Текст книги "Товарищ "Чума" 10 (СИ)"

Автор книги: lanpirot

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– Что это чёртова хрень? – неожиданно воскликнул Иван, резко замахав руками, словно пытаясь что-то с себя сбросить.

Я понял, что он имел в виду, только когда сам почувствовал – липкая «паутина», невидимая обычному глазу, но хорошо ощутимая кожей. Она оседала на лицо, руки, запутывалась в волосах, прилипая к коже так, что не отодрать.

– Похоже… это паутина дзёро-гумо[3]… – хрипло произнёс отец Евлампий, тяжело дыша. – Если мы… в нее вляпаемся – нам конец…

[1] Советско-китайский военный конфликт (1929): при царской России КВЖД был важным стратегическим объектом Дальнего Востока, упрощал развитие диких территорий и был в совместном управлении Китая и России. В 1929 году китайцы решили, что самое время у ослабленного СССР железную дорогу и прилегающие территории отобрать. Однако превосходящая в 5 раз по численности группировка китайцев была разгромлена под Харбином и в Маньчжурии.

[2] Гренада. Стихи– М. Светлов, музыка – В. Берковский https://www.youtube.com/watch?v=yA2KCuc1EHE

[3] Кумо (яп.) – паук-оборотень в японской и китайской мифологии. Кумо становится пауком, прожив более 400 лет. Для пауков-оборотней в сугубо женском варианте есть специальное имя дзёро-гумо.

Глава 4

– Если мы… в неё вляпаемся – нам конец… – произнёс священник.

Но, как обычно, запоздал с предупреждением – мы уже в неё вляпались! Но винить его тоже было не в чем – он (да и все остальные тоже) не видел этой паутины. А я её смог рассмотреть, только переключившись на магическое зрение. Каждый из нас уже умудрился намотать на себя достаточно этой липкой магической дряни, плотно перегородившей нашу тропу на манер паучьих сетей. И мы основательно в них завязли.

– Да что это за тварь такая – дзёро-гумо? – прошипел коротышка, пытаясь выжечь эту паутину магическим огнем. Но у него ничего не выходило – огонь не вспыхивал, словно энергия конструкта не успевала воплотиться в заклинании, а улетала чёрте куда.

– У нас эти дьявольские отродия практически не водятся, – устав биться в паучьих сетях, ответил батюшка, тяжело дыша. – А вот в Японии утверждают, что, если паук проживёт четыре столетия, он обретает разум, а вместе с ним – власть менять облик. Так рождается «кумо» – существо, в котором сплетаются человеческая хитрость и безжалостность хищника…

Пока Ваня и Черномор продолжали сражаться с невидимой им сетью, инквизитор поведал следующее:

– Днём они могут быть прекрасны: томные женщины с мраморной кожей и взглядом, в котором таится холодная луна. Их пальцы нежны, как шёлк, но когти – острее ножа. Они шепчут сладкие слова, маня в чащу, где уже соткана паутина. Но ночью… ночью они сбрасывают маску. Тела их вытягиваются, превращаясь в чудовищных пауков – чёрных, словно сама тьма, с глазами, горящими, как угли. Их лапы оставляют на камнях царапины, а изо рта стекает яд, растворяющий плоть…

– Тля! Ну, почему именно сейчас-то? – неизвестно кому решил «пожаловаться» Чумаков, а отец Евлампий меж тем продолжил:

– Тех же, кто предпочитает облик совсем уж юных дев, японцы называют «дзёро-гумо». Они носят тёмные кимоно расшитые золотыми паутинками, и улыбаются так, что сердце замирает. Даже их красота – медленный яд. Именно их липкие сети абсолютно невидимы, и их не берет никакая магия. Поэтому они так любят пробавляться всевозможными колдунами и ведьмами. От этого их сила неимоверно возрастает. Они редки. Но, если однажды в сумерках вы встретите девушку с глазами, в которых мерцает алый огонь – бегите. Потому что пауки никогда не отпускают свою добычу.

