Текст книги "Из мрака (СИ)"

Автор книги: matericsoul

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

– Стоять! – пролаял надзиратель.

Группа встала на месте.

Их привели на задворки какого-то цеха; здание знавало лучшие времена, напоминая сейчас в лучшем случае какой-то притон: выбитые окна, чёрными провалами глядящими на бетонный забор, за которым начиналась другая секция тюрьмы, которая, судя по запустению и тёмным, обесточенным постройкам, ибо свет в них не горел, не использовалась управлением «Нова Проспект». Земля была покрыта слоем жухлой, желтоватой травы, что бог знает как проросла в этом месте. Фрэнк обратил внимание, что другие участки земли выглядят более свежими, вернее, недавно перекопанными. Только у этого кусочка, примерно три на три метра, прилегающего вплотную к забору, грунт оставался нетронутым.

Кругом возвышались тюремные блоки, бараки, наблюдательные вышки. Тюрьма являлась особым миром. В довоенное время этот мир и так прекрасно существовал, а с воцарением Альянса «Нова Проспект» превратился в отдельное государство, и каждое строение здесь – точно фрагмент средневековой крепости, соединяющийся с иными фрагментами в целую и нерушимую стену, за пределами которой плещется море. В этом есть что-то ироничное – строить тюрьму на побережье. Стена – и простор.

Фрэнк посмотрел на выделяющиеся в туманной дымке очертания новой секции «Нова Проспект». Блестящие, идеально гладкие пластины и ребристые колонны не столько контрастировали со старыми постройками, но дополняли, гармонировали с ними, и было в этой гармонии нечто пугающее. Словно Альянс к лицу любому миру, и ни у одного из них нет чего-то, что вносило бы резкое различие с этим царством унификации. И всё же… Фрэнк глядел на этот симбиоз (хотя, конечно, о синтезе тут не могло быть и речи – это было подавление, уничтожение) не без надежды. Правда, когда их вывели на открытый воздух, чаяния его несколько изменились. Фрэнк уже не думал о скорой отправке в новую секцию. Стоило ощутить свежесть морского бриза, как почему-то стало казаться, что оставаться человеком не так уж и плохо. Но изменить ничего нельзя.

Группу сопровождали двое охранников из числа модифицированных солдат и трое надзирателей, один из которых вывез из двери цеха тачку с лопатами. Вывалив из неё инструменты, надзиратель скомандовал взять лопаты.

В глубине души Фрэнк ликовал.

День без стояния за верстаком. Никакого заводского шума.

Поднялся ветер. Голые ветви низеньких деревьев, которыми был усажен внутренний двор тюрьмы, лениво закачались. Фрэнк уловил запах моря.

Лопаты были только штыковые. Не обязательно иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться – их заставят копать яму. Зачем – другой вопрос. Но выкапывать яму только штыковыми лопатами затруднительно.

– Слушайте внимательно! – сказал другой надзиратель. – Копаете отсюда, – он встал рядом с Фрэнком, – и до забора. Должна получиться ровная квадратная яма глубиной примерно два метра. Приступили, живо!

Над головами прозвучало голосовое оповещение. Фрэнк не вслушивался в его содержание. Сам голос, трескучий, чересчур механический для живого человеческого голоса, походил на явление духа самой тюрьмы. Он взвился над крышами солдатских казарм и блоков и завис под набухающими влагой тучами. Этот голос, вроде как женский, обладал какими-то сверхъестественными свойствами. Он словно бы происходил из иного пространства.

Когда ветер в очередной раз усиливался, залезая под вороты куртки, в нём, как думалось Фрэнку, звучало море – как плещутся волны и как они наползают на берег. Море холодное, почти потустороннее. Ведь тут, за стеной, оно – просто идея. Мечта.

Лезвия шести лопат воткнулись в твёрдую, промёрзшую землю. Фрэнк понял, что это действительно работёнка на весь день, поскольку почва плохо поддавалась усилиям зэков. По-хорошему, здесь нужна была кирка, чтобы разбивать плотные слои земли, в которой, ко всему прочему, залегали куски камней и бетона, однако работать заключённые в «Нова Проспект» должны не ради результата, но чтобы наконец утратить своё человеческое лицо. Отупляющий, безнадёжный труд.

