Текст книги "Мечников. Сквозь песок и ветер (СИ)"

Автор книги: Мариус Драконовски

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

– А ты всем незнакомым предлагаешь помощь? – спросил я прямо.

На это Ада откусила белоснежными зубами от дольки батата и с ослепительной улыбкой ответила:

– Только тем, кто мне понравился. Я отлучусь не на долго.

Она неторопливо поднялась, убрав мешочек в карман, и изящно развернулась, красиво прогнув спину. После чего направилась в сторону передней двери вагона, придерживаясь пальцами за спинки сидений и покачивая вздернутыми ягодицами.

Я чуть наклонил голову, провожая ее взглядом, Миха вывернул шею и тоже смотрел ей вслед, а когда она скрылась за дверями, проговорил с придыханием:

– Вот же какая… Выросла.

Слева Катя с поднятым подбородком и прямой спиной бросила коротко:

– Швора.

Миха охнул.

– Катерина, не ругайся. Девушке не положено ругаться. Ну и почему сразу швора? Красивая девка стала. У нее… Ну… Вон какое добро.

Я выпрямился. Добро у Аделаиды действительно внушительное, не пропустишь.

– Не поспоришь, – согласился я. —Ты хорошо ее знаешь?

Пожав плечами, Миха ответил:

– Да как, знаю. В восемь лет вместе играли на ферме, когда они с мамкой приезжали. Ну и когда мы к ним на постоялый двор с батей заезжали тоже. А потом как-то перестали. Да и все. А теперь вот видишь, как случайно встретились.

Снова раздалось раздраженное фырканье Кати, она сложила руки под грудью и произнесла:

– Да она же вся перед вами на изнанку вывернулась. Особенно перед Андреем. Так себя приличные девушки не ведут. Швора.

В Красном граде нравы в целом сдержанные, но не строгие, никто не станет оглядываться на девушку в юбке выше колен, но прилюдное проявление чувств не приветствуется. Хочется интима – идите в жилую капсулу и вперед. Но за пределами Красного града правила сильно разнятся, и чем глуше местность, тем темнее порядки. «Медный ковчег», откуда вышла Катя —постоялый двор продвинутый, да и она сама, не будь козьим пухом, ломанулась за нами в багажнике дрезины. Чего взъерепенилась на блондинку – не понятно.

– Катя, не ревнуй, – хмыкнул я в шутку. – Мы тебя больше любим.

Щеки ее вспыхнули, как малиновый сердечник в центре арт-аккума, глаза выпучились, а губы раскрылись.

Она выдохнула:

– Я? Да я не ревную! Да вы… Ты… Я просто не хочу, чтобы вы попали в передрягу!

– Катенька, – ласково обратился я к ней негромко, – мы убегаем с последней пчелой в мире от служебников Лютецкого на поезде через пустыню. Мы уже в передряге.

– Да, но с ней мы закопаемся еще глубже! – упорствовала она.

– Значит, придется выкапываться, – заключил я. – Пока она вреда не принесла. А мы, если начнем отбрыкиваться, вызовем подозрения. Где ты видела мужчин, которые прогоняют красотку, которая сама подошла пообщаться.

Носик брюнетки сморщился, будто она нюхнула прокисшей похлебки.

– Хотите, ее прогоню я? Я девушка. Мне можно.

Тут вступил Миха, которому все это время предусмотрительно не давали влезть в разговор.

– Не надо никого прогонять, – с возмущением сказал он. – Мешает она тебе что ли? Ну сидит, ну разговаривает. Кому от этого плохо?

Глаза Кати на это только закатились в возмущении, она нетерпеливо выдохнула и помотала головой, замолчав и откинувшись на спинку сидения.

Глава 8

Обхватив рюкзак и опершись спиной на стык между сидением и стеной, я в полудреме покачивался в вагоне. За окном в пустыне стали чаще попадаться камни и скалы. Кое-где молчаливыми исполинами, торча из барханов, проплывали руины, как напоминание о былом величии цивилизации. Ада не вернулась, видимо, ушла в вагон-столовую. Миха и Катя тоже дремали.

