Текст книги "Обратная сторона мести (СИ)"
Автор книги: Леди Феникс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)
– А теперь объясни мне, Ткачев, что за хрень происходит? – в своей обычной манере, так не вяжущейся с тихим, хриплым от боли голосом, осведомилась Зимина и взглянула на Пашу строго и даже раздраженно, как бывало обычно после какой-нибудь провинности.
– Ирин Сергевна, ну давайте не сейчас? – взмолился тот, меньше всего желая выяснять отношения с измученной начальницей.
– Ткачев! – Зимина повысила было голос, но тут же закашлялась. – Или ты мне немедленно все объясняешь, или…
– Ирина Сергеевна, а вам не кажется, что сейчас есть что-то поважнее? – оборвал Ткачев и сам удивился своей резкости. Легкое раздражение забилось внутри, желая прорваться наружу, но Павел постарался сдержать недовольство. Ну вот что она вечно из себя строит? После того, как вытащил ее, бессознательную, из этого чертова ангара, хотя спокойно мог бы оставить там; после того, как видел ее избитую, слабую, не способную даже удержаться на ногах. Ведь не может не понимать, что сейчас полностью зависит от него, но продолжает строить из себя начальницу, приказывает, чего-то требует… Это почему-то начинало ужасно бесить, но Паша сдержался. В конце концов, она не виновата, что имеет такой невыносимый характер. Хотя видеть Зимину беззащитной, даже покорной Ткачеву хотелось бы куда больше. Было в этом что-то… непривычное и очень милое, что ли.
– Ткачев, ты обалдел?! – негодующе взвилась Ирина Сергеевна, отталкивая его руки, принявшиеся расстегивать на ней пыльную, окровавленную рубашку. Паша иронично, совсем в ее стиле, приподнял бровь и насмешливо осведомился:
– Вы под душ в одежде встанете?
– Сама прекрасно справлюсь! – отрезала полковник и даже поднялась на ноги, но тут же рухнула обратно, вновь ощутив головокружение.
– Да я вижу, как вы прекрасно справляетесь, – хмыкнул Ткачев и продолжил прерванный процесс. Стянул с начальницы рубашку и не удержался, чтобы не выругаться – вполне привлекательное тело сейчас напоминало мечту садиста: сплошные синяки, кровоподтеки и ссадины. Вот же Терещенко! Маньяк недолеченный! Успел все-таки “повеселиться” между его уходом и звонком по просьбе Климова…
Наконец с разоблачением, сопровождавшимся слабыми протестами Зиминой, недовольными вздохами и едкими замечаниями вроде “не думала, что наш Пашенька любит стриптиз в исполнении полутрупов”, было покончено. Ткачев довел начальницу до ванной, но и тут одну не оставил. Поняв, что красноречивые взгляды на капитана не действуют, Зимина вновь прибегла к командному тону:
– Все, Ткачев, свободен!
– Ага, прям щас, – нагло отреагировал Паша, позабавившись начальственным ноткам, так контрастировавшим со слабостью. – Голова закружится, упадете, сотрясение получите или еще чего похуже, что мне потом с вашим трупом делать?
– Надеюсь, похоронишь достойно, – в тон ответила Зимина, включая воду.
– С оркестром и салютом, да. Лет через сто, – не остался в долгу Ткачев, намыливая мочалку. – Чего вы так упрямитесь, будто я голых женщин не видел?
– Ну в этом я не сомневаюсь, – фыркнула Ирина Сергеевна. – А ничего, что я, на минуточку, твой начальник?
Ткачев, никак не прокомментировав последнюю фразу, помог начальнице забраться в ванну и тут же снова получил по рукам. Зимина отобрала у него мочалку, поспешно задернула шторку и, оперевшись о кафельную стену, чтобы не упасть, принялась приводить себя в порядок.
– Ну, может поделишься, что вы там с Терещенко задумали? – сразу же приступила она к допросу, решив не тратить время даром. Тело тут же отозвалось ноющей болью – бил Олег весьма профессионально: очень болезненно, но так, чтобы не причинить большого вреда. Видимо, намеревался еще не один день развлекаться подобным образом. Интересно, почему Ткачев не дал ему такой возможности? Придумал что-то получше смерти от побоев?
