Текст книги "Обратная сторона мести (СИ)"
Автор книги: Леди Феникс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
– Если вы ждете этого вашего, то он еще днем куда-то уехал, – нагло вклинился в неторопливые приятные размышления голос Ткачева. Ира встретилась взглядом с его непривычно хмурым отражением, усмехнувшись: чем-то Забелин жутко не нравился Паше, и иначе как “отглаженный” или “этот ваш” он его не называл.
– С чего ты взял, что я кого-то жду? – она непринужденно пожала плечами, поправляя воротник блузки, и снова не смогла сдержать улыбку: вспомнился вчерашний вечер, темный коридор, жадные поцелуи, нахальные руки и пьянящее чувство опасности, смешанное с таким незнакомым ощущением беспомощности… Она и предположить не могла, что этот интеллигентный, сдержанный, даже холодный мужчина может оказаться настолько нетерпеливым, если не сказать безбашенным. После у нее едва хватило сил добраться до номера – мысли путались словно в тумане, а ноги были совершенно ватными. “Как влюбленная девчонка”, – уколола себя Ирина, но ни раскаяния, ни стыда не появилось даже намеком.
– А то я не вижу, – как-то невесело хмыкнул Ткачев, и Ира, насторожившись, отвернулась от зеркала, цепко уставившись на Пашу. Что-то для себя поняв, бесцеремонно схватила за локоть, увлекая в сторону кресел, подальше от мельтешащих возле входа в ресторан постояльцев.
– Что-то случилось, Паш? – осведомилась прямо в лоб, не замечая, как напрягся Ткачев от ее незначительного, мимолетного прикосновения.
Что-то случилось?
Да ничего не случилось, Ирина Сергеевна. Кроме того, что это со мной вы так самозабвенно трахались вчера в одном из этих неосвещенных коридоров, почему-то даже ничего не заподозрив.
Ерунда какая, не правда ли?
Челюсть невольно сжалась.
А может, сказать ей? “Понимаете ли, Ирина Сергеевна, это я вас вчера зажимал в темном углу… и как насчет повторить?”
– Паш?..
Он дернулся как от разряда тока, едва ее теплые пальцы снова коснулись локтя. И чуть не выругался вслух: от своей реакции на такой невинный жест, от вновь нахлынувших воспоминаний и ощущений. И понял, что не услышал ни слова, ни слова из того, что она говорила: видел, как шевелятся ее губы, видел слегка нахмуренные брови и складочку между ними, замечал, каким немного встревоженным вниманием наполнился ее взгляд, но смысл слов проходил мимо сознания. Он помнил, какие мягкие и жаркие эти губы, и терпкий привкус вина на них, и пылающий след на коже, когда она прижалась к его плечу, задыхаясь и вздрагивая всем телом… Паша нервно дернул воротник рубашки, будто хотел убедиться, хотя и так знал: на коже не осталось ни следа, ведь это прикосновение нельзя было назвать даже поцелуем.
– Вы его, кажется, ждали, – он заметил невдалеке знакомый костюм и поспешил прервать Ирину Сергеевну на полуслове, не желая вникать в суть ее монолога. Зимина растерянно моргнула, собираясь что-то сказать, но Паша, поднявшись, уже скрылся в зале ресторана.
***
Отстраненный, закрытый, чужой. Ни тени улыбки на сосредоточенном лице, ни одного взгляда в ее сторону. Как будто это не он вчера так искрометно шутил и так обаятельно улыбался, как будто не ей предназначались вчера изящные комплименты и пылкие взгляды, не говоря уж о том, что произошло после.
Да что не так, черт возьми?!
Ей хотелось выплеснуть едкость раздраженных фраз в его красивое, холодное лицо, увидеть хоть какую-то реакцию на свои слова и на себя вообще. Она бы и не удержалась, наверное, если бы не присутствие Паши и возмущенная, уязвленная гордость, не преминувшая шепнуть что-то ехидное насчет типичности мужской натуры.
Забелин вел себя как минимум странно. Взять хотя бы тот факт, что его как-бы-любимая-женщина живет в одном номере с представителем противоположного пола. Любой другой на его месте непременно проявил хотя бы какое-то подобие ревности или недоумения, но Марк и бровью не повел, увидев их вчера вместе. Как будто так и должно быть. А сегодня не желает ее даже замечать.