Человек в роговых очках сопел и пыхтел, выковыривая кусочки почвы. У остальных в группе дела шли не намного лучше, однако именно этого человека работа, судя по всему, выматывала больше всего.

Ныли руки и спина, а день едва ли начался. Стоило кому-нибудь хоть на мгновение остановиться, чтобы перевести дух, раздавался лай надзирателя. Если это не помогало вернуть заключённого в работу, надзиратель переходил к силовым методам.

Хлынул ливень. Тяжёлые капли множественной канонадой падали на землю и впитывались в неё, немного облегчая работу. Со временем грязь начала липнуть к лезвию лопат, и по сути заключённые практически месили землю, вместо того, чтобы раскапывать её. Одежда насквозь промокла; каждый раз, как поднимался ветер, тело прошибал ледяной холод; деревянный черенок скользил в ладонях. Надзиратели же все были в капюшонах. Охранники, кажется, и вовсе плевать хотели на погодные условия – облечённое в амуницию тело (правда, осталось ли что-нибудь от тела человека под этим нарядом?) и надетый на голову шлем и респиратор надёжно защищали от воды и, вероятно, от огня. Ливень не прекращался несколько часов – и всё это время небо изливалось на территорию тюрьмы в едином ритме, не сбиваясь ни на секунду – сплошной, почти непроницаемый поток воды, за толщей которого остальные части «Нова Проспект» исчезли, как за полиэтиленовой ширмой, только тускло светились окна новой секции – светились тем же светом, что и окуляры на масках охранников.

От слабости, которая мучила его не первый день, Фрэнк, разбивая комья затвердевшей земли, сорвал на правой ладони кожу; широкий лоскут плоти мгновенно скомкался и оторвался, обнажив кровоточащий слой эпидермиса. Фрэнк машинально отбросил лопату и схватился за руку. Кровь тонкими струйками текла сквозь пальцы, тут же расплываясь мутными разводами, смешиваясь с грязью и дождевой влагой. Охранник подошёл к Фрэнку и выдернул повреждённую руку. Он поднёс к окулярам ладонь, быстро осмотрел сочащуюся рану и обратился к надзирателям:

– Обеззараживающее средство.

Фрэнк только успел изумиться своеобразной заботе солдата; изумление сошло на нет, как только на ладонь вылили какую-то жидкость, по запаху напоминающую спирт – кисть словно погрузили в кипяток, а в кожу как будто воткнули несколько раскалённых иголок. Обнажённый участок зашипел – Фрэнк чувствовал, как пенится жидкость вперемешку с изжигаемой плотью, но видеть ничего не мог – всё время, что обрабатывали рану, охранник удерживал запястье мёртвой, нечеловеческой хваткой, как если бы руку зажали в тисках. Из груди рвались крики, один за другим. Фрэнк забился в конвульсиях. Охранник даже не шевельнулся. Он терпеливо ждал, когда надзиратель закончит; тот, в свою очередь, наблюдая за страданиями Фрэнка, продолжал выливать спирт на ладонь, а в конце сильно растёр её, из-за чего боль с новой, увеличенной силой обрушилась на Фрэнка. По губам стекала слюна, которую в то же мгновение смывали потоки воды, и Фрэнк мог почувствовать вкус небесной влаги. Фрэнк сглотнул застрявший в горле комок. Вкус дождя несколько отвлёк его, что, в принципе, принесло не так много облегчения. Охранник выпустил руку и приказал вернуться к работе. Ладонь горела весь день. Фрэнк пытался не обращать внимания на боль. Украдкой он старался выставлять ладонь к льющейся с небес воде, чтобы ощущения утихли; капли дождя с силой били по повреждённой коже, что, тем не менее, было много терпимее спиртовой обработки. Если это правда был спиртовой раствор.

Несмотря на трудности, работа продвигалась: яма увеличивалась, и скоро настал момент, когда уровень земли был Фрэнку едва ли не по грудь. С глухим стуком острия лопат врезались в почву; порой раздавались звонкие толчки – лезвие стукалось о лежащие под землёй куски металла или камни. Не утихая, ливень понемногу затапливал дно. Вода мощным потоком стекала по стенам ямы. Ноги взяли в образовавшихся лужах. Одежда целиком была измазана в грязи. И холод не отступал, хотя за работой заключённые немного разогрелись.

