Текст книги "Обратная сторона мести (СИ)"
Автор книги: Леди Феникс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
– Да так, ерунда, небольшие неприятности на работе.
– Помощь нужна? – серьезно спросил Забелин, поглаживая ее пальцы.
– Да нет, вроде справляюсь, – усмехнулась Ира, а внутри все томительно-сладко сжалось. Закидывая ногу на ногу, женщина вроде бы невзначай коснулась его и жадно впилась взглядом в моментально потемневшие глаза, считывая реакцию. Если бы Марк сейчас, вот в эту самую секунду, схватил ее за руку и потащил отсюда: из этого дурацкого кафе, от этих дурацких людей, от этой дурацкой суеты, она бы не произнесла ни слова. Она бы даже не вспомнила о делах, самозабвенно и бесстыдно отдавшись ему, может быть даже прямо в лифте или в машине.
Но этого не произошло.
***
– Ирина Сергеевна, мы его нашли, – вид у ввалившихся в ее кабинет Савицкого и Щукина был весьма кровожадный.
– Что именно вы нашли? – невозмутимо уточнила Ира, не отрываясь от бумаг.
– Да не что, а кого, – нетерпеливо поправил Рома. – Мы нашли исполнителя, которого нанял Ведищев через Донского… Да вам самой все надо услышать.
– Нет уж, избавьте меня от этого сомнительного удовольствия, – поморщилась Зимина, ничуть не воодушевившись. – Он хотя бы жив?
– Естественно, – даже оскорбился Костя, поспешно пряча за спину руку с испачканным кровью рукавом. – Так, поспрашивали немного…
– И что с ним теперь делать? – задал главный вопрос Савицкий, явно рассчитывая на весьма определенный ответ.
– Он сознался?
– Сознался. И что ДТП он должен был устроить, и во всем остальном…
Лицо Иры вмиг окаменело.
– Ну так делать-то что с ним? – повторил Рома, заметив, как нахмурилась начальница. Он уже был готов услышать ясный и четкий приказ.
– Еще совсем недавно я бы ответила вам: казнить, – тихо ответила Ирина Сергеевна, подняв на сотрудников глаза. – Но… Но не сейчас. Он должен сесть. Надолго. Очень надолго.
– Но, Ир…
– Рома, ты чего-то не понял? – отчеканила Ирина. Тон снова стал пронизывающе-ледяным.
– Понял, – мрачно ответил Савицкий, невольно сжав кулаки. – Разрешите выполнять?
– Идите, – Зимина, кажется, даже не заметила его недовольства, безмятежно взглянув в хмурое лицо.
Дверь за соратниками захлопнулась бесшумно. Ира медленно перевела взгляд на свои пальцы, судорожно комкавшие очередной рапорт. Еще совсем недавно она своими руками убила бы человека, посмевшего посягнуть на самое святое: ее семью и ее друзей. И считала бы, что поступила правильно. Она и сейчас так считала. Но произнести то, что от нее ожидали услышать, она не смогла. Сколько крови уже пролито, сколько наверняка будет пролито еще? Какая разница, уничтожить одним ублюдком больше? Только воздух чище станет.
Но была простая и беспощадная истина: у нее больше не осталось сил столь безжалостно и жестоко вершить чужие судьбы.
***
– А мама в молодости прикольная была…
– Почему “была”? – на автомате спросил Паша, от неожиданности едва не выпустив из рук альбом. Сашка плюхнулся рядом, с интересом заглядывая на страницы со слегка пожелтевшими фотографиями.
– Она тебе нравится? – проигнорировал вопрос, а вид стал таким хитрым-прехитрым, совсем как у Ирины Сергеевны, когда она хотела выведать у него информацию, которой Паша делиться ни в какую не желал.
– Чего-о? – Ткачев, едва не выдрав перевернутую страницу, поднял на Сашу обалдевший взгляд.
– Понятно, – вздохнул тот, но не успокоился: – Это потому что мама тебе кажется старой, да?
Паша лишь растерянно моргнул, не в силах сразу найти нужные слова. Уж кем-кем, а старой Ирину Сергеевну назвать ему бы и в голову не пришло.
– Она просто мой начальник и друг, – выдавил наконец Ткачев, осознавая, как нелепо это звучит со стороны.