– Неважно уже, – буркнул Паша, прислушиваясь к шуму воды, тяжелому дыханию и периодической ругани, которая совсем не пристала воспитанной женщине.
– Ткачев, не беси меня, – насколько возможно грозно начала Зимина и снова чертыхнулась, задев очередную ссадину.
– А то что, полотенцем задушите? – вяло пошутил Паша и вздохнул. Как ни крути, а выдавать чистосердечное признание все равно бы пришлось. Как бы и вправду не придушила…
– Ну, я жду, – поторопила Зимина, явно начиная терять терпение.
– Ну… Мы это… – замямлил Ткачев, как-то сразу утрачивая красноречие. – В общем… Точнее, я… Я хотел, чтобы вы признались в убийстве Кати, – выпалил наконец Паша и почти физически почувствовал, как отпустила давившая на плечи тяжесть недосказанности.
Несколько секунд Зимина молчала, видимо, не зная, как отнестись к сказанному.
– Ткачев, – выдавила она наконец, и ему показалось, что полковник пытается заглушить рвущийся наружу смех, – ты совсем идиот или это у тебя сезонное? Обострение тупости, так сказать. От Фомина заразился, что ли?
– А что мне оставалось? – снова начал раздражаться Паша, но Зимина прервала назревающий горячий диспут.
– Полотенце мне дай, народный мститель, – усмехнулась она, протягивая руку. – Лучше бы ты тогда и правда меня застрелил, чем весь этот цирк устраивать.
– А откуда вы…
– Господи, Ткачев, я иногда тебе поражаюсь, – мученически вздохнула начальница, выражая отношение к его умственным способностям. – Я все-таки полковник или где?
– Это все объясняет, – пробурчал Паша, по выработавшейся со вчерашнего вечера привычке поднимая Зимину на руки. Та уже и не сопротивлялась, несмотря на весь трагизм ситуации явно веселясь от происходящего. Ткачев и сам не знал, что уместнее в этой ситуации – смеяться или плакать. Еще вчера он дал бы в рожу тому, кто сказал бы, как он будет в прямом смысле носить на руках убийцу Кати, и вот… Все это было похоже на идиотскую пьесу в театре абсурда, и Паша, кажется, уже начал смиряться со своей ролью в этом дурацком спектакле.
– И что ты собираешься делать? – осведомилась Зимина, наблюдая, как Ткачев роется в аптечке.
– Обработать ваши “боевые раны”, если вы не догадываетесь, – равнодушно бросил тот, не глядя на Ирину Сергеевну.
– Ты понял, о чем я.
– Давайте мы с этим потом разберемся, хорошо? – Ткачев осторожно спустил с плеч начальницы полотенце, принявшись обрабатывать повреждения. Невольно отметил изящную линию шеи и плеч, мягкость кожи, даже заметил крошечную родинку чуть ниже ключицы и торопливо отвел взгляд.
– И что, совсем не боишься? – Зимина посмотрела прямо ему в глаза, словно хотела прочитать не только мысли – малейшие эмоции, прячущиеся за тоннами усталости в темных глазах.
– Чего? – спокойно уточнил Ткачев, отводя в сторону влажную прядь, на непривычно бледной коже казавшуюся ослепительно-яркой. – Убьете меня? Могу пистолет дать.
– Не паясничай, – начала раздражаться полковник. – Я с тобой вообще-то серьезно говорю.
– Да мне тоже в последнее время как-то не до смеха, Ирина Сергеевна. Так чего бояться, вы не ответили? Публичную казнь устроите? Мне как-то все равно, как подыхать, главное чтобы без лишних мучений.