– Вылезаем! – скомандовал надзиратель.

Выбраться наружу было не так просто. Руки и ноги скользили по мокрой земле, и зэкам не с первого раза удалось вылезти из ямы.

– Помогите! – послышался слабый призыв. – Пожалуйста, помогите!

Это был щуплый человек в роговых очках. Ему никак не удавалось вскарабкаться. Он постоянно соскальзывал вниз, падая в лужу. Фрэнк опустился на колени и протянул руку бедолаге. Тот, поднявшись, посмотрел наверх и, скорее всего, из-за заливающей стёкла очков воды не мог разобрать, чей силуэт нависает над ним. Рефлекторно человек сжался, подумав, что на краю ямы его дожидается надзиратель, однако, всмотревшись, заключённый облегчённо вздохнул и даже улыбнулся. Фрэнк и не думал, что совершает благое дело. Он относился к этому, как к обычному распорядку. Человек в очках весил довольно мало, но и Фрэнк, устав от работы и измученный чувством голода, не сразу смог вытянуть заключённого из грязи. Ноги начали скользить, и казалось, что Фрэнк также полетит в лужу, но в итоге ему всё же удалось вытащить человека на поверхность.

– Спасибо, – сказал человек в очках. – Спасибо.

Голос у него дрожал, он заикался и не мог нормально вздохнуть. Фрэнк заметил, как трясутся у заключённого руки. Он был на грани измождения. Ещё немного – и он просто свалится. Человек, напоминавший учителя истории. При всей нелюбви к школе, Фрэнк всё же предпочёл бы оказаться там, чем здесь.

К этому моменту к краю ямы подвезли большой грузовой прицеп. Броневик, вроде тех, на которых разъезжает ГО, подтолкнул прицеп поближе к яме. Машина взревела. От корпуса исходил пар. Капли дождя прошивали густую поволоку, точно прозрачные стеклянные иглы – матовое полотно. Броневик казался живым в подобном антураже: пар являлся дыханием этого зверя, а рёв – урчанием его глубокого нутра. Блестящий корпус машины, мало чем отличающийся по цвету от заградительных установок, походил на черепаший панцирь. В целом обстановка обладала некой мистической атмосферой, и во Фрэнке вдруг пробудится потусторонний страх, когда он спросил себя, что может находиться в прицепе. За высокими бортами ничего не было видно.

– Перерыв! – объявил надзиратель.

Естественно, о том, чтобы отвести заключённых хотя бы в здание цеха, где они могли бы немного обсохнуть, речи не было, и люди стояли на месте, держась за лопаты, как за костыли, потому что и без того малый запас сил ушёл на раскопку.

Яма всё больше наполнялась водой.

Для чего эта яма, по сути, было ясно, но Фрэнк по какой-то причине предпочёл не думать об этом во время работы. Но когда подвезли прицеп, откладывать осознание было невозможно.

Броневик к тому времени давно уже уехал.

Перерыв кончился. Надзиратели бросили замки с петель и опустили бортик.

За пеленой дождя в сумерках было сложно разглядеть, что за куча свалена в прицепе. Он был полон до отказа.

Надзиратель приказал забраться в прицеп и сбросить отходы в яму. Зэки подошли к прицепу. Вблизи Фрэнк увидел, что кучей на самом деле являются сваленные друг на друга трупы. Тела были не человеческими. Прицеп был загружен трупами вортигонтов. Очертания их тел сливались в единую, аморфную массу. Вода стекала по жёсткой, серой коже, придавая той неестественный лоск. Фрэнк почему-то подумал, что впервые видит мёртвых вортигонтов. Как и остальные заключённые, Фрэнк остолбенел. Вид мёртвых тел, хоть и не человеческих, ввёл людей в ступор. Стало ясно, почему другие участки двора были перекопаны. Почему почти на всей площади задворок земля свежая.

– Залезайте! – заорал надзиратель; выкрик поглотил шум дождя. Ощущая, как бьются об одежду капли, Фрэнк совершенно не чувствовал ни силы, ни отдачи; не чувствовал он и боль от химического ожога. Рецепторы будто переключились, и окружающий мир вдруг перестал иметь для ошеломлённого Фрэнка значение.

