Текст книги "Идеальный (СИ)"

Автор книги: La_List

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Глава 5. «Концерт».

Музыка словно везде. Проникает в каждую клетку, проходится волнами по всему телу. И хочется окунуться в мир, создаваемый флейтистом с головой. Отдаться во власть чистого серебряного звука и не думать ни о чем.

Крис закрывает глаза, не в силах сопротивляться. Перед внутренним взглядом яркая темнота, пронизанная почему-то странными светящимися электрическим светом нитями. Они плавно переплетаются, то затухая, то разгораясь вновь. И каждый звук добавляет в светящуюся сеть еще одну линию, изогнутую или ровную.

Внезапно мелодия прерывается. А вместе с ней резко гаснут и светящиеся нити, оставляя Криса в темноте. Хемсворт открывает глаза и вздрагивает: лицо музыканта осунувшееся, абсолютно белое, это видно даже в ярком свете прожекторов.

Том отнимает от губ флейту и коротко кланяется, когда зал взрывается аплодисментами. По виску катится блестящая капля. Прозрачный взгляд будто бы сосредоточен на одной точке.

И Хемсворт вдруг понимает, что англичанин смотрит именно на него. Удивленно, чуть растерянно... А потом резко смаргивает и улыбается в ответ на непрекращающиеся аплодисменты. И больше не смотрит на Криса, словно того и нет в зале.

***

Свет слепит. Впрочем, как и всегда. И если раньше Том просил приглушать прожектора, то теперь... Какая разница? Любое освещение доставляет дискомфорт.

Сцена большая. Даже чересчур. И без оркестра Хиддлстон чувствует себя на ней муравьем. И снова эти взгляды... Изучающие, жадные...

Что они пытаются увидеть?

Плевать.

Он подносит флейту к губам и отпускает себя.

Играя эту мелодию Том всегда представлял себе сеть тонких нитей. Холодное синее свечение и мягкие изгибы этих линий завораживали. Хиддлстон не знал, откуда приходил этот образ. Он рождался где-то в глубине. Там, куда доступ открывала только флейта.

Доигрывая последний такт, Том почти жалеет, что не может сыграть еще раз. Но расписание... Оно всегда устанавливает рамки. Нужно втискивать себя в них, заставлять подстраиваться...

И зал, взрывающийся аплодисментами, едва он опускает инструмент.

Как же они рукоплещут! Словно он сыграл не простенькое, хоть и красивое произведение, а уже отыграл весь концерт.

Том смотрит на плохо различимые лица зрителей, и сердце пропускает удар. Знакомые голубые глаза. Внимательные, будто ищущие что-то.

Крис.

Зачем он пришел?! Ведь то, что произошло в номере...

Или его... послали? Может, этот Крис не просто так подошел к нему на той парковке?

Хиддлстон резко смаргивает, отводя глаза. И чувствует, как внимательный взгляд скользит по лицу.

Нет... смотреть в ответ он не будет. Это ни к чему. Да и какое ему, в конце концов, дело, кто приходит на концерты? Есть задача – прилично отыграть и уехать домой. Год спокойствия, или даже два... Денег, что он получит хватит с лихвой.

Маленькие концерты, для узкого круга лиц, спокойные дни, наполненные только пустотой огромной квартиры. Пусть одиноко, но...

Том улыбается толпе и подходит ближе к микрофону, чтобы сказать пару слов о следующей композиции. Он всегда сам вел свои концерты. Хотя в последнее время делать это становилось все сложней. Игра изматывала, будто выпивала душу... И Том прекрасно понимал, что это значит. У всего есть своя цена. И у спокойствия тоже.

После третьей пьесы Хиддлстон уходит за кулисы, чтобы подождать, когда оркестр рассядется по своим местам. Они делают это непозволительно долго, но Том только рад этой задержке. Ноги подгибаются, в голове – набат.

Неужели накроет прямо на сцене? Может, прервать концерт, пока не поздно?

– ...мистер Хиддлстон! – кто-то трясет за плечо, – вы слышите?!

– Что? – голос хрипит, не желая слушаться.

– Ваш выход, мистер Хиддлстон.

Том кивает и, едва переставляя непослушные ноги, медленно выходит на сцену.