Расслабленной рукой я скользнул в рюкзак и достал баклажку. Отпив, убрал обратно и покосился на сохранный артефакт, который в темноте рюкзака подсвечивается светло-голубым. Пчелы в середине геля умиротворенные, будто не от них зависит судьба всего биоценоза Земли. Да и куда им о таком беспокоиться. А мне – в самую пору. Только идей пока примерно чуть больше, чем ноль. Ломиться на север, ориентируясь только на сказки Никифора дело заведомо прогарное. Но сидеть и ждать, как говорят, у бархана пыльную бурю, значит тратить ценное пчелиное время. А его Никифор обозначил очень конечным.

Почесав лоб, я накрыл артефакт с пчелами нижним бельем и, застегнув рюкзак, откинулся на спинку. Катя открыла глаза и посмотрела внимательно и с пониманием.

– О чем думаешь? – спросила она.

– Как выкручиваться, – честно ответил я.

Она вздохнула.

– Надо делать, как сказал дед Никифор…

– Говорить, Катенька, не мешки ворочать, – заметил я. – Сказать он сказал. Но без конкретики, маршрутов и направлений его слова не больше, чем детская байка.

– Что же делать-то тогда? – охнула Катя с досадой и сцепила пальцы на коленях так сильно, что тонкие косточки побелели.

– Есть у меня кое-какие варианты.

– Поделишься? – спросила она и подняла на меня ясные, изумрудного цвета глаза.

Я кивнул.

– Позже.

По зажатым плечам, вытянутой спине и губам, которые Катерина время от времени кусает не сложно догадаться – она хочет ехать на север, причем со мной. Но ответственности за пчел и так предостаточно, если тащить за собой еще и девушку нагрузки добавится, а профита нет. Миха в этом вопросе куда эффективнее. Но Катю я одну бросить тоже не могу, так что придется оставить и его, что бы защищал.

Солнце тем временем стало клониться к горизонту, разливая расплавленное золото на барханы, которые выступают из тела пустыни, как спины громадных рыб. О рыбах много статей на этаже обучения, их я читал, когда опекун подключал смартфон к общей базе. Эти рыбы вообще-то не рыбы, а млекопитающие, размером больше человека в восемнадцать раз. Они почти не пострадали от исчезновения пчел, только ушли дальше от берегов, чтобы меньше сталкиваться с судами Лютецкого. Он ведет отлов рыбы, для прокорма Красного града и продажи, но, учитывая скорость отлова, процесс этот в перспективе закончится.

– Замедляемся, – заметила Катя, глядя как солнце опустило край за бархан.

Я прислушался, но только через пару минут ощутил, как покачивания вагонов стали плавнее, а стук колес размеренней.

– В тебя измеритель встроен? – хмыкнул я впечатлившись.

На это она загадочно улыбнулась и, поморгав пушистыми ресницами, снова отвернулась к окну. Поезд некоторое время замедлялся, а когда пополз совсем неспешно, из мегафона над дверью прозвучал голос проводника.

– Внимание, пассажиры, мы прибываем к песочной станции сорок пять. Стоянка сорок минут, просьба от вагонов далеко не отходить и соблюдать технику безопасности. Ждать никого не будем.

Через десять минут послышался скрип колес о рельсы, шипение пара и клапанов, за окнами опустились облачка малинового пара, и поезд плавно остановился. Слева прямо из бархана торчит на бетонных сваях гранитная плита, сверху лист металла вместо крыши. Три человека ждут на станции, оглядываясь и переступая с ноги на ногу. Двое с небольшими сумками, а третий пассажир немолодая женщина с башней чемоданов.

Катя, уткнувшись носом в стекло, проговорила с изумлением:

– А где же лавочки? Поезд так редко ходит. Им что, на ногах ждать?

Я предположил:

– Возможно, сорок пятая станция не то место, где люди хотят сидеть на лавочках.

– Да не в этом дело, – возмутилась она. – Но можно же хотя бы немного позаботиться о людях.

Она поднялась.

– Ты куда? – спросил я.

– Пойду спрошу, почему на станции нет лавочек, – сообщила брюнетка деловито и перелезла через вытянутые ноги Михи, который все еще посапывает. – Колени разомну.

– То есть пока убегали, тебе разминки не хватило? – поинтересовался я и тоже поднялся, закидывая рюкзак на спину.

Она покачала головой со словами:

– Это другое. А ты чего встал?

– Думаешь, я тебя отпущу одну?

– Я взрослая девочка, – отозвалась Катя, но по улыбке видно, забота ей приятна.