Надзиратели начали бить заключённых, чтобы те скорее принялись за дело.

На ощупь мёртвая кожа напоминала резину. Поначалу это показалось Фрэнку столь обыденной, очевидной вещью, будто он сейчас не взбирался на самую верхушку уложенной из трупов кучи. Мокрая, кожа, тем не менее, не скользила. Она была шероховатой, как автомобильная покрышка. Внезапно в нос ударил запах гниющей плоти, что моментально заставило Фрэнка вспомнить о толчках в камерах. Глаз у мертвецов, который обычно обладает красным оттенком, был серым, будто поверхность асфальта, и покрыт какой-то полупрозрачной плёнкой.

Заключённые начали сбрасывать трупы в яму.

Несколько раз звучало голосовое оповещение тюрьмы. Над «Нова Проспект» проносились речи о пользе и благодати труда. Именно труд сделал из животного человека; именно труд позволил не дожидаться подачек от биологической эволюции, а взять жизнь в свои руки. Благородный труд, посредством которого человек смог подчинить себе природу.

Забавно болтались руки и ноги, когда тело падало в наводняющуюся ливнем могилу. Головы тряслись, как у болванчиков, а шея, когда тело поднимали, изгибалась так, будто вортигонт хочет посмотреть на тебя. Оценивает тебя свои посеревшим, тусклым взглядом. И физиономия даже, кажется, улыбалась.

Почти все действия Фрэнк выполнял на автомате. Он не думал о том, что эти существа когда-то были живыми; что, наверное, незадолго до этого они распрощались с жизнью в пытках и муках.

Когда он схватил очередное тело под мышки, Фрэнк почувствовал, как нога провалилось во что-то мягкое и склизкое. Оказалось, ступня продавила глаз вортигонта и глубоко вошла в череп, выдавив наружу содержимое глазного яблока и субстанции мозга. Дождь быстро размыл это месиво.

Было холодно.

Холодно, как в аду.

Пальцы перестали сгибаться. Ладони будто бы превратились в перчатки, потому что Фрэнк уже не чувствовал прикосновений, он перестал ощущать, какая на ощупь кожа мёртвого вортигонта.

Трупов было много; казалось, вырытой ямы не хватит, чтобы вместить всех.

Сумерки сгущались, и скоро наступила темнота. Ливень слегка ослаб. Наблюдательные посты зажгли прожекторы, и яркие лучи белого света начали полосовать пространство, как духи, они передвигались среди пустоты.

Когда последний труп был сброшен, заключённым приказали закопать яму.

Лопата в руках Фрэнка казалась невесомой, да и руки двигались так, будто ими с помощью ниток манипулирует кукловод. Испытывая известного рода отстранённость от внешнего мира, Фрэнк словно уснул, и ничего не чувствовал, хоть тело мучилось от мерзкого, промозглого холода, и дрожь была так сильна, что зубы звонко стучали друг о друга.

Ливень закончился – в одночасье, и Фрэнк вдруг почувствовал кружащий голову аромат свежести и мокрой земли – запах, который он почему-то не чувствовал в течение всего дня.

Комья земли бесшумно падали, рассыпаясь, на мёртвые тела.

– Встать! – скомандовал надзиратель человеку в роговых очках. Тот лежал на земле, обессиленный. Лицо у него побледнело так, что наружу проступили венозные прожилки. Давясь слезами, человек решил надавить на жалость надзирателя, умоляя дать ему хоть несколько минут отдыха.

Фрэнку было хорошо известно, чего стоит мольба.

Жалость – как афродизиак для садиста. Тогда он хочет издеваться над своей жертвой ещё и ещё.

Продолжая закапывать яму, Фрэнк услышал несколько глухих ударов и выкриков, причём крик звучал не полностью, а как бы обрывался, оставаясь в глотке. В конце концов раздался звук удара, будто стукнули деревянной палкой о стену, и теперь крик буквально разрезал окутанное тишиной пространство. Надзиратель начал орать в ответ, чтобы человек встал и начал работать. После того, как работа завершилась, Фрэнк увидел, что человеку в роговых очках сломали нос и разбили очки. Фрэнку пришлось помочь ему – он вёл человека до блока, поскольку тот без очков, по его словам, едва ли что-нибудь видел.

