Текст книги "Из мрака (СИ)"

Автор книги: matericsoul

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Освальд говорит это только потому, что ему самому скучно. Так думал Фрэнк. За неимением другого способа скоротать время Освальд пускался в продолжительные, абстрактные монологи; он словно играл роль радио, которое люди оставляют включённым, пока занимаются другими делами. В «Нова Проспект» же других дел не было. И Фрэнку волей неволей приходилось слушать очередные домыслы Освальда, и образ молчаливого затворника, который сложился у Фрэнка в первые месяцы заключения, благополучно исчез, сменившись образом полоумного философа, которому плевать с кем говорить – главное, выразить свои идеи. Но даже несмотря на усталость, Фрэнк проявлял внимание к речам Освальда. В его словах так или иначе проскакивал мотив побега, который Фрэнк тут же отметал. Приятно было мечтать о том, чтобы покинуть стены тюрьмы. Только то, что находилось за её пределами, не внушало никаких надежд на приятную жизнь. В Сити-17 Фрэнку путь заказан. А где находится сама «Нова Проспект» он слабо представлял. Кругом ни души. Территория бесконечных пустошей. В городе говорили, здесь вообще ничего не живёт. Прибрежные зоны уже давно стали вотчиной муравьиных львов, которых Фрэнк видел мельком, и даже этого вполне хватало, чтобы понимать, сколько проблем могут доставить эти твари.

Нет, побег решительно невозможен. Он бессмысленен.

У Освальда было своё мнение на этот счёт.

Фрэнк находился в тюрьме уже полгода. В последние дни его начало изводить чувство, что его вот-вот заберут на процедуру модификации. Тело, как и прежде, терпело на себе жуткие последствия тюремных условий существования. Кишечник вновь работал кое-как, моча с резью и болью выходила наружу, а говно в последние недели и вовсе стало напоминать жидкую кашу. Как обычно, время от времени надзиратели устраивали показательные избиения. Стоило им нанести заключённому ощутимый вред, как появлялся охранник и приказывал выдать избитому дозу физраствора. Заключённый как новенький. Готов для дальнейших наказаний.

Время шло, и ничего не менялось. Только прибывали новые заключённые. И некоторых из них успевали отправить в новую секцию, пока Фрэнк продолжал отбывать срок и работать. Но после карцера такое положение дел его не сильно удручало. Ведь он видел иную сторону жизни. Он видел, что она осмысленна. Что экзистенциальный тупик, к которому стремится привести тюрьма, можно преодолеть. Но это преодоление даётся только ценой смерти прежних иллюзий.

Освальд решил посвятить Фрэнка в свои мысли о побеге, скорее всего, не потому, что Фрэнк в своё время спас Освальда, но из-за того, что Фрэнк интуитивно понимал, каковы его замыслы. И всё же Фрэнк был готов оспорить мнение сокамерника. В нём ещё был силён скепсис.

– Бежать? Куда бежать? – спрашивал Фрэнк. – Не осталось такого места, где можно было бы почувствовать себя свободным. Уж лучше здесь.

– В том-то и дело, – говорил Освальд. – Думаешь, тюрьма – это вот эти стены, это здание, охрана, периметр? Неужели не понятно, что Альянсу не достаточно уничтожить нас физически? Да он раздавил бы нас. В два счёта. Это слишком просто. Он хочет заставить нас поверить в то, что мы бездумные, тупые животные. Что нам скажешь – то мы и сделаем. Альянс пытается убить в нас… душу. Находясь здесь я стал понимать, что эта тюрьма – подобие тюрьмы гораздо более прочной и неприступной. Она внутри, эта тюрьма, внутри каждого из нас. И вот Альянс, он старается сделать эту тюрьму ещё крепче.

– Ты несёшь какую-то чепуху.

– Твоя правда. Думай как хочешь. Тюрьма – это не только «Нова Проспект». Весь мир – казематы. А мир таков, какова твоя душа. И если она заперта в застенках, то и мир для тебя тоже будет навсегда заточён в темнице. Сколько ни беги – всё равно окажешься за решёткой. Побег для меня – это не просто попытка вырваться отсюда. Я хочу выбраться из клетки, которая находится внутри меня. Ты знаешь что такое свобода?