– Постой, а твоя Благодать? – спросил Иван. – Тоже мимо? Ведь в Японии, вроде бы, вера «не наша»… Не православная…

– А какая разница? – пожал плечами инквизитор. – Творец для всех един, хоть они, японцы, и не хотят этого признавать[1]…

«Прекрасной» хозяйки всего этого «богатства» поблизости не было, и у нас еще оставался шанс выбраться из всего этого дерьма без особого ущерба. Я мгновенно запустил свою поисковую сеть, чтобы определить, насколько далеко отсюда находится тварь, поймавшая нас в свои сети.

Ответ пришёл почти сразу – «паучиха» была близко. Слишком близко. Моя магическая сеть зафиксировала её присутствие где-то в кронах деревьев, прямо над нами. Только сейчас я осознал, что воздух не просто густой – он напряжённый, словно перед грозой, и едва не искрит от разлитой в нем силы.

И в этой тишине, прерываемой лишь тяжёлым дыханием отца Евлампия, раздался звонкий щелчок, словно переломилась сухая ветка. Он был тонкий, едва уловимый, но от этого ещё более жуткий.

– Она здесь, – прошептал я, резко поднимая голову.

Ветви над нами дрогнули, будто от внезапного порыва ветра, которого не было. Что-то огромное и тёмное мелькнуло между листьями – слишком быстро, чтобы разглядеть. Но я почувствовал на себе (да и на всех нас) её взгляд – голодный и острый, будто её зубы уже попробовали на прочность мою кожу. Мышцы шеи напряглись до спазма, когда я вглядывался в темноту, задрав голову.

– Ваня, не двигайся! – резко крикнул я, но было уже поздно.

Иван резко дёрнулся, мускулы его спины и плеч напряглись, как тетива лука, всё ещё пытаясь сорвать с себя невидимые нити. Кожа на его руках покраснела, а на лбу выступили мелкие капли пота.

И в этот момент всё изменилось: паутина, прежде лишь липкая, неожиданно «ожила». Она сжалась, как затягивающиеся путы, впиваясь в кожу, волосы, одежду. Каждая нить вгрызалась в плоть, словно тысячи микроскопических крючков, разрывая одежду и оставляя на коже тонкие кровавые полосы. И она притягивала нас друг к другу – будто запутавшихся мух.

– Вот дерьмо! – зарычал Черномор, впервые за всё путешествие выглядя по-настоящему напуганным. Он даже попытался перекусить прочные нити, стиснул зубы до скрипа так, что скулы выступили резкими углами. Но у него ничего не вышло.

Моё собственное дыхание участилось, сердце колотилось так, будто пыталось вырваться из грудной клетки. А потом… Потом она спустилась. Сначала – длинные, тонкие, почти изящные ноги. Чёрные, словно отполированный обсидиан, с едва заметными золотистыми прожилками. Каждый сегмент её конечностей покрыт мельчайшими шипами, а между ними – пучки липких волосков, шевелящихся, будто живые.

Потом – брюшко, огромное, матовое, переливающееся тёмно-багровыми оттенками. Когда она двигалась, под хитиновым покровом просвечивали пульсирующие «сосуды», наполненные густой чёрной жидкостью непонятного предназначения. И наконец… Лицо.

Оно было человеческим. Совершенно юным, как и рассказывал инквизитор, с гладкой фарфоровой кожей, пухлыми алыми губами и огромными глазами, в которых плясали отсветы адского пламени.

Но когда она улыбнулась, я увидел нечто, что заставило мой желудок сжаться в холодный комок – уголки её рта неестественно растянулись, обнажая не только ряд мелких острых зубов, но и вторую пару челюстей, спрятанных глубже. Они раздвинулись, как лезвия ножниц, и между ними сочилась капля прозрачного яда.

Запах… Он ударил в нос – сладковато-гнилостный, с примесью мёда и разлагающейся плоти. Можно было одновременно им наслаждаться и блевать от отвращения. Как на свет могла появиться такая одновременно прекрасная и отвратительная тварь?

– Какие сегодня вкусные гости… – прошептала она, и её голос был похож на шипение шёлка, смешанное с щелчками мандибул.

– Я чувствую струящуюся силу… Много, очень много силы. Настоящий пир! Теперь мне надолго хватит этих запасов…

Я почувствовал, как слюна во рту стала вязкой, а язык будто прилип к нёбу. Отец Евлампий закрыл глаза, быстро шевеля губами в молитве, а я понял одну простую вещь – поздняк метаться, бежать уже некуда! Поэтому о сохранности волшебной тропы теперь можно не переживать.

