Текст книги "Stories of Marvel (СИ)"

Автор книги: Мальвина_Л

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

– Б-бак-ки… а т-ты еще зд-десь… как стар-р-рая пл-леснь… – недоразумение вваливается в квартиру в драных штанах и куртке в бурых разводах, покрытой толстым слоем подсыхающей грязи.

У Баки будто камень… впрочем, о каких камнях или душах тут может быть речь? Вот только почему-то дышать становится чуточку легче.

Мальчишка до безобразия пьян и лыка просто не вяжет.

– Тебе бы в душ, недотепа.

– Ес-сли тлько с тбою…

Падает навзничь – лицом на паркет. Баки успевает схватить, не дает проломить башку о твердый порог. Питер вырубается моментально. Он бессовестно дрыхнет, даже когда его в ванну толкают и пытаются отскоблить с него все дерьмо, что налипло за эти дни шатаний по всяким притонам. Баки чувствует себя… не как отец, конечно, как будто он – старший брат, а эта вот мелочь – отбившийся от рук беспризорник.

Под ребрами немного теплеет.

Питер очнется буквально на секунду, в кровати. Смотрит солово, моргает и выдает до безумия трезво:

– Он не мог тебя не любить. Так его понимаю.

И отключается снова. Еще до того, как Баки успевает хоть что-то спросить. Не то, чтобы он собирался…

*

Ночью темно и до ужаса жарко, будто что-то на него навалилось и дышит, оплетает руками-ногами, и в шею тычется носом… Так, стоп…

Баки отпрянет, разбирая тонкий силуэт в своей разворошенной кровати. Питер сопит и глядит из-под челки. У Питера зрачки, как колеса… или он чего-то опять наглотался? Питер дышит сорвано, часто. Питер склонится, мазнет по скуле губами, зацепит краешек губ.

– Пацан, ты рехнулся…

– Не гони… разреши, я умею. Тебе будет так хорошо, как ни разу… ты можешь закрыть глаза и представлять, что угодно. Баки, прошу, мне так нужно… и тебе, знаю, тоже. Ты же ни разу сюда не водил никого. Ты же тоже живой, не железный… – шепчет жарко и громко, а сам ладонью по животу ведет… ниже… Баки чувствует, как опаляет жаркой волной. Баки так хочется закрыть глаза и вскинуть бедра навстречу, вжаться в тонкое тело, представить, что Стивен…

– Не смей! – скинет с себя, извернется, рушась с грохотом на пол.

Понизу тянет сквозняком, и пальцы немеют. Питер всхлипывает, свернувшись на кровати в комочек. Из него слова хлещут, как вода из плотины, которую прорвало после долгого ливня. Из него слова хлещут, прибивая Баки гвоздями к паркету:

– Ты тоже… ты тоже не хочешь… не нужен… я думал, хоть так. Но Тони вот… везде и всюду со своей миссис Пеппер. Не смотрит даже… Вернее, не так. Я для него, говорит, будто сын. А что, если я не хочу… мне нужно вовсе не это. Закрываю глаза, а там – только он, и каждый раз, если в ду́ше… да к черту. Я думал, ты… вдруг получится как-то… ты и уехал ведь тоже, чтобы Стива не мучить. Ну что ты так дико глядишь? Откуда я знаю? Он просто как-то напился и Тони все-все-все рассказал, про то, как вы с детства дружили, как тебя нашел спустя столько лет, когда думал, ты уже семь десятилетий, как умер. Ты его сперва еще не узнал, а после… он, говорит, почти что за век чувства стали только острее. А ты не хотел и не мог из жалости, из благодарности за спасение, из чувства долга, потому и уехал. Да блин… не маленький, я все понимаю… И это не мое дело вообще, тогда я вообще случайно услышал. Сейчас просто хотел помочь напряжение снять… нам обоим… мы друг другу могли бы помочь…

Говорит… говорит… говорит… Каждое слово – раскаленной иглой, молотком – в его, Баки, затылок. Словно азбука Морзе, шифровка. Словно код замудренный, который не знает никто на земле.

– Ч-что ты такое несешь?

Стив Роджерс? Не с Тони? Но все эти месяцы, больше года прошло… ни звонка… ничего…

– А ты как будто не знал? То есть… он тебе не был обузой?

