Текст книги "Из мрака (СИ)"

Автор книги: matericsoul

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

– Я попробую прыгнуть, – сказал Фрэнк. – Назад ползти всё равно бесполезно.

Да и сил не хватит, добавил он про себя.

Освальд молча согласился.

Расстояние было довольно коротким, но вид пропасти сгущал и утрировал воображение.

Те несколько секунд, пока Фрэнк пытался решиться на прыжок, показались ему часами; дыхание стало практически неслышимым, оно будто ушло куда-то в глубину, ближе к сердцу, которое само билось очень и очень редко. В последний момент в сознании прозвучали слова Освальда о скорой смерти, и Фрэнк был готов принять это, если бы не картины того, как он, будто кукла, летит вниз, предчувствуя момент столкновения. Вновь смерть из абстрактной, неуловимой величины внезапно приобрела чёткие, объективные черты, из-за которых чувство жизни необычайно обострилось, и хмурые небеса, холод, морщинистое море – всё, не смотря на то, что не пробуждало в душе никаких светлых чувств, начало голосить, кричать о жизни.

Фрэнк прыгнул. На одно мгновение он будто бы застыл в воздухе. Когда под ногами оказалась металлическая решётка, Фрэнк не поверил, что у него получилось. Тело до сих пор пошатывало, и чтобы удержать равновесие, поскольку перед глазами всё кружилось, Фрэнк вцепился в перила.

Следом прыгнул Освальд. В момент, когда он должен был попасть на платформу, одна нога соскочила, и Освальд начал заваливаться назад, прямо в пропасть. Руки хватались за пустоту. Фрэнк мигом подскочил к товарищу и что было сил схватил Освальда за локти, стараясь перевесить его таким образом, чтобы Освальд перелез через перила. Приложив последнее усилие, Фрэнку удалось затащить Освальда на платформу, и они, обессилев, сели на металлический решётчатый пол и перевели дыхание.

– Спасибо, – выдохнул Освальд.

Фрэнк похлопал Освальда по плечу.

Через какое-то время беглецы вылезли на служебный мостик и пошли на другую сторону пролива.

Далеко под ногами плескалось море.

Несколько раз мимо пролетали птицы.

Начался ливень, и пространство скрылось за водной толщей, создавая впечатление, что мост протянут из ниоткуда в никуда – загадочное сооружение, воздвигнутое посреди пустоты.

Беглецы остановились у одного из оснований и сели на платформу, решив переждать стихию.

Металлические балки порой слегка подрагивали и ныли, когда под мост влетал ветер, рыча и завывая среди монтажных креплений. Временами над головой раздавался страшный грохот – по мосту проезжал поезд.

Фрэнк съёжился, стараясь удержать в теле хотя бы какие-то частички тепла.

– Освальд, слушай… – сказал Фрэнк. – Можно спросить?

– Ну, давай.

– Откуда ты знал моего отца?

Освальд промолчал, затем хмыкнул и постарался ответить как ни в чём не бывало:

– Гас Зинке был губернатором штата. Его много кто мог знать.

– Не придумывай. Когда ты узнал, кто мой отец, то отреагировал как-то странно.

– Я бы не хотел об этом говорить.

Фрэнк не без досады унял любопытство. По правде, ему не особо важно было, каким образом Освальд связан с Гасом Зинке – за разговором, казалось, время пойдёт быстрее, холод станет терпимее, а ливень поскорее закончится. Впрочем, Фрэнк не совсем понимал, почему Освальду так сложно рассказать свою историю. Словно услышав мысли товарища, Освальд произнёс:

– Эта жизнь осталась далеко в прошлом. Я надеялся похоронить её навсегда, но, похоже, у судьбы другие планы. Есть такие вещи, которые, не смотря на все усилия, что ты прикладываешь, чтобы их забыть, остаются в памяти каким-то невыводимым слоем. Как клеймо. Будто сама жизнь не даёт тебе от них полностью отречься.

– Но причём здесь мой отец? – повторил Фрэнк.

Освальд посмотрел на Фрэнка в молчаливой просьбе больше не задавать этот вопрос.

– Ладно, – сказал Фрэнк. – Когда захочешь, тогда и расскажешь.