– Ну-ну, – неопределенно хмыкнул Зимин, припоминая одного такого “просто подчиненного”, который каким-то чудом не стал маминым мужем. Паша, погруженный в разглядывание очередной фотографии, всех нюансов интонации не уловил. Задумчивый взгляд приковался к черно-белому снимку, который особенно ярко подчеркивал и очарование лица, и стройную фигурку – пожалуй, единственное, что в Ирине Сергеевне осталось прежним. Паша не видел ни такой легкомысленно-лукавой улыбки на слегка припухлых губах, не замечал и беззаботного счастья, искрившего из широко распахнутых, смотревших с наивной открытостью глаз. Улыбка, если и трогала ее губы, была мимолетной и словно вымученной, а в глазах, кроме извечной усталости и запрятанной в самой глубине тоски, не отражалось ничего. От нее прежней и правда мало что осталось. Разве что… Паша замер, словно вспышкой оглушенный воспоминанием о сегодняшнем утре.
О сегодняшнем утре в-одной-мать-его-постели.
Честно, он в первое мгновение даже и не понял, что не так. В его постели побывало столько девиц, порой задерживающихся до рассвета, что спросонья понимание настигло не сразу. Щека, касавшаяся мягких локонов, одуряюще-тонко пахнувших каким-то цветочным шампунем. Рука, совершенно естественным образом лежавшая на стройной талии. И ощущение теплой нежной кожи, не прикрытой слегка задравшейся футболкой. Все это не было бы чем-то сверхъестественным, если бы…
Если бы это была не Зимина.
Понимание ударило с такой силой, что, кажется, зазвенело в голове. И лишь потом обрывки вчерашнего вечера, сложившись в единую картину, немного усмирили бешеный стук сердца. Вспомнились и посиделки на ступеньках, и какой-то важный разговор уже в доме – сейчас он не мог вспомнить, о чем шла речь, – и Ирина Сергеевна, задремавшая почти что на его плече. И как он, не решившись будить, набросил на нее одеяло, на мгновение присев рядом и, видимо, незаметно вырубившись.
Это объясняло почти все. Почти – потому что на самом деле это нихрена не объясняло. Каким образом он, устроившись на краешке дивана, вдруг очутился лежащим вплотную к своей-блин-начальнице. Каким образом его рука самым нахальным образом обнимала ее за талию.
И еще.
Какого-гребаного-хрена он, вместо того, чтобы вскочить, не дожидаясь ее пробуждения, лежал, боясь пошевелиться и даже вздохнуть. И даже не думая о том, чтобы отодвинуться хотя бы на долю миллиметра, не говоря уж о необходимости убрать ладонь, так… так, черт возьми, естественно касавшуюся ее тела.
Это было неправильно.
Это было до охренения неправильно.
Все, начиная от пресловутого цветочно-летнего аромата, забившего легкие, и заканчивая чертовой футболкой, так совсем-немного-дразняще приподнятой и открывшей тонкую полоску чуть загорелой кожи.
Медленно, издевательски лениво, пришло осознание. Осознание того, кто лежит спиной к нему, размеренно и спокойно дыша. Так… доверчиво.
Это самое осознание и выбросило его из постели, словно пружина. Заставило, преодолев расстояние до кухни, захлопнуть за собой дверь, прислонившись к ней спиной и прерывисто дыша. Чувствуя, как лихорадочно колотившееся сердце норовит пробить грудную клетку и вырваться наружу. Как будто он пробежал гребаный марафон, никак не меньше.
Пальцы, еще хранившие тепло ее тела, сжались в кулак. Словно это могло избавить от наваждения, захлестнувшего с головой и лишившего способности не только рассуждать здраво – лишившего самой памяти о тех барьерах, разрушить которые, казалось, невозможно и динамитом.
О тех барьерах, которые с оглушительным грохотом только что рухнули в его сознании.
========== Границы дозволенного ==========
– Я думаю, всем понятно, что Ведищева надо обязательно найти. Тот факт, что он подался в бега, еще не значит, что он отказался от своих планов мести. Как и тот факт, что одного исполнителя мы нашли.
– Вот именно, – помрачнев, вступил Щукин. – Ему ничто не мешает найти другого.