– Обузой все это время был я…

– Вот вы, ребята, дебилы…

У Баки что-то очень шумит в голове. Может быть, лопаются какие-то капилляры, сосуды? Почему он вообще до сих пор еще жив? Почему он все еще здесь? Почему он… просто не смог взять и спросить, а сбежал, как трусливый подросток?

– Бак, ты нормально? Иди на кровать, там окно в гостиной открыто, простынешь. Блять, ты бледный, как смерть. Иди сюда, говорю, утром закажем билеты, будет время вещи собрать.

– Билеты? Зачем?

Растерянный, как ребенок. Как будто он снова Зимний солдат, у которого кодировки слетели, как будто его снова захлестнула волна, и это лицо перед глазами снова и снова. И чувство, что, может быть, все еще будет… однажды…

– А… Старк?.. – единственное, что покоя совсем не дает. И тот его хрип в пещере в Сибири, и неприкрытая ревность.

– Ты что ли решил, что Кэп вместе с Тони? Какая же глупость. У него же есть Пеппер, он даже своих длинноногих моделей забросил… – грустно вздохнет, почешет нос и вдруг громко чихнет.

– И ты поедешь? Но ты ведь…

“Но ты же сбежал сюда – от него”

– Назад под присмотр? Вот еще чего не хватало. Останусь здесь ненадолго. Потом в Осло, может, на пару денечков махну, – замолкнет надолго, потом добавит туманно, – есть у меня там дела…

Небо на востоке бледнеет, заливая комнату бледно-лиловым.

Кажется, можно уже не ложиться.

Кажется, это на самом деле новый рассвет. Для всего.

========== 11. Тор/Локи ==========

Комментарий к 11. Тор/Локи

во-первых, они тут мелкие. во-вторых… попали в Нарнию)

Локи ступает осторожно по снегу и натягивает рукава тонкой рубашки на покрасневшие от холода пальцы. Тор недовольно рядом сопит, но из принципа себя даже не обхватит за плечи, пытаясь хоть немного согреться. Он ведь – наследный принц, он – сын Всеотца.

– Не так уж и холодно. Что ты все время ноешь? Подумаешь, здесь зима, ну и что. В Йотунхейме в разы холоднее, там твоя кровь сразу превратится в стекло, если не успеют, конечно, сожрать великаны…

Тор задирает нос, делая вид, что посиневшие губы и зуб, что уже не попадает на зуб – вполне обычное дело для принца Асгарда. Для Бога молнии, грома, которым он станет [Всеотец обещал], когда совсем чуть-чуть подрастет. Для того, кто будет править высшим бессмертным народом. Для того, чья кровь – дороже любого из богатств на просторах целой вселенной.

– Óдин строжайше запретил даже заходить в это крыло, а мы не просто туда заглянули, мы забрались в самый темный из всех закутков и открыли дверь, запечатанную печатью отца. И сейчас уходим все дальше… этот мир не похож ни на один из девяти. Что, если сюда не открывается даже Биврёст, и Хеймдалль не придет на выручку, если все станет вдруг плохо? Что, если это…

– …Вальгалла?! Нет, ты только представь, ведь мы с тобой живы, и это такое… А если и правда…

– Отец нас убьет, если уйдем отсюда живыми.

– Локи, хватит же ныть. Где все твое озорство? Ты будто не брат мой, точно тебя подменили скучнейшим из двойников. Смотри… там следы огибают фонарь и идут по кромке вот этой вот рощи…

Тор не слушает сетований младшего брата. Он устремится вперед, продираясь сквозь плотную завесу из снега, что сыплет и сыплет откуда-то с неба, и весь пейзаж впереди так похож на мерцающее покрывало из серебряных звезд. Волшебство…

Три шага от фонаря, и окрест ничего уж не видно. Три шага, еще два, и один… И Тор ухватит Локи за ледяную ладонь, прошепчет испуганно, простужено, сипло:

– Это следы… похоже на лошадь, вот только б если она имела лишь две ноги. Что, если это мир чудовищ, а нам совсем нечем будет отбиться? Зачем ты отговорил меня взять даже меч? Уж коли молот мне пока неподвластен?..

У Тора губы дрожат и весь он, точно осиновый лист. Локи выдернет руку и со злостью топнет ногою.

– Я говорил что-то против?! Ты совесть имей! Все время меня попрекаешь, а сам лезешь всюду, не дружа с головой. Так холодно… что, если это царство Лафея, и нас обнаружат? Два принца в плену у ледяных великанов… что сможет противопоставить таким заложникам Один?