Ира перевела раздраженный взгляд с уткнувшегося в меню Марка на Ткачева, с нарочитым интересом разглядывавшего стайку девиц за соседним столиком, и ощутила новую волну недовольства, болезненно ударившую в грудь.
Да они сговорились что ли?
– Ткачев! – Звенящая сталь в голосе могла посоперничать со звоном скрещенных клинков. Да и взгляд, тяжелый, пронзительно-острый, ничем не уступал.
– Да, Ирина Сергеевна?
Он даже не взглянул на нее!
Сердитая мысль взорвалась в мозгу яростной вспышкой.
Паша даже не повернул головы: его внимание целиком было поглощено одной из красоток, в этот момент как раз непринужденно закидывавшей ногу на ногу. Поймав заинтересованный взгляд, она перекинула через плечо копну шикарных рыжих волос и даже подмигнула Ткачеву.
С преувеличенным грохотом отодвинув стул, Ира поднялась, наконец вызвав внимание к своей скромной персоне.
– Кажется, ты забыл, зачем мы сюда приехали, – тихо сказала она, бесцеремонно наклонившись к Паше и собственнически устроив ладонь на его плече. – У нас полчаса. – И первой направилась из ресторана, не замечая обжигающе-бесстыдного взгляда, метнувшегося вслед.
***
Всегда и во всем идти до победного, не отступать ни перед чем, не знать жалости и сожалений. Именно это всегда помогало ему: помогло выбраться из нищеты, единственному из всей пьющей семьи, помогло с нуля создать настоящую бизнес-империю, помогло добиться внимания первой красавицы своей фирмы и построить семью. Он никогда не знал сомнений в правильности своих поступков: цель оправдывает средства. И ведь действительно оправдывала – успешная карьера, деньги, семья, наследник. Что еще нужно, чтобы считать, что жизнь удалась?
Но теперь нет ничего: сначала у него отняли сына, разрушили семью, потом – оставили без копейки. Не так уж сложно оказалось догадаться, кто стоит за крахом всего дела его жизни, кто помог давнему конкуренту прибрать к рукам его бизнес. Он лишился всего. Но одного эти сволочи отнять не смогли: жажду мести. Желание уничтожить, передавить их всех, этих тварей, которых он и в глаза не видел, но испытывал к ним такую жгучую ненависть, которая умрет, наверное, только вместе с ним.
– В общем, ты меня понял, – холодный взгляд уперся в напряженное лицо помощника, нервно крошившего в пальцах сигарету. – Ты должен сделать все, чтобы они сдохли. Все. Каждый. Ты меня понял?
– Но ведь…
– Мне по барабану, где ты найдешь нового исполнителя. Хоть из-под земли достань. Но они все должны сдохнуть. Даже если что-то случится со мной… У тебя две недели. Если к этому времени останется жив хоть один, в прессу и в прокуратуру попадет одно очень интересное видео. Ну, то, где ты с малолетками зажигаешь, помнишь такое? По глазам вижу, что помнишь. А если помнишь, то поторопишься. Все, иди.
“Ну вот, теперь и умереть не страшно”, – мелькнула мысль, когда шаги помощника наконец стихли. Это была последняя мысль в жизни безутешного отца, преступника в розыске, бизнесмена Ведищева.
***
– Ирина Сергеевна, нам надо будет обязательно найти это видео, потому что иначе Донской не успокоится, – сделал очевидный вывод Ткачев. – Просто орава мстителей какая-то, блин…
– Ну, я не думаю, что Ведищев флешку с компроматом носил с собой, да еще и с соответствующей надписью, чтобы нам жизнь облегчить, – не без сарказма заметила Ира, не принимая участия в поисках, пока Ткачев старательно обшаривал ящики стола.
– А жаль, – хмыкнул Паша и замер, настороженно прислушиваясь. А в следующее мгновение, схватив начальницу за руку, толкнул ее в свободное пространство между шкафом и стеной, сам поспешно укрылся в углу за дверью, которая в этот момент как раз распахнулась.