– Есть одна зацепка, – обнадежил Савицкий. – Если Ведищеву понадобится помощь, то он, скорее всего, обратится к тому же Донскому.
– Который, на минуточку, тоже пропал неизвестно куда, – вставила Лена.
– Я выяснил, что у Ведищева есть знакомый, который держит нечто вроде дома отдыха, чисто для “своих”, для элиты, так сказать. И если им с Донским надо будет встретиться, то, скорее всего, они встретятся там. А может, уже встретились. Я пытался навести справки, но меня просто-напросто послали. С левым человеком там никто даже разговаривать не станет, нужны рекомендации и прочая лабуда.
– Понятно, – вздохнула Ирина. – Как, ты говоришь, фамилия владельца?..
***
– Ирин Сергевна, стесняюсь спросить, а чем вам не угодил вариант с Ромычем? – поинтересовался Паша, доставая из багажника две небольших сумки. Ира, снисходительно наблюдавшая за ним, иронично приподняла бровь.
– Паш, ты меня, конечно, извини, но вы с Ромой как-то не очень похожи на постояльцев элитного дома отдыха, – съехидничала она, вовсю вживаясь в роль богатой респектабельной дамы.
– А мы с вами, получается, похожи, – констатировал Ткачев, ничуть не смутившись ролью, которую ему предстояло играть.
Ирина только усмехнулась, окинув внимательным взглядом своего спутника, и не спеша направилась к ослепительно-белому зданию с колоннами и широким крыльцом. Дорожка из светлого камня, тонкие березки, растущие по обе стороны, и тишина, прерываемая лишь негромким пением птиц – образ дворянский усадьбы был обыгран на отлично.
Девица за стойкой регистрации при появлении Ткачева моментально расцвела улыбкой – его обаяние и здесь не осталось неоцененным. Однако, завидев рядом Ирину, заметно поскучнела, на хорошеньком личике отпечаталось все, что она подумала про эту весьма специфическую пару. Паша, без труда разгадав значение этой мимической игры, состроил зверское выражение лица, и девица, тихонько ойкнув, сразу уткнулась в компьютер. Ира, наблюдая в стороне этот маленький спектакль, откровенно давилась от смеха.
– Дурацкая нумерация, – ворчал несколькими минутами позже Паша, пытаясь найти в лабиринте коридоров нужные номера. Сначала им с Ириной Сергеевной попалась на пути дверь с цифрой двенадцать, и Ткачев, словно наивный чукотский малый, прошел мимо трех дверей, рассчитывая, что нужная будет украшена номером шестнадцать. Однако у тех, кто вешал таблички, имелась своя, отличная от земной логика: номер оказался не шестнадцатым, а почему-то семнадцатым. Не желая сдаваться, Ткачев осмотрел двери с противоположной стороны: двадцать первый номер, двадцатый, девятнадцатый… Пришлось вернуться и начать поиски заново.
– Ты не Ткачев, а Сусанин, – бурчала по пути Ирина Сергеевна. – Неужели нельзя было сразу заметить этот коридор?
– Да это просто нумерация неправильная, – отбивался Паша. – У них тут даже тринадцатого номера нет…
– Сам ты неправильный, – отмахнулась начальница, и Пашу накрыло дежавю: точно те же фразы, точно те же блуждания по запутанным коридорам…
***
– Ну что, Ирин Сергеевна, будем блистать? – усмехнулся Паша, взглянув на часы. – Только вы уверены, что если Ведищев здесь, он вообще появится на этом ужине? Вряд ли он захочет светиться.
– Посмотрим, – пожала плечами Ира, увлеченно роясь в сумке. Наконец, обнаружив искомое, повернулась, пропустив сквозь пальцы легкую ткань элегантного вечернего платья. – Блистать так блистать, – заметила с усмешкой.
Когда спустя рекордные десять минут Ирина Сергеевна вновь появилась в общей гостиной, Паша на мгновение даже растерялся, не сразу сообразив, что пялится на начальницу совершенно неприличным образом.
Она действительно была хороша. Строгое черное платье, единственной вольностью в котором был разрез, то и дело открывающий стройную ножку, идеально подчеркивало всю изящность фигуры. Рыжие локоны, струившиеся по плечам, казались особенно яркими, притягивая взгляд, а чуть насмешливая улыбка придавала лицу то особое выражение, которое так цепляет мужчин, желающих добиться того, что недоступно.
