Текст книги "Из мрака (СИ)"

Автор книги: matericsoul

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Рэйвенхолм – ад одновременно персональный и глобальный. Каждый увидит в нём свою причину краха. Каждый видит смерть по своему.

Нужно успокоиться. Иначе Фрэнк так и будет носиться по кругу. Сил оставалось всё меньше.

Издалека потянулись голоса, крики…

Кто-то ещё жив, но люди будто бы превратились в нечто бесплотное, эфирное, что носилось по воздуху возгласами и мольбами о помощи. Как призраки. Тела же – изуродованные твари, ведомые единственным инстинктом, безмозглые, кровожадные.

Во тьме вдруг мелькнули силуэты… словно крысы, прошмыгивают на краю взгляда, едва выступая из тени. Хэдкрабы. Их трудно заметить, особенно сейчас, когда пространство теряется в скудном освещении, образуя сгустки темноты, более устрашающей, чем темнота шахт. Тьма как бы преобразилась – если под землёй она пыталась подавить Фрэнка психологически, желала выжить из ума, возрождая облики потерянного прошлого, то в данный момент угроза из ментальной переросла в физическую, и неровен час, когда Фрэнк сам станет одним из монстров, стерев из памяти свою личность – да и память тоже.

Но ведь зомби что-то говорили. Они обращались к богу. Они просили избавить их от мучений. Значит, сознание остаётся? Запертое в теле, которое больше не принадлежит тебе, но чувствующее боль, думающее, воспринимающее действительность.

Фрэнк побежал вверх по улице, стараясь держаться света – ряд фонарей образовывал своего рода тропу, ведущую к предполагаемому спасению. Но тропа обрывалась непроглядной теменью, где силуэты домов сливались в неразличимом мареве; темнота словно бы сгущалась, дымилась, становилась вещественной, вследствие чего ужас и страх приобретали тактильные эквиваленты, и тогда Фрэнк понял: из Рэйвенхолма выхода нет, раз даже абстрактные величины нашли вполне определённое, объективное воплощение. Это другой город. Сплошь материальный, безысходно предметный, здесь и смерти нет, а только обречённое на вечность мучительное существование в виде безобразных существ.

Впереди показались фигуры зомби, и Фрэнк юркнул в открытый проём слева. Здесь горел свет. Слесарная мастерская. Единственная лампочка едва покачивалась. Инструменты убраны, рабочий стол вычищен – похоже, мастер успел прибраться перед окончанием смены.

Вдруг стало тихо. Ни воя, ни криков. Звуки словно бы оборвались – никаких шумов. Как в барокамере.

В замызганных окнах чудились очертания лиц, как на портретах.

Фрэнк оторопел.

В разбитом стекле он увидел лицо Освальда. Залитое кровью, с пробитой головой, это лицо смотрело на Фрэнка осуждающе и жалостливо. Освальд ненавидел Фрэнка – но знал, каковы причины этой ненависти, знал, почему Фрэнк поступил именно так, почему он расправился с Освальдом – в противном случае никто бы из них тогда не выжил.

Фрэнк осёк себя. Нет никакого лица. Причуда помутнённого сознания, продукт страха. Он не убивал Освальда. То был сон – чересчур настоящий, но всё-таки – греза, придумка подсознания.

– Зачем ты сделал это? – потянулся в сторону Фрэнка ледяной голос – как из потустороннего мира. Из обители призраков, которая опустилась на Рэйвенхолм. Призраки начали бродить среди живых. Если те ещё остались.

Зачем?

– Это не правда! – прокричал Фрэнк, не зная, что нет никого вокруг, что говорит он лишь с самим собой. – Я не убивал тебя. Мы вместе дошли до завода, разве ты не помнишь?

Лицо за окном слегка подрагивало, как облако пара. Кровь ярким пятном выделялась из общей пустоты.

– Нет, это твоя вина, – сказал Освальд. – Потому ты здесь.

Из глубины мастерской кто-то зашагал на встречу Фрэнку.

На короткий миг он решил, что кошмар остался позади. А тот, кто вышагивает к нему из полутьмы – хозяин мастерской или выживший, – скажет: спасение близко. И, что важнее всего, он скажет Фрэнку, что тот не виноват в смерти Освальда. Что Фрэнк не убивал его. И груз, столь долго тяготивший его, служащий источником тех ужасных видений, что не давали ему спокойно спать, отпустит Фрэнка.