– Прости, но я правда не могу. Это слишком тяжело для меня.

Фрэнк опустил голову и, приподняв воротник, подышал в него, чтобы немного отогреть окоченевший подбородок и нос.

Ливень закончился ближе к вечеру.

Преодолев мост, беглецы вновь вышли на серпантин и продолжили путь.

Темнело – нужно было найти место для ночлега.

Наткнувшись на очередной гостевой домик, который в довоенное время выполнял роль мотеля, внутри беглецы обнаружили то, чего не ожидали обнаружить: посреди холла лежала стая из пяти-шести собак. В сумерках очертания тел растекались, превращаясь во что-то бесформенное, и только несколько пар глаз, сверкнувших в полутьме, давали знать о присутствии опасных тварей, которые из-за голода предпочтут полакомиться свежей человечиной. Освальда с Фрэнком могло спасти только, что собаки находились в полусонном состоянии.

– Назад, – прошептал Освальд. Он словно обращался к самим животным, пытаясь заговорить их.

Две псины подняли морды и навострили уши к нарушившим их покой людям. Звери молчали, хоть в тишине и зазвучало приглушённое, утробное рычание.

– Мы просто пойдём своей дорогой, – сказал Освальд собакам.

Освальд и Фрэнк начали пятиться, отступая спиной вперёд, пока домик не оказался на достаточно большом расстоянии, и, развернувшись, в темпе зашагали прочь, надеясь, что разбуженные псины не бросятся в погоню. Фрэнк не знал, кого стоит бояться больше: зомби или одичавших животных. Собак он никогда не любил и не понимал связанного с ними умиления и обожания. Псы всегда казались ему весьма опасными и глупыми тварями, от которых больше проблем, чем пользы.

Опустилась тьма – глухая, беззвёздная, и море превратилось в нечто пугающее и безвидное, заставляя Фрэнка чувствовать себя жалкой, ничтожной частью мироздания. В этой тьме не было ничего живого – только бесформенная, сосущая пустота, бездна, похуже любого ада, хоть на земле, хоть на небе.

В итоге беглецы набрели на заправку и заночевали в техническом помещении. От усталости и стресса сон явился сразу же, и даже холод отступил на второй план, когда люди закрыли глаза; сознание тут же угасло, и люди погрузились в забытье без образов и грёз. Оно очень напоминало смерть, но менее милосердное.

Каждый следующий день ничем не отличался от предыдущего; всё то же стылое, серое небо, отяжелевшее от груза случившихся перемен; те же равнины с редкими голыми деревцами и слоем пожелтевшей травы; то же погибающее, будто ядовитое, море. Шорох волн по-своему гипнотизировал, погружал сознание путников в монотонное, инертное состояние, наподобие транса. Фрэнк пытался посчитать, сколько они уже успели пройти, но стоило ему начать вспоминать, как совсем недавнее прошлое сразу же размывалось, точно туманная поволока; события путались, так что из памяти понемногу вытравливалось само ощущение реальности. Душа всё больше пустела, сводя самоощущение Фрэнка к примитивному физиологическому ритму: такт шагов, ритм дыхания. Шум ветра и пронизывающий холод, от которого не спасало ничего и от которого нельзя было никак скрыться.

Всё время они с Освальдом молчали. Да и о чём они могли говорить? Дорога забирала все их мысли, слова, образы… Перед глазами тянулась магистраль, последнее напоминание о человеческом существовании в апокалиптическом мире. И это апокалипсис? В книгах авторы не скупились на эпитеты, описывая мир, переживший катастрофу; даже после гибели мир оставался местом, в котором что-то да происходило, случалось, что-то постоянно изменялось. Но на самом деле у апокалипсиса совершенно другое лицо: тотальное, абсолютное одиночество; мир, в котором принципиально нечего описывать, потому что в нём не осталось ни запахов, ни цветов; только хлам даёт слабые отзвуки канувшей в Лету цивилизации, да и отзвуки эти скорее подчёркивают общее запустение, чем услаждают восприятие сладким прикосновением ностальгии. Если бы не эти следы человеческого мира, то пустоши вконец превратились в обезличенную, неузнаваемую территорию.