– Ты слишком мрачен, Локи. Никак не узнаю тебя, – злость и отчаяние брата как будто его пробуждают, как будто где-то внутри горит огонек, как будто стремится не позволить пасть духом, подбодрить. – Смотри, здесь не так темно, как нам показывали на уроках по истории Йотунхейма. Здесь, холодно, снег, но… кажется, это свет… да и у ледяных великанов следы все же будут побольше.

Отчетливый скрип снега за деревьями под чьей-то ногой и звон колокольчика. Братья, не сговариваясь, шарахнутся плотнее друг к другу. Один обхватит руками второго и спрячет лицо на груди.

– Локи, мне страшно. Что если…

– Бесстрашный Тор испугался?

Короткий, испуганный выкрик, и какие-то бумажные свертки летят мальчишкам под ноги. Тор ищет где-то внутри, собирает остатки храбрости по крупицам. Тор шагает вперед, отодвигая брата подальше за спину:

– Кажется… это вы потеряли? Вы… что… испугались так нас?

Забавное существо – наполовину козел с головой человека. Дернет ушами и, кажется, шаркнет по снегу ножкой, смущенно потупясь. Румянец проступит на вполне человечьем лице.

– Я… вовсе нет. Неожиданно просто. Я – мистер Тумус, а вы, должно быть, какие-то безбородые гномы?

– Мы вовсе не гномы! Мы – принцы Асгарда, – Тор выпячивает грудь колесом, все еще прикрывая собою младшего брата. Локи, который борется с желанием себя хлопнуть ладонью по лбу. Вот так вот выложить все с первого слова? Тор, ну, серьезно?

Мистер Тумус осмотрит внимательно каждого брата, мигнет хитро обоим:

– Вы, должно быть, замерзли? Пойдемте, мой домик тут рядом, там жаркий камин, мы сможем открыть банку сардин и выпить, быть может, немного горячего шоколада?

– Неплохая идея. Мы немного, – Тор зябко передернет плечами под братов нервный смешок, – продрогли. И хотели б узнать, куда все же ведет эта дверь? Мы все же попали в златую Вальгаллу?

– Вы в Нарнии, сударь. Но кто вы будете, коли не гномы? Быть может… нет, точно! Вы – Адама сыны?

– Конечно же нет, мы сыновья Одина, Всеотца. Мы… благодарны за гостеприимство, мистер Тру…

– Тумус.

– Конечно. Мы благодарны и надеемся, за чашкой согревающего питья вы поведаете нам о вашем крае, и какое место он занимает в девяти мирах, центром которых издавна служит Асгард…

Тор вслед за диковинным человеко-зверем шагнет на тропу, протоптанную средь глубокого снега. Дернет за руку брата, замявшегося позади.

– Я не думаю, что эта твоя идея из лучших. Нас давно во дворце потеряли, вся стража, должно быть, стоит на ушах.

– Давай же, Локи, не трусь. Это… приключение такое. Если ты сейчас вернешься один, отец точно на меня осерчает. Ты знаешь, он в гневе суров…

– Боишься, что лишит тебя в будущем трона за череду всех проказ, конца которым даже не видно?

– Глупый, как ты найдешь назад дорогу один? Заплутаешь или вовсе утонешь в этих снегах. И глянь, ведь синий уже, точно родом из Йотунхейма.

Обхватит за плечи шипящего и извивающегося, точно змея. Лбом прижмется ко лбу, несмотря на холод, покрытого испариной.

– Локи, ты н у ж е н мне здесь. Прошу тебя, брат, – тихо-тихо, почти что в губы, серьезно.

– Так и быть, но обещай – полчаса, а потом – мы сразу обратно.

И улыбка в ответ широкая, как река и светлая, яркая, как безграничное счастье. Такая, что слепит сильней всего этого снега. Такая, что теплом отдается в груди.

Пальцы с пальцами – крепко, в замок.

– Ты не бойся. Если что, отобьемся. Я тебя в обиду не дам, хорошо?

– Да я как бы и… не собирался бояться…

А сам прижмется к плечу брата щекой и выдохнет, на миг глаза закрывая. Тор пахнет яблоком, которое ел до шального побега, брат пахнет медом и земляными орехами, пряной приправой. Брат, который, конечно, дурак, балагур. Брат, который, сколько Локи помнит себя, всегда где-то рядом.