А если все те утырки, преследующие нас по пятам, знали о наличии у них на пути подобной твари… Становится ясно, почему нас никто больше не преследовал – кишка у них тонка! Никто не хочет стать пищей для этой грёбаной паучихи.

– Батюшка, – прошептал я на ухо священнику, благо мы теперь находились рядом, связанные паутиной чуть не в одну кучу. – Долби, если что, эту тварь своей Благодатью – нам терять уже нечего.

Отец Евлампий молчаливо кивнул, а тварь тем временем медленно обошла нас, словно оценивая свою добычу. Её движения были плавными, почти гипнотическими – каждый шаг отдавался тихим шелестом хитиновых пластин. Её педипальпы[2] (слишком длинные, слишком гибкие) скользнули по моей щеке, оставляя за собой липкий, холодный след.

– Ты… – Её дыхание, пахнущее мёдом и тленом, заставило меня содрогнуться в рвотном приступе, – Ты особенно аппетитный… Не знаю отчего, но мне кажется, что в тебе есть какая-то весьма приятная «начинка» – деликатес…

Черномор рывком дёрнулся в паутине, но нити лишь глубже впились в его кожу, лишая даже тех крох подвижности, котрые у него еще оставались. Ваня уже давно не дёргался, только мы с батюшкой еще могли кое-как двигаться. Но путы с каждой минутой затягивались всё сильнее.

Отец Евлампий внезапно прервал молитву и резко поднял голову:

– Не трогай его! – Голос священника дрожал, но было в нём было что-то… странное. Не страх, а скорее предостережение.

Паучиха замерла, а затем презрительно рассмеялась – звуком, похожим на треск ломающихся сухих веток.

– А этот толстяк потешный! – Её голова наклонилась под невероятным углом, разглядывая батюшку. – Много мяса… Больше, чем у остальных… Пожалуй, я съем его первым. А тебя оставлю на сладенькое, красавчик! – Произнесла она, смещаясь к инквизитору.

Одна из её педипальп протянулась к отцу Евлампию, но в тот же миг из-под рясы инквизитора блеснул его серебряный крест, треснувший еще при противостоянии с Раавом. Пробив острой заусеницей волосатый хитин, он вошел в её плоть, и чёрная жидкость брызнула на землю. Паучиха слегка вздрогнула всем телом.

– Ах… – Её голос стал сладким, почти ласковым. – Так ты ещё и кусаешься? Так даже интереснее… – В следующий момент её челюсти раскрылись еще шире, и я увидел, как её горло пульсирует, готовясь к трапезе.

Похоже, что серебро, на которое делал ставку священник, никакого особого эффекта на эту тварь не возымело. Надо было срочно переходить к тяжёлой артиллерии – Благодати, но отец Евлампий отчего-то тянул с её применением. И тут до меня начало доходить почему он медлит – ведь мы все находились рядом с ним, можно сказать, плечом к плечу. И, применив свою божественную ачивку, вместе с паучихой он размажет в сопли и нас! И он, похоже, это прекрасно понимал, сообразив куда быстрее меня.

Отец Евлампий с хрустом сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев, а затем выдернул крест их ноги демона. Его глаза метались между мной, Ваней и Черномором – понимание, что он стоит перед выбором: нашей смерти от чудовища или смерть от его священной Благодати.

– Господи, прости мя грешного… – прошептал он, и в его голосе была не мольба о прощении, а, скорее прощание с жизнью.

Что задумал священник, я не понимал. А паучиха уже наклонилась ближе, её большие глаза отражали наши искажённые страхом лица, но центральное место занимало лицо батюшки, в котором светилась какая-то решительная отрешённость. Тварь распахнула свою «сложносоставную» пасть так широко, что вполне могла откусить монаху голову.

А вот священник, похоже, именно этого и дожидался, метнув паучихе в пасть треснувшее распятие, которое продолжал держать в руке. Не знаю, как ему удалось стянуть его с шеи, но у него всё отлично получилось. И направленный в цель недрогнувшей рукой, он влетел точно в раззявленную пасть монстра.