Перешагивая Миху, я зацепил его коленку носком, детина всхрапнул и проснулся. Увидев нас в проходе, выпучил глаза и резко сел.

– Что такое? Приехали?

– Еще сорок пятая станция, – ответил я. – Спи.

Смачно хрустнув шеей так, что и мне захотелось, Миха потянулся и встал, сообщив:

– С вами выйду. Воздухом подышу.

– Раскаленным? – уточнил я со смешком.

Миха кивнул.

– Ага. А то от этой вентиляции нос замерз.

– На тебя не угодишь.

– Угодишь, – убежденно проговорил Миха. – Я привык к солнцу и жаре. А тут дубак, у меня вон, пупырки.

Для пущего эффекта он поднял локоть и продемонстрировал трицепс в крупной гусиной коже.

Из вагона мы спрыгивали на перрон по очереди. Песок сухо хрустел под ботинками, пустынный ветер завывал протяжно и заунывно, но шипение локомотива бодро разбавляло эту мелодию барханов.

Выпятив грудь, Миха сладко вдохнул сухой воздух и проговорил, расплывшись в довольной улыбке:

– Вот это я понимаю. Тепло, хорошо. А то от холода кости не шевелятся и мышцы дубеют.

Я размял шею и плечи, а Катя обернулась на детину и отозвалась:

– Можно подумать, ты в морозилке ехал.

– Чем не морозилка? – удивился Миха. – Я озяб, как голая девка на рассвете.

– Будто много ты видел на рассвете голых девок, – хмыкнула Катя и, потянувшись стройной фигуркой, зашагала к краю платформы.

Я предостерег:

– Осторожней там.

Катя отмахнулась.

– Что вы со мной, как с фарфоровой.

Подойдя к ступенькам, она присела и стал что-то разглядывать, а Миха, покачал головой и сказал, вытирая с губ налипший песок:

– Вот нос свой везде сует. Потом спасай ее.

– Вроде пока не совала, – заметил я.

– Это ты просто не знаешь, – кивая, проговорил детина. – С кочевниками-то ладно, они сами полезли. Но в дрезину-то Катерина нарочно залезла.

– Тоже верно, – улыбнулся я, разглядывая, как Катя на корточках что-то бормочет и рассматривает на ступеньках.

Миха продолжил:

– А было как-то вот что. Приехали в «Медный ковчег» странствующие певцы. Пели хорошо, ничего не скажешь. Катерина к ним пристала, чтоб дуэтом петь. Они и не против были. Только ночью чуть не увезли насильно. Продать кочевникам хотели. Я тогда троим хрусло-то поразукрасил, хе-хе.

– Ты хороший друг, – согласился я.

На что Миха развернулся и сурово надвинул брови со словами:

– То-то и оно. Вижу, как ты на Катерину смотришь. И вот я тебе что скажу: вздумаешь ее обидеть, не посмотрю, что ловкий. Извернусь и пришибу. Понял?

Он выжидательно на меня уставился. То, что Миха мой интерес к брюнетке заметил, я понял сразу, хотя ни в чем, кроме спасения от кочевников, его не проявлял. Да и поступил бы так любой нормальный мужчина. Но Катя и правда, как глоток прохладной воды в этой пустыне, такую хочется оберегать, пылинки сдувать, чтобы пальчик не прищемила и не запнулась ненароком. Слишком открытая и чистая для тягот дороги и разных передряг. Хотя чистота не помешала ей упереть артефакт у служебников, что значит, не такой уж она и козий пушок.

Ответив на взгляд Михи, я проговорил:

– Я не собирался ее обижать.

– Знаю я вас, оазисных, – фыркнул он. – Был один уже. Лет пять назад. Все заезжал, в уши ей желтую воду лил, обещал забрать в Красный град, в поднебесный человейник жить. А потом перестал приезжать. Заезжие оазисные сказали, что женился. Катя неделю рыдала. Голос чуть не потеряла. Месяц петь не могла.

– Швора, тот оазисный, – согласился я, и самому стало горько, когда представил заплаканную Катю с опухшими глазами и красным носом.

Миха кивнул.

– Швора и есть, – подтвердил он. – В общем я тебя предупредил. Она мне как сестра младшая. Обидишь – прибью.