– Твою налево! – раздался обескураженный мужской голос. Затем послышались быстрые шаги и грохот торопливо выдвигаемых ящиков. Потом ненадолго воцарилась тишина, прерванная писком нажимаемых кнопок.
– Алло, полиция? Убийство, записывайте адрес… – начал мужчина, остановившись совсем рядом с дверью, и, словно почувствовав что-то неладное, потянул створку, в последний момент встречаясь взглядом с Ткачевым.
– Ткачев, ты что, сду… – выпалила Ирина Сергеевна, рванувшись на звук выстрела. И споткнулась на полуслове, стиснув рот ладонью.
На светлом костюме следователя Забелина медленно расползалось красное пятно.
========== Долгая душная ночь. I ==========
Она не помнила, как добиралась до дома, как поднималась на нужный этаж, как открывала дверь. Очнувшись, с недоумением обнаружила себя прижавшейся к стене в прихожей, не совсем понимая, что произошло и как она здесь оказалась. В тумане смутных воспоминаний недавние события никак не желали складываться в простую и четкую картину, а вот старое, почти стершееся, усилием воли изгнанное из головы, напротив, вернулось с такой отчетливостью, как будто случилось сегодня. И пистолет в не дрогнувшей руке, и лужа крови на полу, и собственные пропитанные фальшью слова – ее выдержке и актерскому дару могла позавидовать любая актриса. А за несколько часов до этого – ледяной пол прихожей, куда-то уплывающая стена, которая почему-то отказывалась служить последней опорой, и горсть снотворного вперемешку с успокоительным… А может, и не было ничего, может, ей все привиделось? Не было ни обрушившейся на соратников правды, ни жажды мести, ни двух смертей… И того, самого страшного, не было тоже.
Ира прижала ладонь ко рту, чувствуя вновь неотвратимо надвигающуюся дурноту. Фоном, коротнувшей вспышкой, снова почудился звук отдающегося эхом выстрела, красное пятно на светлом пиджаке и пустой безжизненный взгляд, – ей казалось, направленный прямо на нее.
Держась за стену, Ирина попыталась подняться, но ее шатнуло. Пол под ногами почему-то ходил ходуном, словно палуба во время качки, тело отказывалось слушаться, а взгляд – фокусироваться. Лишь с невесть которой по счету попытки удалось встать и добраться до спальни, еще немало сил потребовалось, чтобы найти и открыть нужный флакон – она даже не поняла, сколько таблеток высыпала на ладонь, а сколько раскатилось по полу. Погружаясь в спасительную темноту, полковник Зимина успела пожелать только одного: чтобы наутро понять, что все произошедшее ей приснилось.
Раздраженная трель звонка невыносимо била по барабанным перепонкам, заставив поморщиться и медленно открыть глаза. И наверное через минуту, никак не меньше, вернуться в реальность из тяжелого, мутного сна. Заставить себя выбраться в коридор и распахнуть дверь, даже не разбираясь, кто стоит на лестничной клетке. А после – отшатнуться, с трудом выговорив трясущимися губами чуть слышное:
– Ты?! Ты зачем пришел?
***
Больше всего в жизни Марк Андреевич Забелин ненавидел быть кому-то обязанным. Это повелось еще с детства, когда школьник Забелин даже на самой трудной контрольной отказывался от благородно предложенной помощи отличников, предпочитая получить заслуженную двойку, нежели терпеть эту противную, зудящую мысль: он теперь должен. И позже, уже студентом, Марк предпочитал просидеть несколько ночей над конспектами, чем в последний момент хвататься за протянутую кем-то руку помощи и знать: с этого момента он обязан. Эта привычка осталась с ним навсегда, и даже будучи следователем, Марк Андреевич своему правилу не изменял.
Вернее сказать, не собирался.
Но не зря мудрость гласит: “Никогда не говори никогда”. В один ничем не примечательный день в кабинете Забелина возник приличный с виду господин в дорогом костюме и, не тратя времени на реверансы, предложил взаимовыгодную сделку: развалить одно дело об избиении некой девушки неким юношей. За более чем достойную плату, разумеется. Марк Андреевич не то чтобы был жадным до денег, но кто когда отказывался от легкого заработка? К тому же деньги были ой как нужны: тяжелобольному отцу требовалась срочная и дорогостоящая операция, а где честному человеку взять заоблачную сумму? В общем, что называется, сделка состоялась.
