Текст книги "Из мрака (СИ)"

Автор книги: matericsoul

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

– Пока! – донёсся голос Марийки.

Они вышли из общежития.

На улице было холодно, и фонари горели тускло и немного сиротливо, облекая стены старых зданий бледным жёлтым свечением. Люди молча шли на работу; улицы наполнились размеренным топотом, будто по брусчатке скатывалась куча камней. И всё катилась, катилась дальше вниз… Фрэнк вздрогнул от порыва ветра, который вцепился ледяной хваткой прямо в шею. Он не мог выбросить из головы ночной разговор с Марийкой. Наверное, та встреча на пороге была единственным проявлением близости между ними после того, как Марийка выхаживала Фрэнка. Тогда же он и влюбился в Марийку. Конечно, Фрэнк не сразу принял это чувство. Сперва ему было неудобно, что эта женщина заботиться о нём, беспомощном беглеце. Потом в нём проснулась неприязнь к Марийке, к её чёртовому супу и её речам, будто она разговаривала с младенцем; а ведь Фрэнк и правда мало чем отличался от маленького ребёнка на ранних порах выздоровления: редко приходил в сознание, по большей части оставаясь в полуобморочном бессознательном состоянии, ходил под себя и кушал с ложечки. Когда Фрэнку всё же стало удаваться самостоятельно справлять естественные потребности в ночной горшок, но воспрещалось ещё нарушать постельный режим, тогда-то он и начал принимать помощь Марийки в штыки. Тем более воспоминания о гибели Освальда были ещё яркими и не оставляли Фрэнка даже когда он не спал. Он ещё слышал крики своего товарища… того, кто надоумил его сбежать из «Нова Проспект», кто заставил Фрэнка поверить в то, что в нём ещё не умерла человечность. Под конец лечения и реабилитации Фрэнк понял, что Марийка полностью завладела его мыслями и чувствами. Видимо, нечто похожее ощущали раненные солдаты давних войн, когда о них заботились в полевых госпиталях медсёстры, которых солдаты воспринимали как ангелов. В Марийке Фрэнк тоже видел ангела, и поначалу он относился к ней, как ребёнок к матери. Но потом, по мере того, как здоровье стало возвращаться к Фрэнку, и он больше не походил на мешок с костями, Фрэнк стал видеть в Марийке совершенно другой, более зрелый объект любви. Фрэнк чувствовал, что в силах не только принять заботу Марийки, но и сделать ответный дар. Фрэнк хотел любить, защищать Марийку. Но у жизни, как водится, свои планы.

В Рэйвенхолме у каждого – своя работа. И что у тебя на душе – только твоё дело. Да и Фрэнк не особо хотел делиться переживаниями, даже наоборот, он проклинал себя, что его волнует Марийка. Он предпочёл бы умереть внутри, чтобы с виду ничем не отличаться от автомата, робота. Фрэнк не мог даже исповедаться Григорию – хотя этот священник, казалось, и правда видел людей насквозь.

Заглушая в себе просящиеся наружу волнения, Фрэнк залез под землю. Подальше от своих сомнений, от своих эмоций. Забыть об Освальде. Забыть о том, что Рэйвенхолм – не столь уж и безопасное место. Этот город – почти та же тюрьма. Но людям иногда нужны стены. Забыть о Марийке. Фрэнк тоже хотел выстроить вокруг себя стены, запереться внутри и так прожить до конца дней.

Никакого Альянса. Никакой борьбы. Никакой свободы, которая только делает всё хуже.

Тюрьма будто бы поселилась внутри Фрэнка и стала его сутью. Главное – запереться. Что будет происходить снаружи – другое дело, которое тебя не касается.

– Как жизнь, Фрэнк? – спросил Морик.

– Ничего особенного.

– Странный ты, Фрэнк. Без обид. Редко с кем говоришь, мало что о себе рассказываешь.

– Да рассказывать особо не о чем. У нас тут у всех одна беда.

– Ну, не скажи. У каждого своя история.

