Текст книги "Ловец (СИ)"

Автор книги: maryana_yadova

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Он ни разу не подумал, что оставляет здесь Софью, но он думал о родителях. Может ли он их оставить? Однако, поразмыслив, он заключил, что у родителей есть главное – они вместе и очень привязаны друг к другу. Да и кто знает, может быть, это будет временное перемещение? Может быть, время здесь почти совсем не двигается, когда там проходит лет пятьдесят или сто? Он же ничего не спросил, идиот. Может быть, его пропажи даже не заметят? Может быть, он сможет вернуться – если, например, поймет, что ему не подходит тот мир – или же его способности сильно преувеличены и не пригодятся там никому?

Тем не менее, он позвонил родителям и долго говорил с мамой и отцом – те возились в саду, сооружали альпийскую горку с «очень редкими растениями, мне прислали их почтой из Испании, дорогой», а потом позвонил бабушке – она слушала «Болеро» Рахманинова и собиралась на очередной спектакль, «ты не представляешь, это невероятно тонко для нынешнего уровня драмы».

Антон сказал, что наконец-то едет в командировку в Лондон для обмена опытом с тамошними журналами и, в общем, даже не соврал – он подозревал, что действительно окажется в Лондоне, только лет на семьдесят старшем, чем сейчас.

– Я куплю тебе красные туфли, – сказал он маме.

– Я куплю тебе красную сумочку, – сказал он бабушке.

Они были модными, его женщины. А Софье он звонить не стал – им вечером предстоял ужин в ресторане по поводу подтверждения ее поездки в Париж. Это даже хорошо, думал Антон, что все так совпало, так гладко. Не будет лишних вопросов, тем более что Соня сейчас только и может думать, что о столице Франции.

Отмечали ее парижский тур в рыбном ресторане под названием «Порт-Стэнли». Веранда, разумеется, выходила на воду, но и внутри было довольно мило: все эти стеклянные полы, под которыми расстилался имитированный морской мир – морские звезды, разноцветные водоросли, раковины всевозможных сортов, белый колючий песок, поблескивающий, словно соль. На логотипе ресторана красовался какой-то гибрид ската и акулы, а заказывать обед следовало так: выбрать охлажденную рыбу на витрине со льдом или живую – в аквариуме, и повара-сербы ловко хватали ее для вас и готовили.

На деле все оказалось не так блистательно, как в рекламных проспектах: в ледяной витрине оказалось не очень рыбно – гигантский солнечник, ничем не примечательный морской волк, дорада и барабулька, а в аквариуме лениво колыхались два синеватых ската и шевелили усами несколько бодрых лобстеров. Соня выбирала долго – наконец указала пальчиком со свежим маникюром на дораду, попросила запечь ее в соли, затем заказала вина, и вот они уже сидели за столом – скатерть белая, как снег, масло и горячие булочки, а Соня напротив – завитая и свежая, в белом шифоне, как будто ее саму держали в витрине со льдом, как будто бы было еще только десять утра, да нет – как будто бы было еще только шестнадцать лет. Антон даже испытал секундный укол сожаления: он же все делал для того, чтобы потерять эту красоту – безрассудно, бессмысленно, ужасно.

Спасский допускал мысль, что его могут найти в Ротонде разделанным на несколько кусков, похожим на только что виденное им филе морского черта, которое, в свою очередь, походило на кусок удава без головы. Но что-то несло его, тянуло – как говорится, в жизни подвигу мало места, но много мест для дурных идей. И одна такая идея уже заразила каждую клеточку его мозга, всего его существа, и избавиться от нее оказалось невозможно.