Еще в полёте крест полыхнул непереносимо белым светом, ярким, как вспышка молнии. Поначалу я подумал, что батюшка крестом лишь отвлекал внимание паучихи, а следом шандарахнул Благодатью. И ожидал, что мы все сейчас сгорим в его священном пламени.

Но нет – задумка священника была совершенно в другом – он просто «зарядил» крест Божественной силой и забросил его в распахнутую пасть восьминогого монстра. Паучиха взвыла и отпрыгнула назад, будто её обожгли. Её плоть почернела и потрескались, как сухая глина, в тех местах, куда попало сияние или которых коснулся крест. Но символ веры, тем не менее, со свистом вошел в её пасть и исчез в чудовищной глотке.

Паучиха внезапно дернулась всем телом, будто её ударило током. Её хитиновые пластины затрещали, а изо рта вырвался пронзительный визг. Она отпрянула, отлетев на несколько шагов, и впервые за всё это время в её движениях появилась… неуверенность.

– Что… что это⁈ – Впервые с той минуты, как мы оказались в её логове, в её голосе слышался настоящий испуг.

Отец Евлампий стоял, тяжело дыша, а я читал в его голове, как он в это время истово молит Господа, чтобы тот помог ему в праведной битве. И, похоже, что Бог его услышал. Чертова тварь совсем забыла о нас. Поначалу она попыталась отрыгнуть проглоченный крест, но из её глотки на землю исторглась только черная жижа, да пошел слабый дымок.

Паучиха зарычала, но рванулась не на нас, а прочь – в тень, подальше от света. Её ноги скользили по земле и разъезжались в стороны, будто она вдруг потеряла равновесие. Она пронзительно зашипела, её тело внезапно напряглось, а брюшко вздулось.

Я с удивлением заметил свет, пробивающийся сквозь хитиновые пластины. Похоже, что крест, напитанный Благодатью, продолжал «творить чудеса» в брюхе восьминого чудовища. Паучиха завизжала еще громче, у меня даже зазвенело в ушах – как бы перепонки не лопнули.

А её тело дрогнуло – паучиху реально так заколбасило. Свет изнутри её брюха становился всё ярче, пробиваясь сквозь трещины в хитине. Казалось, её распирает невыносимый жар Божественного света – того самого, что и должен сжигать всякую нечисть.

– Не может быть… – прошептал Ваня, заворожённо глядя на бьющегося в судорогах монстра. – Неужели удалось?..

Тварь скрючилась, её лапы судорожно цеплялись за землю, но тело уже не слушалось. Внезапно раздался глухой хруст – будто ломаются кости, только страшнее, звонче, влажнее. И потом… БА-БАХ! – Её брюхо взорвалось.

Этот звук целительным бальзамом прошёлся по моим психологическим ранам. Я едва успел зажмуриться – ослепительная вспышка на мгновение выжгла сетчатку. Разорванные клочья хитиновой брони и липкой плоти разлетелись по округе, ударив в стволы деревьев и осев на ветках и кустах чёрными дымящимися кусками. Только черная жижа полновесными каплями стекала на пыльную землю.

Кап! Кап! Кап! Разбавляла эта мерная капель установившуюся тишину, да еще тяжёлое дыхание отца Евлампия и прерывистый стук моего сердца.

– Свят… свят… свят… – Крестился священник, глядя на то, что осталось от грёбаной паучихи.

Ваня стоял бледный, с широко раскрытыми глазами:

– Это… это конец?

– Похоже… что нет… – покачал я головой, ощущая своими обостренными чувствами, что с тварью еще не покончено.

И словно в подтверждение моих слов из тени, среди клубов дыма, медленно выполз «остаток» чудовища. Половина брюха отсутствовала, ноги – обгорелые обрубки. Но она продолжала жить и смотрела на нас с ненавистью.

– Вы… – Её голос был хриплым, словно пробивался сквозь обожженное горло (хотя так оно и было). – Сдохните…

Тварина шагнула вперед на подгибающихся остатках ног, не замечая, как из её развороченного брюха бегут яркие искры, пожирая прямо на наших глазах, то, что еще от неё оставалось. С каждым мгновением он неё оставалось все меньше и меньше. Последний щелчок уродливых жвал так и не сумел отхватить от нас ни кусочка. Паучиха сгорела. Полностью. Дотла. Мы стояли, окружённые гарью и пеплом, но главное – живые.

