Текст книги "Из мрака (СИ)"

Автор книги: matericsoul

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

– Как ты? – спросил Освальд.

Фрэнк промолчал. У него не получалось даже раскрыть рта, он лишь что-то промычал. На самом деле Фрэнк хотел разразиться проклятиями, обвинить Освальда во всех своих бедах, как он обвинял про себя Микки, а потом самого себя, однако боль от падения и отсутствие сил лишили его возможности исторгнуть из глотки отдалённое подобие человеческой речи.

Освальд склонился над ним и попробовал помочь сесть. Фрэнк начал брыкаться, как раненное животное. Он слабо понимал, что происходит; эйфория прошла, и рассудок помутился от иссякшего запаса энергии. Ледяной холод, исходивший из земли, впитывался в одежду, в кожу. Фрэнк дрыгался, выл, метался в бреду.

Почему охрана не погналась за ними, почему не начала стрелять? Смерть – это слишком большой подарок; это милосердие, которого, как считал Альянс, люди не заслуживали.

– Надо дождаться рассвета, – услышал Фрэнк.

Звуки исчезли. Перед глазами – густая тьма беззвёздного небосвода; темнота самого забытья, в котором Фрэнку каким-то чудом удалось сохранить остатки самосознания – ровно те его частицы, в которых сосредоточились боль, отчаяние и бездонная жалость к самому себе. Но и эти крохи вскоре рассеялись в пропасти; не осталось ничего, кроме безликого и безличного, бесформенного комка боли, единственного средоточия жизни, что билось глубоко внутри изнурённого тела.

Когда он открыл глаза, то подумал, что ему всё приснилось. Ощущения продолжали виться в беспорядочном наборе восприятий, но Фрэнк был уверен, что побег являлся выдумкой, сновидческой шуткой; так необыкновенно было чувство парения, лёгкости, что Фрэнк с тем же результатом мог подумать, что летал во сне. Много ли в жизни он видел сны, в которых летал? Где находился на большой высоте или падал – да. Но полёт… В «Нова Проспект» сны и вовсе представляли собой безумный коллаж из разрозненных обрывков воспоминаний, между которыми не было никакой смысловой связи, кроме одного мотива – что вся прошлая жизнь Фрэнка была перемолота и разорвана в клочья, что теперь ничего не значит, кем он был когда-то. А был ли он?.. Эти воспоминания – настоящие? Или это тоже придумка сна? Тюрьма забирала его личность – её богатство, изобилие самоощущения. Память – тоже ресурс; Альянс непременно переработает и его. В мире не останется никого и ничего, даже мёртвых.

…влажный, холодный запах, как после дождя. Дул ветер. Это не похоже на тюремные казематы. Не звучит подъём, не стучат о перила и решётки дубинки. Надзиратели не срываются на заключённых. Что за чёрт? Над головой вместо тёмного бетонного потолка уходящая вдаль облачная высь и медный цвет солнца. Никакой вони. И твёрдая поверхность под Фрэнком, будто он вновь в карцере, однако там металлический пол идеально ровный, на ощупь словно бы стеклянный, а здесь – бугристый, местами мокрый.

Получается, они правда сбежали. И ему ничего не приснилось. Их не догнали, не пристрелили.

И где они сейчас?

Фрэнк приподнялся и осмотрелся. Везде, докуда хватало взгляда, его окружали серые каменистые равнины. Будто у земли нет ни конца, ни края. Пейзаж своей абстрактной пустотой вполне походил на ландшафт какого-то потустороннего мира, и если бы не собачий холод, который пробирал Фрэнка до костей, он подумал бы, что умер и находится сейчас в некоем чистилище, которое имеет мало общего с рассказами святых отцов на воскресных проповедях. Чего стоит мысль, что он мёртв? Никто не возвращался оттуда, никто не знает, как выглядит посмертное существование. В любом случае, здесь чертовски холодно, а мёртвые, насколько известно, ничего не чувствуют.

– Как ты?

Фрэнк обернулся и увидел стоящего над ним Освальда. Тот появился словно бы из воздуха.

– Нормально. Болит всё, чёрт возьми.