Они смотрели на реку, ели рыбу, пили вино – каждый со своим особенным наслаждением, а солнце садилось все ниже, и длиннее становились тени, и эти тени медленно двигались прямо к ним. Спасскому вдруг пришла в голову мысль, что, может быть, у Сони тоже есть некий таинственный план – и она не уезжает в Париж на две недели, а сбегает туда насовсем, навсегда, и у нее давно там налажены связи, оформлен каким-то образом вид на жительство, нашлась работа и уж точно есть мужчина – и вовсе не Эмиль, а какой-то другой, которого он давно просмотрел, очень давно. Может быть, для нее этот ужин – тоже прощальный и она ждала этого много лет. А муж – муж для нее был неким запасным планом, даже не планом B, а планом С, ведь стремления ее простирались намного дальше дома на Малой Конюшенной и работы туристическим гидом в Петербурге.

И на минуту эта картина так ясно представилась Антону, что он уверился – так оно и есть, и это не он причиняет боль, нет, напротив, удачно сложилось, что это ему теперь не могли причинить боли. Все это уже не имело значения. Никакого. Соня могла исчезать куда угодно и с кем угодно – она не могла исчезнуть дальше, чем готовился сбежать сам Спасский.

Они ужинали, как преступники, каждый из которых втайне обдумывает свое собственное преступление, и их больше ничего не связывало. Они обменивались дежурными фразами, были взаимно любезны, даже нежны, и каждый улыбался своему внутреннему, захватившему до самого сердца. Как хорошо, что у них нет детей, проскочила у Антона мысль. Это бы все неимоверно осложнило сейчас.

Он выпил больше, чем следовало, значительно больше, и все вокруг стало таким воздушным, таким приятно зыбким, как будто бы вечерний воздух колыхался и покачивал его, как вода. Чувство равновесия подводило, и ему казалось, что вся вселенная хитро подмигивает ему, все эти каналы, и грифоны, и мостики, и красные огни такси, и увядшие от жары бегонии на газонах, и зажигавшиеся желтым и розовым фонари… Провожая Соню на такси, он лыбился, как кретин, и пьяно покачивался, но она даже не рассердилась – наоборот, как-то снисходительно, как малыша, погладила его по щеке, прежде чем сесть в автомобиль. Огни такси уплыли за угол, а Спасский долго поднимался в свою квартиру по старой лестнице, зачем-то оглядывая все двери, останавливаясь на всех этажах, и собственная квартира показалась ему незнакомой. Что он здесь делал? С кем жил? Что любил?

Он еще пошатался по кухне, бессмысленно перебирая посуду и всякие милые безделушки, а потом дошел до спальни, рухнул на постель и уснул без снов, раскидав руки и ноги, как морская звезда в витрине со льдом рыбного ресторана.

***

Проснулся Антон моментально, точно от толчка, как иногда бывает – сразу с ясным, включенным разумом. Похмелья не было, и чувствовал он себя прекрасно, хотя в животе что-то дрожало, но он не мог понять, страх это или нетерпение.

Он сварил кофе, сжевал тосты с маслом и начал собираться – даже не зная, что брать с собой. Наверное, ничего. Он оделся в джинсы, футболку и легкую куртку, достал из гардероба небольшую кожаную сумку, куда уложил привычный командировочный несессер, пару белья и свежую рубашку. Смешно, подумал он, если Эмиль его убьет, все это пустит полицию по ложному следу – словно бы он спешил на поезд или в аэропорт… Только вот билетов никаких при нем не найдут.

К Ротонде он подошел без двадцати десять – и тут впервые испытал некое тяжелое чувство, не тоску, но что-то на нее очень похожее. Он не любил такие места – обросшие легендами, но на самом деле ставшие пристанищами наркоманов и самоубийц.

Ротонду на Гороховой довольно давно называли волшебным порталом, окном в иное измерение: она находилась в обычном, с виду особо ничем не примечательном старинном доме (причем ни со двора, ни с улицы никаких признаков оригинального сооружения не было и в помине) и представляла собой круглую парадную в окружении шести колонн, не прислоненных к стенам, вокруг которых спиралью поднималась кованая лестница. Легенда гласила, что дом был построен по заказу одного купца для собрания масонских лож, а некоторые мифы говорили, что для сатанинского храма. Масла в огонь домыслов подливал тот факт, что в необычном узоре решеток можно было без труда узнать стилизованные пентаграммы. Кроме того, Ротонда славилась двумя противоречившими друг другу надписями: сначала бросалась в глаза красная: «Добро пожаловать в Ротонду!», но на потолке вилась другая, кривая: «Забудь надежды, всяк сюда входящий…» И слухи о магических свойствах Ротонды ходили противоречивые: одни шли сюда за исполнением желаний и писали их на здешних стенах, другие боялись дьявола и предостерегали, что если попытаться подняться по лестнице Ротонды с закрытыми глазами, то никогда и никуда не попадешь, а будешь кружить по ступеням часами, а то и вечно.