– А вы слышали когда-нибудь нарнийские колыбельные? – вещает между тем диковинный мистер Тумус и как-то странно глазом косит, и губы будто бы поджимает. – Нет? О, какая досада… ну, ничего, сейчас мы это исправим.

Что-то нечисто, думает Локи, опираясь на брата, когда сладчайшая песня льется вдруг отовсюду, как патока, как свежий мед. Это лютня и арфа, где-то поодаль – скрипка. Обволакивает собою, баюкает и качает. И веки будто налиты свинцом… опустить ресницы всего на минуту.

Рука брата – крепко в руке. Он здесь, значит, все хорошо, все в порядке.

Просто чуть-чуть отдохнуть… Просто это с холода – в жар.

Что это там, за стенами дома? Как будто где-то ржут кони и звенит колокольчик…

Музыка громче… не думай… не бойся… усни.

Все хорошо, Локи ведь здесь…

Т-ш-ш-ш-ш-ш-ш… тишина… Тор держит за руку. Они будут в порядке.

========== 12. Клинт/Наташа ==========

Это Клинт.

Это Клинт Бартон, господи-боже…

У нее дождевая вода течет по лицу, как ледяная, мертвая кровь.

У нее тахикардия и, кажется, лопнули перепонки.

Спазм перетягивает горло колючей веревкой. Ни вдохнуть, ни глотнуть. Ничего невозможно. Только бескровные губы, по которым стекает вода, шепчут беззвучно: “Клинт. Бартон”. Только в туфлях хлюпает жижа. Только косметика размазалась – нет, не от слез.

Она не видела его целую вечность.

Когда все пошло под откос, Клинт увез Лору с детьми подальше от всех них и отсюда. Когда Танос разносил вселенную, точно городок из песка, построенный детской рукой… Клинт был где-то, наверное, в горах. Клинт просто взял отпуск. Клинт пытался спрятать тех из людей, кто для него безмерно дороже остального проклятого мира.

Клин уехал. Мстители проиграли.

Наташа видела, как плачет Стив, как он слепо шарит руками, размазывая пепел по засохшей траве. На тропинке, по которой Баки Барнс шагал всего минуту назад…

Наташа видела, как рыдают асгардские боги. Наташа видела Тора, раздавленного смертью брата сильнее, чем падением небесного града.

Наташа видела столько…

Наташа пыталась не думать и ни разу не пыталась звонить, чтоб узнать.

“Как я смогла бы дышать, поняв, что и ты рассыпался горсткой холодного пепла?”

Дождь стучит по зонту, и редкие косые струи хлещут ее по щекам, как будто призывают очнуться.

Клинт и теплый труп у него под ногами. Клинт, что стянет черную маску и подставит лицо ледяной стене, что будто задумала в одночасье смыть весь этот город. Клинт без привычных лука и колчана стрел у него за спиной. Клинт с самурайским мечом и смертным приговором во взгляде. Клинт, что стал будто старше на годы и выцвел, поблек. Клинт, на лице которого не расцветает улыбка, когда он видит ее. Клинт, превратившийся в машину убийства. Клинт, будто уничтоживший чувства. Как будто перед ней одна оболочка. Вообще без каких-то эмоций.

Наташе так хочется рвануть навстречу и просто обнять, уткнуться носом куда-нибудь в шею и долго дышать едва уловимым запахом мускуса, пота и дыма. Еще немного терпкой смолы, хвои, и шишек сосновых.

“Я так боялась, что ты… я мысленно день за днем умирала…”

Но слова затихают, еще не родившись, и молчаливое: “Лора? А дети?” тает на губах, как снег под дождем из огня. Растворяется, потому что она боится ответа. Потому что, если все так, Клинт… никогда не оправится просто. Клинт просто никогда не вернется.

Но… “живой… он живой”, – несмолкаемый вопль в голове вопреки.

Он молчит сто тринадцать секунд. Она смотрит сквозь дождь и считает.

Он молчит. Он живой.

Еще пять секунд, и подогнутся колени, и она рухнет перед ним прямо в лужу, рыдая, как дурная девчонка, от облегчения, ужаса и от боли.

“Клинт, ты живой. Все остальное… мы сможем исправить”.

– Наташа… – хрипло, как будто язык распух и к гортани присох.

– Наташа? – на последних звук голос срывается на какой-то неразборчивый сип.

– Наташа? – стремительно к ней по луже ярко-пунцового цвета, и брызги летят из-под его сапогов.

