Текст книги "Stories of Marvel (СИ)"
Автор книги: Мальвина_Л
Жанры:
Фанфик
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)
Он был таким одиноким. Капитан родом из прошлого века.
Потерянный мальчик, застывший почти на столетие во льдах. Потерянный мальчик, что просто хотел быть кому-нибудь нужен.
Спустя столько лет Старк снова чувствует те осколки снаряда, что вдруг зашевелились в груди и медленно плывут прямо к его холодному сердцу, царапая нервы при каждом выдохе-вдохе.
“Ты не умеешь любить, ты всегда сам по себе, для себя”, – бывало говорил ему Роджерс, устроясь головой где-нибудь на животе и бедре. Покрытый спермой и потом, дышащий все еще тяжело. Как после долгой долгой-долгой пробежки. До края земли и обратно.
“Тебе это нравится, Стиви. Я нравлюсь тебе”, – отвечал обычно с ухмылкой, ни разу не услышал возражений в ответ. И подтверждения тоже.
Потому что Баки и тогда стоял между ними, вот только Тони не знал. Вот только Тони предоставил прошлому хоронить мертвецов. А они вдруг восстали, даже не как феникс из пепла.
Сейчас Кэп едва стоит на ногах, и уложить его не составит труда. Один только залп из ладони. Вот только пока-еще-не-покойник снова рушит все планы. Толчок слабее подножки, но Кэпу хватает. Кэп хватает его поперек и со всей дури швыряет о стену. Щит поднимается вверх и опускается вниз снова и снова. Опять.
Тони не больно. Тони чувствует, как его костюм умирает. Тони почти невредим. Ссадина на лице и порезы ни в счет. И не такое бывало. Всего на секунду представит – один удар чуть повыше, и голову с плеч Железного человека долой.
Стив замирает. Смотрит с ужасом будто. Так, словно мысли прочел. Так, словно сам собирался…
Роджерс выдирает щит из обломков костюма, помогает своему Баки подняться. В груди у Тони печет. Там будто небольшой костер развели или плеснули порядочно магмы.
– Щит не твой. Не заслужил, – хрипит Тони Старк ему в спину.
Щит, который сделал отец, а этот упырь забрал его жизнь, и теперь ты посмеешь?..
Глухой удар об пол, шаги, тишина. И только снежинки кружатся вокруг, да ветер ледяной задувает. Пустота. Тони Старк где-то посредине Сибири в том, что осталось от лучшего из костюмов. Рядом – щит Капитана Америки из вибраниума. Кажется игрушкой, что бросил ребенок, всласть наигравшись.
Мгла снаружи все тревожнее, гуще.
Очень хочется спать. Кровь из порезов льется на руки.
“Прости меня, Тони. Прости, я иначе не мог. Я всегда его выбирал. Я всегда его выбираю. Прости меня, Тони. Прощай”, – слышит где-то в своей голове.
Может, просто буря завывает снаружи.
========== 6. Клинт/Пьетро ==========
У них почти ни мгновения передышки в этой безумной гонке против сорвавшегося с привязи ИИ. Железки с набором микросхем, возомнившей себя спасителем мира. Альтрон множит сущности быстрее, чем плодятся кролики на какой-нибудь ферме в Техасе, и они должны торопиться, пока этот мир еще существует, пока они еще могут сделать хоть что-то.
У них ни секунды свободной, но Пьетро принимает чашку крепкого кофе из теплых рук. Пальцы встречаются на один только миг, и его прошибает мгновенно. Разрядом вдоль позвонков, молнией к каждому из нервных окончаний, контрольным – в мозг.
Скрипнет зубами. Так не должно быть. Так не правильно. Не он, не сейчас. Выдавит скупо:
– Спасибо.
– Пустяки. Бодрость духа нам всем еще пригодится, как и силы, – Клинт отходит к окну, поправляя лук за спиной.
Оттянет вниз пару планок, вглядываясь в клубы пыли на заброшенной трассе, подсвеченной нежно-розовым из-за солнца, почти нырнувшего за горизонт. Пьетро зависает на длинных мозолистых пальцах. Он видел так часто их, натягивающими тетиву. Он представлял, как эти пальцы могли бы… он и сейчас представляет.
У них ни свободной секунды, но Пьетро пьет свой напиток, закрывая глаза. Черный кофе с одной только щепоткой корицы, что Клинт для него приготовил. Клинт… варил для него.