Как же больно от этого чертового света!

Вступление пролетает как в тумане. Ударные слишком громкие. Или только так кажется? Он ведь сам просил на репетициях, чтобы они играли свою партию ярче.

И снова этот взгляд!

На что здесь смотреть?! На его побелевшее лицо? На испарину на лбу?

Взмах рук дирижера, Том берет первую ноту... и в голове взрывается какофония звуков. Они накладываются на те, что играет оркестр, врезаются в сознание...

Пальцы автоматически меняют аппликатуру, октавы... Он сыграл бы этот концерт и находясь в худшем состоянии, но эта мелодия, складывающаяся в голове... Она разрывает виски. Режет, будто ножом. Будто вскрывает грудную клетку, выставляя напоказ тяжело бухающее сердце. И в звучании этих, пока разрозненных нот, он слышит боль. Настолько безысходную, что защемляет сердце.

Господи...

И Том чувствует, как в глазах набухают слезы.

***

Крис вздрагивает, когда в тягучее, протяжное звучание оркестра врывается вибрирующий надломленный звук. Он словно истекает кровью, звучит из последних сил.

А флейта будто стонет. Что-то есть в этих звуках... потустороннее, действительно страшное.

Хемсворт снова бросает взгляд на англичанина и замирает: по бледной щеке Тома скатывается слеза. Медленно ползет вниз, оставляя за собой блестящую широкую дорожку. А глаза у музыканта совсем прозрачные, смотрящие в никуда. Пустые?

О, нет...

В них не пустота.

В расширенных зрачках то самое жутковатое выражение, проскальзывающее в надорванных звуках, разносящихся по всему огромному залу. Крис не может объяснить даже себе, как он это чувствует, но...

Он уже не помнит, как называется произведение, как зовут композитора... И даже мелодия, что выводит флейта теряется на фоне ощущений. Необъяснимых, болезненных, но вместе с тем завораживающих.

Если бы не едва уловимое чувство, плещущееся на краю сознания, он бы давно выскочил из этого зала, наполненного впивающимися в душу звуками. Но они не отпускали. Как болезненное удовольствие...

И звук вдруг затихает. Медленно, как последнее дыхание, сорвавшееся с губ умирающего. Исчезает, оставляя после себя горькое послевкусие. Некую неудовлетворенность, незаконченность...

Микрофон очень чувствительный, и Крис слышит тяжелое дыхание, срывающееся с тонких приоткрытых губ. И даже аплодисменты не заглушают этот прерывающийся, хрипловатый звук.

Том молчит. Не улыбается, не кланяется...

А потом вдруг вскидывает флейту и начинает играть.

И Хемсворт вцепляется в подлокотники кресла, чувствуя, как липкий ужас захлестывает с головой.

Совсем как тогда, в номере отеля... Но теперь этот кошмар не прервать. Не остановить. Крис буквально чувствует, как в груди с каждым звуком что-то обрывается. И беспомощно закрывает глаза, пытаясь хоть как-то отгородиться от чужой боли...

А потом ощущение вдруг сменяется.

Словно сознание переключилось на другую волну. И Крис, широко раскрывая глаза, подается вперед, вглядываясь в лицо англичанина.

Том смотрел прямо на него. Словно что-то хотел сказать этим напряженным холодным взглядом. Что-то... очень важное. То, что нельзя передать словами. Потому что они будут лишь бледным отголоском тех ощущений...

Из носа у музыканта тонкой струйкой стекает кровь, пачкая губы...

Мелодия заканчивается на глухой низкой ноте, заставившей Криса вздрогнуть и сжать зубы от внезапной дрожи, прокатившейся по всему телу. Будто этот тихий звук проник в самое сердце...

А Том опускает флейту, касается пальцами губ и, как ни в чем не бывало, достает платок, чтобы вытереть кровь. И широко улыбается в ответ на аплодисменты, буквально разорвавшие тишину.

Оставшаяся часть концерта проходит как в тумане. Том что-то говорит в микрофон, потом улыбается, играет, кланяется... Все это пролетает, словно на старой видеокассете проматывают пленку.

И когда Хиддлстон в последний раз кланяется, благодаря зрителей и уходит за кулисы, забрав с собой цветы, Крис еще долго смотрит на пустую сцену, пытаясь сообразить, что все это было.

