Текст книги "Идеальный (СИ)"
Автор книги: La_List
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
Глава 9. «Посетитель».
В жизни иногда случается так, что наступает момент, когда ты уже не в силах не то что проанализировать – понять происходящее. Вместить в себя то, что творится вокруг. Но это еще полбеды. Самое жуткое, что никто не замечает кошмара, в котором ты тонешь. Не видит и не хочет увидеть. Просто... не чувствует.
В общем-то, теперь Крис прекрасно понимал, что чувствовал Том, выходя на сцену в своем вопиюще элегантном костюме.
Им было плевать. Всем. Они видели не Тома. Они видели костюм с флейтой. И теперь... Хемсворту казалось, что он попал в чей-то дурной сон.
Видения, что приходили, заставляя вспоминать раз за разом ту нелепо-прекрасную ночь, сменились чем-то невообразимо жутким. Неподдающимся объяснению.
Крис словно проживал чужую жизнь. День за днем. Правильней будет сказать «ночь за ночью»... Но кого теперь волнует правильность? Кого она может волновать, когда теряешь счет времени, изгибаясь от боли то на больничной кровати, то на металлическом столе под сводами какого-то мрачного зала?
А потом звенит будильник, вырывая из пучины кошмаров и боли. И ты должен как ни в чем не бывало умыться, одеться, завести свою машину и с улыбкой на лице явиться в офис, разгребать никому – к черту – ненужную работу... Раньше все было иначе. Но... это было раньше. А теперь... теперь «не раньше».
Крис смеется своему каламбуру, пытаясь хоть как-то разнообразить свои мысли. Но выходит довольно жалко, и Хемсворт бросает затею. Все равно сегодня его ждет очередная порция виски и новый кошмар. Чужой кошмар.
Или... не чужой?
Крис отшвыривает папку с черновиком, пока так и непрочитанной статьи, метя на журнальный столик. Но позорно промахивается, и листки, шурша, разлетаются по всему кабинету.
Хемсворт зло улыбается, злорадствуя самому себе. И встает, чтобы собрать материалы. И вот тут... Тут случается это.
Дверь по-хозяйски распахивается, и в дверном проеме черной тенью, будто проявляется высокая худощавая фигура. Приятного вида пожилой мужчина даже не смотрит. Он сканирует своим холодным оценивающим взглядом. И Хемсворт испытывает давно забытое чувство неловкости и какого-то леденящего страха...
– Крис Хемсворт?
И голос у посетителя под стать взгляду. Сухой и... страшный. Именно такое слово первым приходит в голову. Но у Криса хватает выдержки развалиться в кресле, с ленивым вызовом глянуть в черные глаза пришедшего и с наигранной вежливостью спросить:
– Вы по записи? – Хемсворт тщательно следит за своей интонацией. Нужно, чтобы она была хозяйской.
– Я по срочному делу, – мужчине, похоже, плевать на вежливость и прочие приличия. Он усаживается в кресло, закидывает ногу на ногу и холодно смотрит на Хемсворта.
– Мои срочные дела записаны в ежедневнике у моей секретарши, – зло выговаривает Крис, – почему бы Вам не потрудиться и не попросить ее внести Ваш визит в список?
– Если вы так хотите, Крис, – посетитель улыбается, – мой визит будет внесен в список. Прямо сейчас. Правда жаль, что эта девушка уже никогда не сможет ничего записать.
– Что? – в голос попадают нервные нотки зарождающейся паники.
– Не думаю, что вам хочется знать, Крис, не так ли? Вам скорее должна быть интересна цель моего визита. Я прав?
И Хемсворт как-то глупо, словно китайский болванчик кивает, как если бы выражал свою солидарность с мнением пришедшего.
– Вот и славно. Рад, что мы поняли друг друга, – удовлетворенно прикрывает глаза пожилой, – теперь непосредственно к делу. Мы знаем о твоей связи с Томом. Обо всем том, что между вами произошло.
Он замолкает, словно давая Крису высказать свое мнение по поводу сказанного. И Хемсворт не упускает момента. Первоначальный испуг прошел и теперь Крис чувствует, как к горлу подкатывает ком раздражения.