В один день беглецы начали буквально падать от голода.

Фрэнку стало казаться, что его тело действительно превратилось во что-то эфемерное, что могло с лёгкостью смешаться с воздухом, однако манящей мечте о расщеплении на мельчайшие частицы мешала чудовищная боль в желудке и повторяющиеся приступы тошноты. Ноги отказывались двигаться; от усталости организм попросту не мог функционировать, как если бы Фрэнка кто-то выключил. Освальд тоже начал валиться на землю, как подкошенный. Заряд энергии, оставшийся после тюремной жрачки, окончательно иссяк, и путникам необходимо было найти какое-нибудь пропитание.

Фрэнк только и думал, что о еде. Никогда он ещё так часто не представлял себе, как набивает брюхо различными деликатесами и блюдами; жареное, сочащееся кровью и маслом мясо; жирный стейк, который тает во рту… Еда, много еды, в еде спасение, еда даёт человеку выжить…

На обочине беглецы наткнулись на несколько человеческих трупов. Они были чёрными от разложения; кожа на черепе была соскоблена, а грудные клетки были как бы разорваны изнутри. Не стоило труда догадаться, что в прошлом эти трупы являлись зомби.

Освальд опустился на четвереньки и приблизился к телам.

Фрэнк до последнего пытался отогнать от себя момент осознания, но желание есть было куда сильнее любых нравственных установок, и без слов он присел к Освальду.

Руки страшно дрожали, и когда Фрэнк прикоснулся к трупу, то почувствовал что-то близкое, знакомое; в то же мгновение в памяти возникли все те впечатления, которые остались у него после рытья могильников. И почему-то Фрэнку перестала казаться варварской идея съесть мёртвые тела. Любое живое существо можно воспринимать в качестве пищи. Тем более сейчас, когда от этого зависело выживание…

Гниющее мясо легко отходило от костей. На трупный смрад беглецы не обращали никакого внимания, они его даже не чувствовали. Они даже не почувствовали вкуса, когда погрузили первые куски мертвечины в рот; челюсти кое-как разжёвывали и без того мягкую, рыхлую, как землю, плоть. Чтобы снизить усилия, Фрэнк принялся обсасывать кусочки мяса, чтобы потом их проглотить.

Дальнейшая трапеза происходила как бы в полусонном состоянии. Только потом, когда они возобновили путь, Фрэнк вдруг осознал, что они сделали. Но его это не ужаснуло. Наоборот, он увидел в этому некую закономерность – порядок, которому теперь подчинялся этот мир. Лишь где-то в глубине души теплилось совершенное неприятие и отвращение к самому себе.

Днём Фрэнк не думал о том, на какой поступок его подтолкнул голод, ночью же, во время привала, угрызения совести усиливались, и вместо бездонной тьмы, которая до этого населяла его сновидения, Фрэнк наблюдал образы изуродованных, лишённых прежнего человеческого облика тел, которые обступали его стеной и теснили – до тех пор, пока он не просыпался в холодном поту. Грань между фантазией и реальностью становилась всё более тонкой и, казалось, вот-вот рухнет, погрузив сознание Фрэнка в настоящий психоз. Его преследовали видения мёртвых тел; разинутые в немом крике пасти тянулись к Фрэнку, желая целиком поглотить его. Чувство голода было невыносимым. Голод постепенно убивал, но вместе с тем именно ощущение пустоты в желудке показывало, что Фрэнк ещё жив… Надо только поесть. От мертвечины никакого насыщения – как от тюремной каши. Всё равно что поедать бумагу. Ответ явился сам собой. Фрэнку не впервой убивать. И сейчас у него должно получится. Прикончить другого – плёвое дело. Надо лишь найти предмет поувесистей и нанести удар поточнее. Что уж говорить про убийство спящего? Освальд, как обычно, храпел и ни на что не реагировал; он даже не услышал, как Фрэнк начал бродить, шаря в темноте руками в поисках подходящего камня или булыжника. Найдя нужное орудие, Фрэнк саданул Освальду по голове, и храп тут же оборвался. Только море что-то шептало. В воздухе повис тонкий запах свежей крови. Пальцы кое-как впивались в кожу и вырывали маленькие кусочки мяса. Худое, практически лишённое жира тело Освальда тем не менее вполне могло насытить Фрэнка на ближайшие дни. Если бы он не сделал этого, то, скорее, сам стал бы жертвой Освальда.