Тем бы все и закончилось, если бы Марк Андреевич оказался более дальновидным, а бизнесмен Ведищев менее хитроумным. Он сразу просчитал для себя все выгоды от знакомства с умным и опытным следователем, обязанным ему по гроб жизни, и якобы в благодарность за ловкость в решении проблемы предложил помощь: под видом благотворительности оплатить отцу Марка Андреевича и операцию, и лекарства, и что угодно еще…
И клятвенно обещавший себе никогда ни у кого не принимать помощи Марк Андреевич попался в умело расставленную ловушку. В ту самую мышеловку, сыр в которой может ой как дорого обойтись…
***
Ткачев, не говоря ни слова, бесцеремонно отодвинул ее с пути и прошел на кухню. Ира, растерявшаяся от подобной наглости, последовала за ним. Остановилась в дверях, прислонившись к косяку и скрестив руки на груди, всем своим видом выражая недовольство, на которое Ткачеву, похоже, было совершенно наплевать. Он прошел к столу, с грохотом выдвинул стул и уселся, швырнув на столешницу какую-то папку.
– Что же вы стоите? – Голос был злым, холодным, чужим. – Не желаете поинтересоваться, что внутри? Или вам и так известно?
– Убирайся, – удивительно, откуда у нее, измотанной до предела, вдруг появились силы, откуда взялась эта твердость и непримиримость в голосе и взгляде. Совершенно не хотелось вникать в смысл раздраженных слов, что-то выяснять, в чем-то разбираться. Единственное, чего хотелось – чтобы Ткачев скорее ушел. Не мучил ее своим присутствием.
– А знаете, это даже забавно.
Ткачев успел подняться со своего места и сделать несколько шагов, оказавшись напротив нее. Всего в нескольких сантиметрах, упираясь ладонью в стену рядом с ее плечом и ледяным, цепким взглядом изучая ее лицо.
– Это даже забавно, когда пытаешься найти десятки оправданий какому-нибудь неблаговидному поступку, приводишь сотни доводов, что нельзя было поступить иначе… А потом, когда другой совершает что-то подобное, строишь из себя жертву и обвиняешь во всех грехах. Помните, как с Русаковой? Как вы горячо убеждали, как рьяно отстаивали свою правоту… А теперь, что теперь? Строите из себя мученицу, обвиняете меня. А я же просто сделал то же самое, что и вы тогда. Только ситуация оказалась еще более опасной. Но вы почему-то не хотите этого понимать.
Ирина молчала. Она понимала правоту каждой безжалостной, хлесткой фразы, но не желала этого признавать. Она понимала, что у Ткачева, застигнутого прямо на месте преступления, не было другого выхода, но смириться с его поступком не могла. И снова накатил приступ пронзительной, невыносимой боли, настолько сильный, что потемнело в глазах. Если бы не стена, о которую она опиралась спиной, Ира наверняка бы упала.
– Уходи, – на этот раз получилось тихо и как-то жалко. Она ненавидела Пашу в этот момент: за его поступок, за собственную слабость и за то, что он это видит.
Ткачев не пошевелился. Продолжал стоять, впечатав в стену ладонь, зудевшую от желания ударить. Взгляд, накалявшийся от тихой, холодной, с трудом сдерживаемой ярости остановился на бледном лице, дрожащих губах, влажных ресницах.
Она что, плачет?
Мысль прострелила сознание, разорвавшись в мозгу и вытолкнув оттуда все недавние обвиняющие слова.
Она действительно плакала. Беззвучно, бесслезно, легонько вздрагивая плечами и кусая трясущиеся губы. Она-блин-плакала.
И Паша не успел себя остановить. Рука, еще мгновение назад готовая сжаться в кулак, взметнулась к ее лицу. На долю секунды остановив движение, чтобы тут же невесомо коснуться кончиками пальцев уже мокрой щеки.
Что ты делаешь, мать твою?!