– Надо идти, – сказал Освальд. – Нужно добраться до побережья, обогнув «Нова Проспект».

Фрэнк встал на ноги. Тело до сих пор покачивало от вчерашней пробежки и падения. После такого бурного эмоционального и физиологического всплеска организм расплачивался потерей координации и головокружением.

– Всё в порядке, – сказал Фрэнк, когда Освальд попытался поддержать его. – Сейчас…

Земля перед глазами волновалась, как взбаламученная водная поверхность, на периферии взора клубилась тьма; тошнило.

– Куда мы пойдём? – спросил Фрэнк.

– Рэйвенхолм. Но для этого мы должны выйти к морю.

– Долго идти?

– Не знаю. Я только слышал, что городок находится у промышленного порта. В Сити-17 я знаю только один такой порт.

– А как назывался Сити-17 раньше? – спросил неожиданно Фрэнк.

– Никто уже не помнит. Да и нет смысла вспоминать. Оставим мертвецов мертвецам.

Фрэнк мало что понял из последней реплики.

– Идти можешь? – спросил Освальд.

– Да… Да, могу.

– Тогда вперёд.

Выбрать направление в подобной местности без карты практически невозможно; однообразная, бесконечная пустошь без единого признака жизни плохо располагала к ориентированию, что нисколько не смущало Освальда – он уверенно шёл дальше в равнины.

– Я много работал на периметрах, – говорил Освальд. – Иногда нас отправляли ремонтировать гидранты прямо на берегу. Помню, был один смельчак, который попытался уплыть по морю. Его труп потом выловили чуть дальше по границе берега. Не суть. Я запомнил примерную схему периметра и расположение тюрьмы.

Фрэнк поверил Освальду на слово. Чёрт знает, какой механизм заложен в голом черепе этого странного человека. И то, что Освальд мог досконально запомнить местность и просчитать маршрут, не казалось чем-то необычным. Сам же Фрэнк едва ли воспринимал «Нова Проспект» как обыкновенное сооружение, некогда возведённое людьми. Постройки старой и новой секций перемежались в воспоминаниях, скрещивались, образуя нечто настолько несуразное, что Фрэнку с трудом удавалось убедить себя, что у этой тюрьмы есть границы в пространстве. А теперь, будто пробуждённый от столетнего сна, Фрэнк увидел себя за пределами того мира, к которому успел привязаться и привыкнуть настолько, что не мог вообразить себе, что существует что-то иное, кроме навязанного уклада жизни. Так кукла-марионетка внезапно понимает, что она – кукла, что её движения диктуются не её волей, а волей кукловода; она видит нити, проведённые от её конечностей к пальцами ведущего, и если раньше эти нити не казались ей чем-то странным, то теперь она знает их истинное назначение. Но кукла ничего не может сделать. Она живёт лишь до тех пор, пока её ведут, пока ею играют. Она одновременно осознаёт, что полностью подчинена воле актёра, и безропотно подчиняется. Без внезапно озарения, вспышки самосознания, не появилась бы даже идея подчинения; её просто не было в той картине мира, которую рисовала себе кукла. Фрэнк чувствовал себя примерно также. Каким бы жутким ни являлась тюрьма местом, она тем не менее заставила Фрэнка поверить в то, что другого образа существования нет; и бесполезный труд начинал казаться не таким уж и бестолковым, и поведение охраны не вызывало такого неприятия. Удивительно, как Освальду на протяжении такого количества времени удавалось сохранить в себе эту чистоту восприятия, этот тонус бодрости, когда ты точно различаешь сон и явь.

Вдалеке показались вышки ЛЭП. В иной ситуации, возможно, Фрэнк бы обрадовался тому, что увидел эти сооружения, поскольку, следуя вдоль проводов, можно добраться до людей, если заблудился, но сейчас эти высокие столбы не производили подобного ощущения, напротив, они были плоть от плоти этой проклятой, заражённой пустоты, распространившейся, похоже, на весь земной шар. Куда бы ты ни направился, эти провода приведут лишь к очередному захолустью, если тебя, конечно, не сожрёт по дороге какая-нибудь тварь.

Миновав ряд ЛЭП, беглецы поднялись на высокий холм, откуда открывался вид на побережье.