Возможно, он думает очень уж громко, но Ванда в другой части дома отчетливо фыркает и наверняка прямо сейчас закатила глаза. Ванда… она всегда понимает. Это не значит, что она должна одобрять.
– Ты – полный придурок, братишка. Нашел тоже время, – раздастся беззлобно в его голове без намека на ожидание хоть какого ответа.
– Я пылью здесь вся пропиталась, пойду подышу, осмотрюсь. Мальчики, не скучайте, – накинет что-то на плечи и растворится в ночи, не дожидаясь ни одобрения, ни упрека.
Клинт отойдет от окна, и жалюзи громко щелкнут, возвращаясь на место. Как спуск курка в тишине. Как свист стрелы, что летит к своей цели. Летит, чтобы пронзить чье-то сердце насквозь. Сердце, что больше никогда не срастется.
– Она та еще штучка, я прав? Смертельно красива, умна и строптива, – Пьетро не видит его лица, но улыбку безошибочно ловит. И тотчас что-то, так похожее на раскаленный клинок, втыкается куда-то меж ребер. Слева. Точно между четвертым и пятым.
– А ты что ли запал? – и откуда силы на веселый голос, подъебку? Только глаза наливаются ртутью, только в горле – кислый комок. – Учти, я не позволю крутить шашни с сестрой, она тебе не какая-то там…
– У меня жена и дети, вообще-то. Можешь выключить цербера. Я твою сестру не трону, и в мыслях не было.
Не было и быть не могло. Слишком честен Клинт Бартон, слишком порядочен. Слишком – до тошнотворного – чист. Пьетро не знает, как мог, как п о л у ч и л о с ь запасть на такого.
Здесь свет приглушен, почти полумрак. Здесь приходится взгляд напрягать, чтобы разглядеть его силуэт, что замер у пыльного стеллажа, заваленного какими-то гербариями и подшивками журналов, кажется, родом из прошлого века.
Ночью все кошки серы, и они сейчас тут одни. Он мог бы шагнуть к нему и ткнуться губами в макушку. Он мог бы опустить ладони на плечи, шепнуть: “Пожалуйста, Клинт”.
Пожалуйста, Клинт, одна только ночь. Ты и я здесь, на краю жизни. Ты и я за мгновение до смерти. Ты и я, и никто никогда не узнает. Кроме Ванды, конечно, но Ванда ни в счет.
“У меня жена и дети вообще-то…”
Но я не хочу… не посмею даже мечтать, чтобы это было всегда. Одна только ночь. Только раз.
Так мало… так жалко.
Кажется, вспотели ладони, но он даже шевельнуться не может. Стоит – остолоп – и просто смотрит на чужую напряженную спину.
– Не думай, что я глупее, чем есть, – подает наконец-то голос, что кажется чуть ниже, более хриплым. Что царапает по загривку и ниже, к спине. – Меня Соколиным Глазом прозвали не только за меткость. Я… Пьетро, я вижу, как смотришь, как дышишь. Вот прямо сейчас, кажется, вижу, как мысли роятся в твоей голове… – Пауза. Выдох. – Не надо…
Тихо-тихо говорит, ни намека на жалость или отголоски вины. Просто беседа с не очень чтоб близким другом о погоде, футболе, о чем угодно, чтобы время убить. Ни одной эмоции не прорвется сквозь броню, ни малейшего всплеска.
У Пьетро ногти так сильно впились в ладони. Наверняка, останутся царапины или, может быть, тонкие шрамы. У него вся душа изнутри в таких вот… Он давно, он с самого детства привык, что внутри что-то беспрестанно ноет, болит…
Выдавить кривую ухмылку, бросить небрежно, собирая струйки крови из порезов в ладонь:
– Не придавай слишком много значения простому влечению. Это просто гормоны, забей, не умру.
Глаза холодные, как лед, застывший миллионы лет назад под вековыми снегами. Глаза очень близко… и когда успел подойти? Губы опаляет горячим дыханием.
Смотрит – Пьетро понимает – ни единому слову не верит.
– Я сделал бы что-нибудь с этим, если бы мог. Пьетро, что угодно. А ты… не притворяйся кем-то другим, не бойся, что тебя назовут слабым, этот страх ослабляет тебя.
– Я ничего не боюсь…
Губы… губы так близко. И чужое дыхание глотает, как воду после затянувшейся жажды. Если лишь на миллиметр качнуться навстречу. Всего только раз. Всего лишь на пробу.