Единственная здравая мысль растаяла, не успев закрепиться в голове. Он не думал сейчас ни о чем: ни о той папке, что лежала сейчас на столе как прямое доказательство вины этой циничной суки; ни о том, что она, не приняв его поступок, может сейчас придушить его голыми руками.
Не думал.
Просто снова, мучительно медленно, провел ладонью по ее щеке, почти неощутимо очертил пальцем контур губ, чувствуя, как в груди медленно разгорается томительная, неуправляемая жажда. Потребность.
Прижаться к этим губам, неторопливо, успокаивающе, ласково. Изучая, узнавая, вспоминая. Такие жаркие, податливые, нетерпеливые. Господи, да он и представить не мог, какой она может быть…
– Ткачев, ты что, охренел?
Негромко. И так отрезвляюще. Как будто ледяной водой окатили.
Наваждение исчезло. И на смену ему явилась прежняя, намного более сильная злость. Приводящая в чувство и в то же время совершенно неконтролируемая. Заставившая скривить губы в неприятной усмешке и медленно, словно вбивая в ее сознание каждое слово, произнести:
– Что-то в прошлый раз, Ирина Сергеевна, вы были не так неприступны.
– Что?..
Он с каким-то мучительно-горьким удовольствием наблюдал, как дрогнули ресницы, как в пустом взгляде заметался непонимающий, недоверчивый вопрос, как от растерянной злости запылали враз потемневшие, бездонно-черные радужки.
– Да, Ирина Сергеевна. Там, в коридоре, был я. Странно, что вы даже ничего не поняли. Или не захотели понять?
Зимина снова растерянно моргнула, не сразу распознав весь наглый, похабный смысл последней фразы. Она смотрела на Пашу и не узнавала его. Тот Ткачев, которого она знала, мог быть раздраженным, нетерпимым, вспыльчивым. Но таким, отстраненно-злым, сдержанно-ненавидящим, она не знала его никогда. И это пугало.
– Хотя мне больше интересно другое, – вкрадчивый шепот коснулся ее волос, заставив замереть – внутри будто скрутилась ледяная пружина. Столько тихой, холодной ярости было в каждом произнесенном звуке. – Как ему удалось убедить вас всех нас слить?
– Что?
Она, кажется, даже не смогла ничего произнести, лишь непонимающе дернула губами. Слова, складываясь во фразы, теряли смысл и проходили мимо сознания. Она не понимала ничего. Ничего – кроме обжигающей своим холодом ненависти, въевшейся в его зрачки. И вдруг пробравшего до самых костей желания – нет, не понять причину. Просто избавить его взгляд от этого удушливого гнева, выворачивающего ее изнутри.
– Паш…
Едва слышно, невесомо. И до охренения оглушительно. Наверное, если бы она ударила, это было бы не так больно. Но это почти-нежное, умоляюще-тихое обращение прошибло насквозь, опрокидывая и лишая мыслей. Абсолютная пустота взорвалась в голове, выметая осколки колючих, злых слов и пульсирующую, еле сдерживаемую ярость.
А через мгновение он сделал шаг – последний шаг к ней.
========== Долгая душная ночь. II ==========
Яростно, душно, невыносимо горячо. Воздух, насыщенный, пропитанный жаром, тяжестью надвигающейся грозы и запахом лаванды, сдавливал легкие. Непослушные пальцы лихорадочно комкали казавшееся раскаленным покрывало. Отчего-то только ощущение мягкой ткани, стиснутой дрожащими руками, да еще едва различимый шрам на плече, мелькавший перед глазами, отпечатались на удивление отчетливо. А еще вопрос, настойчиво бившийся в висках: почему допустила, как позволила?
Накричать. Оттолкнуть. Ударить. Почему-то ей даже не пришло в голову что-то подобное, когда напряженная, сильная ладонь опустилась на плечо. Сдавливая, будто еще сильнее пригвождая к стене, служившей единственной опорой, последним ориентиром, позволявшим удержаться в реальности.