Под лестницей имелась загадочная маленькая дверка – именно ей приписывались свойства врат в другие миры. Если же правильно сесть в ротондовом тупичке, можно было увидеть тень от седьмой, несуществующей, колонны. Имелся и подземный ход, который якобы вел из Ротонды прямо в квартиру Распутина, а на самом деле, как где-то вычитал Спасский, – к Витебскому вокзалу. Интересны были и акустические эффекты места: если двое вставали у противоположных стен и один что-то шептал, то второй слышал этот шепот прямо в ухо.

До революции здесь плясал и исходил на грех, безумие и дурманившие наслаждения дурной кафе-шантан и танцкласс Марцинкевича, который посещали известные воры и убийцы, в советское время – собирались хиппи и рокеры, позже нашли приют наркоманы – по тайничкам были рассованы шприцы и сигареты, а из окна на последнем этаже часто прыгали разочаровавшиеся в жизни подростки, так что его так и прозвали: «Окно самоубийц».

Антон, разумеется, знал о легендах родного города – он вообще интересовался историей. Помимо легенд об этой Ротонде, он слышал о том, что в Петербурге имеется всего шесть ротонд, пять из которых образуют пентаграмму. Причем они также не угадывались по внешнему облику зданий, где располагались. Но считалось, что именно Ротонда на Гороховой – ключевая и что через нее можно выйти в другое измерение. Поэтому ее еще называли Центром мироздания.

Спасский попал в Ротонду без приключений – в доме что-то активно красили, и все двери оказались полуоткрыты. В Ротонде Антон насчитал всего четыре квартиры, три из них, по его прикидкам, были коммунальными. Он никогда не бывал здесь раньше и оглядывался с интересом: стены выкрашены в белый цвет, сами колонны – в синий, ярким пятном выделялся небольшой кусок стены, который забыли закрасить – раньше на этом месте стоял холодильник, а потом его убрали, стена осталась некрашеной и теперь пестрела, зияла, вопила зловещими рисунками и письменами о загаданных желаниях сотен разных людей, приходивших сюда за надеждой.

Что бы он сам написал на этой стене? Как вообще было выразить то, на что он надеялся, чего страшился и к чему рвался сломя голову? Пока все это выражалось для него именем проводника – больше он ничего не знал о том, что же случилось с его судьбой в одночасье. Наверное, он написал бы это имя. Да, пожалуй, только имя.

– Тони, дорогой мой, не надо ничего писать и уподобляться глупым детям, которые ставят секс и аспирин в один желанный ряд, – услышал он за спиной. – Да и легенды все преувеличивают, неужели ты веришь во всю эту чушь? Что дьявол приходит сюда в полночь и спускается по этим лестницам?

Антон поднял голову и посмотрел на повторявшие изгиб стен чугунные лестницы, которые уходили бесконечно вверх.

– Но раз мы здесь, значит, что-то из этих слухов – правда? Если меня, конечно, не найдут в нескольких пластиковых пакетах в мусорном контейнере поблизости.

Эмиль, не скрываясь, заржал, и эхо его смеха словно бы окутало Спасского – смех был веселый, живой, пугал всякую мутную нечисть.

– Тони, ты думаешь, я какой-нибудь сложно мыслящий ритуальный убийца? Второй Зодиак – или как его там звали? Если бы я хотел тебя убить, то сделал бы это быстро, чисто и просто. Зачем огород городить? Время дорого, особенно при моем образе жизни. Пойдем наверх, Тони, если ты решился.