“Пожалуйста, Клинт. Ведь это так мало. На самом деле это – сущий пустяк”.
– Прости меня, мальчик, – ладони лягут на плечи, отстраняя от себя аккуратно. Пьетро закроет глаза. Его трясет, как в ознобе, и зуб не попадает на зуб.
Кажется, хлопнет дверь в глубине темной квартиры. Кажется, он больше не слышит ни второго дыхания, ни осторожных шагов. Горло сдавило, сил нету просто вдохнуть. Как астма когда-то в детстве, как приступ.
“Дыши Пьетро, пытайся дышать. Сейчас все пройдет…”
*
Оранжевый огонек в полном мраке. Мужчина опустится рядом, молча достанет сигарету из предложенной пачки.
– Ты вроде не куришь. Или я что-то напутал?
– Ты вроде как тоже. Близнец всегда чувствует боль своего близнеца. Я не могу ничего сделать, и это меня убивает.
– Мне жаль.
– Мне тоже. Но… Пьетро вляпался в тебя так внезапно. Я ничего не успела понять, а когда… уже было поздно.
– Скажи, что он будет в порядке. Он на самом деле славный парнишка.
– Конечно, он будет. Просто нужно время и как можно меньше тебя.
– Я уеду, как только мы одолеем Альтрона.
– Знаю. И мне остается молиться, чтобы после лекарство нашлось. Давай пока просто постараемся выжить. В с е вместе.
– Согласен.
Дымом – в вены. Дымом – в черное небо. Капельки звезд застыли там, в вышине, точно ртутные слезы. Мальчишка в пустой и пыльной квартире громко дышит, не открывая глаза.
Утром им – в бой. Утром будет новый день и новые силы. Утром… если это утро наступит для них.
========== 7. Тони/Питер ==========
Он находит его на исходе четвертого года. В Лондоне дождь и туман. Питер стоит на мосту и смотрит, как катит свои тяжелые свинцовые воды неторопливая Темза.
На нем разношенные кеды и капюшон на влажных кудрях. У него капли дождя на носу и стиснутые в кулаки руки – в глубоких карманах. И холодные губы – тонкой полоской, как нитка. Под глазами круги – будто неделю нормально не спал. Будто не получается найти свое место.
“Мне больно… мистер Старк… я не хочу умирать…”
Это было? Это могло быть просто сном? Или одной из граней реальностей, которыми Танос играет сейчас, как кости бросает. Это могло быть? Мальчишка, что рассыпался в прах у него на руках. Мальчишка, что цеплялся немеющими пальцами и шептал, шептал. Он шептал, даже когда губ уже не осталось.
“Мистер Старк… так больно… мне страшно”
Это было? Это был просто бред?
Но почему тогда все эти годы Тони Старк рыщет по странам и городам, как безумный? Он вглядывается в лица, пытаясь сверить черты. Пытаясь разглядеть, узнать того, кого быть в живых просто не может…
Сейчас он стоит на мосту.
Сейчас он стоит и смотрит на волны.
Стоит. Прямо здесь. Питер Паркер. Ответом и целой сотней новых вопросов.
Тони… Тони чувствует, как льдинки царапают горло, как мост плывет под ногами, как качается и скрипит.
Питер Паркер.
– Питер… – получается хрипло, как будто долго кричал под дождем вот на этом самом мосту. Как будто запрокидывал горло в небо. Как будто связки покрылись инеем, даже льдом. – Питер, как же это возможно?
Мальчишка вздрогнет, роняя наушники, обернется к нему. В его глазах – только пленка дождя и что-то сродни вежливому удивлению, что так быстро, почти за мгновение сменяется диким восторгом, когда он его узнает.
– Мистер Старк!? Обалдеть? Правда вы? Ни фига же себе?! А откуда вы знаете меня? Хотя, наверное, это тетя Мэй постаралась? Ведь вы же не он? То есть, не так. Не совсем. Наверняка какой-то двойник. Да пофиг. А можно нам селфи? Вот же Нед обалдеет….
Пацан будет долго трындеть и прыгать вокруг, как сайгак. Пацан будет фотать его беспрестанно и выпросит даже автограф. Тони… через пару минут отомрет и выдавит что-то из себя про кофейню, где сухо и нет толп этих туристов. А там кружку с дымящимся кофе так сильно, задумавшись, стиснет, что та немедленно треснет, плеснет кипятком на ладони…
Питер. Питер Паркер. Живой.