Наверное, она была слишком измотана, чтобы заметить, как холодный, враждебный взгляд наполнился чем-то еще. Жгучим, пылающим, пробирающим до костей. Чем-то, что она даже не успела разобрать, вздрагивая от неожиданности, когда вслед за треском разошедшейся по швам ткани на пол со стуком посыпались пуговицы.
Страх, ледяной змейкой скользнув по позвоночнику, обжег лишь на мгновение, уступая место полному, всепоглощающему равнодушию. Даже если бы она захотела вырваться, влепить пощечину, оскорбить, у нее вряд ли бы нашлись на это силы.
Господи, да кто бы поверил, что Ирина Сергеевна – та Ирина Сергеевна, которая всегда и во всем готова была биться до последнего, – она вдруг оказалась такой безучастной и слабой?
Разбитая.
Она чувствовала себя такой разбитой. Словно фарфоровая кукла, разлетевшаяся на осколки, которые больше никогда не станут единым целым.
И когда настойчивые руки Ткачева бесцеремонно сомкнулись на спине, Ира только обессиленно прикрыла глаза, не пытаясь сопротивляться. Лишь, покачнувшись, машинально вцепилась в его плечо, удерживая равновесие.
Наверное, это могло быть спасением. Для нее, раздавленной, сломленной, вряд ли способной что-либо чувствовать. Для него, распаленного злостью, презрением и неподдающейся объяснению ревностью.
Но в тот момент, пристискивая руки начальницы к полированной поверхности стола, нависая над ней давящим монолитом, заходясь в прерывистых вдохах и выдохах, опалявших нежную кожу шеи, он не способен был думать хоть о чем-нибудь. Ни о том, что совершает сейчас, ни о том, в чем только что обвинял ее, давясь ядовитой неприязнью и яростью.
А потом была душная спальня, запах пряных духов, лаванды и почему-то лекарств, густой, пропитанный напряжением воздух и отчаянно-горькая, болезненно-томительная нежность, сменившая неуправляемую, дикую злость.
Ткачев ушел ближе к утру. Молча, так и не сказав больше ни слова. У Иры не хватило сил не то что подняться и закрыть за ним дверь, даже просто произнести что-нибудь. Да и вряд ли сейчас оказались бы уместны слова.
Только когда тяжелые шаги стихли на лестничной площадке, Ира закрыла глаза, утыкаясь лицом в подушку. Позволяя едким холодным слезам, так долго копившимся внутри, бурным потоком выплеснуться наружу.
Странно, но не было злости, и отвращения не было тоже. Лишь благодарность.
Она снова ощутила себя живой.
***
За все надо платить. Марк Андреевич вспомнил эту простую истину в тот недобрый час, когда позвонил его благодетель и напомнил о долге. Забелин поначалу не слишком напрягся: понятно, что любой нормальный отец на месте Ведищева пожелал бы найти убийцу своего сына. И почему бы не помочь, если это в твоих силах?
Действительно, почему? Может быть потому, что, постепенно распутывая это дело, он узнал: очаровательная Ирочка, полковник Зимина, по совместительству еще и преступница. Этакая “крестная мама” с бандой в погонах. И если на ее соратников Марку Андреевичу, откровенно говоря, было плевать, то для Ирины он печальной участи не желал. Может, она и заслуживала тюрьмы, но никак не смерти.
Впрочем, легкой смерти ей никто не обещал. Первым номером в “черном списке” значился ее сын. Око за око, как говорится. Товарищ полковник на своей шкуре должна была испытать, что значит лишиться ребенка. А следом – всех своих приятелей, подельников или как их там еще. Но и тут рыжая лиса обхитрила всех, спрятав сына. Да и ее волчата оказались на удивление живучи, каждый раз умудряясь ускользнуть от смерти.
Когда исполнитель попался, Забелин понял, что угроза не исчезла: помощник Ведищева костьми ляжет, но выполнит просьбу шефа. Уж очень ему не нравилась перспектива, что его отнюдь не невинные забавы станут достоянием общественности. А Марк Андреевич вдруг уяснил одну простую вещь: ну не может он допустить, чтобы эта рыжая “донна Карлеоне” отправилась на тот свет. А значит, компромат необходимо найти и уничтожить.
Благими намерениями, как говорится…
***
Понимание пришло не сразу.