Тут только Спасский заметил, что выглядит Эмиль по-другому: не сама внешность, а одежда – никаких желтых рубашек и оранжевых туфель, а нечто темное, цвета сине-черных сумерек, похожее на френч или мундир, с блестящей косой застежкой у горла и нашивками в виде неких красноватых символов, темные прямые брюки и зеркальные черные ботинки. Даже волосы лежали по-другому – гладко, на косой пробор, блестели в проникавшем с верхней площадки солнечном свете.

Спасский вдруг осознал – как все это нелепо выглядит: он с командировочной сумкой в руках, непостижимый Эмиль, одетый, как персонажи антиутопий или самураи будущего, старинная ротонда с запахами затхлости и уныния, бесконечные круги винтовой лестницы, его надежды на невозможное… а где-то там, за этими мрачными стенами, – привычная, нормальная, здоровая жизнь…

Но он ни разу не задержался, ни на одной ступеньке, поднимаясь за Эмилем наверх и глядя в его прямую спину.

– О Ротонде ходит много легенд, потому что многое здесь кажется непонятным, – подал голос Эмиль, оборачиваясь. – Однако особенно непонятным, без всяких там россказней, кажется предназначение небольшой лестницы – вон, видишь, она отходит от основной налево? Нам как раз туда, Тони. Дело в том, что она не приводит ни к какой двери, ни к чему-нибудь еще, и заканчивается маленькой площадкой. Может быть, она создавалась для красоты. А может быть, ты сейчас узнаешь, для чего.

– Похоже, ты еще более плохой парень, чем я себе представлял, – пробормотал Антон. – Смертельно опасный, да?

– Да, – просто согласился Эмиль и взял его за руку, когда они достигли той самой небольшой площадки. – Ну что, готов?

Спасский посмотрел на него, сглотнул и крепко сжал его пальцы.

– Да, – сказал он.

Эмиль кивнул, приподнял манжету на рукаве, открыв на запястье широкий браслет – наполовину кожаный, наполовину металлический – и что-то на этом браслете неуловимым движением повернул, не выпуская из другой руки ладони Антона.

И в тот же момент свет в глазах у Спасского померк – скорее всего, мельком подумал он, навсегда. Но неизвестно почему он все равно был абсолютно, бескрайне счастлив.

Глава 6

Говорили, что он – дотянувшийся до мечты,

пример свершившейся сказки, пример перед всеми.

Только я его видел недавно. Глаза его золоты.

Безнадежно в них плещется

Мертвое стылое время.

(с, Лемерт)

В то долгое-долгое мгновение, когда глаза его затопил то ли белый свет, то ли черная тьма, Антон успел подумать о том, что все до единого самоубийцы в мире вовсе не желали умирать: они всего-то желали заснуть и проснуться в другом мире, с которым находились бы в большем согласии, чем с тем, который покинули. Антон не знал, удалось ли кому-нибудь из них осуществить свое желание, но вот ему, похоже, как раз удавалось сейчас.

И еще он, конечно, думал об Эмиле, который скользил по волнам снов и по волнам времени, как какой-нибудь волшебный серфер, замирая между будущих секунд и ныряя дальше, в конце концов вылетая на солнце вопреки всему – к жизни, к жизни, к жизни, сквозь разошедшиеся швы времени.

Был ли Эмиль вообще человеком или же этаким проводником на другой берег, Хароном из сновидений с золотыми глазами? Он напоминал Антону самурая – бесконечно преданного идее, тренированного и смертельно опасного. Да и в целом Антон подозревал, что его ждет совсем не светлое будущее, хотя в нем еще дотлевали надежды на то, что он попал в добрую сказку.

– Эй, – услышал он веселый голос Эмиля. – Давай открывай глаза, принцесса! Мы прибыли.

Говорил Эмиль по-английски, еще более хрипло и сипло, чем раньше, и Спасский обнаружил у него типичный британский акцент, с придыханиями и небрежным проглатыванием отдельных звуков. Видимо, теперь это был язык новой жизни Антона. Ну что ж, с этим еще можно было смириться – хотя бы не марсианский.