Но реальность, которая сама уже напоминала кошмарный сон, разрушила все ожидания.

К Фрэнку вышел зомби.

Из разорванного живота мелкими струйками сочилась кровь. На голове, вонзив лапы под ключицы, восседал хэдкраб.

Из-за спины раздались рыки и вновь – нечеловеческие, искажённые мутированными челюстями голоса.

Твари медленно окружали Фрэнка, вырастая из тени кривыми, сгорбленными фигурами.

В последней попытке выжить Фрэнк схватил со стола какой-то инструмент и начал вслепую размахивать им, дабы открыть себе путь наружу.

Чьи-то руки поднялись над ним, и Фрэнк тут же нанёс удар, свалив зомби с ног. Среди толпы мелькнул дверной проём.

Продолжая отмахиваться, Фрэнк буквально пробился наружу, оставив тварей в мастерской. Впрочем, зомби не собирались останавливаться – они последовали за ним.

Инструментом, которым Фрэнк освободил себе выход, оказался гаечный ключ. В сумерках поблёскивала кровь на хромированном металле. Обернувшись, Фрэнк увидел целую толпу, что занимала почти всю ширину улицы.

Среди зомби Фрэнк заметил одного обращённого без левой руки.

Морик…

Сколько ещё должно погибнуть людей? Рэйвенхолм стал скотобойней. Люди, как крысы, жрут друг друга, и Фрэнк в этом аду – главный грешник.

Освальд говорил правду: Фрэнк во всём виноват. Это он привёл Альянс сюда.

Бесполезно просить прощения.

Но если я смогу спасти хотя бы одного человека, подумал Фрэнк. Не ради себя, не ради своей души, не ради места в раю.

Прости, Морик. Прости, Бен. Простите меня.

Фрэнк побежал дальше вдоль улицы, не зная, куда заведёт эта дорога. По пути то и дело попадались застрявшие в брусчатке капсулы снарядов, те же, которые Фрэнк видел на площади перед фабрикой. Через какое-то время он заметил, что промышленные здания остались без разрушений, в отличие от жилых домов – те были набиты этими капсулами. Альянс, как подлинный экзекутор, не торопился одарить свою жертву столь желанным подарком, как полное уничтожение; город не столь важен, как геноцид как таковой, причём геноцид особый, длительный. Рэйвенхолм намеренно превращали в мёртвый город. Не разрушенный, а именно погибший.

Сверху раздался крик и звон стекла.

– Отвали! – надрывался голос.

Следом за осколками вниз полетело чьё-то тело. Оно рухнуло на землю, как наполненный потрохами мешок.

Это был не зомби.

В стремлении спастись или хотя бы отвоевать собственную смерть, человек предпочёл выброситься из окна, чем стать жертвой хэдкраба.

По спине пробежал холодок, когда Фрэнк увидел, что ставшее грудой переломанных костей тело дышит и даже пытается двинуться.

У тебя же хватит смелости добить бедолагу, прозвучал внутри голос. Подумай, на какую кончину ты его обрекаешь.

Никто не вправе убивать, даже в благих целях.

В тебе говорит отжившая свой век мораль. Это новый мир! Чтобы выжить, надо подстраиваться под обстоятельства.

Но если не следовать нравственности, то в любых обстоятельствах человек превратится в животное.

Зомби становилось всё больше: они выходили из переулков, из арок, ковыляя, вышагивали из подъездов.

Убей же ты его.

Фрэнк ещё несколько секунд смотрел на беднягу, умоляя, чтобы жизнь поскорее покинула его, чтобы смерть смилостивилась над ним.

Тебе ведь не впервой убивать, Фрэнк. Это легко, не правда ли?

Голос Освальда кружил вокруг, точно наваждение. Освальд всегда был прав. Он видел дальше, чем кто-либо. Он знал, какова истинная природа человеческой души.

Я не убивал. И не буду убивать.

Всё предрешено.

Из темноты выполз хэдкраб и набросился на лежачего. Человек не издал ни звука.

Фрэнк проглотил свою злость на несправедливый мир и побежал дальше. Он ничего не мог сделать. Нет, не надо оправдывать себя. Мир не несправедлив. Нужно испить этот горький нектар. Принять – принять всё несовершенство, принять этот ад; понять, наконец, что мирное небо было только фантомом, пусть Фрэнк планомерно повторял себе, что ничего хорошего из Рэйвенхолма не выйдет, что люди не восстанавливают довоенное общество, а подыгрывают ностальгии, пытаясь обвести вокруг пальца воцарившийся порядок вещей.