Закапывать они закончили, наверное, глубокой ночью, потому что, когда заключённых вернулись в блок, там была только их группа. Фрэнк впервые видел, чтобы после смены было так безлюдно. Человека в роговых очках куда-то увели охранники. Двигались они, как роботы, в такт, держа осанку; всё их поведение – без выпендрёжа, присущего надзирателям, без каких-то, хоть малейших, отличительных черт, – наводило на мысль о совершенно бесстрастном, бесчеловечном порядке. С одной стороны, животная жестокость переметнувшихся к тюремщикам зэков, с другой – холодная расчётливость Альянса.

Заключённые сдали куртки, тяжёлые от влаги, после чего людей повели обратно в камеры.

В этот вечер Освальд почему-то был особенно разговорчивым. Стоило Фрэнку зайти в камеру, как тот сразу спросил у него:

– Вас заставили убирать тела?

Фрэнк кивнул.

В камере и так было холодно, а невысохшая форма вдвойне усугубляла положение: Фрэнк дрожал, как осиновый лист. Продолжая молчать, он быстро залез на койку и, как после душа, постарался замотаться в матрац.

Вырубили свет. Полутьма наполнилась красными оттенками.

Это была ночь, когда Фрэнк засомневался в некогда лелеемой мечте как можно скорее оказаться по ту сторону ворот, отделяющих новых секцию тюрьмы от старой. В тех трупах, которые хоть и не принадлежали человеческим особям, Фрэнк видел вполне человеческие руки или ноги. Глаза. Туловища. И все эти видения являлись разрозненными фрагментами рваного, худого сна, что, тем не менее, никак не приходил к Фрэнку. Он только мучился этими картинками, ворочаясь на койке, не в силах окончательно уснуть. Глаза, руки. Рты. Фрэнк раньше видел мёртвых, но как-то издалека; о смерти у него было слабое, примерное представление. Даже когда бушевали портальные штормы, когда шла война – жизнь всё равно устаканилась так быстро, что Фрэнк не успел узреть всех тех ужасов, о которых писали обычно в книжках и показывали в кино. О чём рассказывали очевидцы боевых действий. Вообще – кто знал, что такое смерть. Что такое мертвечина. Впервые узнав о смерти, человек задаётся вопросом: а смертен ли я? И сейчас Фрэнк не то чтобы испугался смерти – его напугал тот факт, что, когда он и правда желал себе смерти, он вовсе не хотел быть этим бездыханным куском материи, плотью, на ощупь напоминающей автомобильную покрышку. Фрэнк только желал исчезнуть. Он не хотел быть трупом.

Сон никак не приходил. И сколько времени сейчас? Как там человек в роговых очках? Зачем вообще про него вспоминать?

– Эй, Фрэнк! – сказал Освальд, будто бы зная, что у Фрэнка сна ни в одном глазу. – Расскажешь?

– Что рассказать? – сухо произнёс Фрэнк.

– Как ты убил ГО-шника.

Фрэнк отвернулся к стене. Он зажмурился, сделал ещё одну попытку заснуть – бестолку. Дальше терпеть эту холодную ночь сил не было, и Фрэнк решил скоротать время за беседой с Освальдом, пусть это и вызывало в нём определённое неприятие; Фрэнку почему-то казалось, что Освальд насмехается над ним, особенно после того, как тот узнал, кто отец Фрэнка.

– Ну, я врезал ему булыжником по башке, и он сдох.

– Это я слышал уже. Я имел в виду, почему ты это сделал.

Фрэнк вздохнул. Слова нехотя шли на ум. Какая разница, есть ли у меня настроение разговаривать сейчас или нет, подумал Фрэнк, однако, что мне ещё остаётся Был вариант послать Освальда и продолжить пялиться в потолок, однако за историей – Фрэнк надеялся на это, – время потечёт быстрее.

– Я, Джек и Микки собирались провернуть одно дело. Микки нужен был дополнительный паёк для сестры. Она была больна, серьёзно больна, но Гражданской Обороне, понятное дело, было всё равно, она не собиралась помогать Микки.