– Отлично выглядите, Ирина Сергевна, – пробормотал Паша, нервно поправив ворот рубашки.
– Ты тоже, – краешком губ усмехнулась Ирина. В образе Ткачева изменилась всего одна деталь: вместо футболки на нем теперь была надета белоснежная рубашка с небрежно распахнутым воротом, но и этого оказалось достаточно, чтобы он смотрелся настоящим голливудским красавцем. С этими литыми мышцами, так отчетливо проступавшими сквозь ткань. С этим ежиком темных, наверняка чуть жестких на ощупь волос. И вдруг, на целую долю секунды, ее обожгло мыслью: а каково это – неторопливо, чувствуя напряженное тепло кожи, скользнуть ладонями по крепким плечам, вверх, к затылку, и выше, зарываясь пальцами в волосы, слегка царапая ногтями и…
Что?!
Она что, думает о нем… как о мужчине?
Бред. Такой абсолютный, невероятный бред, что захотелось рассмеяться. Вслух, искренне и громко, прогоняя это мимолетное, но такое отчетливое видение, горячей волной ударившее в мозг. Такое явственное ощущение перекатывающихся под ее ладонями мышц. Такое нереально-отчетливое чувство собственной власти над ним, на мгновение сладостно вскружившее голову.
Бред. Бред-бред-бред.
Тонкие шпильки элегантных туфель выбивали протестующую дробь, пока она мчалась вниз по лестнице, не заботясь, поспевает ли за ней Ткачев. И не понимая, отчего так яростно и гулко колотится вылетающее сердце.
Бред.
Она сбилась с шага, едва, разгоряченная собственным раздражением и непониманием, ворвалась в зал ресторана. Все недавние мысли, порожденные нелепым наваждением, испарились, заменившись легкомысленно-сладкой пустотой. Сердце, только что оглушительно грохотавшее, стало будто невесомым и замерло в радостном почти-испуге.
Пронзительно-голубой взгляд знакомых глаз раскаленным прутом ввинтился в ее зрачки.
***
Он и представить не мог, что Ирина Сергеевна – насмешливая, холодная, циничная Ирина Сергеевна – может так таять от одного взгляда. Не говоря уж о прикосновениях, когда ее отглаженный будто невзначай касался обнаженного локтя, руки или плеча. Нужно было видеть, каким жгучим румянцем вспыхнуло ее лицо, когда Забелин, только подойдя к их столику, бросил небрежное приветствие и, никого не стесняясь, наклонился и поцеловал ее в щеку.
Как будто у него было полное, черт возьми, право на это.
И это бесило. Это отчего-то неимоверно бесило, разжигая волны перекатывающегося под ребрами глухого, зудящего раздражения. Заставляло стискивать пальцы, комкая салфетку так, что побелели костяшки.
Может быть. Может быть, это оттого, что ни у кого – ни у кого из них не было подобного права. Разве что Фомин по пьяной дури, расчувствовавшись, мог полезть обниматься. Или он сам, когда увлеченно обсуждали какое-то дело, мог наклониться чуть ближе дозволенного к ее лицу, жадно изучая каждую черту, каждое движение цедивших слова или улыбавшихся губ, каждую морщинку, пролегавшую между бровей или к уголкам глаз…
И никогда ничего большего. Словно имелись какие-то строго очерченные границы, переступать которые не позволялось никому.
Никому, кроме…
Вот оно. Вот причина душащего недовольства, заставлявшего сжимать челюсти и с досадой отводить глаза.
Ни у кого не было права пересекать эти самые границы, и никому не пришла бы в голову даже мысль о подобной возможности. А он, этот совершенно левый придурок, с такой непринужденной легкостью ломал эти преграды, как будто чувствовал себя гребаным завоевателем.
Очередной колючий, наполненный ядовитой досадой взгляд обжег расслабленное, совершенно растерянное лицо. Какой Ведищев? Кажется, упади рядом с ней метеорит, Ирина Сергеевна не заметила бы и того. Она вообще вряд ли помнила, кто она, где и зачем. Словно во всем мире существовал только этот тип со своим вкрадчивым голосом и наглыми до невозможности руками.