Морик, конечно, был прав. У каждого своя картина реальности, своя история жизни. Но после «Нова Проспект» за каждой такой историей Фрэнк не видел чего-то сокровенного. Тюрьма выскоблила душу начисто, даже в Рэйвенхолме, который вернул Фрэнка к жизни физически, на духовном уровне произвести кардинальных изменений он не смог – не считая прошлого разговора со священником, Фрэнк не чувствовал ничего, что могло бы создать между ним и другими жителями какую-то эмоциональную общность. Разве что Марийка… Фрэнк коротко взглянул на Морика. Нет, это чувство Фрэнк должен оставить при себе. И что было ночью? Беседа на крыльце, которая показалась Фрэнку проявлением необыкновенной удачи. Так близко к Марийке, один на один, когда кругом тишина, Фрэнк ещё не был. От одного этого факта его бросало в дрожь.

К шахтам стекались рабочие; узкая улица наполнилась людьми.

– Ну пока! – сказал Морик и свернул направо.

Фрэнк облегчённо выдохнул и плавно влился в людской поток, текущий прямо вдоль улицы. При темени он спускается под землю – в темень же и выберется наружу. Ритм жизни, кажется, был выверен в точности, как часы, несмотря на то, что сегодня выдалась внеурочная смена.

На пропускном пункте, как заведено, Фрэнк поставил подпись в журнале – человек в приёмной, кажется, засыпал на ходу, глядя на прибывающих шахтёров сквозь полуоткрытые веки, – и направился в раздевалку. Чувство чего-то бодрящего наполняло Фрэнка, как обычно, когда он отправлялся на работу; он ощущал некое родство, панибратство с остальными шахтёрами, какую-то коллективную близость, будто он находился в одной большой спортивной команде.

В раздевалке появился Богдан. Вид у него был, конечно, не такой свежий, как перед сменой вчера, но он сохранил прежнее, приподнятое настроение духа.

– Фрэнк! – сказал Богдан. – Эй! Пойдёшь вместо Йонаса?

– Да.

– Чёрт возьми. Я говорил Бену, чтобы оставил меня на следующую смену, я бы подсобил вместо Йонаса, а он сказал, что перерыв между сменами необходим.

– Он прав, Богдан.

– Знаю-знаю. Просто ты и так батрачил безвылазно практически.

– Нет, не совсем. Я приходил через смену.

– Ну да. Но всё равно жалко выходной терять.

– Бен сказал, что мне его компенсируют.

– Здорово!

Богдан переоделся и подошёл к Фрэнку.

– Ульрих, кстати, правду говорил. Четвёртый тоннель в самом деле может дуба дать в любой момент. Бен думает, прекращать там работу или нет…

– Посмотрим, – сказал Фрэнк и закрыл шкафчик. Привычная рабочая одежда; изношенное тряпьё, которое, однако, ещё сохранило прежний вид. И почти не порванное. Воняет потом и гарью.

– Пойду вниз, – произнёс Фрэнк.

– Удачи!

Они пожали друг другу руки и разошлись.

На подвесной платформе встали пять человек. Дежурный запустил мотор, и платформа начала спуск.

– Привет, Фрэнк! – сказал Кори. Он стоял позади.

Кори работал через смену, и они с Фрэнком редко пересекались. Фрэнк вообще мало кого знал из сегодняшней команды. Только Кори, который, к тому же, являлся начальником бригады.

– Привет, Кори.

– Вместе работаем сегодня?

– Ну да.

– Ребят, – обратился к остальным шахтёрам Кори, – это Фрэнк. Он заместо Йонаса сегодня.

– Здорово!

– Привет!

Шахтёры представились и обменялись приветствиями.

Фрэнк ждал, когда спуск закончится. Звенели цепи и скрипели доски, будто еле выдерживали вес пятерых взрослых мужиков.

Обратно. Во тьму. В духоту угольных туннелей, в спёртый воздух подземных сводов. К этому миру Фрэнк быстро приноровился. Остальной Рэйвенхолм так и остался для него чужбиной. Возможно, если бы Освальд остался жив, то всё сложилось бы иначе…

Платформа остановилась.