Фрэнк хмыкнул. Естественно, у этого понятия должно быть какое-то словарное значение, но Освальд явно клонил в какую-то другую сторону.

– Это известно только тем, кто понял, что значит действительно быть взаперти, – сказал Освальд. – И кто пытался выбраться, сбежать. Вот там-то и начинается свобода. Свобода души. Внутренняя свобода. Настоящая.

– Ты идеалист. Какая ещё нахрен душа? Кому она вообще нужна сейчас? Люди как крысы – ныкаются по углам и ждут, пока им не дадут поесть.

– Человек не крыса, но если его заставить в это поверить, то… да, мы превратимся в крыс. Я ведь и говорю, что Альянс пытается превратить нас в животных. Заставить нас поверить в то, что внутренней свободы нет. Что душа – это просто мусор. Это бред, в который верят лишь тупые остолопы.

– Это в самом деле бред.

– Ты сам всё понимаешь, просто не хочешь себе в этом признаваться. Ты почему-то боишься этого.

Фрэнк фыркнул и лёг спать. Он не боялся – просто был уверен, что бежать из тюрьмы без толку. Впрочем, как раз эти мысли Освальд и ставил во главу угла, когда говорил о том, почему люди не сбежали ещё из «Нова Проспект». Стены тюрьмы не так уж и крепки; Альянс лишь старается поддерживать ощущение зависимости. Или, что вернее, Альянс старается делать так, чтобы человек вообще ни о чём не думал. Чтобы люди превратились в неповоротливую массу, которая полностью подчиняется командам извне.

– Подумай, – сказал Освальд. – Если откажешься – то хрен с тобой.

– Откажешься? – переспросил Фрэнк. – Ты решил бежать? Если ты внутренне свободен, то зачем тогда сбегать?

– Одно другому не мешает, – ответил Освальд.

Скоро с нижней койки послышался храп.

В камере, как обычно, было холодно, и кожа немного чесалась из-за живущих в тюфяке паразитов.

Ничего нового.

Комментарий к 8. Карцер

Применительно к этой главе хочу сказать, что во многом при её написании я вдохновлялся книгой Джека Лондона “Межзвёздный скиталец”. Впрочем, эта книга служит источником вдохновения и при написании самой повести.

========== 9. “Вдохните пепел” ==========

Фрэнку хотелось отдохнуть. Жёсткий дощатый пол никак не мешал получить хотя бы мизерную долю удовлетворения. Необъяснимое, невесомое и при этом настойчивое ощущение вилось в данный момент близ Фрэнка, подступая к нему, как дикий зверь, и тут же отскакивая… Это ощущение исходило из памяти, тех её далёких изгибов, которыми были сложены воспоминания о карцере в «Нова Проспект». Фрэнк спросил себя: причём здесь карцер? Но именно он всплыл в сознании, те несколько дней, которые Фрэнк провёл в той камере. Что тогда он пережил? Спустя столько лет это всё равно остаётся для него непостижимым по своей сути событием. Вероятно, произошло именно то, что сказал Освальд: один Фрэнк умер в карцере и остался там, а другой, оживший, вышел наружу. Эти мистические бредни оставались для Фрэнка бреднями. Освальд охотно соглашался, что это бред, что, в принципе, не означало, что в нём всё понарошку. То, что Фрэнк чувствовал сейчас и тогда, кардинально отличалось. В карцере, как ни странно, его разум был будто бы раскрепощён, развязан, высвобожден из узлов обыденного восприятия, и находясь взаперти, Фрэнк вместе с тем пребывал далеко за пределами тюрьмы, по ту сторону физического мира; и эти переживания казались Фрэнку самыми что ни на есть реальными – не казались, а были, – его тело словно расширилось, разрослось до границ мира. Сейчас же, наоборот, переживания сомкнулись, сузились, Фрэнк как бы стал атомом, абстрагированным от остального бытия. Чувство бесконечного одиночества преломлялось во Фрэнке, как пучки света, фокусируясь, становятся одним лучом.