Так больно. Там, в сердце, которое очень давно почти прошили навылет шрапнелью.
– А вы ведь, наверное, что-то хотели? Ох, тетя всегда говорит, что я очень много болтаю…
“Вы что-то хотели?”
Для начала узнать, как такое возможно. Ты жив, ты здесь и не помнишь ни мига. Ты жив, ты не умер… живой…
– Мистер Старк?
– Да… извини, задумался просто. Ты что-то сказал?
– Вы меня зачем-то искали…
– Стажировка… ты выиграл грант…
– Стажировка у Старка? Ух ты, как круто… и вы приехали сами?
– Да, просто был здесь по делам…
Ты жив, и ты дышишь… и боже… пускай ты не помнишь ни мига. Я сделаю все… я найду, как вернуть остальных. Никуда больше, Питер… никуда… никогда.
========== 8. Клинт/Наташа ==========
– Это неправильно, Бартон, – ее волосы, как застывший огонь, ее голос острее клинка, которым рубит врагов направо-налево, не жалея, не оборачиваясь на горы мертвых тел позади.
Клинт чувствует тепло ее кожи, когда опускает ладонь на запястье. Туда, где нет метки с именем “Клинтон”. Туда, где только плотный рубец змеится, так напоминая клеймо. В Красной комнате, где ее обучали, метки удаляют задолго до инициации, еще на самом первом этапе. Ничто не должно отвлекать от миссии. И так все становится проще. Конечно же, даже убийства.
– Я был уверен, что тебя уже нет. Когда метка поблекла, мне сказали…
…ему сказали, что соулмейт уже мертв. Ведь никто из гражданских не мог знать о технологиях, навсегда и полностью убирающих метку, глушащих связь. Это было… казалось всегда невозможным.
– Меня отправили, чтобы убить тебя. Они тоже не знали.
– Ты оставил мне жизнь и привел меня в Щ.И.Т. Два года прошло…
– Я не смог бы иначе. Они ослабили связь, но ее отголоски где-то внутри… я не смог бы даже поднять руку, не то что натянуть тетиву.
Его пальцы путаются в ее волосах, обводят линию скулы, ложатся на губы. Наташа опускает ресницы.
Вдох-выдох.
Это пройдет. Это всего лишь шок, изумление. Соулмейт ее отыскал, смог найти и, как оказалось, узнать – такую ущербную, сломанную, без метки. Отыскал, а теперь вот решил расставить все точки над i.
Зачем? Зачем же ты все усложняешь?
– Я сразу узнал тебя, Нат, – он шепчет так хрипло, он выдыхает, а на ее теле все волоски поднимаются дыбом, и огненная плеть – точно вдоль позвонков. – Я не мог думать и не получалось дышать. Я смотрел и тонул, умирал. Я не смогу… если тебя не будет рядом, не станет.
Ты мне н у ж н а . Ты – моя жизнь, ты – мой воздух и смысл.
У него пальцы трясутся и губы белеют. Он тянется, не в силах запретить себе отступить. Он тянется… ближе… он ждал ее… боже… всю свою жизнь, все эти бесконечно длинные годы.
Он ждал, но был уверен, что ее нет и не будет. Он встретил Лору и построил ей дом. У них Купер и Лила, и еще один малыш на подходе. У них тихая, уютная жизнь, и свою жену он считает лучшей из смертных, своим добрым другом, вот только все это… немного не то. И метка – черная аккуратная вязь на запястье, где русскими буквами это имя: Наташа. Метка зудит и горит с того дня, как он встретил ее, как умер, как снова родился…
Она отодвинется чуть, и его губы скользнут по самому краешку рта. И уже это прошибает разрядом. Влага собирается в уголках глаз.
Там, в Красной комнате они сломали не только ее жизнь и судьбу. Они и его сделали каким-то неполноценным, калекой.
– Это неправильно, Бартон. У тебя самая чудесная в мире Лора и малыши. Я ваш друг – твой и ее. И это не изменится, слышишь?
– Я никогда не смогу не думать, не помнить… – ему дышать очень сложно. У него под ребрами – будто черная пропасть и черный огонь. Безнадега.
– Ты не видел мою метку, ведь так? Да и сама я давно уж не помню, что там было… чье имя. Это – прошлое. Его уже нет.