На том порешили. Проводник с окулярами, которые надвинул на глаза, тем временем помогал пассажирам грузить вещи в багажный вагон. Двое справились быстро, а женщина возилась с чемоданами, пытаясь их затащить внутрь, но те падали, башня разваливалась, а женщина всплескивала руками и причитала. Проводник пытался ей помочь, но он тоже не молод для такой работы.

– Надо помочь, – проговорил я, глядя на их старания, и крикнул Кате: – Катенька, ты бы шла в вагон!

Повернув счастливое личико, она помахала рукой и отозвалась:

– Тут ящерица! Я еще побуду!

– Только не сходи с перрона! – наказал я.

Она покивала, и мы с Михой трусцой подбежали к женщине и проводнику. В близи женщина оказалась бодренькой старушкой с живыми глазами и откуда-то идеальными зубами.

Миха подскочил к ней первым и залихватски гоготнул:

– Давайте-ка лучше мы.

От неожиданности женщина охнула и отшагнула, ухватившись за сердце, но потом с облегчением выдохнула.

– Ой, ну слава богу, – проговорила она. – Намаялась я с этими чемоданами. Хотела все бросить, так дочка наказала брать все, что увезу. Переезжаю я к ней в Рязна град.

– Бережливая у вас дочка, – похвалил я, хватая ближайший чемодан, который по весу оказался не меньше пуда, и закинул его в вагон, куда уже залез Миха, где и принимает.

Женщина отмахнулась.

– Да не бережливая, а скупердяйка. Говорю. На кой-тебе старая швейная машинка? Ты ж шить-то не умеешь. А она «научусь и буду рубы зарабатывать сама, а не на шее у мужа сидеть».

– Так она еще и помогать хочет, – отозвался я, кидая второй чемодан Михе. – Похвально же.

Ловя чемодан, Миха согласился:

– Ну да. Все бы так. А то «то не хочу, это не буду, а ты мне давай все и сразу». Как, говорите звать, вашу дочку?

Цокнув языком, женщина покачала головой, хотя гордую улыбку за то, что вырастила такую, оказывается, замечательную дочь, скрыть не смогла.

– Так за мужем она, говорю ж, – сообщила она и приложила ладонь к щеке.

Приняв очередной чемодан, Миха с нарочной досадой вздохнул.

– Эх, вот опять не успел.

– Ничего-ничего, – поторопилась успокоить его женщина, – такие хорошие парни всегда нарасхват. Выручили вы меня, вот честное слово.

– Да бросьте, мать, – улыбнулся Миха. – Как же не помочь.

Женщина чему-то закивала.

– Станция-то здесь нелюдимая, мало кто выходит на перрон. Оно и понятно. Тварей к вечеру вылезает, лишний раз нос из дому не высунешь. А девушка ваша, во-он, там, зачем с перрона спустилась? Вы ей скажите, что не надо. Опасно это.

Мы с Михой разом обернулись. Катя, увлеченная ящерицей, спустилась по ступенькам на песок и продолжает рассматривать. В груди у меня шевельнулось недоброе, сердце заработало быстрее. Швырнув последний чемодан, я побежал к ней, крича на бегу:

– Катя! Поднимись быстро!

Оглянувшись, она прищурилась от солнца и снова помахала с улыбкой, видимо, не расслышав. Я снова проорал, уже громче:

– На перрон, говорю!

Отмахнувшись, она снова присела к ящерице, а я ускорился. И очень вовремя, потому что нос неожиданно уловил незнакомы запах, и он мне не понравился. Резкий, кисловатый, сухой. Пока он слабоват, но по мере приближения к Кате, становится сильнее.

Проигнорировав ступеньки, я сиганул с перрона прямо на песок и приземлился рядом с Катей. Девушка вздрогнула, а зеленая ящерка, которую она с таким рвением изучала, шмыгнула куда-то в песок.

Развернувшись ко мне с надвинутыми бровями, Катя уперла кулаки в бока и проговорила недовольно:

– Ну и зачем ты ее напугал?

– Всё, – скомандовал я, – экскурсия с пресмыкающимися закончена. Пойдем.

Объяснить ей все собирался по пути в поезд, но брюнетка решила проявить характер и, вскинув подбородок, резко пригладила волосы и выдохнула:

– Чего это ты раскомандовался? Поезд стоит еще двадцать минут. Я здесь рядом. Что я, маленькая, чтобы за мной бегать?