– Наташа… – руки у него ледяные, и ледяная щека, которой прижимается к ней.

Что-то течет по рукам, попадает на шею. Все это – брызги дождя.

“Клинт, ты живой”.

Его трясет, как от холода. Или как наркомана в припадке.

Сожмет в ответ изо всех неженских, недюжинных сил. Обхватит руками, губами прижимаясь ко лбу:

– Мы справимся, Клинт. Мы – Мстители, мы придумаем, как исправить.

“Какое же счастье, что жив…”

– Так боялся, что и с тобой…

Между ними – ни единого дюйма, никакого зазора. Они так близко друг к другу, как еще никогда. Ее сердце стучит в его ребра. Ее сердце давно стучит для него одного.

Ладонь – на щеке. Колючей, холодной.

Сердце, бейся… не смей. Не смей, слышишь? Сердце, прошу, продолжай.

– Клинт, мы придумаем, милый…

Вздрогнут синхронно.

Конечно, это все гром – там, в небесах, а не случайно сорвавшееся, неуместное слово.

Мы придумаем, что делать и как дальше жить.

Главное – жить. Ты меня слышишь?

Главное – жить.

Главное – ты продолжаешь дышать…

========== 13. Стив/Баки ==========

Комментарий к 13. Стив/Баки

упоминается Клинташа

– Ты все понимаешь. Ты ведь такая умная, Нат…

Он никогда не говорил вслух об этом. Он ни разу не признался – ни ей, ни кому-то еще. Баки Барнс – это был целый мир, который с его возвращением окрасился ярким. Который… боже… просто позволил Стиву стать снова живым.

Баки Барнс всегда был кем-то большим, чем единственным другом.

Баки Барнс – тот, кто замкнул в себе все.

Он умер, и Стивен отправился следом, затерялся где-то во льдах.

Стивен вернулся, вернулся и Бак. А теперь…

– Он рассыпался горсткой серого праха у меня на глазах. Он успел только выдохнуть: “Стиви”, а я стоял там, как идиот, и смотрел.

На самом деле, все было немного иначе, и замер он только на миг, и тут же рванулся вперед. Он рухнул прямо там, на тропинке. Он слепо шарил руками и выл, кого-то отталкивал и что-то даже кричал. Захлебывался воздухом, звуками, которые никак не получалось сложить в слова. Как мог бы он взять и поверить?

Как мог бы тогда, если даже сейчас…

– Ты плачешь?

Ни один из мстителей ни разу не видел подобной картины. Тони как-то съязвил, что слезные железы ему удалили. Впрочем, Тони много всего говорит, если хочет скрыть свои чувства. Сейчас-то совсем не о нем.

– Ты ведь все понимаешь…

Он не сказал ей ни разу. Ни ей, ни другим. Он не сказал, но она видела как-то – случайная сцена, не предназначенная для глаз посторонних. Просто улыбка, как солнце, и ладонь на гладкой щеке. И столько нежности в обычно равнодушном взгляде Солдата. И столько чувств, что ее затопило. Тогда она тихонько шагнула назад, и двери за собой притворила.

И никогда никому не сказала, о том что знает: Стивен не просто влюблен. Стивен живет за счет своей половинки. И сердце в груди – одно на двоих. Если однажды одно навеки замолкнет…

– Почему ты так долго молчал?

О вас и обо всем, что случилось. Ведь столько времени, с самой войны. Ведь эта история длиной не в пять лет и даже не десять. Это век. Это целая жизнь. Это… смерть.

– Потому что это было лишь н а ш е. У нас забрали наше время и почти лишили друг друга. Ему стерли память обо всем… обо мне, а меня заставили поверить в то, что он умер. Я ведь так долго жить не хотел. Просто должен был… все еще должен. Доктор Эрскин… я ему обещал. А потом Бак вернулся и вспомнил. Он снова стал т о л ь к о моим, понимаешь. Кусочек того времени, жизни. Мое сердце, что стучало в груди у него. Спасти весь мир – это всегда была моя прихоть. Он помогал, как умел, а теперь…

У него путается речь и сбивается все сильнее. У него глаза покраснели и опухли от слез, а нос почти превратился в картошку. Он сейчас – не супергерой. Он – раздавленный горем и болью мужчина.

– Стив, послушай. Танос сделал то, что хотел. Уничтожил половину живых существ во вселенной. Но пока мы дышим, мы здесь. Мы можем все изменить. Один из Камней Бесконечности контролирует время…

– Это похоже на план… – в нем еще маловато надежды, но ладонью утирает лицо и плечи, наконец, расправляет.