Она не отводит глаза. Она смотрит пристально. Будто внушает. Она не отводит глаза. Клинт точно знает, что она ему врет. Она помнит, думает… она чувствует тоже.
– Я люблю тебя.
– Ты любишь Лору. Все остальное – наваждение, морок. Все остальное пройдет. Мы попросим Фьюри, они заберут твою память, и ты никогда не узнаешь, что что-то…
… что что-то могло между нами случиться. Что я тоже… что только твоя.
– Наташа…
– Ты знаешь, что это единственный выход. Что только так и будет правильно, честно. Лора не заслужила… и дети.
У него кончики ресниц слиплись от влаги. Он зажмурится сильно, голову сдавит руками. Ее рука – на затылке. Как будто делится силой.
– Скажи мне. Скажи мне, Наташа. Если я все это забуду…
– Не заставляй меня рвать свою душу. От нее и так давно – одни уж ошметки. Пожалуйста, Бартон.
– Не так… ты же знаешь.
– Прошу тебя, Клинт…
Я люблю… я даже не знаю, как буду жить где-то рядом, дышать… не [с] тобой.
А он тянет ее на себя и целует. Погружается в нее с головой, он растворяется, тонет. Он задыхается, потому что это первый раз и последний. Он умирает, потому что все остальное – суррогат и подделка. Все остальное – совсем не она. Та самая, что была создана для него высшей силой. Его половинка. Судьба. Он целует, не обращая внимания на то, как кулачки колотят по плечам и спине, как она напрягается точно струна, как пытается высвободиться, отпрянуть. Он целует ее глубоко, и через восемь секунд она… отвечает. Она отвечает, и губам так солоно, мокро. Она отвечает.
Один только раз.
– Я попрошу Фьюри…
– Не надо. Уже все готово.
Она вжимается лицом в изгиб его шеи, когда там, за стеной Ник нажимает на кнопку. Волны излучения пронзают обоих. Излучение, что подействует лишь на него, потому что в ее жизни была Красная комната. Потому что она – как подопытный кролик. Потому что они изменили ее. Потому что она – идеальный солдат, потому что ее кости – экран от любого излучения.
Вдох-выдох.
Не думай.
Так правильно. Так хорошо.
*
– Слушай, что с нами случилось?
Клинт моргает как-то солово, пытаясь сфокусировать взгляд. Наташа закончила с револьвером и чистит клинок. Повернется к нему спокойно и твердо.
– Кажется, в этот раз тебя почти одолели. Хорошо, что я была рядом.
– На то ты и мой напарник. Мой лучший друг.
– Не подлизывайся, солдат. Еще немного, и по кусочкам бы тебя собирала. Что я скажу Лоре и детям, если однажды тебя все же убьют?
– Что я всех вас любил до конца… Ладно, похоже нам пора убираться отсюда, пока Фьюри не решил отменить этот отпуск. Ты же нас навестишь? Лора испечет яблочный пирог, а Лила и Купер опять раздерутся за право заграбастать тебя в личное пользование.
– Ну, конечно…
Очень холодно. Очень щиплет в глаза и ломит в груди. Холодно, боже.
Ничего, солдат, ничего…
Ничего не должно помешать.
Черная вдова.
Такая ирония, правда?
*
Около месяца спустя.
– Как себя чувствует наша Нат?
Наташа опускает ладони на огромный живот Лоры Бартон. Наташа чувствует, как руки трясутся. В горле комок. Это такое невероятное чудо. Недоступное ей. Никогда.
– Натаниэль, – сконфуженно будто извиняется Лора. Наташа шепчет: “предатель” в самый живот.
А потом Клинт у окошка смеется, и провода будто рвутся в груди. Те самые, что давно заменили и вены, и капилляры. По которым импульсы бегут вместо крови. Она ведь уже давно не живая, вы знали?
Купер и Лила вторят отцу, и он их подхватит на руки, закружит. Наташа опускает ресницы и дышит.
Вдох-выдох.
Не думай.
Не помни, как эти руки прижимали к себе. Как выносили бережно из гущи сражения, покрытую кровью и сажей, вся – сплошная кровоточащая рана. Как шептал что-то в самый висок, поминутно сбиваясь, а вокруг падали стены. Вокруг умирали.
“Наташа, держись. Я без тебя не смогу”
“Я тоже, Клинт. Не в этой Вселенной”
“Ты же лучший друг для нас с Лорой. Ты наша семья”
А она так хотела быть просто счастливой. Она так хотела никогда не влюбляться. Она так хотела… не вышло.