И почему он так явственно ощутил это одиночество? Его ледяное прикосновение пробрало Фрэнка до костей. Пространство как бы посерело и стало напоминать фон на старых фотографиях – размазанный, стёртый. Та часть снимка, на которую мало кто обращает внимания.

Ведь я и правда один, подумал Фрэнк. Мои друзья, знакомые… семья… все мертвы. А я почему-то выжил. Совершенно один.

Кто остался с ним?

Не важно. Это давно не имеет смысла.

Фрэнк осмотрелся.

Помещение было похоже на то, которым до недавнего времени пользовались шахтёры, только комната была меньше по площади и, разумеется, находилась в абсолютном запустении; по углам валялся всякий хлам, который не успели в своё время вынести. Сюда хоть и поступал свежий воздух, характерный запах пыли и затхлости ему перебить не удавалось. Над входом в шахту горела лампа. Свет её не казался таким мощным, поразительно, как Фрэнк сумел что-то разглядеть на дне при таком освещении.

Выход был заблокирован. Дверь заперли с обратной стороны. Фрэнк несколько раз наваливался на неё, но ничего не вышло. Дверь стойко переносила удары, пусть и выглядела хлипкой.

Оставалось окно. Дверцы были заперты намертво. На левой створке висела щеколда, проржавевшая, она никак не сдвигалась с места.

В грязном, тусклом стекле виднелось что-то чёрное. Конечно, ночь уже.

Среди мусора Фрэнк отыскал короткую доску и, подойдя к окну, замахнулся. В последний момент он спросил себя, правда ли он хочет выйти наружу? Вдруг там будет хуже, чем в шахтах? Фрэнк замер. Что может быть хуже вечной темноты и холода? Вспомнив, как сотрясались своды зала при бомбардировке, Фрэнк понял, что хуже быть может.

Надо узнать, что произошло.

Надо найти Марийку.

Выбив стёкла, Фрэнк принялся раскурочивать рамы, дабы освободить оконный проём. Наконец, одна из створок поддалась, и, используя доску как рычаг, Фрэнк вырвал створку вместе с петлями. Бросив доску, Фрэнк вылез через открывшийся проём наружу. Запах пыли сменил запах земли и влаги.

Высоко в небе ярко светила луна, а над вершинами холмов плавала странная, похожая на обрывки ветоши, бледная дымка.

Спустя нескольких часов, проведённых под толщами земли, будучи фактически погребённым заживо, Фрэнк переживал какое-то острое, вдохновенное состояние, наподобие эйфории. То, что теперь его больше не теснили каменные породы, а тьму разбавлял свет луны, дарило Фрэнку необыкновенное ощущение свободы – в самом что ни на есть простом, обыденном смысле. Обыкновенное, секундное счастье, которое не могли омрачить никакие предчувствия… Ветер, приведший Фрэнка от подземелий к поверхности, вился высоко над головой, завывая и покачивая ветви деревьев.

На мгновение показалось, что именно поэтому Фрэнк и хотел выбраться из шахт. В стремлении выжить нет иной цели, кроме этой: быть исполненным ощущениями, что выражают изобилие жизни, в каких бы мелочах она ни проявлялась: воздухе, времени суток, месте… Фрэнк чувствовал себя бедняком и богачом одновременно, поскольку он причастился к истинному течению жизненного потока.

Сомнения меркли по сравнению с тем, что открылось Фрэнку, когда он добрался до открытого пространства. Широкий небесный свод, ночная свежесть и холод являлись самодостаточными вещами, которых стоило достигнуть уже потому, что они представляли собой бесконечный энергетический запас, сенсорную сокровищницу. Жизнь распространялась по телу миллионами сигналов в нервной системе; не надо было искать ни смысла, ни цели – нет ничего выше этого чувства.

На несколько минут Фрэнк совершенно забыл о том, что пережил в шахтах и зачем оказался здесь. Ему хотелось надышаться, но желание это будто бы невозможно было утолить, поскольку воздух казался таким сочным, что Фрэнк вдыхал его ещё и ещё, не в силах насытить лёгкие. Он расстегнул ворот куртки, расправил плечи, и новый поток кислорода влился в горло, щекоча гортань. Фрэнк упивался свежестью и не знал, когда нужно остановиться.