– Что ж, уже неплохо, – прокомментировал Освальд.

Судя по всему, здесь находился какой-то рыбацкий посёлок – на берегу стояло несколько маленьких домов, частью разрушенных, и деревянные причалы с подгнившими опорами и сломанными под собственным весом досками. Фрэнк не мог понять, какой изъян скрыт в этой картине, который несомненно присутствовал, Фрэнк это чувствовал, не в силах дать определённый ответ. Наконец он осознал: та часть, куда он смотрит, на деле была морским дном, а берегом, соответственно, являлся холм, на вершине которого сейчас стояли Фрэнк с Освальдом. Севшие на мель корабли находились довольно далеко от линии прибоя; заваленные на бок, рыбацкие суда напоминали выбросившихся из пучины китов, которые медленно погибали под лучами равнодушного солнца. И море умирало вместе с кораблями. Моря, океаны, реки, озёра… Все стихии постепенно затухали, как огонь в костре.

– Аккуратнее с песком, – сказал Освальд.

– В смысле?

– Муравьиные львы в это время года не должны выползать наружу, но всё же – некоторые из них, бывает, показываются на свет.

– Они что, прямо под нами?

Освальд кивнул.

Фрэнку стало не по себе. Он посмотрел под ноги и будто почувствовал сквозь старые подошвы исходящую из-под земли вибрацию. Слыша рассказы об этих населяющих пустоши тварях, Фрэнк и подумать не мог, что будет ощущать угрозу буквально от каждого дюйма обыкновенной земли.

– На камнях мы в безопасности, – сказал Освальд. – Нужно опасаться только песка или рыхлой почвы.

– Хорошо.

Они спустились с холма. У самого песка Освальд остановился и бросил в него какой-то мусор, которого здесь было навалом: вёдра, доски, остатки металлических конструкций, лопаты, тачки и прочее. Сквозь эти вещи, служившие некогда инструментами в человеческом быту, просачивалось в мир беспредельное, неумолимое опустошение. У всего, что создано руками человека, одна участь – присоединиться к этому вечному разложению, ледяному дыханию неизмеримого ничто, в котором любое воспоминание, любое проявление тепла человеческого уюта испарится тут же – бесследно и бесшумно. И причалы, и корабли, и хлам, разбросанный по берегу, – все эти объекты на деле являлись призраками давно погибшего мира, эхом некогда существовавшей гармонии; это были следы, никуда не ведущие, как свет звёзд, который достигает наших глаз тогда, когда, скорее всего, эта звезда уже умерла.

От действий Освальда ничего не изменилось – по-прежнему гробовая тишина.

– На всякий случай, – пояснил Освальд. – Муравьиные львы обычно реагируют на такие вещи.

Песок был сухим и серым, напоминая прах.

– Отдохнём и двинемся дальше, – сказал Освальд.

Фрэнк подошёл к воде. Наконец он увидел то, что пробуждало в нём образы свободы и простора во время заключения. Чьи звуки слышались из-за пределов тюрьмы. Чей облик лишь угадывался вдалеке. Море. Выглядящее так, словно у вечности есть возраст, словно вечность может умереть, и сейчас она стоит на пороге своей кончины – слабое, ветхое, жалкое напоминание о прежней силе и красоте. Фрэнк знал, что это так, что море, которое кажется на вид одинаковым, на самом деле представляло собой сейчас довольно печальное зрелище. И вода будто бы стылая, из иного мира, чужая этому берегу, этим небесам, что свинцовым куполом нависают над рябой поверхностью когда-то великого простора. Старая земля, старое море. Ещё немного – и Альянс выкачает из почвы всё, и вместо морей и океанов будут лишь глубокие, незаживающие впадины, и вся планета станет пустыней с едва заметными признаками присутствия на ней человека.

И всё же – море воодушевляло Фрэнка. Оно ещё не погибло. Волны мешали грязный песок, что-то шепча. Море будто хотело дотянуться до застрявших на берегу кораблей, но силы уходили с каждым днём всё больше и больше, и вода сдавалась перед сушей.

Фрэнк погрузил ладони в воду.

Он уже давно не видел моря.