После чего резво зашагала к песчаному холмику, где скрылась ящерица. Пришлось рвануть за ней, но когда догнал, Катя припустила еще резвее, бросив через плечо:

– Да ну что ты в самом деле!

– Катя, проводник предостерег спускаться с перрона! – предупредил я громко, буксуя по рыхлому песку.

Звонко рассмеявшись, Катя отозвалась, с легкостью молодой козочки взбираясь на бархан:

– Лучше скажи, что захотелось покомандовать. Иди, вон, блондинку строй.

– Что? Да какая муха тебя укусила?

От перрона мы отошли метров на двадцать, что относительно недалеко, но кислый, резкий запах стал сильнее, и кулаки у меня непроизвольно сжались.

– Катенька, ну в самом деле, что ты как маленькая, – взмолился я. – Проводник не стал бы предупреждать просто так.

– Или ему просто не хочется собирать потом по всей пустыне пассажиров, который вышли размяться и разбрелись, как козы.

– Что тоже обоснованно, – согласился я. – Мы и так умотали далеко из-за твоей ящерки.

– А я тебя с собой не звала, – хихикнул брюнетка, – сам увязался.

На упрямство Катерины осталось только развести руками. Но дальше ей гоняться за ящерицами не позволю, если продолжит скакать по барханам, придется закинуть на плечо и тащить обратно в поезд.

Она тем временем залезла на самый верх и обернулась с лучезарной улыбкой, глядя сверху вниз. Несколько секунд она улыбалась, но потом улыбка стала меркнуть, и лицо быстро приобретало сперва сосредоточенное, а затем встревоженное выражение. Развернувшись полубоком к пустыне, она будто к чему-то сосредоточенно прислушалась, а потом глянула на меня и шепнула побелевшими губами:

– Кажется, ты прав.

Выругавшись под нос, я догнал ее и цапнул за руку, не дожидаясь объяснений в чем конкретно прав.

– А ты думала, я от нечего делать за тобой гоняюсь?

– Если честно, почти, – отозвалась Катя, уже не сопротивляясь тому, что я тащу ее обратно к перрону, где малиновым паром пыхтит локомотив.

Кислый запах все усиливался, бежать по песку тяжело, и чем быстрее пытаешься передвигать ногами, тем сильнее они вязнут и буксуют. Проводник на перроне к этому моменту подбежал к самому краю и что-то подкрутил в окулярах, которые делают его похожим на громадную жабу, каких видел в смартфоне.

Схватившись за опору навеса, он указал куда-то нам за спины и прокричал:

– Быстрее!

Кислая вонь стала невыносимой, засвербело в носу, а Катя взвизгнула:

– Оно сзади! Скрипит!

Скрипит оно или нет, мне не слышно, но отлично чуется запашок, от которого слезятся глаза. На бегу я обернулся, и по спине прокатилась струя горячего пота, а в груди застучало быстрее, разгоняя кровь, чтобы шевелился проворнее.

Звери в пустыне встречаются не часто, и все больше где-нибудь подальше от людских маршрутов. Но иногда, когда становится совсем голодно, набираются смелости и вылезают к трактам и железным дорогам. Если бы это были безобидные дикие верблюды, я бы сам полез погладить. Но инсектицид Лютецкого повлиял не только на пчел, но и на некоторых зверей. В народе их стали звать просто твари.

Одна из них сейчас гонится за нами.

Ящероподобная зверина размером с верблюда размашистыми прыжками сокращает расстояние до нас. Морда в песке, пасть время от времени открывается, а в ней блестят ряды коротких, но острых зубов. Глаза на выкате, на голове гребень налился краснотой, что говорит: тварь настроена атаковать.

– Ой, мамочки! – пискнула Катя, после того как тоже оглянулась.

– Это, наверное, мама той ящерки, за которой ты гонялась, – бросил я, ускоряясь и утаскивая девушку за собой. До ступенек метров пять, но и тварина позади пахнет так, что вот-вот цапнет за голову.

– Так я же просто посмотреть хотела! – чуть не плача, выкрикнула Катерина, спотыкаясь и замедляя бег.

– Она об этом не знает!

Катя опять оглянулась и всхлипнула:

– Не успеем, Андрей!

Вывернув шею, я снова выругался и с о всей силы швырнул Катю вперед к ступенькам. Броска хватило, чтобы она с тихих возгласом приземлилась рядом с ними, а я резко развернулся назад и, заняв боевую стойку, заорал:

– Ну! Давай!