Антон скривился на «принцессу», но глаза открыл.

Оказались они вовсе не в изумрудном парке, сиявшем оттенками летней мяты и манившем пряничным призраком старинного замка вдалеке, как бывало в сновидениях, а в каком-то узком, синем от вечерних сумерек пространстве между уходившими ввысь стрелами небоскребами цвета угля, гладкими и сверкавшими, как зеркало. В этих черных полированных зеркалах отражались бесчисленные огни самых разных цветов и форм – от золотых до фиолетовых, от земляничных до белых, и самое странное, что снизу их тоже отражало какое-то громадное зеркало. Что еще поразило Антона, так это вмиг окутавшее его влажным одеялом тепло – насколько он помнил современный ему Лондон, там стояли вовсе не средиземноморские температуры, а тут можно было подумать, что они находятся где-то в Неаполе. И вдруг он разом вспомнил все предсказания футурологов в 2012 году, и понял, что же это за странное живое зеркало раскинулось внизу повсюду.

– Вода? – слегка подавленно спросил Антон. – В Лондоне – везде сейчас вода?

– Ну не везде, – живо откликнулся Эмиль, который искал кого-то глазами в сумраке, словно зрение у него было кошачьим. – Помнится, в вашем времени нам обещали, что Лондон вообще уйдет под воду и мы будем резвиться в волнах, точно славные гладкие рыбки… Не совсем такая картина, как видишь. Но воды много, все-таки чертово глобальное потепление не отменишь, хотя и не совсем согласно страшилкам ученых все пошло. В северо-восточных городах действительно везде вода, там и шторма, и наводнения, и постоянная борьба за выживание, и жители там дьявольские упертые, уж я-то знаю, о чем говорю! А в Лондоне вода только местами, ну – кое-какие части снесло и затопило, конечно, пока защиту не поставили. Но есть и плюсы, дорогуша. В моих землях, например, теперь круглый год курорт. А на юге изюм выращивают и кишмиш. Эх, знал бы мой дед, что в долине Темзы будет изюм расти… А в Йоркшире и Ланкашире спокойно вызревают мерло и каберне совиньон!

– Спасибо за лекцию о винах, но как же, – растерянно спросил Антон, разглядев сейчас и маленькие лодки, и шустрые алые катера, и какие-то круглые наводные шаттлы, покрывавшие воду пестрым ковром, – как же старинный Лондон? Он сгнил, рассыпался? Его смыло?

Эмиль рассмеялся.

– Узнаю интеллигенцию, – покачал он головой. – Спешу тебя обрадовать, жив старинный Лондон. Мы сейчас в новых кварталах, которые уже возводились на воде – видишь вон те прозрачные упругие опоры у домов? Старый Лондон защищен системой дамб и мостов с мощной зоной пограничного контроля. И, что, наверное, тебя обрадует, вид Старого города окончательно законсервирован, часть превращена в музей, а в другой части живут богатые ретрограды, аристократы по крови и по духу, так сказать. Центр разделен сейчас на зоны разных эпох с уровнем технологий, соответствующим периоду. Хочешь – живи в средневековье, хочешь – в девятнадцатом веке, хочешь – в двадцатом…

– Мне казалось, через семьдесят лет в Лондоне будут только трущобы и мечети…

Эмиль чуть помрачнел и постукал носком сверкающего ботинка по платформе из блестящего камня цвета антрацита, на которой они стояли – Антон только сейчас ее заметил.

– Этого добра навалом. И трущобы, и резервации для рабочих из стран Третьего мира. Ну и огромная арабская часть, она тоже отделена мостами. Там Лондон ничем от Марокко не отличается. А новые районы, как видишь, многоуровневые, часть жизни переместилась на сотые этажи, часть – под землю…

– Земля дорогая?