Понемногу ясное сознание вернулось к нему. Эйфория прошла.

Обойдя здание, Фрэнк вышел к кладбищу.

Вдруг поднялся ветер, и тело сковал ледяной холод. Это ощущение в какой-то степени бодрило и поддерживало организм в дееспособном состоянии, поскольку Фрэнк практически не чувствовал рук, а ноги были как ватные. Земля словно бы норовила укатиться из-под подошвы, как платформа поезда.

Кладбище как кладбище, подумал Фрэнк. И вспомнил «Нова Проспект». Большая часть захоронений здесь произведена до войны, но были и свежие могилы, над которыми не стояло ни надгробий, ни каменных крестов – только кресты, сколоченные из попавшихся под руку материалов. В эпоху оккупации и повсеместного контроля Альянса обычное захоронение в земле уже считается роскошью. В ином случае мертвецов просто сжигают, испепеляют, аннигилируют или сваливают в общую выгребную яму. А те трупы в тюрьме… они и впрямь были совсем лёгкими, невесомыми. Материя – то, что не до конца подчинялось Альянсу. Он пытался расформировать любую вещь, превратить её в чистый свет. Тогда исчезнут издержки, связанные с материей. Не будет некроза, гниения; ткани и клетки, вечно живые, ибо не имеют более физического субстрата, станут безупречным сырьём для цивилизации, основной принцип которой заключён в переработке любого вида объектов. Материя – это низший уровень жизни. Самый же высокий уровень, который практически невозможно покорить – световая энергия. И Альянс лучится этим светом. И всё, построенное Альянсом, построено из металла, поскольку металл может отражать свет, а значит, распространять его ещё дальше… Свет иных миров. Не живой и не мёртвый. Выше любых противоречий, выше смерти и плоти.

Вот что Альянс хотел отобрать у людей.

Он хотел отобрать смерть.

И как ни странно, кладбище являлось не просто территорией, где, как кажется, властвует смерть, но символом навязчивого упрёка в сторону завоевателей (или «покровителей», как называет Альянс Администратор). Пока люди умирают, Альянс ничего не может с ними сделать, потому что это расстраивает их политику вечного преобразования.

Труп – как фигура борьбы.

Фрэнк засмеялся.

Смерть – наш щит, наш спаситель.

Издалека послышались крики. Оторопев, Фрэнк было посчитал, что какие-то из призраков не оставили его и также покинули шахты. Крики переходили в шум, который пронизывали истошные вопли. Искажённое воображение переписывало реальность под себя. Впрочем, уже очень долгое время кошмары для Фрэнка являлись воплощёнными фигурами, не отличимыми от наличной действительности. Здесь, на кладбище, где каждая пядь земли проникнута мистическим колебанием между миром живых и миром мёртвых, разум пребывал в более неустойчивом состоянии, и то, что издавна обитало во тьме, обретало новую силу, водворяясь в восприятии в обновлённом, правдоподобном виде. Фрэнк попытался сосредоточиться, однако обычными усилиями мысли отогнать или заглушить крики не получалось. Значит, безумие необратимо. И Фрэнк перестал отличать бред от настоящего мира.

Сумасшествие снизошло на землю и сделало обыденную реальностью своей вотчиной.

Фрэнк в последний раз попытался убедить себя, что он слышит крики на самом деле, что это не звуковая галлюцинация.

Шум исходил со стороны Рэйвенхолма, которого от кладбища отделяло ущелье. Убедиться, что крики не являются плодом пошатнувшейся психики, можно только выйдя в город.

Но если крики настоящие, то страшно представить, что произошло с Рэйвенхолмом.

После бомбардировки дома должны быть охвачены огнём и дымом. Но небо над городом было тихим и совершенно спокойным. Никаких всполохов пламени и алой зари. Только крики и вопли.

Минуя ряды надгробий и могил, Фрэнк шёл навстречу тому, от чего долго и упорно прятался: ужасы воспоминаний, последствия травм и смерти близких ему людей. Город внезапно превратился в персональный ад, и ущелье служило своего рода вратами преисподней, в которой Фрэнк должен встретиться лицом к лицу с тем, чего он предпочитал избегать в невольной надежде вернуться к нормальной жизни. Но этой жизни не суждено случиться.