__________________________Вот такая движуха продолжается. Пишите ваши комментарии к книге. Чем больше ваших отзывов, тем быстрее работается. Самые активные получат чибиков к себе в гостевой после завершения книги. 👍 Ну и не забывайте добавлять в библиотеку и подписываться на меня. Есть много задумок для книг. Будете знать, когда они превратятся в романы. Или серии. 😎

Глава 9

Биться в рукопашной с пустынным ящером мне не приходилось, но кроме приемов самбо ничего нет, так что, когда тварь на скорости подбежала, я изо всех сил вломил ей правый хук. Кулак обожгло болью, и она в момент растеклась до самого локтя. Будто ударил по железной плите, хотя обычно в запале драки боль притупляется. Больно становится потом.

Но удар ящера если не вырубил, то обескуражил: качнувшись, он покосился и нелепо переступил в сторону. Кулак горел и пульсировал, а ящер зашипел и развернул ко мне раскрытую пасть. Из нее пахнуло зловонием, я успел рассмотреть красное небо прежде, чем над ухом просвистело, и пасть с визгом закрылась.

Арбалетная стрела впилась тварине в заднюю лапу, ящер крутанулся и с яростью принялся выдергивать стрелу из своего филе. Проводник, который выпустил стрелу, проорал с перрона, свисая с него и держась за упор:

– Быстрее, парень! Он скоро очухается!

Похожий на постаревшего арлекина в громадных окулярах и цилиндре, он помахал арбалетом. Я, тряся ушибленной рукой, рванул к ступенькам, по которым Катя успела взбежать и Миха уже тащит ее к вагону. Поднялся на перрон в момент, когда ящеру удалось зубами выдрать из бедра стрелу и перекусил ее пополам. Злобно зашипев, тварь кинулась следом, прихрамывая едва заметно.

Проводник скомандовал:

– Резвее, парень! Твариную шкуру только гарпуном бить! Арбалет его так, почесал!

К моменту, когда мы добежали до вагона, пассажиров с перрона сдуло ветром, все сидят в безопасном вагоне и таращатся из окон. Еще бы – такое развлечение бесплатно показывают.

Внутрь мы влезли, быстро, едва не сшибив Катю, которая во все глаза таращилась и порывалась кинуться нам на помощь, но Миха вцепился ей в локоть. В этот же момент лапа ящера шлепнулась на мраморную поверхность перрона. Проводник рывком дернул дверь, та жалобно заскрипела, но захлопнулась, а старик сорвал со стены горлышко переговорника и проорал в него:

– Михалыч, трогай! Тварь на подходе! Врубаю артефакт защиты!

Из переговорника сквозь хрипы и рябь донеслось:

– Принято!

Раздалось шипение локомотива, прозвучал гудок, и состав двинулся вперед. Пока неспешно, и этого недостаточно, чтобы уйти от ящера. Тот уже полностью влез на перрон и, прихрамывая, шлепает лапами к вагонам.

– Нам бы побыстрее, – проговорил я, морщась от боли, пальцы все еще дико болят. Поднял руку и сплюнул от досады – пальцы распухли, как сосиски из козлятины.

Проводник улыбнулся с диким задором, все еще не снимая окуляры, и хохотнул:

– Не играть тебе на гитаре в ближайшее время.

После чего рванул на стене рубильник, и снаружи полился голубоватый свет, а ящер, который упорно преследовал поезд, завизжал и бросился с платформы обратно в пески.

– Ну все, – с облегчением выдохнул он, – теперь не догонит. Артефакт защиты-то у нас хороший. Купил его в Рязна граде у уличного торгаша за десять тысяч рубов. Думал, облапошил он меня. Ан-нет, работает артефакт.

Лишь теперь он сдвинул окуляры на лоб, от них вокруг глаз остались небольшие вмятины, а проводник на мой вопросительный взгляд ответил:

– Думаешь, просто так мы их носим? Это тепловизионные окуляры с усиленной дальностью. Твари любят зарываться в песок. Засады устраивают. А пассажиры, сами видите какие.

Он выразительно посмотрел на Катю, та опустила виноватый взгляд и спрятала пальцы подмышками.