Фрэнк открыл глаза.

За окном – тусклый свет пасмурного неба.

Освальд стоял над ним и пытался разбудить.

– Надо идти, – услышал Фрэнк.

Сердце дико колотилось от пережитого кошмара. Фрэнка охватил озноб. Он еле поднялся на ноги. Хоть это и был сон, слишком уж он получился настоящим.

Они шли ещё несколько часов, пока им на хвост не упала стая бродячих собак. Несколько псин держались на расстоянии от измождённых людей. Животные не отставали ни на шаг; как падальщики, звери ждали, когда наступит ночь или когда Фрэнк с Освальдом свалятся замертво.

В некоторых местах дорога обрывалась, и путникам приходилось идти по серому песку или по каменному грунту. На побережье лежали давно оставленные рыбацкие суда, валялся мусор. Тихо набегали волны.

Собаки продолжали преследовать людей.

Когда они проходили очередной тоннель, в котором, слава богу, не было никаких зомби, Освальд остановился и обернулся.

– Что? – спросил Фрэнк.

– Они убежали.

Тоннель был пуст.

– Почему они сделали это?

Освальд пожал плечами.

– Возможно, они испугались.

– Чего же они могли испугаться?

– Не знаю, но лучше поторопиться.

На выходе беглецам предстал широкий пустынный берег с покосившимися деревянными пирсами и севшими на мель судёнышками. Вдалеке виднелись трубы заводов и гигантские причалы, к которым когда-то пришвартовывались грузовые корабли и баржи.

– Рэйвенхолм близко, – сказал Освальд.

Беглецы спустились с эстакады и пошли по берегу. Ботинки утопали в рыхлой почве, в прорези между тканью и подошвой попадал песок. Обувь за последнее время почти полностью износилась и держались на честном слове.

Лишь когда до причалов оставались считанные футы, Фрэнк осознал, насколько неестественно выглядит окружающая картина. Ведь длинные сваи, на которые опирались платформы, несколько лет назад стояли в воде, и там, где сейчас шли люди, проплывали суда. А теперь – море утратило былую красоту и величие. Одинокими и брошенными чувствовались не только лежащие на песке корабли, но и завод и прибрежная зона. В отличие от перерабатывателя, целый облик которого Фрэнк так никогда и не увидел, завод, созданный руками человека, создавал впечатление убогого, архаичного сооружения, в котором уже никто не нуждался. Созданный цивилизацией гигантский комплекс отживал свои срок, бессильный перед более совершенной и безжалостной машиной Альянса.

Земля вдруг вздрогнула.

Люди замерли, сперва не поверив тому, что опору под ногами только что встряхнуло.

Тряска повторилась, как если бы под землёй разорвались снаряды – точечно и быстро. Фрэнк никогда не переживал землетрясений, и ему казалось, что такие природные катаклизмы явно не похоже на то, что происходило в данный момент.

Раздался гул.

Над землёй в нескольких местах поднялись облака пыли и грязи, сквозь которые виднелись странные силуэты, похожие на гигантских насекомых.

– Бежим! Бежим! – прокричал Освальд, и беглецы ринулись в ближайшей свае, на которой была установлена ручная лестница.

Мельком Фрэнк успел заметить фигуры непонятных тварей – тех самых, о которых он часто слышал, но которых никогда не видел своими глазами. Муравьиные львы. Десяток монстров, вырвавшись из-под земли, стремглав бросились к людям.

В следующую секунду Фрэнк услышал стрекот и хлопанье крыльев. Он не знал, что муравьиные львы умеют летать. А значит, твари с лёгкостью могут догнать их. Смерть была как никогда близко.

Ведь Освальд говорил, что сейчас не сезон.

Или они слишком много шли по песку, тем самым перебудив часть улья…

Чёрт знает! Надо бежать, бежать!

Фрэнка со всей силы толкнули в спину, и руки сами наткнулись на металлические перекладины. Тут же вскочив на лестницу, Фрэнк обернулся.