Лунный свет придавал территории кладбища странный, почти сказочный мотив, и действительность начинала растекаться, расплываться, сгущаться туманной поволокой; неожиданно мир стал живым, одушевлённым, тогда как личность самого Фрэнка уменьшалась под натиском новой реальности, которая, впрочем, по внешнему виду ничем не отличалась от старой, за исключением того, что отныне в любом из объектов этой реальности концентрировалась злая, агрессивная энергия. Жизнь и смерть вдруг поменялись местами. Фрэнк поздно спохватился: он понял, что находится как бы в зазеркалье, где привычные пары противоположностей развернулись и каждая сторона стала означать то, что раньше означала сторона напротив.

Теперь Рэйвенхолм стал действительно родным Фрэнку городом, потому что возродил его вечные страхи и сросся с ними. Плоть от плоти тех кошмаров, что мучили его.

Из ущелья Фрэнк вышел на широкий двор, который принадлежал церкви. Склоны равнин окружали участок наподобие крепостной стены, скрывая также свет луны. Это не помешало Фрэнку, поскольку освещение в городе работало: слева, за сетчатым забором, располагалось высокое здание мануфактуры, примыкающее к территории церкви; площадь у здания Фрэнк увидеть не мог, поскольку находился далеко от забора, а сам двор немного возвышался над улицей. Впрочем, Фрэнку не обязательно было видеть. Он слышал, как из-за забора долетают до двора крики и стоны, просьбы о помощи, мольбы, проклятия… Рой человеческих и нечеловеческих голосов превратился в непрекращающийся поток звуков, что поднимался над черепичными крышами зданий и наполнял яркую лунную ночь.

Подойдя к забору, Фрэнк увидел, как по улице в панике бегут жители. До смерти напуганные, точно загнанные животные, люди метались из стороны в сторону, спасаясь от неизвестной напасти.

Кто-то кричал, что нужно бежать в церковь.

Этот возглас Фрэнку разобрал очень хорошо.

Все остальные слова снова слились в невнятную разноголосицу, от которой, тем не менее, стыла кровь.

За суматохой Фрэнку удалось увидеть причину всеобщего ужаса: хэдкрабы. Они были везде. Мелкие белые тушки проворно передвигались по мощёным тротуарам, напрыгивая на людей, если те оказывались на нужном расстоянии. К горлу подкатил ком. Фрэнк не хотел верить тому, что видели его глаза.

Вся улица, вся площадь были усеяны хэдкрабами. Этих тварей было намного больше, чем людей.

И так во всём городе…

Не столько вопрос, сколько утверждение, с реальностью которого до последнего не хотелось мириться. Фрэнк знал, что так во всём городе.

В последний раз он сталкивался с этими паразитами на побережье. И тогда Фрэнк надеялся, что больше жизнь не сведёт его с подобными отродьями. Пронеслись картины воспоминаний, быстро, как на перемотке: они с Освальдом, обессилевшие, сходящие с ума с голода, обороняются против повстречавшихся в одном из автомобильных тоннелей зомби; как тянулись из тьмы скрюченные когти, а до ушей долетало искажённое рычание и вой, будто жалобная просьба: убей…

Во времена активного и хаотичного схождения измерения Зена с земным измерением люди довольно быстро подобрали понятие для обозначения того, что происходит с человеком, который становится жертвой инопланетного паразита. Кукла, безвольный механизм под руководством хэдкраба – зомби. Богатая культура, взрастившая в себе традицию «живых мертвецов» или заколдованных, проклятых, одержимых силами древнего зла упырей, с невероятной точностью адаптировала человеческое сознание к новым реалиям. На экране или на страницах книг эти люди, вернее, уже не-люди, воспринимались как аллегория, метафора, символ современной эпохи, погрязшей в парадигме употребления, жажды наживы, прибыли, богатства… Люди неизменно готовы слушаться того, кто держит в своих руках власть. Гас Зинке отчëтливо понимал: дабы укрепить свои позиции, необходимо сделать людей зомби – послушными до полного самоотречения индивидами. Помимо своего символического смысла, нежить в комиксах и в фильмах просто-напросто пугала, являясь продуктом вымысла, из которого опять-таки качали деньги. Теперь же фантазии развеялись, будто поп-культура активно подготавливала человечество к коллапсу. Не возникло необходимости придумывать новые термины и обозначения. Всë просто – зомби. И они тоже охотятся за плотью. Тоже руководствуются лишь одним инстинктом. Форма жизни, сведëнная к примитивным принципам.