Хватит.
Ткачев залпом допил остатки вина в невесть котором по счету бокале и поднялся с места, почти моментально сливаясь с толпой танцующих, успевших заполнить свободное пространство. Погружаясь в звуки вибрирующей музыки и волны энергии, наполнявшей все вокруг.
Хватит.
Нахер.
Н а х е р.
Просто исчезни из моей головы.
Просто. Исчезни.
***
Он успел десять раз проклясть эту идиотскую планировку, пытаясь в кромешной темноте найти нужный поворот. Прислушиваясь к тишине в надежде уловить стук каблуков так вовремя подвернувшейся девицы, не имевшей ничего против спонтанного секса прямо в одном из коридоров. Она даже не потрудилась позвать его в номер, увлекая куда-то в сторону от шумной толпы. Паше было все равно. Ему просто нужно было отвлечься. Не рассуждать. Не думать.
Потому что.
В его мыслях стало слишком много Ирины Сергеевны.
И хрена с два это могло считаться нормальным.
Раздраженно разворачиваясь, Ткачев уже решил было послать к черту эту придурочную, куда-то запропавшую девицу, эти долбаные запутанные коридоры, эту темноту, в которой ничего нельзя было разглядеть. И именно в этот момент столкнулся с кем-то. И моментально потерялся в вихре обрушившихся на него ощущений. Почувствовав под пальцами разгоряченную кожу и гладкую шуршащую ткань. Утонув в горьковато-прохладном аромате духов, невесомым облаком окутавшем с ног до головы. Скорее угадав, чем услышав негромкий мягкий смешок.
И мысли исчезли.
Надоедливые, разрывающие голову изнутри, причинявшие саднящую боль, мысли исчезли. Едва тонкие руки взметнулись к его плечам. Едва его ладони уверенно и бесцеремонно обхватили стройную талию, притискивая почти вплотную. Едва губы с болезненной жадностью накрыли ее губы, хранящие легкий привкус вина и почему-то шоколада.
И все вдруг стало неважно.
Все: безудержное веселье и грохот музыки где-то совсем рядом, Ирина Сергеевна со своим следаком и собственное необъяснимое раздражение, клокотавшее в области подреберья.
Просто неважно.
Это было так нужно сейчас. Настолько сильно, что невидимые лопасти внутри до немеющей боли перемалывали ребра, впуская долгожданную пустоту. Пустоту и свободу.
Освобождение.
От нее. От той, чье имя он сейчас не желал произносить даже мысленно.
И новая вспышка раздражения заставила толкнуть податливое тело незнакомки к ближайшей стене. С силой впечатать руки в ее спину, чувствуя каждый изгиб позвоночника. И жар. Такой оглушающий, пробирающий даже сквозь ткань.
Такой необходимый.
Острые ногти легко, почти не касаясь, прочертили рваные линии по его спине прямо через рубашку. И это незамысловатое, даже невинное прикосновение вышвырнуло из реальности окончательно и бесповоротно. Непослушные пальцы с трудом разжались, чтобы поспешно скользнуть чуть выше, нащупывая молнию платья и почти беззвучно расстегивая ее. Или он не слышал ничего из-за громко гудящей в висках крови?
Губы, еще пылавшие от нетерпеливых, граничащих с укусами поцелуев, сместились вниз. К коже, такой горячей, что на мгновение обожгло.
Запах. Вкус. Так до онемения льдисто-горько. Так горячечно-сладко. Так мало. Этим запахом хотелось пропитаться насквозь. Снаружи и изнутри. Этот вкус хотелось вобрать в себя, перекатывая на языке, пропуская внутрь, во все свое существо.
Тихий, чуть сдавленный стон буквально оглушил. Как и движение, последовавшее за ним. Секундное, невесомое, неуловимое. Он остановил. Потому что если бы она сейчас еще раз коснулась его вот так, слегка потеревшись бедром, он бы просто взорвался.
Чтотытворишь?!
Он прокричал это рваным выдохом в ее приоткрытые, истерзанно-припухшие губы.