Зачем нужно было идти на этот концерт? Чтобы снова услышать... это? То, чем Том себя убивает?

И Хемсворт вздрагивает, хватаясь за последнюю мысль.

Убивает?

Чушь... Откуда вообще могут прийти такие мысли?

Внезапно поверил в сверхъестественное?

Ну уж нет. Он сейчас выйдет из этого здания, сядет в машину и поедет домой. И больше никогда не вспомнит об этом англичанине.

Или... Ведь он и хотел сделать так! Еще до...

«Еще до того сна», – услужливо подсказывает память.

Те же самые слова.

И Хемсворт вдруг четко осознает, что это не выход. Да, может, это было бы самым правильным решением в подобной ситуации, но...

***

Служебный коридор пуст. Ни охраны, ни иной обслуги. Запертые двери, идеальная чистота и тишина. И Крис уже начинает сомневаться, что идет в правильном направлении, как...

– Крис?!

Том стоит прямо перед Хемсвортом, неуверенно подняв уголок губы в улыбке. Две расстегнутые пуговицы на рубашке, плащ перекинут через локоть, под мышкой охапка цветов...

– Вы опять пешком? – выдает Крис первое, что пришло в голову и прикусывает язык, понимая, что только что буквально предложил Тому совместную поездку. Опять...

Чертов музыкант!

Хиддлстон, похоже, предложению не удивляется. Только странно смотрит, будто сканируя своим измученным прозрачным взглядом.

Наступает неловкое молчание. Из головы у Криса тут же вылетают все заготовленные фразы, все предлоги для этого разговора, которые он тщательно придумывал. Остается только один вопрос, который Хемсворт и задает:

– Что с тобой происходит, Том?

– Не совсем понимаю, о чем ты, – музыкант тоже переходит на «ты», но голос его звучит холодно.

– Твоя музыка, – Крис прекрасно понимает, что пути назад нет. И если он сейчас не сможет найти ключ к происходящему, то не сделает этого уже никогда.

– А что с ней не так? – оказывается, этот вежливый англичанин тоже может быть язвительным. В своем, конечно, стиле, но...

– Ты сам знаешь, – Крис подходит на шаг ближе, заставляя Хиддлстона отступить, – ты видел себя со стороны, когда играешь? Особенно, то, что сочиняешь сам... Ведь та мелодия, что ты играл в середине – она не была указана в программе. И ты...

Черт... Теперь, когда все высказано... Насколько же это все глупо прозвучало!

Но вот Том, похоже, так не считает. Он подается вперед и жадно впивается взглядом в лицо Криса:

– Я – что? – голос музыканта враз охрип и теперь Хиддлстон говорит полушепотом, – Крис, ты что-то услышал, да? Мою... музыку?

Фраза построена коряво, но Крис почему-то понимает, о чем хочет сказать ему Том. Слышит это в надломленной интонации, в неуверенной надежде, проскользнувшей в голосе.

– Услышал, – неловко кивает Хемсворт, – больше, чем... услышал. Я чувствовал, Том! И это было... больно.

Почему-то рассказывать о своих чувствах едва знакомому человеку не неудобно. Наоборот – правильно. Словно Крис говорит то, что Том хочет услышать. Словно он ждал этих слов...

– Тебе не понравилось? – Хиддлстон говорит так, будто сам виноват в этом. В его голосе обреченность.

И Хемсворт делает то, что ему кажется в этот момент единственно правильным. Наклоняется к тонким полураскрытым в немом вопросе губам флейтиста и мягко целует. Почти целомудренно, осторожно.

А Хиддлстон отшатывается, роняя букет, и шепчет:

– Я... не хотел... Извини, Крис! Наверное, мне лучше уйти.

И, обойдя Хемсворта, почти бежит по коридору.

– Цветы, Том! – Крис подхватывает букет, легко нагоняет музыканта и кладет руку на худое плечо, – ты опять забыл о них.

_________________________________________________________

Прошу прощения за задержку. Подготовка к экзаменам отнимает много времени)

Глава 6. «У этого ангела сожженные крылья».