В итоге – разбитое окно, падение.

Никто не хочет умирать среди разрушенных идеалов.

Нужно перестать убивать, зарывать прошлое, уходить под землю; нужно прекратить воздвигать воздушные замки, потешая себя призрачными надеждами на более-менее благополучное будущее, оправдывая ими свою слабость, подчинение, низость… Здесь и сейчас необходимо постараться спасти как можно больше людей, спасти хотя бы одного, иначе в этом мире не останется ничего человеческого. Мораль почти всегда действует вопреки прагматике; у некоторых поступков попросту не может быть причин, они не могут быть объяснены по-другому, кроме как потому, что поступить так необходимо.

Я не убил его не потому, что побоялся это сделать, сказал себе Фрэнк. Я не имел права делать это. Никто из людей не имеет на это права, какими бы ни были обстоятельства. Даже сейчас.

Улица вздыбливалась, сужалась, петляла; Фрэнк будто пробирался сквозь фантасмагорический интерьер чьего-то галлюцинаторного сна. Границы между реальностью и чем-то сверхъестественным постепенно вымывались; тьма путала карты – то тут, то там мелькали искривлённые силуэты, горбатые фигуры, неизменно тянущиеся к Фрэнку, стремящиеся его настигнуть.

Решив сократить путь, Фрэнк забежал в одну из арок, пересёк двор и перепрыгнул через забор, надеясь, что деревянная ограда на какое-то время задержит тварей и, следовательно, даст ему время подумать, как действовать дальше.

Долго думать не пришлось – Фрэнк вышел на площадь, от которой вела улица к его общежитию.

На безлюдной площади, казалось, ещё звучали отклики вчерашнего веселья, и вера в жизнь, в силу человеческого духа и труда продолжала призрачное существование среди погружённого в хаос города, но многоголосый смех не столько контрастировал с раздающимися вокруг криками, а подчёркивал, дополнял наступивший крах. Человек всегда смеётся над собственной гибелью. И привидениям, навеки запертым в этом проклятом поселении, больше ничего не остаётся, кроме как заливаться смехом – безумным и буйным, замкнутым в себе, больным, нервным смехом. Фрэнк был уверен – зомби нельзя было назвать мертвецами в истинном понимании этого слова. Рэйвенхолм застыл на полпути между бытием и небытием; тут больше нет мертвецов – одни неприкаянные. Как называли зомби Морик с Марийкой – “нежить”. Занятное словечко из славянского языка. Не живой и не мёртвый – где-то посередине.

Площадь, как и многие места, была усеяна артиллерийскими зарядами; раскрытые и пустые, они напоминали гигантские растения, выросшие прямо из камня – отливающие идеальным бесшовным металлом, фантастические создания из параллельных миров – и всё-таки в них ощущалось что-то схожее с миром людей, взять хотя бы саму форму растений, эти лепестки, чёрное нутро, откуда наружу вылезла смерть. Опасные цветы, несущие разрушение.

Добравшись до общежития, Фрэнк обнаружил пустующий дом, в котором не горел свет. Наверное, один из снарядов угодил в трансформатор, обесточив практически всю улицу. Кое-как разбирая путь благодаря лунном свету, Фрэнк ступил внутрь; в прихожей пахло едой – оно и понятно, Марийка готовилась принять возвращающихся со смены работяг. Но еда осталась нетронутой, а кухня была пустой; все вещи лежали на своих местах, стулья задвинуты, даже бельё не висело; это несколько угнетало – картина чересчур идеальная на фоне происходящего ужаса.

В прихожей кто-то лежал. В руке у человека был зажат обрез.

Фрэнк пригнулся и присмотрелся к телу – это была Стелла. Из пробитой головы лениво вытекала кровь; блестящий, как стеклянный, взгляд был обращён в пустоту, а приоткрытые губы словно бы вот-вот должны быть заговорить, и Фрэнку почудился едва различимый шёпот, к которому прибавился топот ног, слышимый сверху.

Топот приближался.

Кто-то начал спускаться по лестнице, почувствовав присутствие Фрэнка.

По тому, как грузно и неторопливо раздавались шаги, можно было догадаться, что это обращённые постояльцы общежития.