– Простите… – тихо проговорила она, подняв глаза только на секунду, но этого хватило, чтобы заметить, как они заблестели от влаги. – Я не подумала… Что…

Всхлипнув, Катя снова опустила ресницы, я махнул рукой, а Миха хлопнул меня по плечу и проговорил бодро:

– Как ты его приложил справа, а. Это ж надо, ящеру морду набить.

Проводник крякнул с усмешкой.

– Дури у тебя и правда не занимать, парень, – согласился он. – Чешуя у тварей считай, что алюминий. Может и не самый жесткий, но металл. Крепкий у тебя удар. Крепкий.

– Вариантов не было, – отозвался я, морщась и глядя в дверное окно, где пустыня начинает плыть быстрее.

Он кивнул.

– Тоже верно. Пойдем, парень, посмотрим, что там с рукой.

Развернувшись, проводник шагнул в соседний вагон. Катя дернулась следом, но Миха ее удержал и, покачав головой, негромко произнес:

– Угомонись уже.

– Да ладно, – отозвался я и подмигнул Кате, шагая за проводником и поправляя лямки рюкзака. – Любознательная она. Ничего не поделаешь.

– Не любознательная, а любопытная, – поправил Миха. – Любопытство сгубило кошку.

Катя уронила лицо в ладони, плечи задрожали, послышался ее приглушенный со всхлипами голос.

– Я не хотела…

Обернувшись на детину, я постучал пальцем себе по виску и проговорил:

– Ты зачем девушку до слез довел? Катенька, не плачь. Ну накуролесила, с кем не бывает. Все живы.

Миха воздел палец к потолку и ответил значительно:

– Чтобы неповадно было.

– Ты себя воспитывай, – хмыкнул я и подмигнул Кате.

– Вот те раз. Я вообще-то на твоей стороне, – вскинув брови на лоб, выдохнул Миха. – Даже обидно.

Я вздохнул и ответил:

– Мы все на одной стороне, Миха.

Поезд качнулся, набирая скорость, Катя запнулась и ухватилась за мой локоть.

– Прости, – шепнула она. – Не злись.

Мои губы сами поползли в улыбке. Злиться на женщину, все равно, что на ребенка. Опекун еще в шесть лет популярно объяснил, что женщины существа эмоциональные, порой не поймешь, их логики. Мало ли, что ей понадобилось от ящерицы. Может суп из нее сварить хотела или в качестве питомца забрать. В любом случае, орать на нее бесполезно. Только заплачет, а все равно не поймет.

Я ответил:

– Да не злюсь я.

– Правда?

– Правда.

Перешагнув порожек, я оказался в другом вагоне и, пройдя его насквозь, вошел в купе проводника. Тот, сидя на лежанке, уже разложил перед собой на столе бинты, йод и бутыль с антисептиком. Рядом в виде большой лупы в шестеренках и толстой зеленой линзой блестит артефакт-медик.

– Много у вас артефактов, – заметил я, входя в купе.

Проводник хмыкнул, кивая.

– Так и я проводник, а не какой-нибудь кочевник. Рубы имеются. Садись, поглядим.

Когда уселся напротив, проводник быстро поводил зеленой лупой над моими пальцами, покряхтел, позаглядывал и с видом мудрствующего доктора заключил:

– Повезло. Переломов нет.

Глядя на распухшие пальцы, я заметил с сомнением:

– А так и не скажешь.

– Распухли от ушиба, – объяснил он. – Есть у меня одно средство. Намажем, замотаем и будешь как новый.

Он достал из-под стола пузырек с зеленой мазью. Он еще закупорен, но мой нос уже уловил приторно-гадкий запах. Я поморщился, а проводник усмехнулся, откручивая крышку.

– Выглядит может и не очень, – сказа он. – Зато помогает.

Когда крышка оказалась на столе, я отвернулся, не зная, куда деть нос, потому что завоняло, как из помойной кучи.

– Не кривись, – снова хмыкнул он. – Потом спасибо скажешь.

– Куда я денусь, – обреченно отозвался я.

Со стороны двери повеяло чем-то знакомым, потом в проходе появилась сперва грудь, затем и сама блондинка. Она оперлась плечом на косяк и ослепительно улыбнулась, сложив руки под грудью, от чего та эффектно приподнялась.

– Я видела, как ты убегал и сражался с тварью, – произнесла она одобрительно. – Мне понравилось.

– Как убегал или как сражался? – уточнил я, глядя, как проводник длинной палочкой перемешивает зелень в бутыли.