Зимина продолжала молча смотреть на него. Что-то подсказывало, что сейчас Ткачев не шутит. Какая-то обреченность проступила в измученном облике еще совсем недавно заботливого и в то же время хамовато-веселого парня. Но стоило только заговорить серьезно, и вся шелуха насмешливости слетела с него в один миг. Сейчас перед Зиминой был безгранично усталый, где-то в глубине души равнодушный к своей дальнейшей участи человек. Она не имела права его жалеть, да и не собиралась этого делать: пусть и считала каждого из своей команды близким человеком, но никогда не брала на себя роль утешителя. Можешь помогать – помогай, не можешь – не лезь куда не нужно. Помочь Ткачеву справиться с той адской болью, на которую обрекла его во имя его же блага и блага всех остальных, полковник не могла. Да и никто не сумел бы, наверное. Так какой смысл жалеть, сочувствовать, выслушивать? Что это изменит? Если бы у нее была возможность вернуться в прошлое, Ирина Сергеевна поступила бы точно так же. Зная, как потом будет плохо, трудно, больно, какой груз она взвалит не только на себя, но и на тех, кто любил Русакову. Но что ей оставалось? Выбирая между Катей и всеми остальными, она не могла поступить по-другому. Русакова тоже сделала свой выбор между жизнью и смертью, когда написала донос, никто не заставлял ее становиться предательницей. Равно как и на собрания не тащили силком. Но Русаковой гораздо проще было стать жертвой, правдолюбкой, остаться чистенькой, и плевать на остальных. Даже предать Ткачева ей не показалось чем-то неестественным, как же, зато все будет по справедливости! Странное понятие о любви все-таки у нее было. Не защищать любой ценой близкого человека, не рвать всех, кто стоит на пути, не прошибать лбом любую преграду… А просто взять и сдать, успокаивая себя тем, что так нужно и правильно. Она, наверное, никогда бы так не смогла. Если бы еще способна была любить. К счастью, эта способность атрофировалась у полковника Зиминой уже давно.
========== “Доброе” утро майора Климова ==========
Утро для майора Климова выдалось совсем не добрым. Впрочем, понятие “утро” для человека, сутки находившегося на ногах, весьма относительно. С момента допроса Грибова, завершившегося так плачевно, Климову не выдалось ни одной спокойной минуты. Сначала надо было избавиться от тела, потом последовала слежка за Терещенко и убийство, затем его чудом не спалил Ткачев. Хорошо, что в ангаре было темно, имелась возможность спрятаться, а то опер, чего доброго, и его бы отправил следом за своим приятелем.
Но и после майор мог только мечтать о покое: сначала проследил, куда Ткачев отвез Зимину, потом снова вернулся в ангар, чтобы вывезти труп. Оставлять тело на месте было как минимум просто нехорошо, как максимум – опасно, как знать, кто мог заметить его незадолго до убийства, к тому же камеры… А вот если труп обнаружат в другом месте, доказать все будет гораздо сложнее. К тому же можно придумать пару хитростей, чтобы “отодвинуть” смерть Терещенко на несколько часов…
“Еще пара таких историй, и я смогу подрабатывать перевозчиком трупов”, – мрачно пошутил про себя майор, возясь с ключами. Мечтал, что сейчас войдет в кабинет и, забив на все, рухнет на диван в углу и поспит хотя бы два часа. Но и такой малости судьба ему не позволила.
– Товарищ полковник! – заверещал рядом молоденький голосок. – Мне нужно… как это у вас говорится? Заявить о преступлении, вот! Товарищ полковник!
Климов не сразу понял, что обращаются к нему. Только когда милое светловолосое создание осторожно тронуло его за рукав кителя, Вадим Георгиевич сообразил, что в коридоре, вообще-то, больше никого не видно.
– Ну, во-первых, я майор, – кашлянув, поправил он, – а во-вторых, это вам к операм, дверь…
– Да вы послушайте! – не обращая внимания на его реплику, продолжала трещать девушка. – У меня соседа убили…
– Девушка, если у вас кого-то убили, то позвоните 02, приедет наряд, разберется, – снова устало перебил майор, но посетительница вновь пропустила его слова мимо ушей.