– Мы должны собрать остальных…

“…из тех, кто остался”, – не добавляет она. Потому что их – ничтожная горстка. Потому что и Клинт, о котором она так и не знает… Потому что…

“Романова, соберись!” – незримой пощечиной, такой нужной, наверное.

– Я умру только за то, чтобы он снова мог жить.

– Ты уверен, что мир без тебя ему будет нужен?

Потому что – она тоже не скажет. Ни ему, ни кому-то еще – потому что где-то там Клинтон Бартон. Потому что она до сих пор… хочет думать, что он ее ищет. Или делает что-то еще. Потому что, если думать о смерти, сил не останется, чтобы жить и дышать. Потому что…

– Мы вернем тебе Баки. И всех остальных, кого не смогли уберечь.

– Я знаю. Знаю, Наташа. Иначе просто незачем все…

Иначе Танос может забрать и их тоже.

Иначе…

Не надо.

– У нас все получится, Нат.

Баки, осталось чуть-чуть. Я иду за тобой.

========== 14. Клинт/Наташа ==========

Рождество – не их праздник. Они – не семья. Они – мстители, помнишь? Те, кто стоит на страже мира на этой планете. Те, кто выходит вперед, когда пасуют армии и сдаются спецслужбы. Последняя надежда Земли. Хранители жизни, покоя.

Они никогда не праздновали дни рождения, Новый год, Рождество, Дни независимости, Благодарения… что там в списке у обычных американцев еще?

Они никогда, вот только сегодня…

Клинт открывает дверь в ее номер в мотеле и понимает, что это конец.

Он слышит, как рушатся баррикады, как он – в своей голове – сдает форпост за форпостом, выбрасывая на стену белый флаг. Это поражение в войне, которую не объявляли. Это победа где-то там… куда даже мельком, даже краешком глаза никогда не заглянет. Туда, где все существо его рвется в оковах, кричит: “Хочу… я хочу ее, правда. Она – это жизнь, ты не видишь, глупец? Она – это смысл. Единственное, что имеет значение”. Туда, куда заперта дверь уже очень давно, с той первой миссии – на просторах холодной и дикой России, куда его послали убить. Где впервые дрогнули пальцы, натягивающие тетиву. Где он впервые решил отступить – нет, не сдаться, пойти по-другому. Где он решил не убить, а забрать. Забрать ее в напарники. Боже. И после умирать каждый день, разваливаясь на запчасти – с ней рядом, как старый транзистор. Под ярким огнем ее глаз и улыбкой, от которых слабеют колени, как будто он снова пацан. Как будто гормоны… и только жить начинает.

– Хэй, так и будешь там так стоять? Рождество, – локон-пружинка так озорно выбивается из-за уха, и в глазах ее – огонек. Не теплый или уютный, совсем не домашний. Там – целый пожар, там предупреждение и опасность. Там что-то, чего он раньше не… Как будто Наташа тоже держалась. Как будто сегодня, в Сочельник, тоже сдалась. Как будто и ее железных сил не хватило.

Как будто он попросту спит, ведь лишь во сне себе смог бы позволить.

Стремительно – через комнату. Не бег – как полет.

Она сидит на диване и только вскинет изящную бровь, наклонит голову и медленно, тихо – за ухо непослушную прядку длинными пальцами, которыми свернула столько шей и проломила голов…

– Клинт, ты сейчас немного пугаешь, – смешок, что в горле застрял, вырывается наружу неразборчивым всхлипом, когда твердые ладони лягут на локти. Встряхнет на себя.

– А ты не бойся, Наташа. Ты никогда ничего не боишься, солдат.

У него голова идет кругом от ее аромата и от таких огромных зрачков, за которым радужку даже не видно. И грудь, что обтянута белой тканью так плотно, вздымается часто. Ее… паника? – бьется пульсом ему прямо в ладони.

– Что ты делаешь, Клинт?

Совершенна.

У них здесь елка в серебристых шарах, и на елке – огни, у них на окошке – снеговик и снежинки. У них два запотевших горлышка – из ведерка со льдом, а еще мандарины и зачем-то клубника. У них здесь Рождество на двоих. В этом маленьком, замкнутом мире. Здесь не существует миссий и целей, здесь они – обычные люди. Мужчина и женщина, которых неудержимо тянет друг другу. Все эти безумные годы.