Освальда окружило несколько тварей. Насекомые-переростки подняли передние лапы, намереваясь разделаться с человеком. Фрэнк что-то прокричал. Пересохшая глотка оборвала звук, и в итоге Фрэнку оставалось лишь беззвучно разевать рот, думая, что он в силах вмешаться в ситуацию, в которой уже всё было предопределено. Освальд попытался дать Фрэнку фору и он точно не хотел, чтобы Фрэнк так бездарно воспользовался предоставленным шансом.

Несколько острых, похожих на копья, лап разом опустились на Освальда. Беглец не издал ни звука. Или Фрэнк попросту ничего не услышал, потому что шум муравьиных львов выместил любые другие звуки.

Проткнув тело человека насквозь, насекомые потащили его вниз, и через секунду Освальд исчез под землёй. Ни следа. Ни брызг крови, ни конечностей. Оставалось надеяться, что это была мгновенная смерть.

Фрэнк полез наверх.

Оставшиеся на поверхности твари не оставляли попыток поживиться ещё одним человеком, и рядом с Фрэнком то и дело пролетали муравьиные львы.

Вдруг раздались выстрелы. Сверху посыпалась короткая автоматная очередь. Как стая диких зверей, едва услышав звуки оружия, муравьиные львы бросились врассыпную.

– Забирайтесь! – прокричали сверху.

Не помня себя, Фрэнк лез наверх, пока кто-то не подхватил его и не потащил за собой. В следующую секунду, почувствовав под собой твёрдую поверхность, Фрэнк в бессилии лёг, видя перед собой хмурые пепельные небеса. Где-то внизу шумело море.

– Эй! Откуда ты?

Над Фрэнком стоял грузный, широкоплечий человек в пуховой куртке. В руке он держал автомат. Сперва показалось – охранник. Будто Фрэнк кружным путём вернулся в «Нова Проспект». Но ведь они с Освальдом шли по прямой.

Фрэнк приподнялся на локтях и посмотрел вниз.

Берег был пуст.

Фрэнк что-то прошептал, и ветер смешал сорвавшиеся с бескровных губ звуки.

– Друг, откуда ты? – повторил грузный человек вопрос.

– «Нова Проспект», – произнёс Фрэнк.

В ответ – тишина. Потом – возглас сомнения:

– Быть не может! Ты правда сбежал из тюрьмы?

Фрэнк кивнул.

– Как тебя зовут?

– Я Фрэнк. Мы ищем Рэйвенхолм.

– Вы его почти нашли, друг. Меня зовут Бен.

Человек, представившийся Беном, отвёл Фрэнка вдоль причала к белому зданию. Рядом с входной дверью был оборудован своеобразный наблюдательный пункт: раскладная табуретка, лежащий рядом бинокль, переносная радиостанция и ящик патронов.

– С тобой был ещё кто-то? – спросил Бен.

– Со мной был Освальд. Его убили.

Фрэнк произнёс это, не почувствовав ни горя, ни печали. Душа словно бы опустела, и пережитая только что потеря не оставила ни единого следа в этой пустоте.

Бен усадил Фрэнка на табуретку и, открыв походный котелок, плеснул в жестяную миску пару ложек похлёбки. Запах нормальной, домашней еды привёл Фрэнка в чувство.

Не успел Бен выставить миску с похлёбкой, как Фрэнк набросился на неё, как в приступе бешенства, даже не разжёвывая, проглатывая куски еды. Клацая зубами, Фрэнк рвал мясо на части, не чувствуя вкуса и не думая ни о чём, кроме как насытить изголодавшийся желудок. Самозабвенно поглощая пищу, Фрэнк даже забылся на несколько минут, пока Бен не остановил его; подняв взгляд, Фрэнк увидел протянутую к нему руку, которая удерживала его от миски, где плавало в бульоне несколько недоеденных кусочков вяленого мяса.

– После долгого голодания нельзя так сильно наедаться – желудок просто разорвёт.

Фрэнк вытер рот.

Его одолевала слабость, руки тряслись, знобило. Казалось, ещё мгновение, и силы полностью иссякнут – Фрэнк просто умрёт, потому что существование как таковое стало неподъёмной ношей.