Расставленные по периметру пещеры фонари светили во тьме шахты, будто светлячки в траве поздней ночью, тем самым придавая естественному интерьеру пещеры схожесть с залом какого-нибудь древнего мегалитического храма. Над головами шахтёров нависал скалистый массив, перекрытый несколькими металлическими балками. Шумели дизельные генераторы, подававшие энергию на освещение и на специальный лифт, находящийся в глубине пещеры, – с помощью этого лифта наверх подавался добытый уголь.

Фрэнк прошёл дальше в зал, ощущая привычное сжатие, перестройку пространства. Подземные стены будто напирали со всех сторон, и в первое время, как Фрэнк записался в шахтёры и спустился сюда, под землю, возникало ощущение, что стены действительно сдвигаются и скоро попросту задавят Фрэнка, превратив его тело в ошмётки (подобного я не чувствовал даже в карцере, думал Фрэнк); со временем ощущение перестало донимать Фрэнка, более того, чувство, что пространство значительно уменьшалось, успокаивало.

– Мужики! – крикнул Бен прибывшей бригаде. Шахтёры собрались вокруг него.

На данный момент работало три тоннеля: четвёртый, седьмой и пятый. По указанию Бена четвёртый тоннель продолжал пробивать породы и доставать уголь, хотя, было понятно, что в данном случае лучше лишний раз не рисковать. Бригаде, в которой оказался Фрэнк, доставался пятый тоннель.

Перед тем, как отправить шахтёров в забой, Бен задержал Фрэнка на секунду.

– Я думаю, нужно проверить первый и второй тоннели.

– Серьёзно? – спросил Фрэнк. – Он ведь затоплены.

– Рональд приказал проверить.

– Ну разумеется, Рональд же сам не полезет сюда.

Бен цыкнул:

– Брось, Фрэнк. Рональд хороший мужик. Просто слухи идут… ну ты знаешь.

– Это ты про сканеры со стороны каналов?

Бен кивнул.

– По некоторым сведениям, – сказал Бен, – со стороны первого тоннеля должен быть прямой выход к железнодорожным платформам, – раньше там, судя по всему, осуществляли погрузку и отправляли составы.

– Ясно.

– Короче, Рональд считает, что будет неплохо, если мы раскопаем дополнительный выход на случай эвакуации жителей.

– Хорошее решение. Глупо надеяться на «Чёрную Мезу».

Бен снова цыкнул. Он не относился к персоналу базы с тем же скепсисом, что и Фрэнк. По мнению последнего, вся «Восточная Чёрная Меза» не стоила того внимания и уважения, которые к ней проявляли жители Рэйвенхолма. Старые обиды не проходят.

– Это из-за твоего товарища? – спросил Бен. – Из-за его смерти ты ненавидишь тех, кто работает в «Мезе»?

– Моего товарища звали Освальд, – ответил Фрэнк. – Если бы не те испытания…

– Никто не знал, что всё произойдёт именно так.

Фрэнк промолчал и отправился вслед за своей сменой.

Шахтёры набрали инструментов и сложили их в вагонетку.

Железная дорога уходила в тоннель, который едва освещался изнутри вывешенной вдоль него гирляндой из лампочек низкой мощности – всё для того, чтобы не перегружать генераторы.

– Набрать больше древесины для пятого тоннеля, – скомандовал Бен.

Древесина, то есть доски и брусья, были необходимы, чтобы подпирать выдолбленные участки руды. В ином случае людей попросту завалит. Что и случилось с прошлым соседом Фрэнка по комнате, Карлосом. Из-за большой концентрации угольной пыли произошёл небольшой взрыв, из-за которого тоннель обвалился. Кроме Карлоса больше никто не погиб. Ходило мнение, что тоннель мог бы выдержать мощность взрыва, если бы были установлены более крепкие подпорки. Спор продолжался недолго; сошлись на том, что и подпорки, и вентиляцию в тоннелях следует делать качественнее.

Шахтёры упёрлись в тупик. Вагонетка остановилась на самом краю, где заканчивались рельсы, и работники взялись за дело. Кори распределил обязанности так, что он и ещё двое будут разбивать породу, которую будут грузить в вагонетку Фрэнк и оставшийся член команды.

На том и начали.