С тех пор, как их перебросили из Америки в Европу, в последний раз Фрэнк видел залив Ла-Манш, уже со стороны Франции, поскольку от Британских островов тогда ничего не осталось. Англию стёрли под чистую, практически как США.

Море было холодным и колким. Фрэнк растёр лицо, не почувствовав солёного вкуса.

Освальд сел на песок и снял ботинки.

Поднялся ветер. Холод проникал в каждую частицу тела. Сколько нам ещё идти, спрашивал себя Фрэнк. Ведь это самое начало пути… А где его конец? Определённость, создаваемая тюремным бытом, резко сменилась царством случайности и спонтанности. Вероятно, это была ошибка. Фрэнк чересчур сильно доверился Освальду. Все же знают, чем заканчивается побег из «Нова Проспект». Оказаться в пустошах едва ли не хуже, чем оказаться в тюрьме. Какая-то мысль стучалась в голове, но Фрэнк не мог вникнуть в её суть. А тут вдруг понял: раньше смерти он не очень-то и боялся. Это был рассеянный, как дым, страх, не воплотившийся, безликий и безымянный страх. Фрэнк не боялся умереть ни тогда, когда начались беспорядки в Висконсине, ни во время бегства с одного материка на другой, ни в лагере для беженцев… Всюду ощущая невидимую опеку и тем более не отдавая в ней отчёта, Фрэнк позволял жизни идти своим чередом, и только сейчас до него дошло, что решение убить того патрульного в Сити-17 являлось его личным решением, личным поступком, после которого в его жизни что-то сломалось. Возникла ответственность. С мира, как засохшая краска, начали откалываться один за одним кусочки прежнего мировоззрения. Теперь же пришёл момент апофеоза, и мироздание сбросило все маски, вот оно – бесконечное, вымершее побережье вымершего моря; серое, богом заброшенное пространство, и даже солнце здесь отдаёт старым металлическим блеском, как древняя монета – некогда ценная, теперь же бесполезная, жалкий призрак прежней силы, дешёвая медь. Бесцветное небо, как бы продолжая ту же бесцветность земли, выдаёт крайнюю бедность, беспризорность этого мира.

И здесь Фрэнк понял: раньше он не боялся смерти. А сейчас страшится как никогда. Потому что умереть значило окончательно стать частью этой пустоты.

– На твоём месте я бы размял ноги, – сказал Освальд. – Идти ещё хрен знает сколько.

– А дойдём ли мы вообще до этого города?

– Не знаю.

Фрэнк развязал шнурки и снял ботинки. Стопы были чёрными от грязи, с кровавыми потёками и сорванными мозолями. Фрэнк начал разминать затёкшие мышцы, почти не чувствуя прикосновения пальцев; лишь спустя пару минут коже вернулась прежняя живость, а вместе с ней – ноющая боль. О запахе и говорить нечего – в последний раз помывка была неделю назад, и ноги сейчас жутко воняли, что, впрочем, не особо волновало ни Фрэнка, ни Освальда.

Обувшись, беглецы отправились дальше вдоль побережья.

Вся береговая линия была усеяна различным хламом, стояли маленькие хибарки, покинутые когда-то давно; лежали разбитые лодки и маленькие однопалубные корабли, заваленные на бок.

Фрэнк смотрел под ноги, наблюдая, как подошва ботинок немного проваливается в серый песок, оставляя рельефные следы, которые, однако, как и всё вокруг, утратят своё значение едва ли не в тот же момент, как возникли. Следы, ведущие из ниоткуда в никуда.

Скоро они поднялись обратно в равнины, оказавшись рядом с красным маяком, стоящим на высоком утёсе. Здесь также располагалось несколько гостевых домиков. Словно вырезанные из какого-то идеального пространства, и домики и маяк не производили впечатление заброшенных зданий, напротив, они как бы законсервировали в себе определённый временной интервал, и на фоне пустошей выглядели как открытки из прекрасного, легендарного прошлого. Конечно, следы старины и запустения коснулись фасадов, отделки; где-то сошла краска, облупились стены, потрескалась штукатурка, но в целом домики и маяк ещё удерживали в себе иллюзию старого, населённого людьми, мира.