– И что я должен в связи с этим сказать? – Крис позволяет себе достать сигарету и нарочито медленно прикурить. Выглядит как-то по-детски нелепо, словно он мальчишка, хорохорящийся перед взрослыми, но... Крис и сам не знает, кто он в данной ситуации. Какая роль отведена ему? Почему-то есть четкое убеждение, что это именно роль, а все действия, все реплики – словно продуманы. Словно есть сценарий и суфлер, диктующий последовательность действий.
– Какой ты чуткий мальчик, Крис... – вдруг тянет посетитель, – неудивительно, что вы с Томом нашли друг друга... Ты будешь очень полезен. Ты бесподобен. Словно создан для того, чтобы помочь нам...
– Я не понимаю, о чем Вы. И при чем тут Том, тоже представляю себе смутно, – Крис нервно тушит сигарету, чувствуя, как ситуация прямо-таки вырывается из-под контроля.
– Ты заставишь его исполнить то, для чего мы вырвали его из рук смерти, – совершенно с иной, не вяжущейся с предыдущим тоном, интонацией выговаривает пришедший.
– Что? – Хемсворт давится остатками сигаретного дыма, – что вы несете? Вы не в себе, нет такого ощущения? – он позволяет себе каплю сарказма, – я не понимаю ничего, из того, что вы пытаетесь мне сказать.
– О, нет... – иссохшие губы посетителя растягиваются в неприятной улыбке, – ты понимаешь, Крис. Уже понимаешь. Том – наш рупор. Наш радар, который подчинит нашей вере весь мир. Сейчас он тратит свой талант на глупые... развлечения. Но с твоей помощью мы сделаем так, что он не только сам примет нашу веру, но и обратит в нее миллионы. А ты, Крис, поможешь нам подобраться к нему. Будешь проводником нашей воли. Ты выпустишь зверя на волю.
И Хемсворт смеется. Потому что не знает как еще можно повести себя в настолько абсурдной ситуации.
– Даже будь это правдой, господин... как вас там? – отдышавшись, выдавливает из себя Крис, – зачем вы мне все это говорите? Ведь если я не соглашусь... Все ваши заговоры мирового масштаба, – эти слова он выговаривает с нарочитым сарказмом, – полетят к черту. Я ведь могу и рассказать Тому о ваших... планах на него.
– Том знает обо всем. И знает, чем ему грозит попытка неповиновения... Но все дело в его упрямстве. Его не вытравить болью, это мы поняли, – пришедший, словно нарочно раскрывает все карты. Словно у него в запасе есть нечто такое, что...
Это понимание, пришедшее, словно из ниоткуда пугает Криса до дрожи.
– Правильно боишься, Крисси, – издевательски тянет пожилой, – очень правильно.
Его голос снова меняется до неузнаваемости. Словно в одном теле обитают... несколько? Но мысль не получает развития, потому что он продолжает:
– Ты ведь помнишь свои сны, верно? Всю эту боль... Холод и одиночество... Помнишь?
И Хемсворт судорожно кивает, потому что ничего иного не остается. Мало того... Крис почему-то очень четко понимает, к чему все эти слова.
– Если ты не согласишься, тебя ждет то же самое. Только уже не во сне, а наяву. Твой кошмар станет явью.
Крис сглатывает и, зачем-то пытаясь, чтобы голос звучал независимо, интересуется:
– А с чего вы взяли, что Том станет меня слушать, даже согласись я на ваше... предложение?
– Мальчишка влюбился, – как-то сально улыбается посетитель, – в этом вся суть.
***
В гостиной полутемно. Только неярко горит искусственный камин, разбрасывая по полу неверные отблески.
За окном уже давно ночь. Насколько давно Том уже не помнит. Может, час, а может, и целую вечность.
Пальцы бездумно перебирают поблескивающие в полумраке клапаны. Но к губам Хиддлстон инструмент не подносит. Почему-то не хочется нарушать эту тишину ничем. Даже... флейтой. Как знать, сколько еще ему осталось вот таких вот вечеров?
В голове лениво перетекают какие-то полуоформленные мысли. Почему-то Тому кажется, что он пьян. Он словно желе... И подняться с ковра его может заставить только...
Звонок в дверь.
Прекрасно.
Хиддлстон бережно откладывает флейту и медленно, пытаясь не растревожить спокойную тишину, поднимается на ноги.