В машине едут молча. Том сидит неподвижно, отвернувшись к окну. И Крис буквально чувствует исходящий от него холод. Но тишина, вопреки обычному, не давит. Даже наоборот, Хемсворту кажется, что в салоне чересчур уютно.

Так проходит какое-то время. Крис не знает сколько. Как если бы шоссе стало бесконечным, словно та межгалактическая трасса из фантастических романов, которые он в детстве читал втайне от родителей.

– Том, почему ты живешь в отеле, а не снимаешь квартиру? – неожиданно даже для самого себя, негромко спрашивает Хемсворт, не поворачиваясь к англичанину, – ведь с твоими средствами...

И замолкает, прислушиваясь к едва слышному, за ровным шуршанием колес по асфальту, дыханию Хиддлстона.

Тот молчит. Непозволительно долго, если брать во внимание его воспитанность... Крис поворачивает голову, ожидая увидеть все, что угодно, но... только не безвольно опущенную голову и струйки крови, змеящиеся по подбородку.

Господи...

Крис резко вжимает педаль тормоза, останавливая машину.

Изуродованное струпьями лицо, липкие руки, грязно гладящие спину... И шепот:

– У этого ангела сожженные крылья. Давно сгорели... Ты ведь сгорел, Том... Сгнил и сгорел...

Он не отвечает. Просто прижимает ладони к глазам, только бы не видеть лица...

Лица?!

Через щелку меж пальцев видно только тьму.

С чего он взял, что там есть лицо?!

Что вообще можно увидеть в таком мраке? Разве что...

– Думаешь убежать от нас, Том? – вкрадчивый голос будто ласковый, – думаешь, что сможешь забыть? То, для чего был дан твой талант, помнишь?

– Он ведет в бездну! Я не хочу! – не выдерживая, Том кричит, отталкивая от себя... теплые пальцы?

Рука шарит в пустоте, ловит холодный воздух...

– Том... – кто-то осторожно хлопает по щеке, – Том, очнись!

Хиддлстон резко открывает глаза и тут же видит буквально в сантиметре от себя обеспокоенное лицо Криса. Голубые глаза, прядка светлых волос на лбу...

– Извините... – единственное слово, на которое его хватает, звучит непозволительно измученно.

Ну, надо же... Вот так вот вырубиться в чужой машине.

Нет...

Том мягко отстраняет Криса, выпрямляясь на сидении.

Не просто в чужой машине.

– Что происходит, Том?

Говорит так, будто что-то понимает. Будто услышал...

– Думаю, мне стоит пройтись пешком, – Хиддлстон касается пальцами ручки двери, – мы уже совсем близко.

– Нам еще пять кварталов ехать до отеля, – Крис словно специально, снова касается плеча, – куда ты пойдешь в таком состоянии? Зато мой дом совсем близко, видишь стеклянную высотку? – теплые пальцы задевают кожу, когда Крис проходится носовым платком по испачканному в крови лицу Хиддлстона, – давай ко мне? Проведешь вечер в компании. Все лучше, чем опять одному напиться.

– Откуда... ты знаешь? – пронзает страх.

А Крис наигранно удивленно поднимает брови и уточняет:

– Насчет того, что ты пил?

– Да... – и Том прикусывает губу, слыша в своем голосе откровенный испуг.

Параноик... Наверняка по нему просто видно.

– Я тоже хотел, – Хемсворт медленно трогается с места, – да и выглядишь ты неважно.

Том расслабляется в кресле, чувствуя всю неправильность, но вместе с тем естественность ситуации.

Ему бы сейчас заставить Криса остановиться, выйти из его чертового пафосного джипа и больше не вспоминать об этом человеке. Но... с другой стороны, что он потеряет, проведя хоть один вечер не в одиночестве? Как там Крис сказал? В компании?

Именно...

Лифт едва слышно убаюкивающе гудит. В металлических панелях дверей Крис видит свое смутное отражение. Привычное, чуть расплывающееся... А вот силуэт Тома напротив – отчего-то чересчур четкий. Пугающе темный... Или только так кажется из-за черного пальто?

– Вы высоко живете, Крис, – неожиданно прерывает молчание музыкант, судя по звуку, облокачиваясь на стенку.

Одна из шаблонных фраз, призванных избавлять от неудобной тишины. Англичанин говорит явно вынужденно, опять почему-то переходя на «вы».