–… А вчера ночью я мусор выносить выходила, смотрю, машина подъезжает, незнакомая, у нас во дворе ни у кого такой нет, потом какой-то мужчина вышел и припарковался около мусорки, побыл немного и уехал, а утром Олега нашли! Ну, я и решила сразу к вам, номер-то я запомнила!..
Климов всегда считал, что фразы вроде “земля ушла из-под ног” являются всего лишь бессмысленным литературным шаблоном, но сейчас испытал значение этого речевого оборота на себе в полной мере. Ну ведь он был уверен, абсолютно уверен, что его никто не заметит! В тот час даже любители поздних прогулок должны были мирно видеть сны, а не шататься по дворам. И ведь никого не было тогда у подъезда, он бы непременно заметил! Как же так, а? И что теперь делать с девчонкой? Не убивать же, в самом деле? Но ведь та вряд ли успокоится, какая неугомонная попалась…
– Да с чего вы вообще взяли, что это был убийца? – внешне совершенно спокойно спросил майор. – Мало ли, человек мусор выбрасывал…
– В чужом дворе? – не сдавалась девчонка. – А откуда тогда труп взялся? Когда я оттуда уходила, никакого тела там не было. И потом никаких машин больше не подъезжало, мы с ребятами до утра веселились, я бы точно услышала, на первом этаже живу…
– Девушка, как вас зовут, простите?
– Маша, Маша Никитина.
– Маша, а вам в голову не приходило, что убийца мог быть пешком? И вообще, с чего вы взяли, что вашего соседа убили?
– А что, смерть от пули теперь считается несчастным случаем? – съязвила девушка и с досадой махнула рукой. – Правильно про нашу полицию говорят, что никто работать не хочет. Я вашим, кто на труп выезжал, тоже пыталась все рассказать, а меня так отшили, что вспоминать не хочется…
Климов похолодел. Приплыли. Если уж девица едва не растрепала все дежурной бригаде… И ведь точно не успокоится, пока не выведет на чистую воду всех нехороших людей. Нет, отпускать опасную свидетельницу просто так нельзя.
– Вот что, Маша, – Климов наконец вспомнил, что собирался попасть в кабинет, и снова принялся возиться с замком, – вы меня подождите здесь, напишите все, что видели, я вернусь и с вами побеседую.
– Да-да, конечно, – с готовностью закивала девушка. – Я даже этого мужчину примерно описать могу, на вас, кстати, чем-то похож, – добавила она, не подозревая, что подписывает себе окончательный приговор.
Климов осторожно выдохнул, пытаясь привести в норму участившееся сердцебиение. Не хотелось даже думать, что бы случилось, попадись эта девчонка кому-то другому, тому же Ткачеву например. Теперь нужно усыпить ее бдительность и на всякий случай держать девицу на заметке.
Майор достал мобильный и набрал номер одного своего знакомого из ГИБДД. Теперь, если неугомонная гражданка продолжит проявлять активность, он будет настороже. У него на примете и неподотчетная наркота имеется на случай чего… Вот ведь не хочется быть сволочью, а обстоятельства вынуждают. Жизнь – она сука еще та, как любит выражаться несравненная Ирина Сергеевна…
Вернувшись в кабинет, Климов повторно выслушал красочный рассказ о произошедшем, подкрепленный заявлением, клятвенно пообещал разобраться и с трудом выпроводил бдительную девицу за дверь, очень надеясь, что ей не придет в голову трещать обо всем случившемся с каждым встречным. Причем ей же лучше.
Майор снова вспомнил про Зимину и помрачнел. Нехорошо он все-таки поступил, оставив ее с Ткачевым, но страх, что труп Терещенко обнаружат где не следует, пересилил. К тому же если бы капитан хотел убить Зимину, то сделал бы это прямо там, в ангаре, а не носил полковницу в прямом смысле на руках. А учитывая, что повез ее к себе домой, как-то сомнительно, что будет пытать или убивать. Да и подставляться Климов, честно говоря, не испытывал никакого желания. Ну взял бы Ткачева на прицел, дальше что? Не факт, что с ним получилось бы так же легко и красиво, как с Терещенко, вполне возможно, что в этот раз первым бы успел выстрелить Ткачев. А там, как знать, и до Зиминой очередь бы дошла.