– Ага, Альянс никогда не нарушают собственные нормы. Закон един.

Пропустив мимо ушей комментарий Освальда, Фрэнк продолжил:

– Я предложил ограбить патрульного.

Освальд прыснул.

– Не смейся. Я подумал, это единственный выход.

– А как же ограбить соседа? Или отнять у кого-нибудь паёк на выдаче?

– Но я же не преступник.

Освальд вновь усмехнулся:

– Мы все преступники, Фрэнк, мы все должны сидеть в тюрьме. Человек – это мусор.

Фрэнк замолчал. Обычно молчаливый, сейчас Освальд по какой-то причине решил вдруг разговориться. И ладно бы, будь это пустая болтовня, однако сокамернику почему-то важно было делать такие философические выводы. Фрэнку казалось, что он ненароком разворошил некий источник, что спал в Освальде до настоящего момента. Источник слов и мыслей. Фрэнк продолжил:

– Не стану спорить. Короче, мы решили сделать так. Найти в городе участок, который патрулируется не так тщательно, как обычно, оглушить ГО-шника, стянуть у него карточку и получить дополнительный паёк.

– План шикарный, только вы не подумали, что система опознавания личностей вас вычислит?

– Ты же сам сказал, что для Альянса правила дороже всего.

– Но он же не из идиотов состоит.

– Нам нужна была еда! – Фрэнк повысил тон. – У Микки умирала сестра, я предложил помощь. Этот Микки… чёрт возьми, он заварил эту кашу, а как только запахло жареным, кинул нас. Ублюдок!

– Знакомая ситуация.

Фрэнк успокоился. Он не хотел вспоминать тот день. Наступившие за время, проведённое в тюрьме, апатия и безразличие резко сменились вернувшейся горькой досадой и обидой на Микки. Как сейчас Фрэнк видел перед собой слезящиеся глаза друга, дрожащие от волнения губы, он слышал, как Микки шепчет, еле подбирая слова: «Прости… я не могу…» Как только их поймал патруль, Микки струсил, забыв и про больную сестру, и про то, в какую передрягу втянул Фрэнка с Джеком.

– С одной стороны, – рассуждал Освальд, – его можно осудить, с другой, кто бы в такой ситуации не струсил?

Фрэнк замялся. Он хотел было ответить: «Мы не струсили, я и Джек, мы не драпанули, как перепуганные псины», но осёк себя; Фрэнк понял, что никогда не сможет так сказать: в словах Освальда он услышал нечто иное, другую истину. Нельзя никого осуждать, что, впрочем, не искоренило из души Фрэнка злость на Микки, хоть тот уже давно мёртв.

– Микки застрелили, когда за нами началась погоня.

– Ты слишком торопишь события. Как же получилось, что ты убил ГО-шника?

– Я ведь говорил: врезал ему, и он откинулся.

Освальд вновь прыснул, подавив в себе смех:

– Хочешь сказать, что патрульного так просто грохнуть?

– Я рассчитывал наверняка.

Перед взором Фрэнка вновь возник образ: лежащее на земле навзничь тело ГО-шника. Белая маска покрыта багровыми пятнами – яркими, кричащими. Будто ребёнок расплескал банку с краской. Кровь тягучим потоком, как карамель, вытекает из проломленного черепа, и только в этот момент до всех троих доходит: ГО-шники – это ещё не модернизированные люди. Маска обезличила бойцов Гражданской Обороны, создала идеальный облик врага, за которым теперь вряд ли угадаешь конкретную, живую личность. Микки закричал: «Ты убил его!» Джек сказал Микки заткнуться. Плевать, ведь сканнеры всё равно легко вычислят их в ближайшие минуты. Шум привлёк внимание жильцов – в окнах появились лица, все как одно охвачены беспокойством и страхом. Фрэнк неотрывно смотрел на мёртвое тело; всплеск адреналина мгновенно схлынул; сумятица мыслей: о не рассчитанной силе удара, о том, что маска респиратора скрывала живого человека, а не изменённое Альянсом существо, о том, что Фрэнк стал убийцей, ведь даже в военное время он старался держаться морали, когда остальные с лёгкой душой порывали с основными принципами, лишь бы выжить в суматохе боевых действий и оккупации, – все эти обрывки затуманенного разума заглушали восприятие, и Фрэнк понимал, что необходимо бежать со всех ног, и к чёрту эту карточку на паёк, надо нестись отсюда сломя голову, и всё же неизвестная сила заставила всё тело замереть, будто Фрэнк оказался запертым внутри собственного организма… Руки всё ещё сжимали окровавленный камень.