Ваня первым нарушил тишину:

– А крест ваш, батюшка, действительно животворящий… Спасибо!

Священник медленно опустил взгляд на «осиротевшую» грудь, по привычке ища крест рукой.

– Не меня благодари… – Голос его дрогнул. – И не крест… А Господа нашего!

– Ну… спасибо ему… – как-то нерешительно произнес Чумаков. – Если он нас спас… значит, хорошо своё дело знает…

На эти слова священник лишь снисходительно улыбнулся. Он и не рассчитывал услышать даже такие слова от убежденного безбожника-атеиста. Но лёд, как говорится, тронулся, господа присяжные заседатели! Лёд тронулся! Окружающий нас мир – изменился. И в ближайшее время изменится еще сильнее.

Я почувствовал, как мою кожу обожгло словно электрическим разрядом. Паутина вокруг нас, наконец-то ставшая видимой, начала тлеть, распадаясь хлопьями пепла. За несколько секунд от неё практически ничего не осталось. А в освобожденном теле поселилось ощущение, будто меня пропустили через мясорубку. Вокруг лежали обгоревшие клочья паутины, а от твари остались лишь дымящиеся угольки.

– Все… живы? – прохрипел я, с трудом поднимая голову.

Черномор ругался сквозь зубы, пытаясь вычистить из бороды липкие остатки паутины. Ваня просто без сил осел на дорогу – его жестко передавленные конечности почти отнялись. А отец Евлампий…

Священник стоял на коленях, тяжело дыша, и капал кровью. Да он буквально заливал кровавой юшкой землю подле себя. Кровь текла из носа, изо рта и ушей и, даже, из глаз.

– Отец Евлампий? – осторожно позвал я его.

– Не… не трогайте меня! – Монах резко отстранился, когда я попытался к нему подползти. – Для меня ещё… ничего не закончено… И отойдите подальше! – потребовал он.

– Да в чем дело-то? – Я попытался выяснить причину подобного поведения, но всё-таки благоразумно отполз подальше.

– Так… бывает… – Инквизитор попытался отереть кровь с лица широким рукавом рясы, но только сильнее её размазал. – Когда я… противлюсь Его уставу… Я должен был выжечь здесь всё… и вас в том числе, а не только эту тварь… Но я сдерживал поток Благодати… это – расплата… Мой организм не железный…

– Ты это, держись, батюшка! – Только и смог произнести я, ведь больше помочь мне было нечем – целительские заклинания на священника не действовали. А сам принялся поправлять здоровье остальных спутников.

[1] В японской культуре нет единого верховного Творца в том смысле, в каком, например, в христианстве или исламе. В синтоизме, традиционной религии Японии, существует множество божеств, называемых ками, которые населяют природу и связаны с различными аспектами жизни и космоса. Эти ками не являются всемогущими и всезнающими, как единый бог в монотеистических религиях. Вместо этого, они проявляют свою силу и влияние в различных сферах.

[2] Педипа́льпы (от лат. «нога» + «гладить, щупать»), или ногощу́пальцы, – вторая пара конечностей на просоме хелицеровых. Располагаются сбоку или позади хелицер и предшествуют первой паре ходильных ног. У половозрелых самцов пауков последний членик педипальп превращён в совокупительный аппарат – цимбиум.

Глава 5

Тишина после битвы была тягучей, словно смола. Даже ветер не решался нарушить её, обходя этот кусочек волшебной тропы стороной. Только потрескивание остывающих углей, оставшихся от паучихи, и хриплое дыхание отца Евлампия напоминали, что мир ещё не застыл окончательно.

Я поднялся на ноги, ощущая, как каждая мышца протестует против любого, даже лёгкого движения. Ваня сидел, прислонившись к дереву, и с тупым выражением смотрел на свои дрожащие руки. Черномор же ковырялся ножом в зубах, будто пытался выковырять остатки паутины, застрявшие там, когда он пытался её перекусить.