Фрэнк взял обрез, проверил его. Стелла не успела сделать ни единого выстрела – оба патрона были целыми.

Поблизости валялся полный патронташ. Схватив его, Фрэнк подошёл к лестнице и направил ствол на проём. Кромешная темнота отдавалась тяжёлым, хриплым дыханием и приглушённым рычанием.

– Марийка! – прокричал Фрэнк. – Марийка!

Молчание.

– Марийка! – заорал Фрэнк ещё раз.

Если всё зря, если Марийка мертва или, что хуже, обратилась в одного из этих монстров, что тогда? Есть ли смысл выживать, когда нет того, ради кого стоило бы это делать?

– Марийка! – закричал Фрэнк, и на глаза навернулись слёзы.

Он вновь почувствовал себя слабым. Это была не физическая усталость – тело и так держалось на последних остатках воли, – совершенно другое, близкое к досадному отчаянию, чувство растекалось изнутри, мешая двигаться, приковывая к месту. Потому что идти больше некуда, не за чем.

– Фрэнк!.. Фрэнк!

Голос исходил из глубины прихожей.

Марийка.

Фрэнк тут же побежал на крик.

– Где ты!

– Здесь! – произнесла темнота, и навстречу Фрэнку отворилась дверь кладовки.

Вдруг тёплая и нежная волна окутала его плечи, а у самого уха раздалось учащённое, прерывистое дыхание. Марийка крепко обняла Фрэнка, словно не веря, что это он перед ней, в её объятиях, живой. Не призрак и не чудовище, а настоящий человек, чудом явившийся из тьмы.

Марийка захлёбывалась в слёзах и словах. Путая английский и болгарский языки, она благодарила Бога, благодарила Фрэнка, её речь превратилась в сплошной невнятный лепет, и было в нём нечто детское, далёкое, как если бы Марийка долго блуждала по тёмной чаще и наконец отыскала путь домой. В ответ Фрэнк притянул Марийку к себе и стиснул её тело в крепком, горячем объятии, стараясь развеять ледяной холод, который он принёс из шахт. Живое тепло, пульсирующее, тепло бегущей по жилам крови, тепло бьющегося сердца.

– Мы должны идти, – сказал Фрэнк. – Сейчас же! Бегом!

– Но…

– Пошли!

На лестнице появились зомби. Твари толпились в пролёте, не в силах протиснуться в узком проходе.

Схватив Марийку за руку, Фрэнк ринулся прочь из прихожей.

На улице немного посветлело: туманная дымка слегка рассеялась, дав лунному сиянию опуститься на крыши Рэйвенхолма. В бледном свете пустующие улицы казались обликом старинного готического романа; вид города, словно бы выросшего из самой истории, из её глубинных, сказочных слоёв, увлекал далеко за пределы реальности, впрочем, и без помощи оптических эффектов Рэйвенхолм представлял собой вырезанный из остального мира кусок бытия, в котором была сконцентрирована вся мерзость и ужас, какие только могут обитать в самом сердце преисподней.

Фрэнк остановился.

– Что такое? – спросила Марийка.

Куда им бежать? Церковь? Не факт, что они доберутся до “Восточной Чёрной Мезы”, а путь до церкви пролегал через наводнённые толпами заражённых улицы. Как ни крути – шансы весьма невелики.

По крайней мере, Григорий примет выживших. Насчёт “Чёрной Мезы” у Фрэнка были сомнения.

Надо спросить Марийку. Но Фрэнк всё-таки решил сделать по-своему.

– Идём! – сказал Фрэнк.

Стоило им сделать шаг, как внизу улицы раздался громкий хлопок, и из первого этажа крайнего дома вылетели стёкла. Видимо, от перегрева и перепада давления взорвался бойлер.

Звук эхом пронёсся по улице, смешавшись с хором призрачных голосов и воплей.

– Ничего страшного, – сказал Фрэнк. – Просто взорвался котёл…

– Фрэнк, гляди – произнесла Марийка, посмотрев вверх.

Подняв голову, Фрэнк увидел, как над крышами на фоне белёсого неба скачут обезьяноподобные фигуры. Они выли, вопили, предвещая своё скорое появление. Фигуры весьма ловко и резво прыгали с карниза на карниз, приближаясь к источнику звука. Вой становился всё громче.

Фрэнк тут же вспомнил: те вопли, что он слышал в церкви.