Кирки впивались в чёрную каменную глыбу; удары отдавались в глухой тиши тоннеля беспорядочным набором стуков, словно биение самих земных недр; в сгустках тьмы, которые не мог развеять слабый свет протянутых фонарей, мерещились странные, загадочные силуэты, иногда даже напоминающие человеческие, однако никто из шахтёров не подавал виду, что ему что-то видится. Оно и понятно – люди привыкли к работе в подобных условиях, и даже редкая подача воздуха перестала волновать работяг.

Пока Кори и другие шахтёры разбивали породы, Фрэнк думал о Марийке. Это были последние минуты неги перед тем, как он возьмётся за работу, потому что потом времени на размышления не останется. Фрэнк спрашивал себя, неужели Марийка в самом деле догадывается, что он чувствует по отношению к ней. Ему было страшно признаться себе в том, что оно может быть и так, что Марийка улыбается своему мужу, желает ему хорошего дня, любит и заботится о нём, но мысли её увлечены другим мужчиной. Временами она думает о другом человеке. Что-то тёплое и одновременно острое и терпкое пробуждалось в душе – то, что Фрэнк пытался тут же вытоптать, как свежую поросль на весенней, оттаявшей земле. Нечего ему об этом задумываться. Марийка и Морик – чудесная пара. Фрэнк завидовал им. У Марийки был Морик, у Морика – Марийка. Им пришлось многое пережить, и страдания только закалили их союз. Они не просто любят друг друга, они знают цену своей любви, они готовы многим пожертвовать ради такой любви и, что самое главное, эта любовь сама является источником их нерушимой связи. А Фрэнк – ему просто померещилось, как мерещатся тёмные силуэты в разбавляемой слабоватым свечением сороковаттной лампочки тьме – тьме подземных убежищ, куда человек сбегает, чтобы не знать больше, что творится под солнцем. Гробница. Тюремная камера. Фрэнк понял, почему Освальд так долго не решался на побег. На его же счастье Альянс так долго не отправлял Освальда на модификацию; Освальд сидел за решёткой, как в келье, медитируя. Он направил всю энергию внутрь себя. Может показаться, что человек сбегает от окружающего мира из-за трусости, но редко кто задумывается, что внутри человека пребывает мир не менее хаотичный, чем внешняя действительность. Не менее жестокая и ужасная, чем та реальность, которую создавал и пестовал Альянс.

Дальше, дальше во тьму, чтобы наконец увидеть свет. Выйти из мрака души к сиянию, что из самой души изливается.

Группа Кори закончила, и Фрэнк с напарником принялись загружать вагонетку. Наполнив кузов до краёв, работники налегли на вагонетку и начали толкать её вперёд, к выходу, до которого, впрочем, нужно было преодолеть приличное расстояние, и когда они довезли вагонетку до зала, Фрэнк чувствовал жжение по всей спине, от шеи до копчика. Он с трудом мог разогнуться. Выгрузив уголь, работники вернулись в пятый тоннель, где Кори с другими работниками уже разбивали новый участок породы.