От маяка брала начало асфальтовая дорога, которая вернула Фрэнку воспоминания о том далёком, довоенном мире. Смешно подумать, как обычная автомобильная трасса может пробудить память среди пустошей, где, казалось, у вещей совершенно отрезан доступ к человеческому быту.

– Идём, – сказал Освальд, и они пошли по дороге прочь от маяка.

Наступил полдень, и солнце скрылось за облаками.

Фрэнк сильнее укутался в куртку, но это не особо помогало: ледяной бриз всё равно проникал под складки одежды, терзая кожу цепкими и колючими прикосновениями. Освальд тоже держал руки скрещенными, чтобы крепче укутать грудь.

Дорога превратилась в однообразное, монотонное действие. Серпантин шёл вдоль береговой линии; постоянно звучал шёпот волн, а воздух пронизывал ледяной ветер.

Кожа на руках покраснела.

Пейзаж совершенно не менялся: каменистые равнины, асфальтовая трасса, море. Казалось, у пустошей нет границ. Можно идти до самой кончины, всё равно не достигнешь края этих мёртвых, покинутых богом земель. С другой стороны, Фрэнк не особо осматривался; они с Освальдом шли молча, почти не смотря по сторонам. Первые пару дней, или меньше, они ещё продержатся, но потом организмы потребуют подкрепления. Еды, как и пресной воды, в пустошах нет. Остаётся идти. Забыв об усталости, как и об отчаянии.

В небе кружили чайки и вороны. Птичий крик не столько оживлял, сколько подчёркивал общую картину застывшего в безвременье безлюдного мира.

По дороге попадались брошенные автомобили. Без колёс, с выбитыми стёклами и разграбленными салонами. Корпусы покрыты ржавчиной, так что от первозданного вида почти ничего не осталось. Наверное, люди пытались куда-то сбежать по этой трассе из Сити-17, пока город носил старое название. С приходом Альянса о частной собственности пришлось забыть, и почти все городские автомобили отправились в утиль или остались, как сейчас, ржаветь где попало.

Издалека послышался собачий лай.

– Плохо дело, – сказал Освальд.

– О чём ты?

– Если нарвёмся на собачью стаю, то вполне вероятно они нас сожрут.

Было решено ускорить шаг, хотя усталость начинала давать о себе знать.

К вечеру беглецы вышли к зданию бывшего мотеля. В отличие от гостевых домиков у маяка, с этим сооружением время обошлось нещадно. Почти все двери были вынесены, а стёкла выбиты; со стен сошла краска, от отделки не осталось ни следа. Во дворике валялся всякий хлам. По сравнению с мотелями в американской глубинке, этот скорее походил на обычный жилой дом на две-три семьи. Фрэнк не знал, что в Европе любили делать из собственных жилищ подобный бизнес. Освальд сказал, что это нормальная практика, если у тебя относительно большой дом; сдаёшь комнаты и живёшь практически безбедно.

– Заночуем здесь, – сказал Освальд.

Фрэнк лишь пожал плечами.

В мотеле было пыльно и пахло старьём. Удивительно, что запах остался, потому что сам по себе вид пустошей лишал индивидуальности любую оставшуюся здесь вещь. А запах, пусть это запах замшелого, заплесневевшего интерьера старого дома, ещё хранил в себе какие-то живые крупицы прошлого; в этом запахе словно бы нашла воплощение потерянная среди пустоты память довоенного мира.

Стемнело быстро.

Никаких матрасов в мотеле не нашлось, как не нашлось никаких источников огня или света. О еде и говорить нечего. Беглецы решили лечь спать, сев на пол и упершись друг с друга спинами, дабы сохранить хоть какое-то тепло.

С моря дул сильный ветер, который беспардонно и резко влетал в оконные проёмы и ворошил валявшийся то тут то там мусор.

Фрэнк закрыл глаза, постаравшись поскорее заснуть. Он чувствовал неровное дыхание Освальда. Его тело казалось совсем лёгким, невесомым. Кожа да кости. Впрочем, Фрэнк тоже страшно исхудал в «Нова Проспект».

В ночи слышался собачий лай.