– Спасибо, что спас жизнь мне тогда.
– Спасибо, что не бросила нас.
Это больно. Видеть, как Клинт дарит нежность не ей. И это единственно правильно. Верно.
Ночью, когда семейство уснет, она тихо спустится по ступеням, всмотрится в черную, безлунную ночь.
Впереди ждет снова дорога.
Скорее всего, она не заметит, как колыхнется занавеска в окне на втором этаже. Не почувствует горький взгляд в свою спину. Скорее всего, она не обернется ни разу и никогда не узнает, что Клинт не заснул до рассвета. Опять.
Сон бежит от него, когда Наташа уходит, растворяясь в ночи. Как будто кто-то шепчет из тьмы: “Ты больше ее не увидишь. Не жди, не надейся”.
========== 9. Тони/Наташа ==========
Комментарий к 9. Тони/Наташа
+ Стони, Стаки, Старкер, Клинташа
Она осторожно промокает его раны на скулах каким-то бинтом, смоченным едкой жижей. Тони не дергается, позволяет ей, но шипит. Тони больно. У Тони не только кровь на лице и в сердце осколки. У Тони вся душа в проклятых незаживающих язвах, что сукровицей сочатся при каждом движении.
– Сейчас. Потерпи.
Конечно, а что еще ему остается?
Она нашла его на этой заброшенной базе “Гидры” в Сибири, когда раскуроченный костюм уже покрылся корочкой льда, когда Железный человек почти превратился тут в экспонат – неподвижную мумию, памятник минувшей эпохе. Примчалась в вечернем платье, с укладкой и в этих своих нелепо-милых сережках. У Тони смех булькает где-то в груди, так и замерзает там же очередной острой глыбой с краями, как бритва.
– Тони, ты должен понять…
Она говорит осторожно, и в голосе ее – непривычные сочувствие, жалость. В тоне ее столько понимания и, наверное, муки. Его все сильнее тошнит, и перед глазами круги.
– Романофф, не думаю, что мне интересно.
Он едкий, колючий, он весь – это железо и лед. Он – это ржа, что изнутри разъедает. Он – человек, который никогда не признает ошибку. Он – это тот, у кого слабостей попросту нет.
– Меня Стив прислал, он места себе не находит.
А то он не понял, конечно. Какие, блять, могли быть еще варианты?
– Что, удосужился оторваться от своего психопата-убийцы и даже вспомнил твой номер? Ну, надо же. Я-то думал, ему мозги совсем напрочь отшибло. Или они вытекли у него вместе со спермой…
Нет, говорить об этом не больно. Нет, это не было шоком – видеть, как Зимний Солдат убивает отца, следом – мать. Видеть и понимать, что Стив, сука, знал все это время. Видеть, что он выбирает опять не е г о.
“Это был не он, Тони. Ему промыли мозги. Он – мой лучший друг, понимаешь? Я всегда его выбирал…”
“Все это время им был я. Я был тем, кто оставался рядом с тобою”.
– Тони, это же Баки. Они были вместе еще до того, как мы оба появились на свет. Он иначе не мог. Я тебя понимаю, но больше у Стива никого не осталось.
– Какая ирония. Все это время у него оставался я.
– Но он любит его.
Он его любит.
Кажется, в Афганистане, когда Тони Старк висел на краю, когда осколки снаряда подбирались к сердцу все ближе. Кажется, он был более целым даже тогда.
Стив Роджерс любит своего больного солдата. Стив Роджерс снова сделал свой выбор и снова ушел.
“Тони, я всегда его выбирал”.
– Это больно.
– Что ты знаешь об этом, вдова?
Та, по щелчку пальцев которой вершится история. Та, что заполучит любого, не особо даже стараясь. Та, чья роковая красота уже свела на тот свет стольких…
– Больше, чем я бы хотела. Не будем сейчас обо мне, – ее пальцы ласковые, будто с ребенком. Его раны – они уже не саднят. И Тони понимает вдруг – касается не там и не так, и вообще она ближе, чем нужно.
Дыхание рывком на щеке. Не по-женски сильные руки помогают чуть приподняться, снять прочь куски раскуроченного Кэпом костюма.
– Что ты делаешь, Нат?
– А ты хотел бы вернуться домой в таком виде? Боюсь, Питера хватит удар. Пожалей психику хотя бы ребенка.