– Пространство дорогое, – усмехнулся Эмиль. – Ты учти, что нас все же частично затопило. Зато какая в тех полудиких местах сейчас пастораль, ты бы видел… Леса разрослись, мелкие острова зеленеют… Кое-где есть полуразрушенные дома, при желании там можно отдыхать, если не бояться хищников. Птицы чирикают, рыбы выпрыгивают из воды косяками, чешуей блещут, красота!

– Да ты тоже ретроград, как я посмотрю, – хмыкнул Антон. – Небось еще с удочкой сидишь по утрам. И, дай угадаю, живешь вовсе не в новых кварталах? Не на двухсотом этаже, Эмиль, нет ведь?

– Нет, – показал зубы в ухмылке Имс. – Я живу и работаю в Центре. У меня, знаешь ли, статус. Ага, вот, наконец, нас встречают. Улыбаемся и машем! Это мой напарник. Ну, хорош же сукин сын, ты посмотри на него!

Антон перевел взгляд на человека, в которого Имс так и впился глазами.

Высокий и тонкий коротко остриженный золотистый блондин лет тридцати ловко выскользнул из только что приземлившегося на противоположный край платформы круглого, тоже черного и блестящего шаттла. Этот шаттл отличался от наводных, передвигался по воздуху и, очевидно, представлял собой современную альтернативу автомобилям (смешно, но очертаниями напоминал пучеглазые фольсквагеновские «жуки»). Черный плавных линий корпус мигал не одним десятком огней, впрочем, половина из них погасла, как только «жук» коснулся платформы.

Что касается блондина, на которого так пристально смотрел Эмиль, то он был затянут в черную кожу с ног до головы (что-то наподобие военной формы, подумал Антон) и улыбался во всю ширь, показывая острые белые зубы, зазывно и чуть застенчиво одновременно. Глаза у него, как разглядел Антон, когда блондин приблизился, были пронзительно голубыми и в то же время прозрачными, как родник, тонкие мелкие черты выдавали потомственного аристократа и так же парадоксально, как все в этом человеке, сочетали мужественность и женственность, мягкость и остроту. Своими скользящими, быстрыми, плавными и хищными движениями и постоянными усмешками он напоминал ласку, а иногда и змею.

– Имс! – воскликнул он, и голос у него был четкий, ровный и глубокий, довольно низкий для такого фарфорового хитрого лица.

Они с Эмилем обнялись, похлопали друг друга по плечам и нескоро разъединили объятья.

– Вернулся, – констатировал блондин. – И не один.

– Это Том, – сказал Эмиль, поворачиваясь к Антону. – Мой напарник, если можно так выразиться. У нас на службе такого понятия нет, но по-вашему это именно так можно назвать.

Через три минуты они уже втроем разместились в шаттле, Том сел на место водителя, и летающее средство рыбкой нырнуло вниз. Антон только тут понял, что находились они на одном из многочисленных уровней высотного квартала, а вовсе не на земле – вода и ночь создавали оптические иллюзии, да и Антон до сих пор чувствовал себе точно во сне.

Сейчас шаттл летел над водой не слишком высоко, но и не низко, да и не слишком быстро, и Антон жадно смотрел в окна, разглядывал проплывавшие мимо пейзажи: сплошные объемные голограммы рекламы; сюрреалистические небоскребы; мосты невиданной формы – некоторые как ажурное кружево, другие как гибкие загогулины, точно змеи, пожиравшие сами себя; такие же большие алые шаттлы, как и на воде, только летающие, пассажирами в них в основном была молодежь, и ничем по виду здешние подростки вроде бы не отличались от тех, что Антон привык видеть в своем городе, разве что… разве что кожа у них была разного цвета: золотая, красная, синяя... Впрочем, у некоторых встречалась и вполне обычная, зато татуировки покрывали все лицо, и руки, и обнаженные плечи.

– А кожа у них… она от рождения такая? – спросил он Эмиля.

Тот проследил за его взглядом и улыбнулся.

– Нет, они модничают так. Краску вводят специальную – все тело моментально окрашивает. Это что, они еще и рога, и хвосты носят. Сейчас много всяких прибамбасов.