Все их прожитые в безумии жизни.

– Что делаю? А на что похоже, Наташа?

Огни от гирлянды бликами ложатся на волосы, как корона. Он заворожен, пленен, он тянет руку, чтобы пропустить сквозь пальцы мягкие пряди. Пальцем ведет от виска до губы. Замирает. А сердце взрывает в венах торпеды. Сознание плывет, как после пары литров виски – не меньше.

– Похоже, что ты под гипнозом.

– Ох, Нат, уже столько чертовых лет.

Клинт наклоняется и целует, чувствуя, как она замирает руках. Не упирается ладошками в грудь, не ломает ему кости мгновенно. Она опускает ресницы, что скользнут ему по щеке. Она опускает ресницы и робко – робко? Наташа? – подается навстречу и ему отвечает, вцепляется пальцами в плечи, как утопающий – за спасательный круг ночью в шторм.

Держи, держи меня крепче.

– Клинтон, мы не… – она хрипит, но остановиться не в силах, она ему отвечает, цепляя ноготками пуговки на рубашке. Ее как от озноба колотит. Или, может быть, это дрожь предвкушения?

Клинт не может думать, не хочет. Клинт просто так долго, так глубоко, безнадежно застрял. Как стрела в расщелине скальной. Ни туда, ни обратно. Никак. Уже никогда.

– Я просто хочу, чтобы ты была моей, – он никогда еще прежде. Ни разу.

Их поцелуй сегодня, он с привкусом соли и йода. Он мокрый, он первый. Он терпкий, фантомный.

Как будто все это – во сне.

Как будто за окнами уже брезжит рассвет. Вот-вот, и откроешь смеженные веки, понимая, что не было и нет ничего. И, вероятно, не будет.

– Клинт. Ты и я – невозможно.

Ее пальцы пробираются под рубашку. Ожог и одновременно озноб, и тут же – точно в ребра разряд.

– Хотя бы сегодня, Наташа. Я… больше без тебя… не могу.

Его губы ее обжигают. Он как будто картину рисует, закрывая глаза: веки, скулы, ее плечи, ключицы.

Пусть вокруг них рушится мир, пусть государства падут, а вулканы – взорвутся, пусть боги захватят смертных, превращая в подданных и рабов, пусть половина вселенной исчезнет. Они все исправят. Потом. Не сейчас. Не сейчас, когда… всхлип… и тонкие руки обовьются вкруг шеи, и она падает навзничь, увлекая его за собой. Она стягивает с его плеч холодную куртку, тут же следом – рубаху.

Сверхновые взрываются прямо здесь, в этом тесном пространстве.

Она так красива. Она – только его.

Совершенна.

– Наташа, я…

– Не говори мне об этом. Или только сегодня.

– … люблю.

Я люблю тебя больше, чем ты можешь представить.

Я люблю тебя дольше, чем знаю, чем даже живу.

Я люблю тебя…

… просто. Я твой – без остатка.

Хотя бы сегодня, Наташа. Сейчас, в Рождество.

========== 15. Стив/Баки ==========

– Капитан Америка – наш герой! Да здравствует Капитан Америка! Это победа!

У Баки ссадины на лице. У Баки кровь запеклась в едва затянувшихся ранах, и через прорехи нательника можно разглядеть тонкие свежие шрамы, едва схватившиеся розовой коркой. Стиву больно даже просто смотреть.

Баки улыбается, светится. Баки счастлив.

– Ура Капитану Америка! Да здравствует наш герой! Ребята, ликуйте! Мы сделали это, но если б не он…

У Баки голос звенит, и Стивен слышит – тот им гордится. Буквально лучится восторгом. Великий герой – его лучший друг. Почти супермен. И где-то глубоко неприятно и коротко тронет тревога или даже только тень от нее. Ведь Баки, он же не?..

– Я все тот же Стивен. Может, только немного сильнее, – предупреждает тихонько. Он так хочет увидеть, разглядеть и понять.

– Считаешь, я мог бы тебя с кем-нибудь спутать? Все эти годы, Стиви… и мне не был нужен другой. Ты – это ты. Ты и твое огромное сердце, стремление спасти, вытащить из задницы сразу весь этот мир. Знаешь, а ведь он… я про мир… тебя недостоин. Но если ты выбираешь все это…

Чуть-чуть помолчит. Остановится нащупывая фляжку с водой на бедре. Будет долго пить, исподволь разглядывая лучшего… друга? Просто лучшего на все времена. Как будто когда-то было или могло случиться иначе.