Нет, надо сделать все аккуратно. Подождать, пока Ткачев наконец соизволит покинуть квартиру, и только потом вызволять начальницу. А она уж потом сама пусть решает, что делать с выдумщиком Ткачевым, казнить или помиловать. Хотя если Ирин Сергеевна уже пришла в себя, то наверняка “решила вопрос” в своей излюбленной манере, не дожидаясь появления третьих лиц. Тут уж можно только посочувствовать, причем не ей, а Ткачеву. В лучшем случае парень в реанимации с тяжелой руки полковницы, в худшем – там, откуда не возвращаются.
Кое-как успокоив себя подобными мыслями о “неубиваемости” Зиминой, Климов с трудом отогнал от себя вновь подступающую сонливость и отправился к дому Ткачева, морально готовясь к обнаружению очередного трупа: подобное развитие событий майора ничуть бы не удивило. Верно говорят, что человек – такая дрянь, которая ко всему привыкает. А интересно все-таки, насмерть Зимина Ткачева “отблагодарила” или так, для профилактики? В первом случае Ирин Сергеевна обязательно взвалит заботу о безвременно погибшем на его, Климова, надежные плечи. Может, пора открыть агентство по сокрытию трупов? “Избавим от покойника быстро, качественно, дорого”. А что, неплохая будет прибавка к скромной зарплате честного мента…
========== Подозрения ==========
После очередного выезда Ткачев решил навестить Зимину: оставлять ее в подобном состоянии на весь день было не лучшей идеей. К тому же требовалось рассказать о смерти Терещенко, чего Паша так и не удосужился сделать утром. А еще… Ткачев не хотел себе в этом признаваться, гнал от себя мысль о том, что ему, как и в прежние времена, хочется обсудить с ней происходящее. Чтобы понять, кто и почему убил Олега, так старательно заметал следы, даже потрудился перевезти труп и инсценировать ограбление. Прямо в стиле Зиминой, мастерски проворачивавшей подобные “трюки”. А кто же додумался в этот раз?
Однако у подъезда поджидал сюрприз: заботливо поддерживаемая Климовым, Ирина Сергеевна усаживалась в салон незнакомого авто. Ткачев проводил отъезжающую машину взглядом и нахмурился. Увиденное ему ну очень не понравилось. Позвонить Климову полковник не могла: ее телефон пропал вместе с сумкой во время эпопеи с похищением, а в нынешнем своем состоянии Ирина Сергеевна самостоятельно не добралась бы даже до двери спальни, не то что до ближайших соседей. И что же это получается? Майор сам ее нашел? Каким, интересно, образом? Тупо объезжал всех подчиненных? Самый очевидный вывод: Климов за ним следил. Скорее всего, с того самого момента, как избавились от тела Грибова. Проводил до квартиры, потом до ангара… Или… Ткачев помрачнел еще больше. А если не за ним, а за Терещенко? Это больше похоже на правду. Не просто так ведь дернул его помогать. А Олег тоже хорош! Так увлекся своей местью, что даже о конспирации не подумал, спалился как последний лох: и телефон при себе держал, и слежку не заметил. Тогда, получается, именно Климов убил Олега? Или это уже больные фантазии, а все случившееся имеет свое объяснение? Пожалуй, на фантазию Климов все и спишет, стоит только Ткачеву заикнуться о своих подозрениях. Или еще того хлеще, захочет его устранить, как Зимина поступила с Катей. Впрочем, его судьба и так наверняка уже решена, Ирина Сергеевна предательства не простит, а Вадим только поддержит, независимо от того, замешан во всем или нет. Да какая разница? Ткачеву где-то в глубине души было все равно, что с ним будет. Слишком много всего сыпалось на него в последнее время, и Паша понимал, что рано или поздно наступит предел. Предел сил, чувств, эмоций. Совсем рядом черта, переступив через которую, уже не беспокоишься, что с тобой произойдет дальше. Единственное, что еще как-то помогало держаться на плаву – помощь Зиминой, а теперь желание выяснить, что произошло с Терещенко. Ткачев не сомневался, что убил его кто-то из своих.