Короткий взгляд на часы, и Том нервно улыбается, перебирая варианты визитеров, что могли прийти так поздно. Половина второго ночи. Очень... вежливо.
Свой дом Хиддлстон давно выучил наизусть. Поэтому забывает даже включить свет в прихожей. Так и идет к двери в полной темноте, изредка касаясь пальцами стены. Для проформы. Просто по устоявшейся привычке. Он делает так и при свете. Ему нравится ощущать пальцами гладкую поверхность.
Том гладит пальцами холодный металл и поворачивает замок, почему-то вздрагивая от сухого щелчка.
Дверь растворяется, и Хиддлстон замирает, судорожно пытаясь проанализировать увиденное.
Крис.
Светлые волосы слиплись от влаги, да и куртка, похоже, промокла насквозь. Он просто стоит и молча смотрит на Тома.
Хиддлстон чуть отступает от двери, молча приглашая войти.
– Привет, Том.
– Здравствуй, Крис.
Глупое приветствие, которое никак не может передать всего того, что хотел бы он сказать в этот момент. Слов так много, что они ничего не значат. И именно поэтому Том просто молча закрывает за Крисом дверь и глупо прислоняется к ней спиной, смотря на едва различимый в темноте силуэт.
У Криса широкие плечи.
Это единственная мысль, что вертится в голове.
Глупая и ничего не значащая.
– Прости, что так поздно, – голос у Криса глухой и простуженный. А фраза звучит двусмысленно. Том мог бы выбрать тот, который был бы почти невозможен, который так глупо романтичен... Но губы автоматически складывают слова:
– Ничего страшного. Я не спал.
– Все равно. Я не был вправе вот так вот заявляться.
– Раздевайся, Крис, – наверное, чересчур холодно выговаривает Хиддлстон, – я поставлю чай.
И зачем-то добавляет:
– Я рад, что ты приехал.
Хемсворт молчит. Судя по звуку и нервным движениям, он пытается определить, куда можно повесить куртку.
– Давай ее сюда, – Том протягивает руку, – я уберу.
Когда Крис передает одежду, Том случайно задевает его теплые, даже после улицы, пальцы.
– Может, включим свет? – в голосе у Хемсворта неловкость.
– Мне он здесь не нравится, – пожимает плечами Том, – слишком яркий.
А потом вдруг вспоминает, что это невежливо. Что он должен был сразу щелкнуть выключателем. Так было бы правильно. Так он поступал всегда, когда кто-то приходил.
– Извини, – Том вдавливает клавишу. И прихожую освещает яркий белый свет. Эти лампы полагались здесь по дизайну, предложенному стилистом. И Том так их и не сменил. Он и сам не знал почему. Наверное, это просто не имело никакого значения.
Теперь имеет?
Едва ли.
________________________________________________________________
Даже для меня сюжет принял интересный поворот. Естественно, все непонятные моменты, а их здесь довольно много, будут разъяснены в последующих главах, как того требует интрига)
Глава 10. «Ночь».
Кухню освещает холодный свет маленьких лампочек, пущенных по стене. Это почти подсветка, только чуть ярче.
Можно было, конечно, включить яркую лампу, которая осветила бы все пространство, не оставив теней, но... Том почему-то так и не щелкает выключателем. Он просто ставит чайник, достает заварку, попутно отмечая, что она почти закончилась. Но это не находит должного отклика в сознании. Оно просто фиксирует это без всякого намека на анализ.
Шуршат шаги, и пустота наполняется чужим присутствием. Хиддлстон усилием воли заставляет себя не вздрогнуть. Это ведь всего лишь Крис. Кто кроме него сейчас может быть здесь?
Хемсворт почему-то так и не заходит на кухню. Останавливается на пороге, облокотившись плечом о стену. И смотрит.
Нет, не так.
Смотрит.
Вот так будет верно.
И Том чувствует, как начинают подрагивать пальцы.
Накатывает мутное раздражение.
Интересно, Крис скажет что-нибудь? Или так и будет стоять? Что ему вообще здесь надо? Приехал помучить? Неужели мало было ему этого стыдного инцидента с пиццей и спонтанным, ничем неоправданным сексом? Тем более...
Черт!
Ложка падает на пол, разбивая напряженную неудобную тишину. И Том все же вздрагивает.