– Расслабься, Том, – наверное, чересчур наигранно бросает Крис, делая акцент на своем дружеском обращении, – этот лифт не застрянет. Он совсем новый, как и здание.

Зачем он вообще это ляпнул? Кто вообще сказал, что Том боится именно того, что лифт застрянет?

Хемсворт закусывает губу, буквально чувствуя, как за спиной натянуто улыбается Том.

И вдруг...

– Вы... – Хиддлстон осекается, видимо одергивая себя, заставляя отказаться от официального тона, – ты словно читаешь мысли, Крис.

– Я тоже поначалу боялся, а потом привык. Мне всегда...

И кабина останавливается, с мягким тихим звуком раздвигая двери.

Крис зачем-то проводит ладонью по волосам, а потом шагает на лестничную площадку, одновременно доставая ключ.

И вдруг вспоминает, что в квартире бардак. Такой, что самому перед собой стыдно, что говорить о постороннем...

– Том... – Хемсворт оборачивается к тихо стоящему флейтисту, – ты извини, у меня там беспорядок... Не обидишься?

В ответ Хиддлстон только едва заметно качает головой, снова демонстрируя свою поразительную способность окатывать холодом.

Прихожая встречает тишиной и запахом кофе. Крис удивленно втягивает носом воздух, пытаясь сообразить, откуда же запах... Как вдруг вспоминает, что собираясь на работу, впопыхах выронил чашку прямо у двери.

Ну, конечно... Вот и осколки на темном засохшем пятне.

Господи, вот это действительно... ситуация.

– Раздевайся, – голос, наверное, звучит жалко, – извини за все это, но моя домработница, видимо, решила взять себе внеплановый выходной, – зло говорит Хемсворт, стягивая куртку.

– Ничего... – в темноте Том, похоже, ориентируется отлично и поэтому почти сразу нашаривает вешалку, – не страшно.

Черт бы побрал эту английскую вежливость!

Нет, чтобы посмеяться над неряхой, пошутить над дурацкой ситуацией...

– Проходи, – Крис распахивает легкие створки, пропуская музыканта в гостиную, – будешь кофе или что-то в этом роде?

– Все равно, – Хиддлстон улыбается уголком рта, – я могу куда-нибудь поставить цветы?

И Хемсворт, наконец, замечает, что флейтист прижимает к груди букет белых лилий. Упаковка совсем простая, но от этого нежные цветы смотрятся только выигрышней.

– Давай их сюда, – Крис осторожно берет букет, – я найду что-нибудь. А ты пока можешь посмотреть тут... все, – он неопределенно поводит подбородком, – не обращай внимания на бардак.

И почти с облегчением отворачивается, выходя в коридор.

***

Когда Крис возвращается, держа в руках чашки, Том вскидывает на него прозрачные глаза, отрываясь от экрана телефона, и бледно улыбается. От этой улыбки по телу расползается неприятное свербящее чувство неловкости. И Хемсворт спешит отвести глаза, преувеличенно осторожно опуская чашки на стеклянный столик, заваленный журналами. Среди глянцевых изданий Крис видит и свой. Но почему-то показывать его Тому не хочется. Вряд ли он... читает подобное.

– У тебя красиво, – вежливо говорит музыкант, поднимая чашку. – Очень стильно.

– Я сам работал над дизайном, – гордо улыбается Хемсворт, – полгода потратил.

– Не зря. Получилось действительно неплохо, – Том осторожно касается губами края чашки, и Крис тяжело сглатывает, вцепляясь пальцами в диван.

Вот ведь...

Интересно, зачем он тогда вообще привел сюда этого странного музыканта.

Хотя...

Объяснение есть. Это Крис понимает четко. Но признаваться себе в подобном... Легче считать это очередным заскоком давно не отдыхавшего организма. Ну, в общем-то... Когда у него в последний раз был длительный отпуск? Три года назад? Четыре?

– Я так и не узнал твою фамилию, Крис, – голос у Тома чуть охрипший, очень тихий.

Странная ситуация, нелепый разговор... И почему-то не возникает ощущения неудобства. Оно исчезло. Тогда, когда Том осторожно прикоснулся губами к гладкому краю чашки...