Когда это все началось? Как так получилось, что люди, прежде готовые стоять друг за друга горой, стреляют в своих же? А он ведь верил, как последний дурак верил во что-то светлое и незыблемое, выслушивая от Зиминой всю ту лабуду про справедливость, братство, взаимопомощь. Где, где было это братство, когда Катя хотела сдать его вместе со всеми? Когда Зимина лишила его близкого человека? Когда они с Терещенко собирались выбить у Зиминой признание любой ценой? Почему никто не вспомнил о всех этих громких словах, предавая ближнего? И что будет дальше? Все просто постепенно уничтожат друг друга, словно пауки в банке. На самом деле каждый за себя в этом дружном “кружке по интересам”, а все пафосные лозунги обычное фуфло. Одно дело, когда они объединялись против общего врага, и совсем другое, когда речь идет о каждом в отдельности. Сразу забудется все, чему так пытался верить, в чем пытался убедить остальных.
Все, хватит. Он сыт по горло этими сказочками, больше не прокатит. Еще по прежней памяти, ради Олега, установит истину, а там Зимина с Климовым пусть творят что хотят. Пусть убивают, казнят, прощают – просто все равно. Его это больше не касается. Он накажет убийцу Терещенко, а там будь что будет.
Паша развернул машину, направляясь обратно в отдел. Нужно было спросить у дежурного, когда вчера уходил Климов. Да и работу никто не отменял, начальство как-то мало волнует, что ты морально уже настроился отправиться на тот свет.
***
Климову стоило немалых трудов убедить Зимину отлежаться в больнице хотя бы пару дней. После долгих уговоров, на которые начальница находила десятки саркастичных доводов “против”, Вадим наконец сдал Ирину Сергеевну знакомому врачу, на прощание получив серьезную угрозу, что если ей придется провести в этом учреждении хоть один лишний час, майор пожалеет, что вообще на свет родился.
О смерти Терещенко Климов умолчать не посмел, но отделался официальной версией ограбления, понимая, какой гнев обрушится на его голову потом, когда начальница все-таки узнает правду. Но вмешивать ее до поры до времени во все это Вадим поостерегся, собираясь разрешить все самостоятельно. Машину, так бездарно засвеченную в силу обстоятельств в день убийства Олега, майор объявил угнанной, девушку Машу взял на заметку, вроде бы причин волноваться не было.
Ткачев. Была все-таки причина для беспокойства, которая звалась Павел Ткачев. Кто знает, что придет в голову этому постепенно съезжающему с катушек мстителю? Конечно, тогда он Зимину спас, но черт его разберет, что он собирался и собирается сделать. А если каким-то образом догадается, кто был в ангаре? Паранойя, конечно, но… А не дай бог придумает просмотреть записи с камер видеонаблюдения, пристанет с ненужными вопросами к дежурному? От Ткачева с его оперской хваткой легендой об угнанной машине и совпадениях не отделаешься…
Ну вот, еще и этого держать под присмотром, лишь бы чего не вышло. Что ж все так валится-то на него в последнее время? Мало было разборок с бывшей женой, которая, изрядно потрепав нервы, увезла дочь за границу, запретив общаться с отцом; не хватило проблем с нынешней пассией, попавшейся с наркотиками и едва не загнувшейся от передоза, так теперь еще и это. Нет, пусть Ткачев только попробует нарушить хлипкое равновесие в его жизни… Климов ему не позволит, чего бы это ни стоило.
***
Туманные подозрения и смутные сомнения постепенно начали подкрепляться фактами. Дежурный подтвердил, что Климов ушел вчера раньше обычного и больше в тот день не возвращался. В успевшую распространиться по отделу байку про угнанную машину Климова Паша не поверил ни на секунду, а вот мысль проверить камеры на выезде из города не давала покоя, требуя воплощения, и Ткачев решил не тратить время зря. Заодно следовало на всякий случай осмотреть ангар, вчера у него как-то не было на это времени.