Антон что-то промычал и снова прильнул к окну – теперь они пролетали над многоуровневым мостом, по каждому этажу которого неслись по несколько скоростных поездов – серебристых и с вытянутым носом. Вернее, пригляделся Антон, неслись они над этажами – на воздушной подушке.

– А как же виртуальная реальность, чипы в мозгу, встроенные в тело девайсы? – спросил Спасский еще через некоторое время. – Нам это футурологи клятвенно обещали.

Эмиль тронул за плечо Тома.

– Повернись к мальчику, покажи ему.

Том, усмехаясь, повернулся, и Антон увидел, что глаза у него теперь неестественно мерцающие, словно бы хрустальные, и, если приглядеться, можно увидеть, как в них мелькают цифры и изображения.

– Линзы с встроенным компьютером, подключенные к мировой сети, – пояснил Эмиль. – Очень просто, вы уже все это предполагали в своем времени.

– Предполагаем, – с нажимом сказал Антон. – Мы предполагаем это в своем времени! Черт побери, ты уверен, что я уже не смогу никогда вернуться, признайся? Или это ты меня не отпустишь? Или это невозможно?

Эмиль помолчал, покусал губы и тихонько вздохнул.

– Теоретически можешь. Но практически будет довольно сложно. Так вот, насчет встроенных девайсов – конечно, компьютеры интегрированы уже везде: в повседневные предметы, в одежду… Мир технологически сингулярен, можно сказать, что это один большой компьютер. Вы посылали по электронной почте письмо, которое адресат при желании мог распечатать, мы же посылаем друг другу стол или смокинг, можем материализовать на 3D-принтере скрипку или даже небольшой дом. Главная революция свершилась в биотехнологиях. Еще двадцать лет назад были созданы наноустройства размером с эритроцит, они двигаются вместе с потоком крови, доставляют клеткам питание, удаляют их отходы, замедляют старение... Ученые научились заменять внутренние органы кибернетическими устройствами, гораздо лучшими по качеству.

– Ого, так вы киборги?

– Можешь называть нас киборгами, неважно. Мы не совсем люди в вашем привычном понимании, конечно. Наш интеллект не так сильно, как у вас, ограничен возможностями мозга. Есть и отдельные «десерты»: например, создана некая виртуальная реальность, в которой люди могут обмениваться телами. Так что теперь в паре мальчик может побыть девочкой, и наоборот. Слепые могут видеть, люди с параличом – бегать, а с неизлечимыми болезнями – жить. Рай. Просто рай.

– То есть все люди живут со встроенными в тело компьютерами, они способны мгновенно обмениваться информацией, перемещаться из тела в тело… Это же раздолье для киберпреступников…

– О, – засмеялся Эмиль. – Это ты в точку попал, Тони. Сейчас же у многих софт работает непосредственно в телах, мозге, кровеносной системе, поэтому вирусная или хакерская атака прямо отражается на физическом состоянии.

– А может ли человек найти себе укромный уголок? Или он вынужден жить у всех на виду, система сможет найти его в любом месте?

– В принципе, выбор есть. Ты можешь объединяться с какими-либо группами, обмениваться с ними информацией, выстраивать права доступа и прочее. Как у вас сейчас, в вашем времени: вы можете купить компьютер и не объединять его с общей сетью или кастомизировать такое соединение.

– И сколько же живет ваш идеальный новый человек?

Эмиль издал какой-то странный звук и поерзал в кресле.

– Сразу бьешь по самым больным местам, Тони. Ну ладно. Сегодня бытует мнение, что смерть нужно тоже взять под контроль. Ведутся работы, чтобы получить бессмертие, так сказать, на кибернетическом уровне, поскольку физического все же не удалось достигнуть. По идее, все знания, накопленные человеком, все его чувства и эмоции можно транслировать на язык двоичного кода и поместить на определенный носитель. Далее эта информация будет программно интерпретирована и помещена в новую, техническую оболочку и одновременно «жить» в глобальной Сети. Сейчас это доступно элитам. Люди несколько раз в год приезжают в определенные учреждения, где проходят процедуру «трансляции», чтобы не потерять накопленную информацию в результате какого-нибудь несчастного случая, то есть делают дамп базы данных. И после того, как многочисленные пересадки свеженьких клонированных или кибернетических органов не будут приносить желаемого успеха, человек продолжит жить в информационном пространстве.