Работа в Рэйвенхолме, конечно же, во многом отличалась от работы в «Нова Проспект». Здесь ощущалась некая сплочённость, ценность прилагаемый усилий и, самое главное, был виден результат труда. Всё, что делал человек, не рассеивалось бесследно, не служило способом подавить и искоренить из людей то, что делало их людьми, но, напротив, являлось опорой для воссоздаваемого рая цивилизации, хотя, будучи сыном политика, Фрэнк понимал, что труд – это одно из самых эффективных средств манипуляции массовым сознанием. Человека можно заставить делать всё что угодно, если заставить его поверить в то, что это необходимо. Кому, как не Гасу Зинке, знать это. Наведя порядок в Висконсине после первой волны портальных штормов, отец Фрэнка ввёл режим жёсткой и тотальной диктатуры, дав указание провести идеологическую работу среди населения: каждому, кто мог, надлежало работать, и не потому, что это могло повысить уровень жизни и восстановить экономику; труд по большей части был бесполезным, поскольку перестали работать заводы и фабрики, а фермерство стало убыточным занятием из-за переселяющихся из Зена на Землю инопланетных чудищ, – в общем, трудясь, люди забывали о бедах, становились более покладистыми и меньше пинали на власть, которая всё больше концентрировалась в руках Гаса Зинке. И всё же отец запомнился Фрэнку не как диктатор. Просто Гас Зинке не мог поступить иначе. Ходили слухи, что почти во всех штатах так или иначе воцарился милитаризированный режим, возникли репрессивные механизмы подавления; спорить о том, были ли эти меры единственно возможными, сейчас глупо, к тому же, в итоге получилось так, что любые из известных человеческому роду систем устрашения выглядели детской забавой рядом с методиками Альянса, чья структура представляла собой идеально откалиброванный конструкт по политическому устройству репрессий. Альянс управлял людьми так, что даже совершенно бестолковый труд мог расцениваться как необходимый. В общем, человек действовал даже не столько по приказу, сколько по команде, как дрессированное животное. Рэйвенхолм, в свою очередь, представлял собой альтернативу захватническому режиму; этот город был своего рода рабочей коммуной, но даже здесь Фрэнк, помимо отличий, улавливал весьма чёткую и недвусмысленную общность между Рэйвенхолмом и тюрьмой. Да, правила концлагеря не шли ни в какое сравнение с относительно свободным порядком в городе, не говоря уже о заботе о своих жителях, однако здесь труд казался Фрэнку таким же способом забыться и отгородиться от реальных проблем. Как сказал Ульрих: «Этот рай недолго продлится». И Освальд это понимал. Понимал – и говорил потому, что необходимо скорее освободиться не от внешних, а от внутренних оков. По сути, работа – это просто повторяющиеся через цикл одни и те же действия, которые, за счёт такой ритмичности, убаюкивают человека. Эта черта объединяла собой образ жизни до и после войны. Просто жить стало сложнее. И вот когда человек оказывался наедине с собой, тогда, когда даже вездесущее око Альянса не могло добраться до него, тогда «образцовый» при свете дня гражданин чувствовал давление этой клетки; он чувствовал себя скованным, обездвиженным. Фрэнк вспомнил, как ему довелось несколько дней провести в карцере в смирительной рубашке; он практически не мог двигаться, и прекрасно представлял себе, что значит на самом деле обездвиженность. Человек не парализован, на нём не надеты наручники; всё дело в том, что желание пошевелить, к примеру, хотя бы рукой, зная, что для этого нет никаких трудностей с точки зрения физиологии, сталкивается не столько с сопротивлением извне, а с насаждённой невозможностью провести подобную операцию. Но тогда Фрэнка запихнули в карцер насильно – внутрь же своей собственной тюрьмы человек загоняет себя сам. Он работает, трудится в поте лица только для того, чтобы ночью не осталось времени на кошмары, чтобы разделить свою жизнь на две чётко обозначенные зоны: действие и сон. Остальное – размышления, которые только и делают, что разъедают и разрушают душу, а с ней – и устойчивое мировоззрение, спокойствие. Другими оттенками играет смысл слова «суета». Делать всё, лишь бы не думать, а человек всегда думает только о смерти. Трудиться, чтобы не испытывать ужаса – того самого, который являлся Фрэнку каждую ночь перед сном. Как бы глубоко он ни зарывался в землю и ни изнурял себя тяжёлой работой, он не мог противостоять этим кошмарам.

Толкая тележку в очередной раз (Фрэнк обычно не считал, он просто делал своё дело – пока не прозвенит звонок, возвещающий об окончании смены), Фрэнк уловил тонкое, едва слышимое шипение. Выгрузив уголь в лифт, по дороге обратно в забой, Фрэнк, прислушиваясь, вновь поймал странное шипение, и попросил на секунду остановить тележку. Источник звука нашёлся быстро – была пробита вентиляционная труба, тянущаяся вдоль потолка из глубины тоннеля прямиком наружу, чтобы выводить угольную пыль.

Фрэнк сообщил о неполадке Кори.

– Вот чёрт! – сказал Кори и дал команду прекратить работу. Чёрт знает, сколько угольной пыли уже скопилось в тоннеле, а от кирки в любую секунду могла выскочить искра – даже самой крошечной могло хватить, чтобы спровоцировать обвал.