– Ты правда сбежал из «Нова Проспект»?

Голос Бена прозвучал гулко, издалека. Как из длинной трубы.

Фрэнк снова кивнул, как болванчик. К горлу поднялся ком – съеденное готово было выйти наружу, с такой же лёгкостью, с какой Фрэнк поглотил пищу.

– Лучше не говори никому здесь, что ты из тюрьмы. Люди тут немного пугливые.

Фрэнк сгорбился, закрыв живот руками. В желудке бурлило, изнурённый организм с трудом принимал пищу. Видно, синтетическая дрянь из «Нова Проспект» произвела в теле какие-то необратимые изменения. Или это правда последствия голода? Не стоило, чёрт возьми, не стоило есть мясо этих тварей… Эта мысль, запоздалое откровение, маленькой точкой сверкнула в помрачённом рассудке, но Фрэнк начал тут же оправдываться, убеждая себя, что в противном случае они бы не дошли сюда. Он бы не дошёл. Они бы свалились замертво от голодного обморока. А ведь голод преследовал их намного проворнее Альянса. Охрана тюрьмы забыть забыла про сбежавших заключённых. Но смерть следовала по пятам, ставя жёсткий, непререкаемый ультиматум. Куски гнилой, смердящей плоти, продукт скрещивания человеческого организма с инопланетной заразой… Фрэнк вновь ощутил во рту вкус этой субстанции. Так, наверное, не пахнут даже трупы. Вонь разлагающейся материи заволокла рецепторы плотным слоем, как если бы Фрэнку прямо сейчас дали на съедение эту отвратительную массу из мёртвой плоти. И не было никакого вяленого мяса и бульона. Никакого другого вкуса, кроме вкуса смерти, Фрэнк сейчас не чувствовал, и гибель приобрела конкретные, столь ощутимые очертания, что желудок отозвался мышечным спазмом. У смерти есть облик, но его не увидеть обычным зрением; этот облик состоит из запаха и вкуса. Сознание, точно слабое пламя свечи, едва держалось, подрагивая на границе с обмороком.

Радиостанция зашумела. Бен включил приём:

– На связи.

– Как там дела? – раздался искажённый помехами в эфире голос, который напомнил Фрэнку голос в «Нова Проспект».

– Как и ожидалось, полезли муравьиные львы.

– Возвращайся, Бен. «Чёрная Меза» закончила испытания.

– Понял, Рональд. Конец связи.

Бен выключил приём, и шипение прекратилось.

– Я отведу тебя к лекарю, – сказал Бен. – Я придумаю что-нибудь. Не говори никому, что ты беглец.

Фрэнк кивнул. Это последнее, что он расслышал и на что мог адекватно среагировать; секундой после глаза заволокла чёрная, как дым, пелена, и разум рухнул в пропасть. Чьи-то руки подхватили его. Падение длилось вечность.

========== 11. “Мы не ходим в Рэйвенхолм” ==========

Город наполняли крики и вопли.

Под курткой скользнули струйки холодного пота. Фрэнк оцепенел. Он оказался здесь словно бы прямиком из заваленных шахт – интерьер церкви остался в памяти как нечто несуществующее, эфемерное, сновидческое, пусть Фрэнк покинул здание только что. Мгновение – и чудесные своды, сами собой источающие божественное свечение, растаяли во мгле, как если их не было вовсе. Теперь – только ледяной, сковывающий ужас. Земля без бога, без человека, без жизни. Декорации восставшего из обломков войны общества – фальшивка и ложь.

Фрэнк вышел на дорогу.

Горело несколько фонарей. По брусчатке вели кровавые разводы, пятна.

Каждая тень, каждый угол представляли собой опасность – там могли находиться хэдкрабы. Твари очень любят нападать из засады, напрыгивая со спины.

И сейчас паразиты – везде.

Фрэнк шёл вдоль дома, двигаясь боком, спиной к зданию. От страха тряслись ноги, дыхание то и дело сбивалось – Фрэнк останавливался, чтобы привести чувства и мысли в порядок, насколько это возможно. Сложно сохранить трезвый рассудок, когда непрерывно и отовсюду раздаются панические крики, кто-то ревёт, рычит, и не ясно, человек это или какая-то обращённая тварь…

Зомби вроде так не орут.