Зомби вроде так не орут.

Не может быть…

Фигуры приближались, их становилось всё больше: одна тень за другой проносились в воздухе, наподобие летучих мышей в полночном пространстве, пролетая над черепицей – точно куски изорванной ткани, подхваченные невзначай порывом ветра.

Не говоря ни слова, Фрэнк потянул Марийку за собой; они побежали вверх по улице, в сторону детского сада.

Надо укрыться – где угодно, как угодно! Интуитивно Фрэнк понимал, что от этих тварей вреда будет намного больше, чем от обычных зомби. Если от последних хотя бы можно сделать ноги, то эти ублюдки с лёгкостью догонят любого.

Остервенелый вой и крик вдруг сменились рычащим, злобным хрипом, который мешался с неким подобием хохота, невротического придыхания.

Сжимая запястье Марийки, Фрэнк бежал, не чувствуя земли под ногами. И сама Марийка словно бы исчезла. Все чувства незаметно схлынули, обнажив совершенно чистое, бешеное желание выжить.

Надо бежать! Бежать!

Хрип становился всё громче и громче, а надежда оказаться в убежище раньше того, как тело разорвут в клочья, угасала с каждым мгновением.

В ушах стучала кровь.

Быстрее, быстрее!

Фрэнк с разбегу вышиб парадную дверь детсада, которую, наверное, не открывали с тех пор, как Альянс установил подавляющее поле, и они с Марийкой юркнули в пыльную темень. Узкий дверной проём на доли секунды притормозил быстроногих тварей – во всяком случае, хрип отдалился.

Не оборачиваясь, Фрэнк потащил Марийку через коридор к лестнице.

Вряд ли у детского сада есть сквозной выход во двор…

На обдумывание не было времени.

Поднявшись на второй этаж, Фрэнк завёл Марийку в первый попавшийся кабинет. Снизу раздался душераздирающий крик, и пространство мигом наполнил оглушающий топот, будто в здание забежал табун лошадей. Твари кинулись по следу людей, и Фрэнк едва успел заметить возникший в полутьме силуэт: не тело даже, а скелет с надетыми на него мышцами и хэдкрабом на голове. Это существо слабо напоминало человека. И тем не менее – Фрэнк понимал это, – оно совсем недавно было человеком, жило человеческой жизнью, и представить агонию, в которой сейчас пребывал этот несчастный, вряд ли когда-нибудь удастся тем, кто ещё остался по эту сторону существования. Мутант метался и кричал, испытывая бесконечные муки. Заметив Фрэнка, он ринулись к нему так быстро, что Фрэнк на какое-то мгновение опешил. Наконец он разглядел то, от чего они с Марийкой пытались сбежать – воплощённый кошмар, превосходящий само понятие кошмара, всего, что когда-либо могло вообразить себе человеческое сознание.

Из оцепенения Фрэнка вырвал крик Марийки.

Забежав в кабинет, Фрэнк захлопнул дверь, заперев замок. Впрочем, старый механизм мало что мог противопоставить той силе, которая жаждала прорваться внутрь. Дверь осаждали один за другим сильнейшие удары; косяк начал трескаться, еле выдерживая натиск. Секунда-другая, и дверь попросту ввалится внутрь.

Отложив обрез, Фрэнк повалил на пол стоящий сбоку шкаф и, собрав оставшиеся силы, начал блокировать дверь. Шкаф, однако, с трудом поддавался усилиям человека – Фрэнк толкал громадину что есть мочи, играя наперегонки со смертью. Тем временем за дверью раздавалось уже несколько криков, и несколько ударов сыпались на хлипкую дверцу, делая грань, отделяющую людей от верной гибели, всё более тонкой и ломкой. Марийка упёрлась в раскрытые дверцы шкафа, пытаясь помочь Фрэнку. Наконец вход был полностью заблокирован, что давало выжившим пару минут форы.

– Куда теперь? – спросила Марийка.

Фрэнк осмотрелся.

Судя по рисункам на стенах – мультяшные герои, природа и солнце с человеческим лицом, – помещение, куда они попали, в мирное время являлось аудиторией для групповых занятий. Везде были расставлены маленькие столики, стульчики, тумбочки. Предметы покрывал толстый слой пыли, из-за чего интерьер, освещаемый лунным свечением, казался однородным, вылепленным из гипса; макет, музейный экспонат сгинувшей навсегда жизни.