Только когда Ткачев, очутившись на улице, медленно опустился на скамейку, пытаясь унять никак не стихавшую дрожь. Жадно вдыхая свежий воздух и тут же неловкими пальцами зажигая сигарету. Закурил, ожидая, когда улягутся волны эмоций и прояснится в голове.
Вот тут-то и настигло осознание того, что он совершил.
Это оказалось неожиданно, черт возьми. В тот момент, когда он, кипя от злости и негодования, был готов выплеснуть в лицо этой двуличной суке все, что думает о ней, Паша и не предполагал, что увидит ее такой: уничтоженной, раздавленной, равнодушной. И все слова обвинительной речи, крутившиеся на языке, вмиг растворились под ее пустым, ничего не выражающим взглядом.
Неужели она так его любила? Неужели она так любила этого Забелина, что оказалась способна снова предать их? На этот раз уже по-настоящему, цинично и без прикрас. Отправить за решетку тех, кого называла друзьями, за кого клялась стоять до последнего. Интересно, а как она сама думала выкрутиться? Или Забелин пообещал, что о ней никто ничего не узнает, а Ирина Сергеевна была настолько ослеплена своим чувством, что поверила ему?
Бред.
Он не мог поверить. С того самого момента, когда в квартире следака раскрыл найденную там папку с полным досье на каждого из них. На каждого – кроме Ирины Сергеевны. Вывод был до отвращения очевиден.
Но часа истины не получилось. Зимина снова – снова, как всегда случалось, если дело касалось ее, – спутала все карты.
Паша внезапно почти с ужасом понял, что ему все равно. Все равно, что она намеревалась провернуть со своим любовником, все равно, что нагло и безжалостно собиралась подставить их всех.
И эта мысль ударила во много раз больнее, чем вся правда, открывшаяся ему – и тогда, и сейчас. Тогда, оглушенный неожиданным откровением, он, пусть и не сразу, но отрекся от памяти о Кате. Она оказалась предательницей – все правильно, по-другому и быть не могло. Но сейчас, раздираемый злостью и непониманием, Паша вместе с тем знал: он не сможет отречься от Ирины Сергеевны. От нее, лживой, беспринципной, не единожды предавшей – не его – всех.
И опять назойливый, не имеющий ответа вопрос впился в мозг зудящей иглой: почему? Почему он по-прежнему готов прощать то, что по определению невозможно простить, почему он готов по-прежнему – да ей и просить не надо – отдать за нее жизнь? Что вдруг переломилось в его системе ценностей, пусть сомнительных и неоднозначных, но всегда непоколебимых? Что она смогла сломать в нем? Паша не понимал.
Лишь одно оказалось понятным и простым до абсурда: он не в силах отречься от нее. Никогда.
========== Письмо с того света ==========
– Ир, у тебя такой вид, как будто тебя, извини, всю ночь имели.
Ирина, невольно вздрогнув, выпустила из пальцев ручку и поспешно наклонилась, радуясь, что подруга не видит ее лица.
– Ну и шуточки у тебя, Измайлова, – пробормотала полковник, выпрямляясь и пододвигая к себе очередную бумагу.
– Нет, правда, странная ты какая-то, случилось что? – посерьезнела Лена, пытаясь что-то разгадать за привычной отстраненной сдержанностью Иры.
Случилось… На ее глазах убили ее несостоявшегося любовника; потом, не дав ей прийти в себя, явился Ткачев с какими-то непонятными обвинениями, а утром… А утром Ира обнаружила на столе ту самую злополучную папку, забытую Пашей.
И привычный, едва устоявшийся мир с оглушительным треском рухнул снова. Снова. В который раз уже? И она, кажется, начала к этому привыкать. Потому что в тот момент, бессмысленно глядя на рассыпавшиеся по полу бумаги и какие-то диски, объяснявшие буквально все, Ира не чувствовала ни-че-го. Всего несколько часов назад ей казалось, что с тем выстрелом что-то умерло в ней самой. Всего несколько часов назад ей казалось, что она готова придушить Ткачева голыми руками. Но все опять запуталось и перевернулось, и невинная, казалось бы, жертва, уже не являлась таковой.