Ребенка, ну как же. Ребенка, который, как плесень, как вирус, что пришел в его жизнь, в его дом и остался. Заполнил все пространство собой.
“Мистер Старк, вам же здесь одиноко и пусто. А я могу присмотреть. Ну, в крайнем случае, заказать пиццу или китайской еды. А если в лаборатории что-то взорвется…”
Он смотрел так преданно глазами огромными, как у лани. Он так на самом деле достал, а Тони, должно быть, просто привык… или боялся, что замуруется один в этом доме-замке, как в склепе… Позволил ему, не мешал… Пока Стив Роджерс болтался по свету, искал того, кто не должен был оставаться в живых.
“Мистер Старк, пожалуйста, мне так нужно…”
“Питер, что ты творишь?! Нет, Питер! Не смей!”
“Мистер Старк, я только… вам понравится, правда…”
“Несносный ребенок… сегодня же выставлю прочь…”
Черт возьми, когда все это вдруг стало таким охренительно сложным? Ведь проще создать новый мини-реактор и научить весь десяток железных костюмов танцевать ча-ча-ча…
– Этот ребенок сведет меня однажды в могилу.
– Тони, мальчик влюблен…
– Это юность, гормоны. Это пройдет.
– Но ведь у тебя не прошло.
Тоже правда. Туше.
Наташа осторожно стянет прочь еще один раздробленный кусок изувеченного костюма – тот, что точно над сердцем. Прижмет к исцарапанной коже ладонь, от которой тепло и ссадины чуть меньше ноют.
– Наташа…
– Покажи, где кончается броня и начинается кожа? – ее голос охрип, а глаза блестят неестественно-ярко. Она наклонится ближе, скользнув по губам языком. – Покажи, что мы тоже живые. Что нас не так-то просто сломать.
Их первый поцелуй с привкусом пороха, крови. Их первый раз – на разрушенной базе, затерянной где-то в снегах. Их первый раз – в сжимающемся кольце бойцов русской разведки.
Их первый раз – безумие чистой воды.
Их первый раз, безусловно, станет последним.
– Я знаю, что это такое, когда он уходит от тебя не с тобой. Я знаю, Тони, каков на вкус пепел. Я просто радуюсь, что он где-то… живой, что я могу звать его другом и видеть улыбку. Я знаю… и ты научишься тоже…
– Но я не хочу.
– Но другого выхода нет.
Он рвет ее платье, и пальцы до синяков сжимают молочные бедра. Она откидывается назад и опускает ресницы. Ее волосы здесь, в темноте, светят ярче огня. Она горячая внутри и снаружи, она обжигает пламенем, она сжигает дотла.
В ней так много отчаяния, которое запекается коркой. В ней так много боли, она полна ею вся, до краев, и он пьет, не боясь захлебнуться. Он делит сейчас это все на двоих. Это все, что никогда не проникнет за пределы этой базы, Сибири. Это все, что навсегда останется похороненным в России, в снегах.
========== 10. Баки/Питер (бромансом, другие перйинги) ==========
Комментарий к 10. Баки/Питер (бромансом, другие перйинги)
еще тут упоминаются Стони, Стаки, Тони/Пеппер, Старкер
– Можно, я у тебя поживу?
Питер заявляется в конце сентября с рюкзаком на плече и грохочущими басами в проводах, затыкающих уши. Баки флегматично пожимает плечами и вспоминает номер доставщика пиццы: выглядит пацан охрененно голодным.
Питер уплетает за троих, подбирая с тарелки свалившиеся кусочки анчоусов и маслины. Колу выпивает сразу залпом бутылку и, наконец, прекращает жевать. Смотрит чуть снизу и чуть виновато.
– Прости, что вот так вот вломился, – ни намека на раскаяние, конечно. – Тетя Мэй думает, я на стажировке у Старка. Осточертело мне в Штатах. Вот Лондон – это мое. Ты же тоже однажды бросил все и уехал? Бак, не сдавай меня, ладно? Они меня домой потащат, как за шкирку котенка. А я, на минутку, сам Человек-паук, не кто-то им там.
– Оставайся, сколько захочешь. Мне не будешь мешать.
Все так же – без единой эмоции идет искать запасные подушки, белье.