Пальцы дрожали. Он весь дрожал. Как будто все это, безумно-прошибающее, он переживал первый раз в своей жизни. Как будто не было тех бесчисленных девиц, пытавшихся подарить ему что-то – что-то, хотя бы отдаленно напоминавшее то, что переворачивало его сейчас. Его тело. Его душу.
Да какая разница – были, не были? Сейчас это не имело никакого значения.
Лишь нестерпимый жар, поглотивший его целиком. Растопивший тот лед, что сковывал его непроницаемой броней. Только это было действительно важно сейчас. И прерывисто-нервные выдохи, посылавшие волны мурашек под самую кожу. И так покорно-беспомощно распластанное под ним, прижатое к стене тело. И яростно-громкий фейерверк ощущений, захлестнувших, выбросивших из тела душу и тут же мощным рывком вернувших обратно.
Он, кажется, умер на несколько бесконечных секунд.
Только удаляющийся стук каблуков заставил медленно приоткрыть глаза, возвращаясь в реальность. Все еще чувствуя отголоски недавнего сумасшествия и постепенно стихающий гул крови в висках.
И сладковато-терпкий аромат лаванды, сквозняком опаливший кожу.
========== Право выбора ==========
Удивительно, но Ирина Сергеевна явилась не ближе к утру и даже не за полночь. Паша не смог скрыть удивления, услышав хлопок двери и отвлекаясь от телефона. Поднимая глаза на нее, прислонившуюся к стене с каким-то отрешенно-уплывающим взглядом и блуждающей улыбкой на просто непристойно зацелованных губах.
Колкие, ехидные фразы, вихрем взметнувшись в голове, невысказанной горечью осели на языке.
Что он мог сказать? И самое главное – какое имел на это право? Ему должно быть совершенно все равно. Все равно, что вытворял с ней этот придурок, оставшись наедине. Опрокинув на неразобранную постель в соседнем номере. Или прямо на пушистый ковер в гостиной. А может быть, точно так же вжимая в стену, словно какую-то легкомысленную девицу.
Со-вер-шен-но все рав-но.
И опровержением ударившая в низ живота жаркая яростная волна.
Какогохрена?!
Какого хрена в сознании так ярко вспыхнули картинки… картинки, которые просто-не-должны-были-возникать? Тем более с ее участием.
Да ты двинулся, Ткачев, не иначе.
Когда это началось? Когда он, не смевший думать о ней как о женщине, не позволявший себе дотронуться лишний раз и еще множество всяких “не”, когда он настолько свихнулся, что начинало колотить от одной мысли, что кто-то мог к ней прикасаться?
Двинулся. Точнее не скажешь.
Ему потребовалось невероятное усилие, чтобы заставить себя отвести от нее взгляд. От так красноречиво помятого платья, от стройной ножки, так соблазнительно обтянутой паутинкой кружевного чулка…
Что?!
Он что, действительно так подумал? Он всерьез назвал ее соблазнительной? Лечиться пора, определенно.
– Я почему-то сомневалась, что ты сегодня придешь ночевать. – Он был уверен, что Зимина сказала это просто чтобы сказать хоть что-нибудь. Нарушить густую, обволакивающую тишину, в которой медленно зарождалось ноющее, болезненное раздражение. Раздражение тем более странное, что для него вроде как не имелось причин.
Причины? Да она сама сплошная причина. С этим снисходительно-насмешливым, почти материнским тоном, с этим ироничным изломом тонких бровей, с этой полу-улыбкой на полноватых искусанных губах…
Опять. Почему он опять об этом думает?
– Ну уж так получилось, – он выжал улыбку, проглотив язвительные замечания, что так и рвались с языка.
– Не может быть, – насмешки в ее тоне только прибавилось. – Неужели кто-то сумел устоять перед обаянием самого Ткачева?
Паша на мгновение прикрыл глаза, погружаясь в шелково шелестящую темноту, в водоворот запахов и ощущений: вино, шоколад, терпкая горечь, прохладные пальцы на плечах и накрывшее с головой сумасшествие.
– А что, по-вашему, мне никто не может отказать? – почему-то прозвучало слишком серьезно для такого шутливого вопроса. Ирина Сергеевна лишь дернула уголком губ, ничего не ответив. Наконец небрежно сбросила туфли и медленно прошла в комнату, устало опустившись на диван. Ткачев нервно сглотнул, поспешно отводя взгляд от ноги, вновь на долю секунды мелькнувшей в разрезе платья. Торопливо уткнулся в экран телефона, даже не пытаясь вникнуть в напечатанный текст. Снова и снова задаваясь вопросом: что, блин, изменилось?