– Бедная моя борода… – проворчал он, закончив с зубами, – теперь месяц буду отмывать.

Но всё это меркло перед фигурой священника. Отец Евлампий сидел, согнувшись, как старый дуб под грузом прожитых лет. Кровь уже перестала течь ручьём, но лицо его оставалось бледным, почти прозрачным. Глаза, однако, горели – но не адским пламенем, как у уничтоженной им твари, а каким-то странным, почти фанатичным блеском.

– Батюшка, – осторожно сказал я, – ты точно в порядке?

Он медленно поднял голову и улыбнулся через силу.

– Порядок – понятие относительное, ведьмак… – Голос его звучал хрипло, но твёрдо.

– А как насчёт того, чтобы объяснить, что, чёрт возьми, только что произошло? – встрял Чумаков, в сердцах плюнув в сторону тлеющих останков паучихи. – Этот ваш «крест» – это что, граната замедленного действия?

Священник вздохнул.

– Не крест. Во всяком случае, не только.

– В смысле? – прохрипел Иван, потирая онемевшие ноги.

– Благодать Господа – сила, которая не подчиняется вашим законам магии. Она не убивает – она сжигает всё нечистое, очищает божественным светом…. Но за грехинадо платить, а я согрешил… До сей поры не понимаю, почему Благодать до сих пор со мной…

Черномор фыркнул:

– То есть ты… сдерживал этот «свет», чтобы нас всех не испепелило? Ведь по твоим понятиям, мы и есть «нечистые».

– Да. Если бы я отпустил контроль, от вас и углей бы не остались.

Тишина повисла снова, но тут раздался хриплый хохот Черномора:

– Ха! Вот почему ты кровью истёк, волхв. Пытался удержать силу Господа за шиворот одной рукой, как пьяного медведя?

– Примерно так, – кивнул священник.

Иван тяжело вздохнул:

– Жёсткая у тебя работёнка, батюшка.

Отец Евлампий закрыл глаза.

– Моя работа – искать. А дальше… как скажет Господь…

Он замолчал, и в его голосе вдруг прозвучала усталость, которой не было даже в самые тяжёлые минуты схватки. Священник неожиданно уронил голову на грудь, его дыхание стало поверхностным и рваным. Кровь вновь начала сочиться из его носа.

Наплевав на гипотетическую опасность, я подполз к священнику и сунул под нос пузырёк с зеленоватой жидкостью, заготовленный как раз на такой вот случай. Еще один экспериментальный образец, разработанный моиммертвым дедулей и Глафирой Митрофановной за тот короткий промежуток времени, пока мы собирались в дорогу.

Вообще Вольга Богданович с моей ненаглядной составили настолько убойный и эффективный гамбит, что разработки их маго-научной группы теоретически были способны поставить весь мир с ног на голову. И вот этот состав был ими специально разработан для поправки здоровья отца Евлампия, которого из-за его (а точнее Божественной) Благодати невозможно было подлечить магией.

– На, выпей.

Блеск в глазах монаха померк, когда он взглянул на склянку.

– Ведьмачье зелье? Ты сошёл с ума, ведьмак?

– Ведьмачье и что? В нем ни грана магии! Только натуральные ингредиенты! Будешь переживать из-за каких-то трав?

Черномор, продолжая ковыряться в бороде, смеясь заявил:

– Да ладно тебе, волхв. Ты же сам сказал, что Благодать не подчиняется нашим законам. Значит, и все твои запреты – тоже полная чушь!

Священник закашлялся, и на его ладонь выплеснулась алая пена. Я видел, как дрожь пробежала по его телу – он скорчился, схватившись за голову.

– Я… не могу… это принять… – прохрипел он через силу.

– Ну, вот ещё глупости! – Черномор выхватил пузырёк из моих рук, выдернул пробку и сунул его монаху прямо в зубы. – Пей, болван! Я тащить тебя на загривке не собираюсь!

Я усмехнулся, смерив взглядом тучного монаха и жалкого карлика. Однако, физической силы в этом недомерке было столько, любой спортсмен тяжелоатлет бы обзавидовался. Так что он вполне бы смог утащить на горбушке дородного инквизитора.