– Ясно, – выдохнул Освальд. – То есть у вас не получилось ничего?

– Мы испугались. Дали дёру. Времени на обдумывание не было. Правда, нас скоро схватили. Вернее, схватили меня, а Джеку удалось сбежать.

– Как это?

Фрэнк перелёг на другой бок.

– Не знаю. Получилось – и всё.

Освальд вздохнул. Он молчал какое-то время, и Фрэнк уже было подумал, что сокамерник уснул, как тот сказал:

– Да… ты убийца, Фрэнк. Прими это. Хотя… Во время войны тебе не приходилось… делать что-то, что не вписывалось в рамки обыденной морали?

– В том-то и дело. Я не позволял себе пересечь последнюю черту. Я видел, как другие легко так поступают, оправдываясь обстоятельствами. Но мне это казалось лицемерием. Ведь мораль… знаешь, она хорошо работает в одних условиях, а в других она начинает сбоить.

– Да, понимаю. Если человек знает, что никаких последствий не будет, то легко поступается моралью.

Фрэнк промолчал. Ладони словно бы ощущали ту тяжесть, ту чёрствую, зернистую поверхность цементного булыжника, острые края на месте скола, мелкие камни…

– А что ты чувствуешь сейчас? – спросил Освальд.

– Ничего. Пустота. Я ничего не чувствую.

Освальд угукнул, будто ожидая такого ответа, и больше не сказал ни слова.

Фрэнк лёг на спину; сквозь тюфяк пробиралось ледяное дыхание остывшей железной койки. В щелях посвистывал сквозняк. Скрестив руки, Фрэнк съёжился, стараясь сохранить как можно больше тепла. Прошло ещё много времени, прежде чем ему удалось уснуть. Освальд же почти постоянно храпел.

========== 5. Под землёй ==========

Фрэнка разбудил звуковой сигнал, который раздавался в этот момент по всему городу.

Четыре утра. До рассвета оставалось около двух часов.

А сон был сладок. Фрэнку ничего не снилось, но этот час, что он смог отдаться забвению, был бесконечно приятен.

Разумеется, Фрэнк чувствовал себя вымотанным и уставшим из-за неспокойной ночи, однако он дал слово Бену, что обязательно заменит сегодня Йонаса. Фрэнк не мог подвести Бена; случись такое, это означало бы, что Фрэнк измарал в грязи всё, что сделал для него Бен. Он являлся единственным человеком в городе, к которому Фрэнк испытывал особую привязанность – как к старшему товарищу или старшему брату, чувствуя себя вечным должником Бена. Доктор вытащил Фрэнка с того света, а Бен вытащил Фрэнка из бесконечной хандры и душевного упадка. Именно Бен устроил Фрэнка на работу в шахты, оберегал его. Благодаря Бену Фрэнк запомнился в Рэйвенхолме как беглец из Сити-17, и никто не знал о его тюремном прошлом.

В первые несколько дней, как Фрэнк начал работать в шахте, трубящий подъём сигнал вызывал у Фрэнка чувство наваждения, будто сейчас прозвучит знакомый металлический голос из репродуктора.

«Пять часов ноль минут! Настало время работы! Пять часов…»

Спустя какое-то время чувство поугасло, и всё-таки каждое пробуждение сопровождалось для Фрэнка очень смутным, необъяснимым ощущением тревоги. Вот-вот раздастся этот голос – и иллюзия рая будет развеяна.

Одевшись, Фрэнк выключил светильник и вышел из комнаты.

Просыпались другие жильцы. Рэйвенхолм встречал новый трудовой день.

На втором этаже было шумно. Встретив на лестнице Марийку, Фрэнк спросил, в чём дело.