Прикусывает губу, нагибается, чтобы поднять несчастный прибор... и замирает.
– Прости, Том, – голос у Хемсворта хриплый, он явно успел простудиться под дождем, – я не хотел, чтобы так все получилось. Действительно не хотел.
То, с каким трудом Крис выговаривает эти слова... Хиддлстон насмешливо хмыкает и поднимает, наконец, ложку.
Не хотел... Конечно, не хотел.
Крис мог бы и не извиняться. Потому что ему не за что. Как это объяснить?
Том прекрасно понимает сейчас, что любые слова не разубедят Криса в том, что его вины в произошедшем нет и быть не может.
Атмосфера становится неуютной до такой степени, что Хиддлстону кажется, что он слышит, как на улице отдельные капли дождя, падающие с мутного неба, с плеском приземляются на мокрый асфальт.
Эта картинка встает перед глазами так ярко, что Том невольно зажмуривается, пытаясь вернуть себя в реальность.
– Том... – похоже, Крис воспринял его молчание неправильно, и теперь не понимал, что еще должен сказать, – то, что произошло... Я не должен был приходить, извини, – последние слова он проговаривает решительно, уже разворачиваясь к выходу.
А Тому вдруг становится смешно. Он смотрит на замершего, будто в каком-то ступоре Хемсворта и безуспешно пытается проглотить нелепый смех.
– Я... – выговаривает он, хватая ртом воздух, чтобы позорно не расхохотаться, – я понимаю. Все... отлично понимаю. Ты можешь не извиняться. Тебе не за что. Крис, я ведь...
И его будто накрывает. К глазам подкатывают выжигающие разум слезы. Хочется что-нибудь разбить, сломать... Закричать, наконец...
Но вместо этого Том только отворачивается к окну и судорожно прижимает трясущуюся ладонь к губам, отчаянно надеясь, что со стороны это выглядит не так, как есть на самом деле.
Это истерика? Срыв?
Тихий щелчок извещает о том, что вода в чайнике, наконец, согрелась.
– Чайник вскипел, – словно сквозь вату слышит Том свой собственный невозможно спокойный голос, – садись, Крис.
Хемсворт странно смотрит, но молчит. И Том благодарен ему за это. Потому что уж слишком много холода было сейчас в голосе. Слишком...
– Ты как всегда без света, – вдруг говорит Крис. – Так не любишь его?
– Не люблю, – соглашается Хиддлстон, разливая по чашкам заварку.
Он не знает, что должен отвечать на подобные вопросы. Слишком долго... не общался вот так вот. Один на один. Всегда были камеры, или рамки, удерживающие разговор в деловом стиле. Но теперь... Крис, который смотрит так пристально, полутьма, дождь за окном...
– Я говорил с ним, Том, – в голосе Хемсворта что-то похожее на...
Том зажмуривается, пытаясь уловить интонацию. Но вовремя одергивает себя и вдруг... понимает, что только что сказал Крис.
– С кем? – голос звучит умоляюще. Хиддлстон опять слышит себя словно со стороны.
– Ты знаешь. – Крис обхватывает пальцами чашку и заглядывает внутрь, словно пытаясь увидеть в темной глубине ответы на все свои вопросы и сомнения.
– Я не знаю, о чем ты говоришь, – Том зло сжимает онемевшую вдруг ладонь, – будь добр, изъясняйся точнее.
Грубость никогда не была выходом. Но Хиддлстон просто не знает, что ему сейчас говорить и как поступать. Страх захлестывает с головой. Страх и вина.
Том вдруг четко осознает, что подставил Хемсворта. В тот самый момент, когда обернулся к нему на той злополучной парковке перед театром. И дальше, только дальше затягивал его во тьму. В свой кошмар...
– Я знаю... – Крис говорит непривычно тихо. – Про то, что ты болен... И про твои... – он чуть заминается, видимо подбирая слово, – способности.
– Прости, – дергает плечом Хиддлстон, – я не хотел, чтобы ты во все это вляпался.
Накатывает равнодушие. И Том почему-то очень четко фиксирует эти смены. Этапы безумия. Истерика, раздражение... и, наконец, равнодушие.
Так и должно быть?
– Он сказал, что если ты не согласишься, то умрешь, – Крис продолжает равнодушно и тихо, – у тебя ведь... рак мозга? Неоперабельная опухоль, так он сказал. Они вылечили тебя...