– Фрэнк! Дуй к Бену, говори, что надо залатать вентиляцию.

Фрэнк помчался к Бену.

Работа на других тоннелях кипела. Действовал даже четвёртый тоннель.

– Бен, вентиляционная труба пробита, – сказал Фрэнк.

– Твою мать! Этого не хватало только.

Бен, не долго думая, всё же приостановил работу четвёртого тоннеля. Отправив бригаду на разгрузку угля, Бен приказал снять одну из секций трубы заблокированного тоннеля и перенести её в пятый тоннель. Пробоину быстро починили, поменяв секции. Шипение исчезло.

– Сколько метров пробили? – спросил Бен.

– Ох чёрт, метры… – Фрэнк так и не привык к европейской системе измерений. – Два вроде… или три…

– Так, ладно. Отправлю вам доски, поставьте подпорки.

– Понял.

Фрэнк вернулся в забой.

Работа продолжилась.

Через какое-то время шахтёрами привезли материалы для подпорок и для новой прокладки путей для вагонетки. Собрав конструкцию из брёвен, некоторые из которых явно были подгнившими и полыми изнутри, бригада сделала подпорки, после чего уложила рельсы и шпалы, дабы вагонетка могла продвигаться дальше по забою.

Работа возобновилась.

Неважно, сколько прошло времени.

Неважно, что происходит наверху.

Неважно, что происходит снаружи или внутри.

Хаос можно подчинить только одним способом – ритмичностью действий, что полностью отключает сознание, а с ним – нерешительность, сомнение, панику. Всё существование, вся его быстротечность и произвол – в этом взмахе рук, в ударе металлического наконечника о камень, в самом звуке, с которым осколок отлетает от основной массы руды; вся жизнь – в движении, которым в лопату сгребают кучу отколотых частей и бросают в кузов. Вся жизнь – в упорном восхождении от забоя к месту разгрузки.

Звонок – конец смены.

Кори с другими уже прекратили разбивать породу, но кузов вагонетки ещё не загрузили доверху, и Фрэнк чувствовал себя таким уставшим, а спина болела так сильно, что, наверное, позвоночник можно было просто высыпать в трусы.

Звонок раздался ещё раз, протяжение. Потом послышался возглас Бена:

– Пятый тоннель – на выход!

Кори прокричал в ответ:

– Догружаем остатки!

Наконец кузов заполнился, и Фрэнк с напарником начали толкать тележку вверх. Кори с остальными рабочими двинулись следом, собрав инструменты.

– Надо бы уже поставить здесь механические приводы, – сказал Кори.

Никто не ответил. Всем хотелось поскорее покинуть забой.

Когда бригада вышла в общий зал, команда из седьмого тоннеля уже направлялась к лифту на поверхность.

Выгрузив вагонетку, Фрэнк подогнал её обратно ко входу в тоннель. Ослабевшие от работы ноги спотыкались о шпалы; несколько раз Фрэнк чуть не упал, что, впрочем, часто повторялась, когда он только начинал работать в шахтах: то, что ему было необходимо выполнять в «Нова Проспект», во многом отличалось от того, чем надо было заниматься в Рэйвенхолме. В этом городке буквально ощущаешь ответственность за каждое своё действие – твоя работа, твой труд кормит тебя, продлевает жизнь. У труда есть ценность, он оправдан. И всё-таки Фрэнк не мог заставить себя искренне поверить в то, что этот труд не является формой своеобразной манипуляции. Работа – это рай. Это отдых – от всего ужаса, что происходит за пределами городка.

Главное – погружаться глубже под землю. Хоронить себя среди темноты тесных сводов угольной породы.

Здесь Фрэнк чувствовал спокойно.

Смена из седьмого тоннеля поднималась на поверхность. Звенели цепи, привод издавал характерный, ритмичный треск, который практически въелся Фрэнку в подкорку.

– Хорошая работа, мужики, – сказал Бен бригаде Кори.

Шахтёры сложили инструменты в кучу у входа в пятый тоннель и направились к лифту.