“Бумеранг, Ирочка”, – невесело усмехнулась полковник, вспоминая, как точно так же сидела в квартире Русаковой, всматриваясь в мелькавшие перед глазами строчки и не желая поверить в очевидное.
Когда Измайлова, так и не добившись внятных объяснений, наконец ушла, Ирина раздраженно схватила трубку, готовясь к очередному невнятному вранью Савицкого. Услышав предсказуемый ответ, досадливо выругалась и сама направилась к операм, по пути успев устроить разгон всем, кто так неудачно попался навстречу.
– И долго я за тобой бегать буду? – сердито загрохотала с порога, для убедительности неслабо припечатав дверью об косяк. Ткачев, уловив в тоне начальства громовые раскаты, поспешно вскочил, смахнув со стола карандаш и какой-то листок бумаги.
– Да сиди уже, – отмахнулась Ирина Сергеевна, опускаясь на соседний стул. Паша послушно сел, сминая сделанный в задумчивости набросок и злясь на себя за невольно уплывавшие совсем в ненужную сторону мысли.
– Можешь мне объяснить, что это за хрень? – с места в карьер начала полковник, швырнув на стол знакомую папку. Ткачев, еще секунду назад не знавший куда деваться от смутной неловкости и боявшийся посмотреть на Зимину, насмешливо вскинул брови, одарив начальницу ироничным взглядом.
– Хорошая шутка, Ирина Сергеевна, – бросил едко. – Особенно учитывая, что это вы сливали эту, как вы выражаетесь, хрень.
Зимина растерянно моргнула и даже шевельнула губами, собираясь что-то сказать, но, видимо, не смогла подобрать подходящих слов.
– Ты че несешь? – выдавила наконец, по-прежнему не стирая с лица выражение крайнего изумления. В другое время Ткачев позволил бы себе глупость поверить в ее искренность. В любое другое, но не сейчас.
– Может хватит уже из меня идиота-то делать? – процедил Паша, зло скомкав набросок и швырнув бумажку в корзину для мусора. – Вы со своим хахалем придумали чудесный план по разоблачению оборотней в погонах, насобирали вон, – последовал нервный кивок в сторону папки, – целое досье на всех нас…
– Хватит! – рявкнула Ира, резко поднимаясь на ноги. Вперила в опера пылающий негодованием взгляд и даже для верности треснула ладонью по столу. – Хватит нести чушь! Я ничего такого не делала!..
– Ну конечно, – криво улыбнулся Паша. – Это мы всем нашим дружным коллективом решили сами себя за решетку отправить. Хоть сейчас-то не притворяйтесь. Честно скажите, как он вас убедил? Пообещал, что останетесь в стороне, никто ничего не узнает? Поэтому на вас там ничего не было?
– Я вас не сливала, – устало повторила Ирина Сергеевна, вновь опускаясь на место. – И не представляю, кто это мог сделать.
– Да неужели? – На губах Ткачева снова появилась совсем не свойственная ему похабно-презрительная усмешка. – А может, само собой получилось? В постели, знаете ли, еще и не такие тайны…
Звонкий звук пощечины прервал пропитанную сарказмом фразу. Следом раздался грохот упавшего стула, громкий хлопок двери, стремительная дробь каблуков, и наконец наступила тишина. Паша растерянно потер щеку, запылавшую от нехилого удара вчера еще едва живой полковницы.
– Вот и поговорили…
***
– Неужели это то, что я думаю? – насмешливый голос вывел Щукина из ступора перед внушительной витриной, за которой заманчиво переливались всевозможные украшения. Костя, обернувшись, неловко улыбнулся и пожал плечами.
– Может, посоветуете что-нибудь? А то я прямо как-то растерялся.
Ира окинула придирчивым взглядом разложенные по бархатным коробочкам богатства.
– Я думаю, вот это. Или вон то, – с сомнением добавила Ирина Сергеевна. Костя усмехнулся: хватило одного вопроса, чтобы от искрящего раздражения начальницы не осталось и следа.
– На свадьбу-то хоть пригласишь? – хмыкнула Зимина, когда коробочка с кольцом очутилась в кармане следовательского кителя.