Ужасы общества потребления вдруг воплотились – не в кинокартине или на страницах постмодернистского романа. Без иронии и «двойного дна». Люди старались избежать участи стать в буквальном смысле сожранными. Обвал биологической биржи. Бывший хозяин природы стал пресмыкающимся.

Сейчас весь Рэйвенхолм кишел хэдкрабами.

С виду сложно было сказать, что город пережил серьёзную атаку: здания по большей части остались целыми; над крышами парили обрывки матовой дымки, серебрящейся в лунном свете, но стоило лишь опустить взгляд на улицы, углубиться в пейзаж, как безмятежная красота фасада сменялась лихорадочным волнением и отчаянием того, что за фасадом скрывалось.

– В церковь! – кричали люди. – В церковь!

Фрэнк невольно внял кличу. Двинувшись вдоль забора, он продолжал наблюдать за творящимся внизу безумием, одновременно испытывая страх и спокойствие. Декорации прекрасного города разрушились, хотя в каком-то смысле Рэйвенхолм с виду всё также напоминал край всех призренных: целые дома, свет в окнах, отремонтированные фабрики – образ точно с памятной открытки. Однако суть декораций в том и заключается, что они только восполняют отсутствующую реальность, а не заменяют её. Чтобы развеять иллюзию, не обязательно эти декорации крушить – достаточно узреть, что рай на самом деле вырезан из картона. И в данную секунду Рэйвенхолм выглядел как картонный, аляповатый городок, поплатившийся наконец за самообман.

Снаружи свет у церкви не горел.

Светились витражи. Значит, внутри есть люди.

Фрэнк подошёл к зданию с заднего фасада; в парадный вход, судя по громким стукам и крикам, ломились люди. Переждав, когда выживших впустят внутрь, Фрэнк постучал в заднюю дверь.

Внутри воцарилось молчание.

– Откройте дверь, – послышался голос Григория.

– Вы сумасшедший!

– Зомби не умеют стучаться!

– Ещё как они по дверям барабанят, я сам слышал!

Фрэнк прижался к двери, ожидая разрешения спора.

Здание церкви, точно скала, стерегло его покой перед лицом погружённого в хаос города. Фрэнк ещё раз задумался о том, почему нет пожаров и разрушений… ведь была бомбардировка… Память прокрутилась, как магнитофонная плёнка: после ударов, что сотрясали подземные своды, не было взрывов. Взрыв ни с чем не спутаешь. Если бы ещё и взрывы произошли, то шахты бы точно завалило так, что все до единого работяги остались бы там навеки.

Почему тогда не было взрывов?

За дверью послышался суетливый гомон. Начали что-то двигать. Через минуту дверь слегка приоткрылась. В проём выскользнул луч света. Яркий, насыщенный. Луч перекрыло лицо.

– Фрэнк?

Привыкнув к свету, Фрэнк узнал Ульриха.

– Давай сюда! – Ульрих открыл тяжёлую дверь, и Фрэнк проскочил внутрь.

– Заприте! Заприте эту долбанную дверь! – раздался крик.

Ульрих запер и вновь забаррикадировал выход.

На какое-то время Фрэнк лишился речи: яркое освещение, такое, которое он не видел будто бы очень давно, вкупе с запахом ладана, ликами святых и орнаментом, пусть поблекшим и обветшалым, подействовали на него столь сильно, что погрузили в отрешённое состояние блаженства. Он словно бы умер и возродился. Не обращая внимания на находящихся рядом людей, Фрэнк, слабо осознавая свои действия, осматривал интерьер церкви заворожённым взглядом, глупо улыбался и не верил своему счастью. И почему раньше он не посещал церковь в Рэйвенхолме? Само убранство, планировка, структура помещения, да и вообще помещение как таковое выглядели своего рода вырезанным из потустороннего мира куском бытия, в котором ещё остались крохи божественного дыхания. Во всяком случае, так определил для себя Фрэнк возникшие ощущения. Любые приметы реальности куда-то исчезли: крики снаружи и стоны и рыдания внутри, – ничто не могло отвлечь Фрэнка от созерцания этой неестественной, космической красоты.