Ада чуть наклонила голову, выигрышно открывая нетронутую загаром шею.

– И то, и другое, – усмехнулась она и предложила проводнику: – Давайте я нанесу мазь? У меня пальцы более ловкие.

На это дед пожал плечами и неторопливо поднялся, будто не он недавно, как акробат, свисал с перрона, успевая стрелять из арбалета. Поправив деловито цилиндр, он ответил:

– Вперед. Мне еще обход делать. Только густо не мажь. Мазь действенная и ценная. Нечего попусту расходовать.

После чего покинул купе. Аделаида с довольным видом резво плюхнулась на его место и цапнула меня за ушибленные пальцы.

– Ай!

Она кукольно округлила глаза и выдохнула с удивлением:

– Больно?

– Щекотно, – покривившись, отозвался я. – Страсть как щекотки боюсь.

Аделаида засмеялась негромко и немного томно, пальцы перехватила теперь аккуратнее и посмотрела на меня, чуть наклонив голову вперед. При этом выпрямилась, и все ее достоинство зрелищно качнулось над столешницей.

– Я могу щекотать и помягче, – многозначительно хмыкнула она.

После чего достала из бутыли палочку и, придерживая мои распухшие пальцы, стала наносить вонючую мазь. Запах перегрузил нос так, что даже эффектная блондинка с четвертым размером не смогла его перебить. Пришлось отвернуться к проходу, откуда немного, но тянет свежестью.

Аделаида встрепенулась и спросила, нарочно округляя пухлые губы:

– Что такое? Опять слишком щекотно?

Сказать про вонь неудобно, еще поймет не так, поди разбери этих женщин, но смердит так, что хоть топор вешай.

Пришлось признаться:

– Мазь ароматная.

Опустив взгляд сперва на бутыль, затем на мои измазанные пальцы, а потом переведя его снова на меня, блондинка озадаченно закусила губу.

– Вроде пахнет не сильно, – заметила она.

– Не сильно, – выкрутился я. – Но настойчиво.

– Надо же, – задумчиво протянула Аделаида и, прищурившись, продолжила наносить мазь мне на кожу. – Какой ты чувствительный. И чувственный.

Намазывать она прекратила и, взяв бинт, стала с нарочитой медлительностью обматывать пальцы. В Красном граде, как, наверное, и в любом другом, есть категория легкодоступных женщин. Для них используют слово «шпилька». Опекун, мир его праху, говорил, что с женщиной, которая не имеет ничего, кроме тела, в долгую дорогу отправляться нельзя. Потому как сегодня она продастся тебе, а завтра – тому, кто предложит больше рубов. Если и обращаться к ним, то только конкретно и на один раз.

Относится ли Аделаида к таковым – пополам на пополам. Напрямую она цену не озвучивала, так обычно делают в Красном граде. Но кто знает, как принято за его стенами.

Ада тем временем продолжала бинтовать мне пальцы. Я разглядывал ее спокойно и прямо. Узкий подбородок, пухлые губы, вздернутая грудь, которую она демонстративно выпячивает. По косвенным признакам похожа на шпильку, но если спросить и ошибиться – будет резонная обида.

Я начал издалека:

– Ты всем кидаешься бинтовать руки?

Судя по снисходительной улыбке, Аделаида поняла, куда я клоню, глаза ее хищно сверкнули.

– Только тем, кто этого заслуживает, – ответила она елейным голосом и затянула оборот бинта с такой силой, что я покривился.

– И часто? – не отступал я, потому как ясности все еще нет.

Хмыкнув, Аделаида сделала последний оборот бинта и резким движением затянула узел, я снова скривился, а она завязала бант и проговорила:

– Если девушка смелая, не прячет голову и все, что у нее есть в песок, вовсе не значит, что она шпилька.

От прямоты я поперхнулся слюной, но тут же прочистил горло со словами:

– Что смелая это точно.

– Просто ты мне понравился, – прямо заявила блондинка, закручивая бутыль с мазью, от чего дышать мне стало значительно легче. – Ты ведь не занят? Или у вас с брюнеткой что-то?

– Не занят, – ответил я по факту, потому что намерений относительно Кати я не озвучивал, да и какие намерения после пары дней знакомства. Катя мне интересна, но лучшее, что могу для нее сделать, это быть подальше.