Фрэнк не мог заснуть, думая, что вот-вот в дверном проёме заметит силуэты четвероногих тварей, охочих до его плоти. Но за пределами стен не было видно ничего, кроме темени. Утомлённый, рассудок сам воспроизводил какие-то загадочные, призрачные движения во мраке, что заставляло сердце биться чаще; по телу пробегали мурашки, и Фрэнк вполне был готов поверить, что в пустошах может происходить что-то потустороннее, не поддающееся обыденному объяснению.

Лай то прекращался, то звучал вновь.

В итоге Фрэнк всё же провалился в сон, слушая мерный шёпот волн, исходящий из самого средоточия темноты.

На рассвете они возобновили путь.

Погода выдалась намного пасмурнее и холоднее. С моря надвигался циклон; небо закрыли низкие, тяжёлые тучи, так что беглецы остались практически без солнечного света.

И почему Фрэнка так привлекла идея побега? Почему он совершил то, что считал абсурдным? Неужели Освальд столь сильно повлиял на него? Фрэнк чувствовал, что вновь готов обвинить в своём положении всех и каждого; он хотел оказаться жертвой, хотел, чтобы пришёл некто, кто позаботился бы о нём, заставил бы поверить, что сам по себе Фрэнк безгрешен, а все беды, что свалились на него, это результат несправедливости мира, потому что мир всегда обходится несправедливо с теми, кто ни в чём не виноват. Но память услужливо подсовывала картины того, как Фрэнк расправляется с патрульным в Сити-17, как его швыряют в карцер… как он бьёт охранника, чтобы дать им с Освальдом фору и сбежать в равнины за пределами периметра. Безгрешен тот, кто пошёл на сделку не с совестью, а со своей памятью. Фрэнк смотрел в спину Освальду, думая, кто же самом деле этот человек. Какое у него прошлое? Откуда ему известен Гас Зинке? Освальд не виноват в том, что Фрэнк согласился на побег. Это было решением каждого. Фрэнк мог отказаться, и тогда бы, кто знает, Освальд сейчас шёл бы один, а Фрэнк продолжал работать на перерабатывателе или копал могильники. Или его всё-таки отправили бы в новую секцию «Нова Проспект». События могли сложится по-разному. Если Фрэнк не заступился бы тогда на периметре за Освальда, то, вероятно, начальство оказалось бы более благосклонным к Фрэнку, и ему удалось бы попасть на процедуру модификации. Стоит стать подручным Альянса, чтобы не терпеть этот адский холод, не выносить эту ноющую боль в исхудавших ногах; не чувствовать, как рваные ботинки натирают мозоли.

И это – свобода?

Когда человек слышит о свободе, он тут же представляет себе нечто благостное. Но какая может быть свобода в мире, где море постепенно иссыхает и погибает, а земля и небо серы и безжизненны? Какая здесь может быть свобода, если ты не знаешь, куда придёшь? И есть ли смысл идти, если знаешь, что дальше будет то же, что здесь – запустение и крах? Что остаётся? Верить? Оставьте веру фанатикам.

Впрочем, когда одной ногой стоишь в небытии, вера сама собой пробуждается в душе.

В Библии что-то говорилось про нищих духом. Фрэнк плохо помнил. Но только сейчас, когда он максимально точно походил за грязного оборванца, в голове несколько прояснилось понимание этого выражения. И почему именно нищим духом открыта вера.

После полудня (Фрэнк точно не мог сказать, сколько прошло времени; время в пустошах понятие абсолютно бессодержательное) беглецы оказались у входа в тоннель.

– Почему мы остановились? – спросил Фрэнк.

– Хотелось бы обойти его, – ответил Освальд.

Обойти тоннель было невозможно – справа дорога упиралась обочиной в скалистый массив, на который беглецы явно никак не смогли бы взобраться; слева был обрыв.

– Что плохого в тоннеле?

Освальд вздохнул.

– Там может оказаться кое-что похуже бродячих собак.

– Не понимаю, – сказал Фрэнк.

Освальд произнёс:

– Зомби.

От этого слова кровь в жилах заледенела.