– Фрэнк, как ты здесь оказался? Фрэнк!

Голос звучал откуда-то издалека. Но секунду спустя чувство реальности вернулось к Фрэнку.

– Как ты тут очутился? – повторил вопрос Григорий.

Взгляд у него был удивлённый и напуганный.

– Я вылез со стороны кладбища, – ответил Фрэнк.

– Что? – вмешался в разговор Ульрих. – Тот же выход завален.

Фрэнк пожал плечами.

– Вот видишь, не зря же ты свет врубил! – сказал Ульрих Григорию.

– О чём ты? – спросил Фрэнк.

– Рональд приказал подать питание на дополнительные выходы из шахт… Ну, знаешь, вдруг бы вам удалось выбраться. А где остальные?

Фрэнк промолчал.

– Где Бен? – спросил Ульрих.

Фрэнк опустил голову, не в силах вымолвить ни слова.

Ульрих, пряча слёзы, застонал и отошёл в сторону.

Своды церкви словно бы заныли.

– Что произошло? – спросил Фрэнк у Григория.

– Я не знаю. Вечером начался артобстрел. Все думали, это разрывные снаряды… Я раньше такого не видел. Эти снаряды не взрывались. Да и не снаряды это, а капсулы.

После этих слов дальнейших объяснений не требовалось. Логическая цепочка, отыскав последний сегмент, выстроилась в завершённый ряд: Альянс забросал Рэйвенхолм биологическим оружием. В капсулах – хэдкрабы. Без шума, без разрушений – город медленно умирал в муках.

Фрэнк оглянулся.

Выжившие ютились вдоль стен, в тени, словно врастая в интерьер. Фрэнк мало кого знал из присутствующих. Фигуры людей сливались в единый узор, напоминая узников «Нова Проспект» – масса сгорбленных, неотличимых друг от друга заключённых, с потускневшими глазами и исхудавшими лицами; человек как бы становится тоньше, стирается из физического мира, достигая крайнего состояния, отделяющего полное небытие от какого-никакого проблеска существования.

Григорий что-то произнёс на своём языке.

– Пути Господни неисповедимы, – сказал Фрэнк. – Ведь так?

Григорий кивнул и посмотрел на лики святых.

Потемневшие от времени образы пронизывали окружающий мир тихим, вкрадчивым взглядом.

С улицы донёсся протяжный, нечеловеческий вопль.

– Зомби вроде так не орут? – сказал Ульрих.

Спасённые начали обсуждать план действий, который свёлся к тому, чтобы отправиться к «Восточной Чёрной Мезе». Но покидать церковь сейчас опасно. Необходимо подождать, когда всё затихнет.

– Боюсь, мы погибнем прежде, чем достигнем базы, – сказал Григорий.

– Но пытаться стоит, – запротестовал один из жителей. – Я слышал, что кому-то, кто был поблизости от «Чёрной Мезы», удалось попасть внутрь.

– А я слышала, что жителей, живущих у администрации, почти сразу эвакуировали в «Чёрную Мезу», – добавила женщина.

Фрэнк не вслушивался в спор.

Ещё вчера эти люди веселились, махали ему, делясь своей радостью, на которую Фрэнк отвечал сдержанной улыбкой. Они искренне верили в собственное счастье. А теперь – их мирок разрушен, более того – они переживали его разрушение. Альянс поступил весьма изощрённо, словно заигрывая, потешаясь над жителями города: ему не так важно было уничтожить поселение, как позволить ему ощутить всю гамму эмоций, что сопровождает умирающего на пути к последнему вздоху. Люди видели, как погибает их счастье, как мечта о нормальной жизни катится в пропасть, и это движение никак не остановить.

– И разве Бог этого хотел? – спросил кто-то у Григория. – Он хотел, чтобы всё так произошло?