– Стефан пришёл в себя, – ответила хозяйка. – Доктор сказал, ему пока нельзя нарушать постельный режим, но, в целом, Стефан поправляется.

– Это хорошо, – улыбнулся Фрэнк, вспомнив ночной разговор с Марийкой. Он вдруг смутился, и лицо залилось краской. Марийка заметила это и растерянно улыбнулась.

Ничего ведь не произошло, подумал Фрэнк. Того разговора как будто и не было; память как бы рассеяла воспоминания, делая их похожими на сновидения, удалив из них тем самым привязку к реальности. Тем более, в любом случае, они не говорили ни о чём серьёзном. Просто встретились по пути, поболтали, как друзья, и разошлись, но почему-то для Фрэнка та встреча на пороге, окружённая тьмой и лунным светом, обладала дополнительным, интимным значением. Словно что-то связывало его с Марийкой, и, как казалось Фрэнку, она тоже это чувствовала, и потому улыбалась так, что улыбка её подрагивала, точно отражение на озёрной глади. Это не была улыбка радости или смеха, но и не улыбка от встречи с человеком, которого любишь. Так улыбаются те, кто догадывается о чём-то важном и сокровенном и одновременно волнительном. Фрэнк одёрнул себя. Марийка не должна знать. Никаких чувств, никаких эмоций.

Фрэнк молча прошёл мимо Марийки и спустился на первый этаж.

Умывшись, Фрэнк отправился на кухню, где уже завтракали несколько людей. У входа стоял Морик.

– Доброе утро! – поприветствовал Фрэнка Морик. Фрэнк кивнул хозяину, но почему-то поспешил занять место за общим столом: Фрэнк чувствовал себя виноватым перед Мориком, хотя, конечно, ничего, что могло бы нарушить отношения между ними, не произошло. Тем не менее Фрэнку было стыдно перед Мориком. Подобные наплывы смятения повторялись не раз, Фрэнку всегда было неудобно находиться рядом с Мориком, будто бы тот догадывался, что какие именно чувства Фрэнк испытывает к Марийке. Фрэнк чувствовал себя чужим, и пусть это отчуждение распространялась практически на весь городок, в котором, даже по прошествии времени, Фрэнк всё ещё не обжился, как бы не укоренился в этой земле, как раз в доме Морика и Марийки он казался себе лишним, отщепенцем и нахлебником, тем, чьё присутствие вносит сплошную сумятицу. Разумом Фрэнк понимал, что он – только один из жильцов, работяга, как и все в Рэйвенхолме, и что творится у него на душе – его дело, которое не касается никого, кто живёт и трудится рядом с ним; но сердце его мучилось от невозможности поделиться с кем-нибудь снедающими его эмоциями. Разговор со священником, конечно, в какой-то мере облегчил душу, хотя сомневаться в промысле существа, которое обрекло человека на такие страдания, Фрэнк не перестал, и всё же образ Марийки продолжал терзать его, и то были приятные терзания, томление по невероятному, стремление к тому, чего никогда не произойдёт. Фрэнку вновь вспомнился тот хулиган из школы; он тогда так и сказал: «Этого никогда не будет». И был прав – та девчонка вплоть до выпускного вечера ни разу не заговорила с Фрэнком, не подошла к нему, будто больше не узнавала его. Он стал для неё чем-то проницаемым, прозрачным, абсолютно невидимым.

Фрэнк взял жестяную миску из собранной на столике слева кучи и подошёл к Стелле, которая сегодня отвечала за выдачу еды.

– Ты чего тут? – спросила Стелла. – У тебя же вроде выходной…

– Попросили человека подменить.

Стелла угукнула.

С миской похлёбки Фрэнк занял освободившееся за столом место и быстро съел завтрак, потом выпил положенный стакан воды и вышел из кухни.

На пороге кто-то окликнул его:

– Не против, если составлю тебе компанию?

Фрэнк на секунду оторопел, увидев перед собой Морика:

– В смысле?

Морик улыбнулся:

– Ну, мне тоже надо идти в сторону шахт. Меня попросили проверить укрепления на крыше фабрики.

– А… ну, хорошо.

– Ладно. – Морик обернулся, крикнул в сторону лестницы: – Марийка, я ушёл!