– И чего же ты вещаешь тогда таким загробным тоном?

– Понимаешь, дорогуша, в определенных кругах уже идут нехорошие разговоры. Некоторые ученые и некоторые военные задумались, а зачем вообще нужна стадия человеческого цикла в биологической оболочке? Ведь она не совершенна и для своего функционирования требует много ресурсов. А ресурсов на планете остается все меньше и меньше. Понимаешь, о чем я?

– Понимаю, – сказал Антон и почувствовал, что озяб. – А ты тоже ходишь в «определенные учреждения»?

– Приходится. Я на службе.

– Все-таки ты мне это говоришь, потому что я точно уже никуда никогда не вернусь, – мрачно заключил Антон и откинулся на спинку сиденья, вглубь шаттла.

Эмиль вздохнул еще раз, но потом повернулся и подмигнул.

– Не дрейфь. Мы еще находимся на счастливом этапе развития. Мы пока еще люди, и вокруг – реальный мир. Правда, его влияние все слабее, и те, за кем мы гоняемся, в его ослаблении принимают самое непосредственное участие. Сны и виртуальность – что может быть страшнее этого единства!

– Я не понимаю, – сказал Антон.

– Прибудем на место – продолжу лекцию. Не здесь, – сказал Эмиль, и шаттл ощутимо прибавил скорость.

***

Пока они летели, начало светать. Сумерки истаяли серым дымом, и Антон понял, что вокруг желтеет и синеет ранняя осень, точно такая же, какая бывала в покинутом Петербурге. Почти такая же лучезарная. Только очень теплая.

– А почему тебя Том назвал Имсом? – спросил Антон, когда они достигли зоны контроля перед входом в огромную серую глыбу ворот. Вообще, ворота напоминали часть огромного старинного замка, не хватало только рва с водой и мостов на цепях. Перед ними в очередь выстроилось всего три больших элегантных продолговатых шаттла темных оттенков с гербами на бортах.

– Это мое прозвище с давних времен, когда я только начал увлекаться тем, чем сейчас занимаюсь профессионально, – ответил Эмиль.

Их машину пропустили быстро: Том каким-то странным, но быстрым и легким движением сдвинул линзы, и ему просканировали сетчатку, Эмилю тоже, и еще он показал какой-то предмет, крепко зажав его в руке, его также проверили сканером. Антон только успел удивиться тому, что пограничниками работали люди, не роботы, причем белые люди, как их шаттл медленно вплыл в один из отдельных входов с непонятными красными знаками, почти иероглифами, над дверьми.

– Это престижная работа, и платят хорошо, пограничники принадлежат к элитным службам, хотя и рутина, на первый взгляд, – пояснил Эмиль, угадав его мысли. – Правда, им и стрелять приходится, и усыплять нарушителей, много террористов, много камикадзе… Много тех, кто считает, что Центр зря огородили такими стенами. Но королева не хочет, чтобы самое сердце страны тоже смыло, если придет еще более мощная волна.

– Тебя тут в лицо знают, как я посмотрю…

– Конечно, а как же! – хохотнул Эмиль. – Еще бы не знали.

– Так ты у нас Джеймс Бонд, – улыбнулся Антон. – Спецагент Ее Величества с лицензией на убийство, так получается?

Эмиль внезапно посерьезнел.

– Ты не представляешь, с какими лицензиями. Убийство в этом ряду самая невинная штука, Тони.

– Что же может быть хуже убийства? – пожал плечами Антон.

– То, что очень похоже на вечный ад, – хмуро сказал Эмиль и отвернулся, очевидно, не желая больше продолжать беседу на эту тему. – Здесь нам придется оставить «Марго».

– Марго?

– Так Том любовно называет свою машину. Считает, что она изящна, как французская принцесса.