Фрэнк предвкушал момент, когда, добравшись до общежития и поднявшись к себе в комнату, завалится в постель и забудется крепким сном. Без ужина, без душа, без Библии. Простое завершение рабочего дня – лечь и заснуть. Как будто умереть. Отключиться от бытия, от мыслей о Марийки, от Альянса, от предчувствий, от сомнений. Усталость выжала из Фрэнка последние соки, и он, испытывая жгучую боль в спине, которая будто по тонким сосудам распространялась по остальному телу, был готов забыться прямо сейчас – грохнуться на пол и не открывать глаза. Надо было всё-таки поспать ночью, после визита Бена. Но что-то потянуло Фрэнка наружу. Если бы он не вышел из комнаты, то не встретил бы Марийку. Не пережил бы те минуты, которые сейчас казались ему самыми чудесными минутами за последние несколько лет. Но если бы не эта встреча на пороге ночи, Фрэнка бы не мучили сегодня размышления о том, как неуместны его чувства на фоне отношений Марийки и Морика. Эти двое идеально дополняют друг друга. Фрэнк просто перепутал добросердечность с любовью: Марийка, казалось, была готова позаботиться о каждом страждущем, её душа лучилась любовью – но любовью иной, не той, которая пробудилась во Фрэнке. Марийка любила всех, как мать, но Фрэнк любил только Марийку. Эгоист.

Издалека вдруг послышалось несколько глухих ударов.

– Что это? – спросил Кори.

Сперва шахтёры списали это на пошаливающее воображение – чего только не почудится после того, как поработаешь несколько часов в забое. Но не прошло и пары секунд, как своды зала будто вздохнули и, кажется, сдвинулись – над головой раздались ещё удары, но на этот раз намного громче, почти оглушительно, словно среди толщи земли разорвалась бомба.

Пространство оглушил страшный грохот – обвалился грузовой лифт – ноша в четыре сотни фунтов веса со всей дури врезалась в землю, что было равноценно взрыву динамитной шашки, и пол над ногами шахтёров вздыбился, точно волна; люди все как один попадали, будто костяшки домино, поскольку удержать равновесие в данный момент было едва ли возможно.

Всё смешалось.

Дизельные моторы ещё работали, и фонари продолжали освещать зал, в котором, однако, поднялась пыль, что довольно быстро собралась в очень плотную туманную прослойку, захватившую почти всё обозримое пространство; фонари горели среди тумана, как сквозь тусклое стекло.

Удары продолжались.

– Бомбардировка! – завопил Кори.

Наверное, ни у кого из присутствовавших не возникло сомнений в том, что это именно бомбардировка; фактически, своим ором Кори выразил мысль каждого, однако это никак не могло помочь людям спастись.

Что-то громыхнуло, но на этот раз куда менее громко. Фрэнк перевёл взгляд на источник звука; пыль улеглась, и шахтёрам открылась картина разбитого вдребезги лифта – из кучи переломанных досок и железных труб торчали руки и ноги. Бригада из седьмого тоннеля застала бомбёжку во время подъёма. После череды ударов, которые, как казалось, совсем не собирались прекращаться, на остатки лифта свалились большие куски породы, превратив тела погибших в труху, смешанную с камнем и углем. Только пыль. Ни плоти, ни крови.

Заметив, что начинают рушится своды зала, Бен попытался дать команду оставшимся шахтёрам, но его возглас потонул в новом потоке ударов, слившихся в одну сплошную грохочущую канонаду, будто шахту сверху осыпали огнём из сотен орудий одновременно.

Металлические балки начали гнуться, как пластмасса, и скоро со свода повалились гигантские куски отколовшегося камня.

Пол продолжал дрожать и ходить ходуном, так что Фрэнку с трудом удавалось хоть как-то сориентироваться в окружающем пространстве, которое кричало и надрывалось, пытаясь похоронить всех, кто волею судьбы оказался здесь.

Люди, как животные, начали метаться по залу в поисках спасения; в один момент какая-то сила заставила Фрэнка застыть на месте – он понял, что спастись в данной ситуации попросту невозможно: рано или поздно свод пещеры треснет и обвалиться окончательно, не оставив ни одного шанса на спасение. К тому же – лифты разрушены.