Отец Евлампий через силу сделал глоток – и сразу скривился. Зелёная жижа потекла по его подбородку, смешиваясь с кровью. Но через мгновение глаза священника расширились от удивления – ему явно стало лучше.

– Что… что это было?

– Болиголов, адреналин, немного беладонны… – буркнул я от балды первое, что пришло в голову. Потому что я реально не знал, чего там понамешано. А после пронаблюдал, как естественный цвет возвращается к его бледному лицу. – И еще куча растений, произрастающих на нашей бренной земле по воле Создателя! Заметь!

Монах уставился на свои руки, которые перестали трястись, а мелкие ранки на них уже начали затягиваться прямо на глазах.

– Колдовство…

– Нет, – Я весело рассмеялся и хлопнул его по плечу (хотя я был совершенно не уверен, сработает ли зелье), – просто продвинутая фармацевтика!

Отец Евлампий, зараженный моим весельем, тоже рассмеялся. Смех его был хриплым, но живым.

– И что же мне, грешнику, теперь со всем этим делать?

– Да хоть в бутылку залей и продавай, – проворчал Черномор, вновь возвращаясь к своей бороде. – Только сначала до места на своих двоих доберись!

Ветер наконец осмелел и понёс по чудесной тропинке запах мокрой листвы. Мы собрались в кучу – потрёпанные, но целые и даже пришедшие в себя. Целительское заклинание поставило всех на ноги, а священника – зелье.

– Ну что, – я вздохнул, – дальше идём?

Нам-таки удалось отбиться от жуткой твари, не разрушив лесное волшебство – тропинка уцелела, и нас не выбросило с её извилистого пути.

Отец Евлампий перекрестился – но в этот раз тихо, без вспышек божественного света.

– Идём. Пока Господь терпит.

Мы зашагали прочь от пепелища, оставляя за спиной лишь тлеющие угли и тишину, которая наконец перестала быть такой тягучей. Тропинка вилась перед нами, словно живая, то сужаясь до едва заметной тропки, то расширяясь в подобие настоящей лесной дороги.

Лес вокруг «дышал» – ветви шептались, листья трепетали, а в глубине чащи мелькали отблески чего-то большего, чем просто свет. Черномор шёл впереди, борода его развевалась, как знамя, а крошечные ноги удивительно уверенно ступали по корням и камням.

– Эх, и зачем я вообще связался с вами? – проворчал он, ехидно прищурившись, а в его голосе слышалась веселье. Коротышка был очень рад нашему чудесному спасению, и показывал это всем своим видом.

– Потому что одинокому могучему чародею стало скучно? – Я не стал напоминать карлику все подробности нашего знакомства. Он и так о них прекрасно помнил. А вот чувство юмора у коротышки оказалось отменным, поэтому я и подколол его в ответ.

– Ха! – Черномор фыркнул, презрительно наморщив нос, но ответочку оценил. – Да я бы и один прекрасно справился! А то вам бы только чужие подвиги себе приписывать…

Отец Евлампий, уже уверенно державшийся на ногах, неожиданно произнёс то, что я вообще не ожидал от него услышать.

– Благодарю вас… всех… – сказал он мягко. – Даже если это зелье и не от Бога, то, видимо, Господь всё же благословил его действие… Я… как будто… даже помолодел…

– Ну, вот, теперь и священник начал говорить, как алхимик, – ворчливо пробормотал карлик, но не без удовольствия. – Если так и дальше пойдёт…

Тропинка вдруг сделала резкий поворот – и перед нами прямо посреди дороги зияла чёрная воронка в земле, окружённая обугленными и изуродованнми деревьями. Воздух над ней дрожал, словно над раскалённым асфальтом, а внутри клубилась непроглядная тьма.

– Вот чёрт… – прошептал я, инстинктивно зачерпывая побольше магии из резерва Черноморовой бороды.

– Что-то мне это напоминает… – Черномор тоже насторожился, прищурив свои маленькие глазки.

– Так и есть, – ответил отец Евлампий, и голос его внезапно стал твёрдым. – Это не простой провал… Это такой же разрыв пространства, как мы уже видели.

– Гребаный Раав! – выругался Чумаков. – Но, как он нас здесь нашёл?