Спустя несколько часов, сидя в ближайшем кафе, Ткачев вяло постукивал ложкой о край чашки с кофе, борясь с желанием заказать что покрепче. Подозрения становились все более обоснованными, и Паша не представлял, что делать дальше. А если это действительно совпадения, подкрепленные его воображением? Может, все-таки поговорить с Климовым откровенно? В конце концов, чего бояться? Хотя оставаться в дураках совсем не хочется… Нет, как ни крути, а историю нужно довести до конца. Как же сейчас не хватает совета Зиминой…
Ткачев раздраженно отодвинул от себя чашку, подавляя засвербившее в душе недовольство собой. Ужасно злило это стремление сделать вид, будто ничего не произошло, будто все идет как прежде, когда друг был другом, противник – противником. Что может быть “как прежде” после всей той скрытой грязи, что вырвалась наружу? Как и кому он может доверять, если предают те, от кого ожидаешь этого меньше всего? Можно придумать сотни объяснений и оправданий, сути это не изменит. Все худшее творилось во имя лучших деяний, так, кажется? Да, он может понять, почему Зимина так поступила с Катей, но принять этого не сумеет никогда. И легче от этого понимания, равно как и от факта, что Русакова сама во всем виновата, ему не станет. Говорят, что можно научиться жить с любой болью, привыкнуть и сродниться с ней, кажется, с ним произошло то же самое. Учился жить кое-как, находил каждый день какую-то маленькую цель, ради которой проживал этот день, не строя никаких планов, запрещая себе думать на несколько шагов вперед. Словно замер где-то между прошлым и будущим, между воспоминаниями и надеждами на что-то хорошее, что уже не наступит.
Как ни странно, Ткачеву помогала работа. Как-то легче становилось, когда приходилось куда-то ездить, что-то узнавать, проверять, доказывать. Когда видел, что другим не проще, чем ему самому, когда пытался как-то исправить, помочь. Словно стремился искупить все, что было сделано прежде, как-то облегчить жизнь тех, кому это было необходимо.
Был молодой парень с беременной женой, которого подставили, потому что оказался не в том месте не в то время. Ткачев землю рыл, ночами не спал, душу вытряс из всех, кто был на самом деле замешан, но доказал, что тот не виноват. Потом, у отдела, когда смотрел на влюбленную пару, долго не мог избавиться от странной горечи, сожаления, что с ним никогда не будет такого – в него некому верить, его некому ждать. Да это ему и не нужно. Словно что-то отмерло в душе после всех событий, после всей беспощадной правды. И не найдется, наверное, такой силы, которая поможет вернуть тот особый огонек надежды, который теплится в душе каждого, кому выпадают испытания, но кто продолжает верить во что-то светлое.
Нет, в поступках Ткачева не было доброты или благородства как таковых. Ни когда помогал тому несправедливо обвиненному парню, ни когда искал родственников безумной старушки, потерявшейся на улице, ни когда давал деньги бедно одетой девчонке, пытавшейся украсть на рынке еду. Не ради каких-то идей или собственных принципов делал он это все. Но когда в такие моменты невероятный груз с души будто бы ненадолго исчезал, Ткачеву становилось немного легче. От понимания, что еще может что-то сделать, облегчить кому-то сложную судьбу, помочь выпутаться из сложившейся ситуации, которая кажется безвыходной.
Наверное и Зиминой он помог именно поэтому. Не потому что простил, не потому что пожалел. Просто понял, что легче от ее смерти не станет никому. Он лишь причинит страдания близким ей людям, и более ничего. Катю этим не вернешь, да и легче на душе не станет.
А может, и смерть Олега оставить просто так? Ничего ведь уже не исправить. Так зачем копаться во всем, выясняя никому не нужную истину? Нет, нельзя. Кто-то должен ответить за все. Если с поступком Ирины Сергеевны еще можно смириться и понять ее мотив, то смерть Терещенко совсем другое дело. Даже если это сделал Климов, помогая Зиминой. Так себе оправдание, на слабую троечку. С ним ведь можно было попробовать договориться, но Климов не захотел. Вот и Ткачев не будет искать ему оправданий. Если Климов замешан – пусть сядет, он для этого все сделает, найдет доказательства. Даже если подставится сам. Но оставлять все так просто он не собирается.