Марийка что-то прошептала. Блеснули слёзы. Яркие точки на грязном, испуганном лице.

– Я попросила Морика поселиться на этой улице, потому что рядом был садик. Он напоминал мне о нашем сыне, – произнесла Марийка, и сквозь слова начал пробиваться приглушённый, скрываемый долгое время плач.

Фрэнк поймал себя на мысли, что никогда не видел, как Марийка плачет.

Зомби продолжали ломиться внутрь.

– Марийка… – сказал Фрэнк.

– Наш сын… Наверное, ему бы тут не понравилось. – Марийка смущённо улыбнулась; губы дрожали. – Мой сынок.

Боль, которая внезапно восстала из пелены забвения, пронзила и Фрэнка; он не знал, каково это – иметь семью. Тем более – завести ребёнка, когда мир вовсю полыхает пламенем катаклизмов, когда все государства разом лихорадит в предсмертной агонии. Когда новую жизнь встречает новая война, на сей раз действительно опустошительная, жуткая.

– Мы должны идти, Марийка, – хрипло произнёс Фрэнк.

Он должен спасти её.

– Больше не осталось никакой жизни, – сказала Марийка. Она держала руки на животе, и тогда Фрэнк понял, где именно теплится смерть. Что именно сотворил Альянс, в чём его важнейшее преступление.

Шкаф начал трескаться.

– Идём! – решительнее проговорил Фрэнк.

– Где Морик? – вдруг спросила Марийка. – Ты видел его?

На секунду Фрэнк подумал, что будет лучше соврать – сказать, что Морик мёртв. Но почему-то он решил выложить всё как есть.

– Что? Он жив! Надо идти, надо найти его!

Марийка бросилась к двери, которую всё ещё осаждали кровожадные твари.

– Нет! – Фрэнк схватил Марийку за локоть и потянул к себе; какой же лёгкой, уязвимой была она, эта женщина, как просто было переломить её, как какой-нибудь стебель.

– Ты не понимаешь! – По лицу Марийку струились слёзы. – Он жив! Он ещё жив!

– Ты прекрасно знаешь, что это не Морик! Это больше не твой муж, Марийка! Он стал одним из них, и этого не изменить.

Марийка начала колотить Фрэнка, называя его подонком, мерзавцем, и английский мат перетекал в болгарский, а тот – снова в английский, и в какой-то момент Фрэнк подумал, что он действительно подонок: ведь он соврал ей, откуда появился в Рэйвенхолме, делал вид, что он не тот человек, за кого себя выдает. А кто же он, Фрэнк Зинке? Беглец, постоянный беглец, сволочь и трус, который заботится лишь о собственной шкуре. И этому кретину взбрело в голову влюбиться в женщину, которая выходила его, вытащила из трясины безысходности и полной безнадёги. Как тут не влюбиться? Но в данную секунду Фрэнку хотелось провалиться под землю – опять туда, в царство полутеней и тяжёлой работы, только бы забыться, вычеркнуть прошлое. Как это пыталась сделать Марийка – забыть о своём ребёнке, о мирной жизни, и тем более – забыть о надеждах на будущее, где у твоего дитя будет прекрасная, безоблачная жизнь. Но жизнь жестока. Она всегда жестока. Проявление жалости – обыкновенная случайность. И что бы ни происходило – надо воспитывать в себе стойкое мироощущение, особую внутреннюю свободу. Ту, о которой говорил Освальд. Ту свободу, которую не в силах подавить даже тюрьма. Тогда и смерть не страшна. И всё-таки – эта свобода не имеет смысла, если не пропитана любовью.

– Пожалуйста, Марийка! – Фрэнк посмотрел ей в глаза. – Мы должны идти. Ты должна выжить.

Опустив глаза, Марийка что-то прошептала и кивнула.

– Пошли.

Взяв обрез, Фрэнк подошёл к окну.

Вдоль фасада вёл широкий карниз, по которому можно было забраться на крышу. Из-за этих резвых ублюдков крыша перестала быть относительно безопасным местом, но сейчас не было иных альтернатив.

Один зомби пробил дверь насквозь, просунув длинную руку; ладонь увенчивали длинные, как лезвие ножа, когти. Все пять пальцев. Чёрт возьми. Во что вы превратились, подумал Фрэнк. Эти люди… которые должны быть сегодня вернуться домой, чтобы и дальше обустраивать свой быт, поддерживая согласованную иллюзию мирного существования. А теперь – ими руководит только злоба, боль, агония, мучения, меры которым попросту нет. Гнев и агрессия, которым не найти имени. Что превосходит все мыслимые пределы.