Тьма в центре воронки сжалась, затем запульсировала – и из неё медленно начало что-то выползать. Не ангел. Не монстр. Что-то очень похожее на человека. Высокий, в длинном, изодранном плаще, и с лицом, скрытым под глубоким капюшоном. Но самое жуткое было не это.

Этот человек шёл, наплевав на все законы реальности (хотя, если честно признаться, чудесная тропа обычной реальностью не является). Всё вокруг него искажалось: трава чернела под его шагами, воздух звенел, как натянутая струна, а свет, казалось, избегал его, обтекая силуэт, словно воду вокруг камня.

Я почувствовал, как адреналин ударил в виски, когда я всё-таки признал тварь Хаоса в её новом обличье. На этот раз он решил не прикидываться архангелом, а появиться в образе «обычного» человека.

– А мы не ждали вас, а вы припёрлися… – пробормотал Черномор.

Мне, как обычно это случается в такие вот напряженные моменты, опять полезли в голову дурные мысли: интересно, это он от нас уже частушек нахватался, или эти нехитрые стишки дошли до нас из глубокой старины? Надо будет обязательно поинтересоваться.

Раав остановился в нескольких шагах от нас.

– Интересно, – произнёс он, и голос его звучал так, будто раздавался сразу из десятка уст, – вы должны были уже сдохнуть от яда паучихи в её сетях… А ведьмак должен был остаться «на сладенькое», пока я не отниму у него «Гнев».

– Так это ты натравил на нас эту тварь? – наконец-то до меня начало доходить, кто являлся виновником всех наших бед.

– Но ты же не хочешь отдать его мне по добру, по согласию… – пожал плечами демон. – К тому же, какая тебе разница? Ведь владеть этим секретом ты не перестанешь…

Отец Евлампий сделал шаг вперёд.

– Ты ответишь за это! – сказал он просто, вновь начиная источать Благодать.

Тень под капюшоном зашевелилась – возможно, это была улыбка демона, а возможно – злобная гримаса.

– Нет, – ответил незнакомец. – Не я…

И, прежде чем мы успели что-то предпринять, земля под нами провалилась. Она ушла из-под наших ног, и мы рухнули вниз, в бездну, где не было ничего – ни света, ни времени, только жгучий холод и беззвучный вой ветра, рвущего душу на части. Затем мы падали сквозь вихрь цветов и теней – безумный калейдоскоп, где звёзды сливались в реки, а горы плавали в небесах, как рыбы в океане.

Даже само время, казалось, растягивается и замедляет свой бег. Я видел, как Чумаков инстинктивно вцепился в автомат, как будто он ему чем-то сумеет помочь, как отец Евлампий безостановочно крестится, а Черномор…

Черномор матерился так виртуозно, что ему позавидовал бы даже самый отъявленный маргинал, и портовый грузчик с сапожником. А его борода искрила синими молниями, закручиваясь в штопор, словно пытаясь стабилизировать падение карлика.

Вокруг нас плыли обрывки теней, куски незнакомых пейзажей – то мелькал огненный город с башнями из огромных желтых костей, то бескрайнее поле, усеянное черными цветами, то зеркальная гладь озера, в котором отражались звёзды, которых не было над нашими головами.

Падение длилось вечность и мгновение одновременно. Я не чувствовал удара – лишь внезапное ощущение, будто все кости превратились сначала в воду, потом в песок, а воспалённое сознание провалилось сквозь слои реальности, как раскалённый нож сквозь мягкое масло. А затем всё «потухло»…

Я очнулся первым, все мои спутники неподвижно лежали поодаль. Когда я открыл глаза, мир вокруг был каким-то… неправильным, что ли… Я очнулся на… нет, не на земле. На чем-то, что лишь «притворялось» твердым. Ну, по крайней мере, об этом вопили все мои обострённые чувства синестетика. Поверхность подо мной была холодной, гладкой, но при этом подрагивала и пульсировала, словно живая плоть. Я поднял голову и увидел небо.

Небо (если это можно было назвать небом) представляло собой клубящуюся массу фиолетовых и алых спиралей, словно кто-то вылил разноцветные краски в гигантский вихрь. А вдали возвышались странные кристаллические структуры, изломанные под невозможными углами.