Раздался громкий хлопок, эхо его долго гуляло среди стен пока ещё целого зала. Хлопок издал взорвавшийся генератор – мигом вся пещера погрузилась во тьму. Потянуло едким, отравляющим запахом пролитого из пробитых баков топлива.

Рядом с Фрэнком что-то ухнуло. Уши заложило, и Фрэнк интуитивно бросился в сторону: тело отказывалось идти на поводу рассудка, который прекрасно понимал, какова вероятность, что он выберется отсюда живым. Фрэнк перестал обращать внимание на то, что происходит вокруг. В голове стало пусто; панический страх соседствовал с крайней отрешённостью, спокойной мудростью восточного старца, который давно уже дожидался смерти.

Кто-то схватил Фрэнка за рукав и потащил за собой.

Фрэнк заметил, как темноту лихорадочно прорезает луч света. На память пришли лучи тюремных прожекторов, как они полосовали тьму внутренних дворов «Нова Проспект». Белёсый, безжизненный свет, в отличие от этого – юркого, будто мелкое животное, вертлявого, этот луч словно бы прочёсывал, вынюхивал что-то в темноте. Чья-то рука с очень крепким, почти металлическим хватом тащила его сквозь пыль и руины. Пещера продолжала обваливаться, а Фрэнк будто бы летел через разбивающиеся камни, находясь где-то на перепутье гибели и жизни. Крепкий хват, как у охранников из «Нова Проспект». По такому хвату можно понять, что человек уже не принадлежит собственно роду человеческому – теперь он машина Альянса, он может только исполнять чужие приказы, лишённый собственной воли.

Снаружи всё ещё слышались удары.

Сканеры на окраине городка. Переговоры об эвакуации. Слухи – о том, что карательная машина Альянса доберётся досюда, что скоро мирному существованию придёт конец, что этот рай не продлится так долго, как хотелось. Фрэнк изначально не видел ничего блаженного в царившем в Рэйвенхолме бытии; скорее наоборот, блаженным было забытье, с которым жители предавались повседневным обязанностям. Это очень сильно напоминало тот мир, старый мир, мир до войны, и фантазия оказалась так соблазнительна, что люди принимали вымышленное за действительное. Но не может быть покоя там, где мир пережил распад. Там, где всё зависит от выживания, нельзя просто жить.

В общем, картинка сложилась в единый узор.

Они все умрут, и Рэйвенхолм будет погребён под собственными руинами.

– Скорее! – услышал Фрэнк.

То, что произошло дальше, он точно не ожидал. Тьма сменилась водой. Фрэнк полетел в пропасть, и спустя несколько секунд, одумавшись, понял, что находится под водой. Свет рассеянным пятном светил в нескольких метрах от него. Удары теперь раздавались далеко и гулко.

Фрэнк всплыл и сделал вдох.

Тьма кругом – хоть глаз выколи.

– Выбрались, мать твою, – произнёс Бен. Он держался наплаву рядом, держа в руках водонепроницаемый фонарь. Большая редкость. Но как он оказался у Бена. Неужели он сегодня собирался проверять состояния заброшенных тоннелей?

Фрэнк начал приходить в сознание.

– Где мы? – спросил Фрэнк.

– Это первый тоннель, – пояснил Бен. – Мы в лифтовой шахте, она уходит вниз примерно метра на три.

– А где остальные? Где Кори?

– Не видишь? Нам повезло. Хотя… это как сказать. Наружу мы отсюда не выберемся.

Фрэнк промолчал.

Он не чувствовал ни жалости, ни боли. Страх, и тот глухо ошивался где-то в глубине души. Фрэнк скорее чувствовал себя опустошённым. Он слишком много пережил, чтобы просто так впасть в панику. Фрэнк не хотел бороться дальше. Стена рухнула, и внешний мир раскрыл свою личину – страшное, непроглядное место; тюрьма не спасает, а только сдавливает, угнетает пленника до летального состояния. Всё-таки, Фрэнка не совсем уж обманывали чувства, когда он только впервые спустился в шахты – как стены сдвигаются, стремясь задавить его, чтобы от него осталось лишь одно воспоминание. Да и того, скорее всего, не останется.