– Вера закаляется в бедах, – ответил Григорий. – Не мне говорить, чего хочет Бог. Единственное, что он желает, – чтобы человек сохранял веру.

– Вера не поможет выжить.

Григорий промолчал в ответ.

– Эй, куда ты? – спросил Ульрих, увидев, как Фрэнк разбирает баррикаду у парадного входа.

– Я должен идти, – сказал Фрэнк.

– Что? Нет! Стой! Куда идти? Разве не слышишь? Да там везде эти твари, ты не выживешь!

Перепуганные жители начали умолять Фрэнка не открывать двери.

– Я выйду, и ты тут же запри двери, – сказал Фрэнк Ульриху.

– Ты идиот, Фрэнк! Надо дождаться, пока всё уляжется.

Фрэнк не очень понимал, что имелось в виду под словом «уляжется». Город и так заполонили зомби. К тому же, Фрэнк не решался сказать, что истинная цель его пути – Марийка.

Григорий не стал препятствовать Фрэнку.

– Чёрт! – Ульрих взмахнул руками. – Ладно, катись!

– Закройте двери! – просили спасённые. – Закройте!

Приоткрыв створку, Фрэнк пролез в образовавшийся проём. Как только он оказался снаружи, дверь захлопнулась.

========== 10. Беглецы ==========

Два года назад, «Нова Проспект»

Дни сменяли друг друга; тюрьма превратилась в рутину. Фрэнк больше не ждал, когда его заберут в новую секцию. Он смирился с неопределённостью, хотя, что можно было назвать более определённым, как не жизнь в «Нова Проспект».

Камера. Работа. Камера. Работа.

Практически всегда Фрэнка отправляли на перерабатыватель, и почти всегда ему доставалось место у какого-нибудь станка, число манипуляций с которым сводилось к одной-единственной операции. Нажал кнопку – механизм запустился. Нажал – и снова.

Время рассыпалось, точно ветхая ткань, и Фрэнк давно потерял счёт дням. Чего не скажешь об Освальде. Он продолжал считать; так Фрэнк узнал, что уже наступила зима, чего, впрочем, по погоде никак нельзя было утверждать – из-за деятельности Альянса климат на планете значительно изменился, став однообразным. Одна и та же погода, одни и те же стены и порядок дня, сутки не столько сменяли друг друга, сколько перетекали одно в другое, напоминая бесконечную ленту, и приходилось пользоваться банальной по своему принципу операцией счёта, чтобы не сойти с ума окончательно в таких условиях. «Нова Проспект» в утрированной, сгущённой форме демонстрировала прообраз мира, к которому стремился Альянс: завоёванное время, побеждённая смерть, непрестанная переработка материала, пока не останется ничего, кроме чистого эффекта производства. Кроме света. Любое сырьё, любая материя, любой объект физического мира должен беспрепятственно раствориться в безмерном потоке великого света. Во вселенной нет побочных материалов, энергия не тратится, а свободно течёт, не рассеиваясь впустую.

Никаких изменений, никаких перемен – и никаких жертв, связанных с этими переменами.

– О чём думаешь? – спросил как-то Фрэнк.

– Я не думаю. Я жду, – ответил Освальд.

– Чего ждёшь?

– Подходящего момента.

После этого оба уснули.

У Фрэнка был свой метод сопротивления одурманивающему ритму. Он постоянно размышлял о побеге. Эта идея, как споры, занесённые мозг, постепенно разрослась, заняв всё свободное пространство. Впрочем, дальше гипотетических прикидок, как можно сбежать, Фрэнк не заходил. Он никак не мог понять, как же связываются у Освальда внутренняя и внешняя свобода. Даже если ты не видишь поводка, это не значит, что его нет. Освальд, видимо, был слишком умён – в том числе для самого себя. Удивительно, как легко спала почти мистическая аура с этого человека. Для этого достаточно было «умереть».

Фрэнк больше не вспоминал о карцере. Иногда он видел сны о нём, снова чувствуя себя связанным, обездвиженным, задавленным, и тогда Фрэнк просыпался в холодном поту, радуясь, что камера хотя бы попросторней той конуры.