Да ничего, мать твою.
Ровным счетом ничего не изменилось. Кроме одного: он начинал слишком привязываться к ней. Просто чересчур много увидел и понял, просто чересчур… привык? И ее присутствие рядом вдруг стало казаться совершенно естественным и единственно правильным, словно только так и должно быть. Измотанная, опустошенная душа наполнялась теплом, покоем и светом. Он оживал рядом с ней, точно так же – хотелось думать – как и она оживала с ним.
Но почему все опять летело к чертям? Почему нельзя было просто наслаждаться отношениями – такими ясными и чистыми? Откуда вдруг всколыхнулось это необъяснимое собственничество, эта болезненная, ненормальная ревность, и эти мысли – мысли, которых он не имел права допускать? И самое главное – их было много, чересчур много. И хотел бы Паша знать, как избавиться от них раз и навсегда…
***
Хороший, умный мальчик. Некогда наивно полагавший, что погоны синоним чести. Думавший, что никогда не совершит того, что опорочит любимую профессию. И до последнего не желавший признаваться даже самому себе, что стал одним из них – из тех, кого прежде начал бы презирать и ненавидеть. Слишком высокой оказалась цена разрушенных иллюзий, когда возник жесткий, непримиримый выбор: друзья или честь. И все непоколебимые принципы полетели прахом: вид испуганных глаз и дрожащих губ Вики безжалостно толкнули за грань – за ту грань, за которой он не имел больше права считать себя человеком. Но почему-то продолжал им считаться.
– Вы это сейчас серьезно все? – Еще одна чистая тарелка заняла свое место в шкафчике, и Константин медленно повернулся к гостье, не повышая на эмоциях голоса – Вика в соседней комнате не должна была услышать ничего лишнего.
Ирина Сергеевна тщательно вытерла руки полотенцем и опустилась на стул, вызвав немного нервную усмешку. Ну ни дать ни взять: любящая тетушка в гостях у любимых родственников. Милая беседа за столом, заботливый вид, переговоры с Викой о чем-то своем, женском… А теперь, оставшись с ним наедине, рывком сбросила маску, открыв лицо суровой и расчетливой начальницы. Сколько их у нее, этих масок? И какая из них ее настоящее лицо?
– А ты думал как будет, Кость? – спокойная, холодная чеканка слов выбивала из колеи не меньше, чем их смысл. – Ты всегда был умным, неужели сейчас не можешь ничего понять? Ты сейчас не только за себя отвечаешь, но и за Вику, и за вашего ребенка тоже!
– Я все понимаю, Ирина Сергеевна.
– Тогда я не понимаю, чего ты упрямишься, – карие глаза неожиданно сверкнули теплотой, прохладная ладонь мягко легла поверх нервно сжимавшихся пальцев. – Ты же сам когда-то хотел уйти. И вот он, шанс. Почему бы им не воспользоваться?
– Как-то поздновато, вы не находите?
– Да послушай меня! Тебе мало того, что Вику едва не убили? Все очень серьезно! И так будет всегда! Либо тюрьма, либо еще какие-нибудь мстительные сволочи. Ты считаешь, такой образ жизни норма для семьи? Ты хоть представляешь, каково женщине растить ребенка одной? А если, не дай бог, она и сама попадется? Ты об этом подумал?
Костя отвел взгляд, не говоря ни слова. У Зиминой всегда был талант бить наотмашь по самому больному, и сейчас удар достиг цели. Нет, совсем не такой жизни он хотел бы для них с Викой, наконец узнав, что такое счастье. Приняв, хоть и с трудом, все свои не очень благовидные поступки, разрушив ту ледяную стену отчуждения, что едва не отдалила их – однажды и навсегда. И чуть не потеряв столь дорогую для себя женщину по воле какого-то мстительного урода. Ее и их ребенка. Костя с поразительной отчетливостью помнил жгучую, нестерпимую, несвойственную ему ярость, когда перед ним оказался тот сукин сын, едва не лишивший его самого дорогого в жизни. И тот факт, что этого не случилось, иначе, как чудом, назвать нельзя. Так неужели он снова готов рискнуть? Нет, не так. Рисковать постоянно, рутинно, каждый день. Не только и не столько собой, сколько своей будущей семьей. Или все же действительно лучше отступить? Ведь он действительно этого хотел когда-то. И теперь шанс есть, есть и причина. Вот только осталось ли желание?