– Но если я выбираю, то ты?.. – не выдержит Стив и даже притопнет, невольно следя, как льющаяся из фляжки вода пропитывает ткань, что тут же темнеет и липнет к груди.

– …то я встану рядом с тобой. Разве я мог бы выбрать что-то другое? Кого-то…

У Стива в лице неверие сменяет какая-то детская радость, восторг. У Стива так легко читать по лицу. Всегда было.

– Дурак. Мелкий, я же твой, ты забыл?

Это даже забавно сейчас, когда Стив стал выше и крепче, когда раздался в плечах и груди, но остался все тем же ранимым мальчишкой. И Баки… он все равно будет беречь его также, как в детстве. Потому что не может и не хочет иначе.

– Пусть ты и супергерой. Но сначала ты м о й

– Надерем всем им задницы, Джимми? – детское прозвище слетит с губ так легко, но Баки вздрогнет, чувствуя касание пальцев к ладони. Как будто где-то в груди предчувствие вдруг кольнуло иголкой.

Глупости. Все это нервы, не больше. Теперь они вырвут все до единой головы Гидры, а еще хвосты и любые другие отростки. Они положат конец этой безумной войне, а потом будут жить. Просто жить… так ведь можно?

– Джимми? Бак? Ты чего?

– Я? Да так… Развеем их в пыль, а потом закатим гулянку.

– Ну, теперь я тебя узнаю… вечеринка, девочки, танцы… Остаетесь собой, сержант Барнс.

Стив… нет, не сникнет, насупится просто, закинет автомат на плечо. И тут же покачнется, почти свалится в грязь от ловкой подножки.

– Уверен в том, что ты видишь? Или только думаешь, что знаешь все обо всех? Стиви, ты точно уверен? – он говорит загадками, но держит крепко и… близко. Губы шепчут в самое ухо, вызывая дрожь вдоль хребта по спине. Так, что каждая волосинка на коже поднимается дыбом. И мысли становятся вязкими, как болотная жижа. Медленными, неповоротливыми, как танк, застрявший в грязи.

– Я… я не знаю…

Не получается думать, и ноги отчего-то, как вата. Папье-маше, размокающее под дождем.

– Мы… сегодня позже… закончим… – Бакки качнется, отстраняясь будто даже с трудом. Торопливо закурит. Кажется или его пальцы как-то мелко трясутся?

Вокруг солдаты ликуют и кругом идет голова. Светопреставление. Хаос.

– Стив, если вдруг я… – Баки запнется и глянет снизу вверх отчего-то совершенно больными глазами.

– Что? Ты о чем?

– Нет, забудь. Это я так… нервы, усталость.

До крови закусит губу. Баки, все хорошо. Баки, ничего не случится. Баки, теперь вы вдвоем – до конца. Баки, ну что ты, придурок, удумал?

– Просто обещай, что мы останемся вместе, что эта проклятая война не сможет нас разделить.

– Обещаю, Баки, а если вдруг все же… Я всегда буду тебя находить. Слышишь? Всегда?

Из-за возрастающих криков и восторженных воплей они больше друг друга не слышат. Но Баки опускает руку, чтобы сжать его пальцы. Поделиться силой или унять непонятную, ноющую где-то в ребрах тревогу. Стив улыбается, чуть кивает.

Баки, все хорошо.

У нас все хорошо.

Было, есть и, конечно же, будет.

Я всегда. Я буду тебя всегда находить.

========== 16. Стив/Баки ==========

“Куда нам идти теперь, когда они ушли?” – Стив сверлит взглядом плакат на двери, но даже не чувствует неуместного желания расхохотаться. Смеяться надрывно и громко, держась руками за живот. Хохотать до истерики, слез. Выплеснуть это что-то, что узлом скрутилось где-то в груди, в животе и упрямо сидит там, и давит, с каждым днем разрастаясь. Однажды оно заполнит его целиком, разорвет, развеет по воздуху сотней миллиардов частичек. Развеет в пространстве пеплом и прахом.

… как Баки.

Люди. Совершенно чужие. Там, в комнате, шелестят своими брошюрами и памятками. Царапают пол ножками стульев, выставляя их в круг. Как в клубе анонимных алкоголиков. Ох, да лучше туда бы…