Выбив стекло, Фрэнк убрал крупные осколки, и они с Марийкой выбрались на карниз. Не обошлось без порезов, но это был пустяк.

Короткими приставными шагами они добрались до ската, по которому, если подняться, Фрэнк предполагал перелезть на крышу соседнего здания.

– Осторожно, – сказал Фрэнк и начал лезть по жестяному настилу.

Тяжёлые шахтёрские сапоги, в которых Фрэнк к настоящему моменту уже стёр ноги в кровь, то и дело проскальзывали по поверхности ската, заставляя Фрэнка распластываться по настилу, чтобы предотвратить дальнейшее падение. Тянуть нельзя – кто знает, сколько эти зомби будут ломиться через тот шкаф…

Позади раздался треск дерева и ор нескольких обезображенных глоток, точно аккорд, который дополняет основную мелодию в симфонии.

Весь Рэйвенхолм кричал, метался, стонал и просил о милосердии.

Однако судьба была неумолима.

И что за это судьба? Что это за Бог, который бросил свои творения здесь, в этом аду? Впрочем, для себя Фрэнк не усматривал здесь ничего противоречивого. За свою жизнь он заслужил место в преисподней.

На счастье Фрэнка и Марийки быстроногие зомби не могли добраться к ним по карнизу – выскакивая из окна, он тут же падали вниз.

И всё равно их побег вряд ли являлся чем-то большим, чем обыкновенной лотереей. В резком притоке адреналина Фрэнк позабыл, как ловко эти твари взбирались по стенам, будто обезьяны, и теперь, когда они с Марийкой почти поднялись на самую верхушку, Фрэнк осознал свою оплошность. Но ведь больше ничего не оставалось.

– Попробуем перелезть на крышу того дома, – сказал Фрэнк, показав на стоящий со стороны пристройки невысокий жилой дом. В нём горело несколько окон, но Фрэнк не надеялся встретить выживших. Большое чудо, что он нашёл Марийку. Судя по тому, что происходило, люди попросту не знали, что делать во время обстрела. Паника сделала львиную долю работы, а паразиты фактически пиршествовали на улицах погружённого в неразбериху поселения.

– Фрэнк, скорее, пожалуйста, – проныла Марийка.

Вскоре они перелезли на соседнюю крышу. Местные говорили, что благодаря архитектуре города почти весь Рэйвенхолм при желании можно проскочить по верхам, что, в принципе, сейчас было не лишено смысла; улицы наводнили зомби, которые могли попросту задавить выживших массой. Не говоря уже про мелких и юрких хэдкрабов, таящихся в каждом тёмном уголке.

А сейчас едва ли не весь город был окутан тьмой.

Подстанции хоть и не были разрушены, но часть поселения всё равно оказалась обесточена; те же районы, где за электропитание отвечала “Чёрная Меза”, были отключены.

Местами горели дома, и смолянисто-чёрный дым уходил в белёсое небо, закрывая от глаз тех, кто ещё остался в живых, луну.

– Надо выбраться из города, – сказал Фрэнк.

Идти прямо через равнины без еды и оружия было бесполезно. С обрезом Фрэнк с малой долей вероятности сможет противостоять какому-либо противнику, будь то зомби, бродячее животное или ещё что-нибудь… Нет, за пределами города у них с Марийкой шансов нет.

Церковь? Далеко идти, без освещения.

Или…

Самоубийство?

Сначала застрелить Марийку, потом – себя.

Решение вертелось на кончике языка, и Фрэнк понимал, что Марийка думает примерно так же, что смерть – это один из выходов, но ни он, ни она вслух так и не озвучили это предложение; привычка жить сама по себе служила веским аргументом продолжать попытки преодолеть возникшие трудности.

Весь Рэйвенхолм пропах кровью и гарью. Фрэнк уловил в этой вони нечто знакомое. Внутренняя территория “Нова Проспект”. Двор, где заключённые рыли могильники. Тела, тела, множество тел; броневик, мягко урчащий в промозглом вечернем воздухе; запах перегноя и разложения, запах того, что некогда было живым. Весь город превратился в могильник. И некто продолжает засыпать землёй ещё трепещущее тельце некогда сияющего идеала – что прошлое можно возродить, нужно только объединить усилия. Но никто не желал видеть, что это – просто бал на костях.