– Я не просил об этом! – резко перебивает его Том, – я никогда не хотел ничего подобного! Лучше бы я умер, поверь.
В ответ Крис делает глоток чая, и опускает голову. И Хиддлстон невежливо растягивает губы в издевательской усмешке. Хочется послать все и всех. Пойти наверх, лечь в постель и отключиться. Просто закрыть глаза и провалиться в сон. Но вместо этого он забирает у Хемсворта пустую чашку и предлагает ему пройти в гостиную. Зачем – Том и сам не знает. Но не выставлять же Криса на улицу?
***
Гостиная у Тома темная и пустая. Тьму разгоняют только неверные отблески от слабо светящегося искусственного камина. Кроме него здесь есть только диван и невысокий стол, на котором аккуратными стопками сложены какие-то папки и пачки листов.
– Зачем ты приехал, Крис? – устало спрашивает Хиддлстон, почти осторожно присаживаясь на край дивана. Словно это не Крис в гостях, а он сам пришел в чужой дом посреди ночи...
Хемсворт молчит, не зная, что ответить. Сказать правду? Вот так вот... вывалить это на Тома в половине четвертого утра?
А Хиддлстон каким-то нервным жестом убирает назад растрепанные отросшие волосы, и начинает барабанить пальцами по подлокотнику дивана. Звук получается глухим, раздражающим...
– Они ведь узнали, что ты меня... – Хиддлстон запинается, – да?
Голос англичанина звучит холодно. Из интонации исчез и испуг, и нервозность, и раздражение... Осталась только пустота и надломленность.
– Да, – Крис скомкано кивает, – я не знаю откуда.
– Они знают слишком многое, – Том слабо улыбается. В темноте этого не видно, но Хемсворт уверен, что на тонких губах именно такая грустная улыбка. А музыкант зачем-то встает, отходит к окну. И уже оттуда, чуть повернувшись, тихо спрашивает:
– Чем они подцепили тебя?
– Что?! – шокировано переспрашивает Крис.
В голове чередой рваных кадров проносятся обрывки мыслей, вопросов... Из которых самый главный: «Откуда он знает?!».
– Ничего, Крис, – раздраженно бросает Хиддлстон, – хватит играть. Это не так уж и интересно, как тебе кажется. Ты ведь приехал не просто так. Неужели ты бы сел в самолет до Лондона просто так, чтобы увидеть меня? Очевидно, что нет. Я ведь знаю их методы. Шантаж, запугивание...
А Хемсворт вспоминает мертвые глаза своей домработницы, через неделю после того, как он отказался от условий, поставленных безымянным посетителем, окровавленные пальцы секретарши... И испуганный голос матери в трубке, когда она едва ли не истерично рыдая, умоляла приехать к внезапно слегшему от инфаркта отцу. Вспоминает кошмарные сны, с почти реальной болью...
А Том смотрит долгим взглядом и вдруг понимающе кивает. И отворачивается.
– Родственники – это больно, – его голос звучит глухо, – прости.
– Я сказал все это вслух, да? – жалко спрашивает Крис у худой спины англичанина.
– Да, – Хиддлстон не оборачивается, – ты сказал все это вслух, – а потом вдруг добавляет, – оставайся здесь, Крис.
– Постелешь мне на диване? – нервно смеется Хемсворт. Почему-то это словосочетание: «постелить на диване», кажется ему очень смешным.
– Зачем? – равнодушно интересуется Том, которому шутка, похоже, смешной не показалась, – в этом доме полно пустых комнат. Выберешь любую.
– Твою? – глупо хихикает Крис.
– Если тебе хочется. – Музыканту явно плевать на все потуги Криса разрядить атмосферу.
И именно сейчас Крис почему-то понимает, что Хиддлстон сказал не «в моем доме», а «в этом». Мысль озадачивает Криса и он, меряя взглядом неподвижную спину Тома, зачем-то делится с ним своим наблюдением.
– Я не знаю, – сухо отвечает музыкант, – я так говорю всегда. Тебя что-то не устраивает?
Криса устраивает все, поэтому он говорит:
– Извини, это нервы.