Зомби стали кошмаром нового мира. В пределах Сити Альянс насовсем избавился от паразитов, но когда карантинные зоны ещё только организовывались, люди настрадались от этих тварей гораздо больше, чем от других представителей фауны Зена.

– Откуда здесь взяться зомби? – спросил Фрэнк, стараясь подавить дрожь – то ли от бриза, то ли от страха.

– Предчувствие, – ответил Освальд. – Каждый раз, как вижу такие места, становится не по себе.

Чёрный провал тоннеля действительно вызывал чувства далеко не самые приятные. Скрытая тревога начала пробуждаться в глубине души, но, с другой стороны, подумал Фрэнк, не сказал бы Освальд про зомби, он бы и не обратил внимания, насколько мрачным и предвещающим опасность кажется этот проклятый тоннель. Всё зависит от обстоятельств, однако, обстановка в пустошах и так не располагала к чему-нибудь обнадёживающему. До сих пор откуда-то доносился собачий лай.

– Тогда пойдём, – сказал Фрэнк.

Беглецы вошли в сырую тьму автомобильного тоннеля.

Шум от набегающих на камни волн какое-то время ещё следовал за людьми, но в один момент пространство погрузилось в звонкую, напряжённую тишину, в которой эхом отдавались неторопливые шаги и прерывистое дыхание.

Глаза едва различали силуэты в потёмках; Фрэнк с Освальдом то и дело натыкались на очередную брошенную машину, наталкиваясь на неё, как слепые на фонарный столб. Они вытянули вперёд руки, ожидая, что вот-вот вместо пустоты пальцы ощутят чьё-то присутствие; зловещее ожидание подстёгивало воображение, и становилось всё труднее сопротивляться рвущемуся наружу инстинктивному, паническому страху. Хотелось броситься наутёк.

До сих пор беглецов окружала глухая тишина, пока откуда-то не донеслось приглушённое рычание.

Показалось?

Освальд с Фрэнком оцепенели, застыв на месте. Ужас схлынул на них, будто волна, и тела мигом сковал паралич.

Вместе с рычанием послышались медленные шаги, вразвалку, словно шёл пьяница. Прихрамывая. Слух в темноте работал с дополнительной отдачей, поэтому представить себе примерную картину происходящего было куда проще, что, впрочем, беглецов ни разу не успокоило.

По-видимому, Освальд был прав.

Фрэнк не так много видел зомби, но того, что ему всё же удалось увидеть, было достаточно, чтобы впечатления въелись в подкорку, абсорбировались в памяти. Это рычание, шаги, и ещё запах – вонь разлагающегося мяса – не оставляли никаких сомнений, что именно скрывалось в данный момент во тьме.

Шаги, ещё шаги, ещё… ими был наводнён весь тоннель.

Не сговариваясь, Освальд и Фрэнк рванули с места, не разбирая дороги. Несколько раз они ударялись о корпуса машин и, не обращая внимания на боль, бежали дальше, лишь бы не попасться в лапы зомби.

А ведь это были люди… когда они были людьми… и что с ними произошло? Понятно, какая участь выпала им, но что заставило их оказаться здесь? На мгновение Фрэнк представил свою жизнь – как он бежит из Сити-17 в надежде найти лучшую судьбу, а в итоге становится жертвой мозгососа… и все оставшиеся дни ему предначертано болтаться здесь в ожидании очередных бедолаг, которым не повезло очутиться именно здесь, в этом тоннеле.

Зомби взвыли, чувствуя, как добыча уходит из-под рук.

В один момент Фрэнк налетел на кого-то, и сперва он подумал, что это был Освальд, но спустя секунду руки погрузились в какое-то желе, пульсирующее и горячее. В лицо ударил смрад, и чьё-то хриплое, нечеловеческое дыхание раздалось у самого носа. В ужасе Фрэнк закричал. Дальше он мало что помнил. Сознание вернулось к нему, когда он заметил, как вдалеке забрезжил свет. Фрэнк бежал, не чувствуя земли под ногами. Быстрее, быстрее… Вой кружил над головой, и кровь стыла в жилах.

Наконец – выход.

В глаза ударил свет, а дорога куда-то исчезла – Фрэнк кубарем полетел вниз. Следом за ним покатился Освальд.