Они уже были мертвы, только не знали об этом.

Вдруг Фрэнк услышал крик.

– Ты слышала? – спросил он Марийку.

– Что слышала?

– Кто-то кричал.

– Нет, Фрэнк, здесь тихо…

Тихо – весьма условное определение, когда отовсюду доносятся голоса призраков. Но то, что услышал Фрэнк, было именно криком – острой и громкой мольбой о спасении. Из-под земли, оттуда, где остались похороненными все неупокоённые души, взывал к Фрэнку Бен.

И кого он пытается спасти? Чего Фрэнк такой неугомонный, упрямый, упёртый, как баран? Пора перестать играть с судьбой и принять, что от человека в этой жизни ничего не зависит.

– Уйди, – прошипел Фрэнк.

Марийка испуганно посмотрела на него.

– Что с тобой? – спросила она, предполагая, что Фрэнк на фоне творящегося безумия сам лишится рассудка.

– Всё в порядке, – Фрэнк тряхнул плечами, как бы разгоняя навязчивые мысли. – Мы пойдём в “Восточную Чёрную Мезу”.

– Что? Но ведь эвакуация уже закончилась.

– Я не знаю, какие ублюдки руководили эвакуацией. Нас они должны впустить. Это ведь Сопротивление.

Фрэнк знал, что врёт. И усмехнулся про себя – он ведёт себя, как отец. Ложь, враньё – известные методы манипуляции; вся жизнь – результат манипулятивного воздействия со стороны. Мечты, ценности, идейные и моральные ориентиры – это всё создано чужими руками; скрижали не спустились с небес, люди не стали цивилизованными по благословению природы – просто появилась каста людей, которая умела отменно пудрить мозги. Как слова всякого политика, слова Фрэнка почти никак не соотносились с действительностью. Пустят или не пустят их на базу, он не знал, но сам начал верить в собственное мнение, и этой верой мгновенно заразилась Марийка.

Не желая испытывать случай, поскольку дом, как он считал, наполнен зомби, Фрэнк стал искать ручную лестницу, по которой можно было бы спуститься сразу на улицу. Лестница нашлась. Правда, под весом тел старые проржавевшие конструкции предательски скрипели, а штыри, что присоединяли саму лестницу к стене, казалось, вот-вот вывалятся.

– Знаешь короткий путь отсюда до “Мезы”? – спросил Фрэнк, когда они спрыгнули на землю.

– А ты не знаешь?

– Я плохо ориентируюсь в той части города.

– Ты и впрямь затворник.

Фрэнк вдруг смутился; он видел себя растерянным подростком, отчуждённым как от мира детства, так и от мира взрослых – где-то посередине между наивностью и зрелостью, одинокий и не способный увидеть причины своего одиночества. Так долго прожив в Рэйвенхолме, Фрэнк завёл знакомства лишь с несколькими людьми; по самому городу он столько не гулял, чтобы детально выучить расположение улиц.

– Какой есть, – пробубнил Фрэнк.

Их разговору помешали рёв и рычание зомби.

– Пойдём через ферму, – сказала Марийка и, схватив Фрэнка, увела его дальше в проулок, в самую тьму.

Запахло влажной землёй. Словно после дождя. Запах спокойствия – когда прошла буря, и всё дышит свежестью. Но Фрэнк не мог отделаться от иной ассоциации – как тот же запах издаёт свежевырытая яма, которую должны забросить залежавшимися трупами. То, что должно было отвратить хотя на несколько мгновений сознание от ужасов, что царили сейчас в Рэйвенхолме, напротив, только уносили Фрэнка дальше в пучину собственных страхов и травм. Тем не менее – он не боялся. Ведь он был с Марийкой. У него была цель. Миссия. Она должна спастись. Фрэнк пытался убедить себя, что он делает это не для того, чтобы совесть была спокойна, ведь в таком случае его действия ничем бы не отличались от эгоистичных проявлений мелочной человеческой души. И вместе с тем Фрэнк понимал, что лучше не думать об этом, не загонять себя в лабиринт сомнений; надо просто действовать. Мысли же, как яд, по капле отравляя его самочувствие, проистекали из чувства вины перед теми, кого Фрэнк мог спасти, но ему не удалось это сделать.