Том кивает и отходит от окна. Щелкает выключателем камина, отключая, и идет к двери. И вдруг, будто что-то вспомнив, останавливается:
– Идем, Крис, – не глядя на Хемсворта, говорит он, – пора спать.
***
Потолок отвратительно белый. Он словно тяжелой плитой нависает над головой, грозя придавить такое беззащитное в темноте тело.
Хочется вскочить, сделать хоть что-нибудь... Включить свет, распахнуть дверь, закричать... Да хотя бы повернуться на живот, уткнуться лицом в пахнущую лекарствами и чистотой подушку...
Но сделать этого не получится. Руки и ноги прочно зафиксированы широкими лентами. Правое запястье глухо ноет, наверное, застежку перетянули... Но Том так и не сказал об этом сестре. Смысла в этом нет никакого. Что значит легкая боль в руке, когда от любого, даже самого легкого движения виски взрываются дикой, неконтролируемой болью? Нечеловеческой. Лишающей способности мыслить. Такой, что тело бесконтрольно выгибается на кровати, норовя соскользнуть на пол...
Эти приступы начались сравнительно недавно. Месяц назад. Первый раз это случилось дома. Тогда Том, помнится, здорово расшиб висок об угол стола... Его увезли на скорой. Ему сказали, что он сам позвонил... Но Том не помнил. В памяти остались только какие-то неясные вспышки, обрывки фраз... И боль. Боль, которая стала теперь его вечной спутницей.
Обезболивающее? Если бы... Врач только с сожалением покачал головой, когда Том буквально умолял его сделать хоть что-нибудь.
«Обезболивающее не поможет вам, Том, – так он сказал, – мы только зря увеличим нагрузку на сердце. Попытайтесь расслабиться».
А еще этот шум... непрекращающийся шум. Монотонный, лишающий покоя... Заставляющий кричать, чтобы заглушить его хотя бы немного. Но связки не выдерживают долгого напряжения, голос садится... А шум не уходит. Он только усиливается. Заполняет собой все. Вытесняет мысли, желания, оставляя только боль и одиночество.
Хоть бы кто-нибудь подошел!
Том облизывает сухие губы и прикрывает глаза. В кромешной темноте боль становится только ярче. Ощутимей... Словно в виски медленно ввинчивают раскаленные штыри. Вдавливают в податливую кожу, дробят кость... Добираются до мозга... И снова. И по кругу...
Господи!
Том выгибается, сжимает кулаки... рот кривится в беззвучном уже крике...
– Томас Хиддлстон? – голос врывается в мутный вакуум, разбивает тишину... И Том, сжимая зубы, приоткрывает опухшие веки.
– Да... – голос превратился в шелест. Том не узнает его. Будто его губами говорит кто-то незнакомый.
– Мы пришли помочь тебе, Том, – в поле зрения появляется высокая фигура в черном. – Ты ведь хочешь избавиться от боли?
И в воспаленном, изъеденном болезнью мозгу вспыхивает безумная надежда. Вдруг... Вдруг в этом человеке его спасение?!
– Как вы... сделаете... это? – предложения составлять сложно. Тому кажется, будто он играет в детскую игру, где из кубиков нужно складывать слова, а за ними и предложения.
– Тебе стоит лишь согласиться на все наши условия, – человек наклоняется совсем близко, обдавая холодом, – просто сказать, что ты согласен.
Том хочет спросить, на что он соглашается, какие условия... Это ведь важно. Он знает. Кто-то говорил ему, что нужно знать условия...
Но голову пронзает вдруг такая боль, что Том надорвано хрипит:
– Да... все, что хотите!
Холодная влажная рука, как-то грязно гладит открытую кожу груди. Пальцы задевают соски... Это Том отчего-то чувствует настолько отчетливо, что затуманенном болью сознании проскакивает вопрос... Но пальцы исчезают, и мысль уходит вместе с ними.
– Хорошо, что ты такой послушный мальчик, Томас, – липкий голос звучит над самым ухом. – Ты молодец.
И тьма, которая накрывает словно мягким одеялом. Сознание уходит, унося с собой и боль, и одиночество, и холод.
_________________________________________________________________
Попытка показать напряженную атмосферу, которая теперь еще долго не отпустит этих двоих.
Песня – Placebo – Song To Say Goodbye
Пожалуй, она будет относиться и ко второй части этой главы, которою я выложу завтра.