– Ирина Сергеевна… – Взгляд уперся в гладкую поверхность стола, словно в поисках ответа. – Я… Вика, она очень много для меня значит… Нет, не так, она для меня значит все. Только я не для того стоял с вами под прицелами автоматов, и судью убил не для того, чтобы теперь сбежать, как… как последний…
– Подумай, Кость. Очень хорошо подумай. И сделай правильный выбор, – Ирина Сергеевна поднялась, на мгновение коснувшись пальцами его плеча. Пряча усмешку, рвавшуюся с губ от растерянности и задумчивости в его глазах – глазах человека, очень хорошо помнящего прошлое и не желающего рисковать будущим. Умный, благородный мальчик, еще не полностью растративший свои лучшие качества, или, скорее, вновь ожививший их в своей душе. Она была уверена, что он сможет сделать достойный выбор.
***
Паша с трудом проснулся только к обеду. Всю ночь, уже забытые, мучили кошмары: обрывками – чьи-то лица, кровь, выстрелы, зал суда, смеющееся лицо Русаковой, вдруг превратившееся совсем в другое, и страшное осознание: это он ее убил. Точнее, не ее совсем.
До утра забыться сном так и не получилось. Только когда пачка сигарет опустела не меньше чем на треть, комната пропахла дымом, а за окном загорался рассвет, Пашу наконец одолела дремота. Он не слышал, как проснулась Ирина Сергеевна, не видел, как она уходила, только, проснувшись, обнаружил лаконичную записку: “Уехала по делам, вернусь после обеда. И. С.” и облегченно вздохнул – меньше всего сейчас хотелось ее видеть. Снова погружаться в размышления, воспоминания, напрасные попытки понять, что с ним происходит и как избавиться от этого всего. Он совершенно не хотел разбираться в себе, в том, что испытывал к женщине, любые – любые! – мысли о которой должны были быть под запретом. Но, если так, то почему нельзя переключиться? Например, переключиться на прошлый вечер, на ту легкомысленную девицу, так тесно и бесстыдно прижимавшуюся к нему в танце, так легко и просто потащившую его за собой и ничуть этого не стеснявшуюся. Как раз то, что ему вчера было нужно. Как раз то, что в женщинах его всегда привлекало. Всегда?
Паша яростно потер лицо полотенцем, словно желая стереть навязчивые мысли. Они сильнее него, понял Паша, резко закручивая кран и делая шаг в сторону, к небольшой настенной полке. Неловким движением сметая часть каких-то баночек, тюбиков и флакончиков, невольно улыбнувшись проявлению женственности, совсем, оказывается, не чуждой сдержанной и строгой начальнице – этих тюбиков и баночек оказалось десятка два, если не больше.
Продолжая усмехаться, Ткачев небрежно забросил упавшее обратно на полку и тут же замер. Знакомый запах прохладной волной пробился в легкие, раздразнив воспоминания, вернув в темный, окутанный невесомым ароматом коридор. К вкрадчивому шороху ткани, к ощущению нежной кожи, воском плавившейся под губами, к сбившемуся дыханию и тихим стонам прямо в его нетерпеливые поцелуи, к тому чувству, что яростно и мощно вышибло пробки сознания.
Неужели…
– Твою мать… – медленно произнес Паша, стискивая в пальцах злополучный флакончик, еще не в силах поверить в правильность своей догадки. – Твою же мать!
========== Бумеранг ==========
Забытое, истинно женское, крепко спавшее в душе, вдруг заново ожило, напоминая, как приятно чувствовать себя привлекательной и желанной, ловить на себе взгляды – заинтересованные мужские и завистливые женские. Словно несколько трудных, изнуряющих лет отмоталось назад, и зеркало вновь отражало и обаятельную улыбку, и сияние глаз, и легкость в каждом движении.