Часть трассы на въезде обвалилась, чего беглецы, ослеплённые паникой, заметить никак не могли.

Несколько минут Фрэнк не мог пошевелиться – от пережитой паники вкупе с множественными синяками. Он словно бы не находился в собственном теле, а парил близ него, из-за чего болевые ощущения звучали в отдалении, не так интенсивно. Но рассудок постепенно прояснялся, и Фрэнк сполна почувствовал последствия падения.

Слава богу, зомби за беглецами наружу не погнались. Испытывать удачу, тем не менее, желания не было, и собрав волю в кулак, преодолевая боль, беглецы поднялись и убрались оттуда.

Дорога обрывалась – эстакада лежала в руинах, – и дальше беглецам вновь пришлось пробираться через каменистые равнины, порой перелезая скользкие впадины.

Казалось, Освальд окончательно потерял направление, и путь их давно превратился в беспорядочное петляние по незнакомой местности, но Фрэнку не очень-то хотелось жаловаться; в этом не было смысла, к тому же, пресловутый Рэйвенхолм всё больше представлял собой некую притчу, которую Освальд выдумал лишь затем, чтобы создать видимость цели. В тоннеле их чуть не сожрали зомби, и столь близкая возможность смерти взбодрила Фрэнка, но эффект быстро сошёл на нет, и смерть вновь превратилась в растянутый в неизвестность процесс, который мог завершится, а мог и продолжаться вплоть до бесконечности – очарование пустошей, безлюдных и выхолощенных, постепенно поселялось внутри, и Фрэнк как бы понемногу начинал причащаться этому пространству без лица, без запахов, без цвета, пространству тотального ничто, где даже море давно перестало быть воплощением безграничной свободы и жизни. В пустошах всё было приведено к одному знаменателю – абсолютному нулю.

Беглецы вышли к большому железнодорожному мосту, соединяющему пролив; противоположный берег исчезал в туманной дымке.

На путях стояло несколько составов из цистерн и грузовых вагонов.

Подойдя ближе, беглецы поняли, что дорога на другой берег им заказана: пути перекрывало силовой поле, поблескивающее в холодном воздухе бирюзовым оттенком.

– Какого хрена оно тут вообще делает? – возмутился Фрэнк.

– Похоже, тут застава Альянса, – предположил Освальд. – Слава богу, автоматизированная.

– Ты знаешь, куда дальше идти?

– Знаю. Надо перейти мост.

– Чёрт…

Освальд подошёл к полю, осмотрел его. Ни одной лазейки, ни одной, даже малейшей бреши, что дала бы беглецам шанс оказаться по ту сторону этой конструкции.

Фрэнк осмотрел территорию поблизости; рядом с основанием моста был резкий обрыв, по которому, в принципе, можно было спуститься, чтобы впоследствии забраться под мост, где располагались железные мостики для обслуживающего персонала. Мостики, насколько позволяло оценить зрение, были целыми и казались надёжными.

– Есть идея, – произнёс Фрэнк. – Пройдём под мостом.

Освальд подошёл к обрыву, посмотрел вниз.

– По крайней мере, если упадём, то умрём сразу.

Фрэнк пожал плечами.

Найдя наиболее пологий участок, беглецы начали спускаться. Пальцам с трудом удавалось ухватиться за влажные скалистые грани; ступни так и норовили соскользнуть с очередного уступа. Разок взглянув вниз, Фрэнк на мгновение застыл – заиграл страх высоты, хотя, Фрэнк никогда особо не испытывал никаких проблем с этим. Сейчас же, почему-то, ему стало не по себе от осознания, что прямо над ним находится высоченный обрыв, и единственное, что отделяет его от падения – скользкие камни и слабый хват. Изнурённый ходьбой и отсутствием пищи организм лишь благодаря чуду поддерживал в себе функционирование. Но близка была секунда, когда пальцы Фрэнка могли сами по собой разжаться, и тогда тело сорвётся и полетит вниз, на скалы… Нужно сосредоточиться.

У самого основания моста, которое было сложено из красного кирпича, беглецы столкнулись с тем, что до ближайшей платформы, откуда начинался служебный мостик, не хватало пары футов.