Ульрих о чём-то догадывался: в городе появились другие создания, кроме зомби. Или – это другие зомби – другой формы, другого строения? Фрэнка пробила дрожь. Ясность сознания сильно уступала бессознательной, первобытной тревоге перед неизведанным. Люди прекрасно знали, как выглядят обычные зомби, знали, какую опасность представляют собой представляют эти монстры. Фрэнк хорошо помнил, как беженцы, уверенные в возможности излечения, пытались отделить хэдкрабов от тел своих родственников или друзей, которым не посчастливилось стать жертвой паразита. Чаще всего это заканчивалось либо смертью того, от кого пытались открепить пришельца, либо смертью того, кто пытался открепить, либо гибелью обоих. Хэдкрабы значительно поубавили численность населения, которое смогло в своё время выжить после портальных штормов и войны с Альянсом.

И всё-таки – в Рэйвенхолме другие зомби? Рассуждать об этом становится тяжелее от осознания того, что речь идёт о некогда живых людях, о тех, с кем ты недавно общался, кого ты любил, о ком заботился. Проблема заключалась не в выживании как таковом, а в психологии. Ведь, например, у отца вряд ли поднимется рука убить собственного ребёнка, пусть тот безвозвратно обращён в одно из чудищ. Фрэнка мало что связывало с людьми в Рэйвенхолме, однако он не был уверен, что у него поднимется рука покончить с попавшимся на пути тварями. Можно сколько угодно отгораживать себя от общества, делать вид, что ты сам по себе – придёт момент, когда окажется, что за выставляемым напоказ отшельничеством скрывалось искреннее желание стать ближе к людям… Впрочем, после “Нова Проспект” Фрэнк сознательно шёл на то, чтобы как можно меньше общаться с людьми. Какой-то невидимый изъян скрывался в каждом человеке. Что-то, что сводило на нет всё благополучие человеческого сосуществования. Это – лишь декорации, фальшивый интерьер, на самом деле людей разделяет пропасть; каждый одинок, изолирован; каждый ведом глубоко эгоистическими желаниями. Тюрьма усилила эффект, и весь мир отныне казался Фрэнку погибшим, выхолощенным, пустотным. Только один человек вызывал в сердце отклик. Лишь он ещё давал Фрэнку надежду, он призывал его идти дальше, несмотря на страх, безысходность, одиночество…

Свет начал мерцать.

В глазах зарябило, отдаваясь тупой болью в затылке.

Фрэнк двигался почти вслепую, пока не заметил в конце улицы группу людей. Они поднимались по дороге, ковыляя и хромая. Фрэнк остановился. Сердце ухнуло куда-то в живот.

Люди приближались, волоча вывернутые ноги, и руки у них как-то странно были выгнуты, и головы – слишком большие, как у инопланетян со страниц старых научно-фантастических журналов. Но было бы это очередным хоррором, выдумкой, фантазией озабоченного автора – всё наоборот, и смрад, долетавший до Фрэнка, клокочущие, рваные звуки, отдалённо напоминающие человеческую речь, силуэты, то и дело, как на киноплёнке, возникающие и исчезающие в нервном мерцании, были реальны. И страх тоже самый настоящий.

Из мычания и воя, что издавали зомби, угадывались слова. Будто люди обращались с мольбой к миру. Они оставались в сознании – и о чём-то просили.

– Боже… – слово внезапно возникло из мешанины звуков и шумов, едва стремящихся к стройности человеческого слога.

– Помоги, боже! – раздался голос. Фрэнк был готов поклясться – это был именно голос, и озвучил его зомби.