Почему бы и нет? У него есть лишняя комната, а Питер… неугомонный пацан, что, кажется, стал чуть более тусклым и будто припорошенный пылью… Возможно, Питер поможет как-нибудь вспомнить, что он, Баки Барнс, тоже живой? Хотя до сих пор, с той минуты, когда память вернулась, он в этом столетии – как в фантастических книжках, которые в детстве читали со Стивом запоем и все мечтали о полетах куда-нибудь к Альфе Центавра, о космических гонках и бластерах, об инопланетных красотках в скафандрах. Об инопланетных красотках… конечно.
– А чего у тебя как-то пусто? Как будто только что въехал? Почти полгода прошло… – и осекается, будто что-то сболтнул. Если бы Баки был любопытен. Но нет. Тот, старый Бак, остался в давно похороненном прошлом. Тот, что умел смеяться, шутить, был весельчак и, наверное, задира. Тот, что любил только раз. Тот, что все потерял, кроме жизни, которой на самом деле бы даром не нужно, но раз уж все так…
– Некогда обживаться, да и так ничего. Если хочешь, займись. Какая-то польза хоть будет. Я сейчас ухожу, вернусь не раньше восьми-девяти. На ужин что-нибудь собери. Ключи – на крючке у двери, магазин – в доме прямо напротив.
Уйдет, не дожидаясь ответа. Лишь кожанку на плечи накинет, да кепку натянет так, что глаз совсем не видать.
– Дикий какой-то, – выдохнет Паркер, уныло озираясь в жилище. – Впрочем, так лучше. Здесь-то поди не найдут.
Не найдут? Или просто не ищут?
*
День за днем сложились в неделю, другую. Там и месяц, третий, полгода уже… Минимум разговоров, общения. Частые темные вечера, когда бутылка, сигарета и память, в которой вязнешь, которая тянет на дно. Куда-то в болото, где ни вдохнуть, ни моргнуть…
Вечера, в которые пацан шебуршится в своем уголке, а еще глухая тоска, что крепким ви́ски разливается в венах и тянет горло шипастой петлей. Затягивает все плотнее, перекрывая дыхание.
– Ты даже не спросишь, что у меня приключилось? Почему я уехал? Не ищет ли кто? – Питер… он сущий мальчишка. Питеру скучно и, кажется, больно. Баки не касается это. У Баки своего груза – вагон и тележка. У Баки нет сердца и давно нет души. Все это осталось где-то там, в сорок третьем. Где-то, где его рука была еще не железной. Там, где вокруг грохотала война, но Стив и Баки были командой. Они двое были – одно. Похоронено где-то там, где он брал Стива за руку и обещал, что “всегда”. Где-то, где Стив смотрел на него почти как на бога. Где-то, где Стив, возможно, любил…
Или это всего лишь казалось?
– Баки? Ты меня вообще слышишь? – кажется, он уже не там, и сейчас это даже не он – оболочка.
– Нет. Я у тебя не спрошу и не попрошу рассказать. Нет, мне не интересно, что там случилось. Нет, я не хочу слышать про “Мстителей” и все остальное. Ты пришел, я разрешил здесь пожить. Это все.
– Ты как будто не живой даже… робот какой-то…
Смех трескается в горле и, кажется, повреждает что-то в груди. Смех рвется наружу, выводя из строя весь механизм. Все то, что сержант Джеймс Бьюкенен Барнс так тщательно возводил вкруг себя. Все эти защитные стены – вдребезги, в пыль. От одного лишь неосторожного слова.
Смех… ненормальный…
Кажется, он что-то кричит? Или Питер. Кажется, бьется посуда… что это? стекло от окна? Ветер… свежий ветер в лицо, так знакомо. И он как будто… немного даже живой.
– Баки?
– Уйди. Оставь меня, ладно? Исчезни, прошу!
Слова даются с трудом. Слова из горла, что будто залито раскаленным железом.
Робот… киборг. Зимний солдат. Машина-убийца.
Все это – я, малыш-паучок. Я совсем… совсем не герой. И Стив это знал, потому и решил остаться со Старком. Стив, что должен быть очень… самым-самым счастливым.
Стив, которому Баки никогда не станет мешать.
*
Кажется, ночевать пацан не приходит. Что с него взять? Молодежь и тусовки. Может, девчонку где подцепил или даже мальчишку. Баки не тревожится, нет. Баки до Питера – ни малейшего дела.
Пит не является через сутки, и через двое. В принципе, можно было бы сообщить Тони Старку, кажется, этот звереныш – его. Можно было бы набрать номер Стива, чем не повод, вот только…