Может быть, Климов и Зимина уже все решили на его счет. Может быть, он не успеет ничего предпринять. Ну что ж, пусть так. Но по крайней мере он будет знать, что до последнего делал все, что в его силах. Ради памяти Олега, ради всего того, во что верил когда-то, в конце концов ради справедливости, о которой так громко и красиво твердила когда-то Зимина. Вот только об одном она забывала упомянуть – справедливость никогда не бывает красивой, потому что идет рука об руку с истиной, а та всегда уродлива и отвратительна, как бы ни хотелось верить в обратное.
========== Разногласия ==========
Следующие два дня Ткачев внимательно наблюдал за Климовым, пытаясь заметить что-то, что выдало бы его с головой. Позволило бы выдвинуть обвинение и подписать негласный приговор. Нужно было что-то более веское, чем косвенные улики и никак не желавшие рассеиваться подозрения.
Но майор вел себя так, будто его ничего не тревожит. На похоронах Олега толкнул речь о том, каким хорошим работником, честным полицейским и отличным человеком был Терещенко, не забыл упомянуть, что виновные обязательно будут найдены и наказаны. А Ткачев, на протяжении речи то и дело переводивший взгляд на бледную Зимину, которая опиралась на руку Измайловой, вспоминал, как “честный полицейский” помогал спрятать труп забитого насмерть подозреваемого, как “отличный человек” колотил начальницу, свихнувшись от жажды мести. И отвращение, вязкое, мерзкое, затапливающее с головой отвращение поднималось в его душе. Отвращение ко всей этой фальши, к ломавшему комедию Климову, к измученной, но собранной и строгой Зиминой, к так нелепо и глупо погибшему Олегу, к самому себе.
После к нему подошла Ирина Сергеевна, тихо поблагодарила за помощь. Ткачев только кивнул, глядя в сторону, хотя так и тянуло спросить, успели они с Климовым договориться о его устранении или еще нет.
На поминки Павел не поехал, остался на кладбище. Навестил могилу Кати, долго стоял, глядя на потускневшую фотографию, вспоминал, как, давясь слезами, клялся наказать убийцу. И не чувствовал ни тени той всепоглощающей, всеохватывающей боли, что еще совсем недавно накатывала при одном воспоминании, не ощущал того горького бесконечного отчаяния, сдавливавшего легкие до застывающих, леденеющих внутри слез. Было сочувствие, была жалость к красивой молодой девушке, погибшей так жестоко, не узнавшей и не успевшей так много. Но все – так отстраненно, словно не из-за ее смерти едва не последовал на тот свет, словно и не считал когда-то, что без нее не сможет существовать.
“Прости, – сказал мысленно, отводя глаза от фотографии, будто надеялся быть услышанным. – Я не смог, да и не вижу смысла. Прости”.
И, спустя несколько минут уходя от этого скорбного места, Ткачев впервые не чувствовал привычной давящей тяжести. Он действительно начинал привыкать к боли.
***
– Ир, мне с тобой поговорить нужно… – Климов замялся на пороге кабинета, не торопясь уходить. По виду майора Зимина сразу поняла, что ее ожидает нечто малоприятное.
– Ну? – в своей излюбленной манере вздернув бровь, поторопила полковник и царственно, несмотря на все еще мучившую временами слабость, опустилась в кресло.
– Я не хотел говорить… волновать… решил сам все утрясти…
– Климов, не мямли! – в голосе Зиминой зазвучали те особые нотки, которые означали, что злить начальницу опасно для здоровья. – Что еще стряслось?
– Олега убил я, – кратко и четко проинформировал майор, безошибочно разгадав настрой Ирины Сергеевны.
– Вот как, – без малейшего намека на эмоции протянула полковник. – Может поделишься, чем он тебе не угодил?