Но это ведь невозможно. Хэдкраб подавляет почти всю мозговую активность. Или нет…

Наверняка Фрэнк знал одно: надо бежать. Без оглядки, без плана, главное – как можно дальше. Нырнув в ближайший переулок, он оказался во дворе, где темнота, будто нежить из детских сказок, потянулась к нему кривыми, обезображенными пальцами. Из тени выступили силуэты – пошатывающиеся, как сломанные марионетки, уже не люди, но – некая форма жизни, которая сама боролась за недавно обретённое существование, стремилась удовлетворить первичную потребность в пропитании. Воплощённый голод, беспримесный инстинкт. В оголённом стремлении любой ценой выжить даже категория ужаса теряет свою изначальную ценность, ведь ужас – это ощущение, которое всё ещё отделяет человека от того, что этот ужас вызывает. Но защитная реакция даёт сбой, и гораздо легче сойти с ума, распрощаться с жизнью хотя бы на уровне осознания, чтобы оставить ещё дышащее тело на растерзание тем, кто останется после тебя. Ужас спасает, оберегает человека, скрывает те стороны бытия, что невыносимы, смертельно опасны для восприятия. Но в данный момент сам ужас мерк при виде разорванных грудных клеток – края ран усеяны мелкими зубами; видны органы, которые теперь стали частью новой биологической системы.

Тьма заговорила – слова как бы перемалывали поражённые параличом челюсти:

– Господи, помоги! Господи!

Но зомби не говорят. Эти твари не говорят, потому что они больше не люди.

Окна домов светились жёлтым. Это мог быть очередной вечер рабочего дня.

Фрэнк рванул в сторону арки, выбежав на площадь перед фабрикой. Лунный свет, будто саван, ниспадал на сгущённое полумраком пространство, и, казалось бы, катастрофы не случилось: целое здание нависало над Фрэнком громадным монументом, высеченным из серебристой ночи и в котором, наподобие инкрустаций, сверкали окна. Но стоило опустить взгляд, к подножию, как образ благополучия резко менялся: плац был усеян несколькими вонзёнными в землю снарядами – чёрными и блестящими, раскрытыми, наподобие гигантских экзотических цветков. Видимо, внутри этих устройств Альянс и доставил в Рэйвенхолм паразитов.

Кому повезло – умерли своей смертью. Их трупы сейчас поедали те, кому повезло в разы меньше. Пальцы с заострёнными когтями впивались в свежую плоть, отрывая большие куски, отправляя их в рот… Зомби спокойно проводили трапезу, не обращая внимания на внезапно появившегося Фрэнка. Он же потерял дар речи; не страх и не ужас, а другое, более фундаментальное чувство, то самое, которое человек испытывает, когда только появляется на свет или умирает, сковало сейчас Фрэнка. Память мгновенно оживила картины войны и смертей, эпидемий, захлестнувших мир во время портальных штормов; моментально перед глазами пронеслись сотни и сотни вспышек, и каждая из них – отдельная судьба, конкретная жизнь, которая не стоит ничего по сравнению с тем кошмаром, в котором очутился Фрэнк. Он даже не верил, что сам ещё жив. Кожу слегка покалывало – ощущение, которое было единственным, что удерживало его рассудок в реальности, потому что Фрэнк почти утратил контроль над собственным телом. Ни вид обращённых в монстров людей, ни темнота, из которой его мог настигнуть паразит, ни сами паразиты не пугали Фрэнка насколько, насколько его пугало откровение: все надежды на мирную жизнь оказались не более чем жалкой буффонадой, картонной игрушкой, которую равнодушный ветер разорвал на части, не заметив даже, что натворил. Фрэнка пронзило насквозь осознание собственной слабости и беспомощности: он увидел себя среди выживших, что ютились у стены внутри церкви; он увидел себя среди трупов, которых закапывал во внутреннем дворе тюрьмы; он увидел всю свою жизнь и понял, что всегда пытался отвергнуть неизбежное.

Воздух был пропитан вонью.

Тьма будто бы выбралась вслед за Фрэнком из шахт и захватила город. Холмы, что оберегали Рэйвенхолм от бурь внешнего мира, вдруг оказались стенами грандиозного загона, и дома ещё крепче прижались друг к другу, чтобы сделать и без этого узкие улочки почти непроходимыми. Разрушенные здания, вероятно, подарили бы хоть и малейшую, иллюзорную, но какую-никакую видимость свободного пространства, однако совершенно целые, хранимые, похоже, самим временем, дома шахтёрского поселения сами превратились в своды рудниковых подземелий, стремящиеся надёжно похоронить всякую живую душу.