлют мне еще один, случайно затерявшийся патрон? Нет…

Я прижала колени к груди. Так было немного легче.

«Надо перестать плакать» – подумала я, но так и не смогла справиться со слезами. А дышать было все труднее. Я делала короткие вдохи, в момент, когда мое тело давало мне передышку, когда спазм на мгновение отпускал легкие. Но вместе со спасительным воздухом я получала новую волну невыносимой боли…

Жизнь покидала мое тело. Медленно, но верно. Меня знобило, хотелось завернуться во что-нибудь теплое, но я уже не могла пошевелиться. Силы уходили из моего тела, вместе с кровью, по капле…

За окном становилось все темнее. Наверное, было уже часов двенадцать ночи.

«Альф, милый мой, ты, наверное, уже спишь. Больше я не увижу тебя. Будь счастлив, и прости, что я не слушала тебя. Это я виновата!» – как бы мне хотелось сказать это ему! Сейчас я отдала бы все, только чтобы в последний раз увидеть его, посмотреть в его голубые глаза, прижаться к его груди, сказать, как сильно я люблю его…

Боль не уходила. Эта боль, ужасная, физическая боль, ничто, по сравнению с тем, что творилось у меня в душе. На секунду я представила себе, что будет с моими родными. Представила заплаканное лицо мамы, бледного, шокированного Альфа, рыдающую сестру, брата, беспомощно смотрящего на меня. Мне не нужно было придумывать, что будет с Лео: я помнила, как он смотрел на меня, когда я пришла в себя после попытки самоубийства. Что, хотела? Вот она, смерть, пришла…

«Но я хочу жить! Я хочу быть с моими родными! За что, Господи, за что? Прости, мамочка, за все прости! И все простите!» – мысленно я обращалась ко всем, кто мне дорог. Мне не дали попрощаться с ними…

Сегодня днем я обещала Генриетте, что мы встретимся на выходных. Хенни не хотела отпускать меня, даже предлагала переночевать у нее. Наверное, что-то чувствовала. А я не послушала ее…

Не слушала я и Альфа. А ведь он знал, что мне угрожает опасность! Потому и контролировал меня, потому и не отпускал от себя ни на шаг! Но даже Альф не догадывался, что смерть найдет меня в моей комнате…

Мои родные и мои друзья заботились обо мне. А я не ценила. За это и поплатилась!

Мне стало лучше. Боль ушла, я смогла вдохнуть. Холодно тоже не было. Очень захотелось спать, глаза просто сами закрывались. Я знала, что это конец. Мои последние секунды в этом мире. Но страшно мне уже не было. Я больше не сопротивлялась: знала, что смысла уже нет. Даже если бы меня сейчас нашли, они не спали бы меня. Не вернули бы меня к жизни…

По сути, что такое жизнь? Путь от рождения к смерти. И вот, я подошла к концу этого пути. Мой путь был короток, но насыщен событиями. Были те, кого я любила, и те, кто любил меня. Было и плохое, но хорошего все же больше. Наверное, я все же не зря пришла в этот мир. Просто все, что предназначалось мне, уже сделано. Или же больше не имеет смысла.

Что там, за гранью? Скоро узнаю. Я уже не боялась смерти: если за гранью и нет ничего, значит, мне не о чем жалеть. А если есть – буду жить там и ожидать встречи с теми, кто мне дорог.