– Хемсворт, – Крис делает большой глоток и морщится – напиток все еще слишком горячий.

– Я видел твой журнал, Крис, – Том улыбается. – Интересно оформлен.

– Стараемся, – от слов флейтиста отчего-то становится тепло на душе и Хемсворт улыбается в ответ.

И вдруг чувствуя, как от голода сводит живот, с надеждой спрашивает:

– Может, поедим?

– А что у тебя есть? – будто бы с интересом задает ответный вопрос Том и снова улыбается.

Господи, эта улыбка...

Крис вытягивает из кармана телефон и демонстрирует музыканту.

– Сейчас будет пицца. Какую ты любишь?

– Последний раз я ел пиццу в колледже, – Хиддлстон откидывается на спинку, все так же с улыбкой глядя на Криса, – я уже и не помню, какой она бывает.

– Значит, заказываем стандартную, – Крис вдавливает кнопку вызова – телефон пиццерии уже как года два забит в памяти сим-карты.

***

Пиццу привозят быстро. Минут через пятнадцать после звонка Крис уже открывает дверь молоденькой разносчице. Та явно новенькая – путается в сдаче, едва не роняя коробку... Но Хемсворт только улыбается, предлагая оставить эти несколько центов себе, и захлопывает створку.

– Вскрывай, – Крис протягивает музыканту коробку и плюхается рядом, – раз уж это твоя первая пицца после такого перерыва.

Хиддлстон растягивает губы в тонкой улыбке и поддевает крышку. По комнате тут же разносится аппетитный запах.

– Может, принести чего-нибудь покрепче, чем кофе? – Крис вопросительно смотрит на музыканта, – завтра выходной, можно расслабиться. Особенно тебе, Том.

– Я завтра улетаю, – англичанин неуверенно теребит коробку, – мне не стоит этого делать.

– У меня есть хороший виски, – продолжает соблазнять Хемсворт, – к тому же, мы ведь не собираемся напиваться. Просто отдохнем.

И видя согласный кивок флейтиста, встает, чтобы достать из бара бутылку.

Наверное, ему не стоило соглашаться ни на этот поздний визит к едва знакомому человеку, ни тем более на предложение выпить. Но Том только бесшабашно трясет головой, выгоняя разумные мысли.

Этот Крис действует на него как-то странно.

Ну и пусть. Какой смысл сейчас думать об этом, когда уютный полумрак будто бы забирается под кожу, растворяя усталость... Да, с Крисом странно, но легко. Мог бы Том представить себе, что через пару дней после не сказать, чтобы удачного знакомства с кем-либо, сидел у этого человека в квартире и ел все еще теплую пиццу, вытянув ноги на заваленном журналами диване?

Ситуация почти нереальная, а от того вдвойне прекрасная.

– Держи, – незаметно подошедший Хемсворт вкладывает в ладонь стакан из тонкого стекла, с плещущейся на дне темной жидкостью, – льда нет, извини.

Том только качает головой в знак того, что на отсутствие льда плевать и подносит стакан к губам.

Вкус, как и у любого алкоголя, отвратительный. Хиддлстон никогда не понимал во вкусовых оттенках, о которых так восхищенно делились мнениями ценители. Он никогда не получал удовольствия от опьянения. Оно помогало забыться, не более. Но сейчас...

Том чувствовал плечом плечо Криса, тепло, которое исходило от его тела... И вибрацию, потому что Хемсворт что-то говорил.

Смешно... Выпито еще совсем немного, а мысли текут в совершенно неприемлемом направлении.

Нужно просто еще виски. Чтобы не задумываться над такими мелочами, как приемлемость.

– ... верно, Том?

Хиддлстон вздрагивает и вскидывает глаза на Криса, пытаясь понять, о чем тот спрашивает.

– Прости? – голос звучит неправильно. Не так, как должен в этой ситуации. И Том буквально чувствует, как напрягается Крис.

– Неважно, – Хемсворт подхватывает бутылку и плескает алкоголь по стаканам. В этот раз он наливает больше. Много больше, чем положено... Но Тому плевать. Так даже лучше. Быстрее все закончится. Нужно допивать и уходить.

О чем он только думал?

– Я же чувствую, Том... – горячий шепот обжигает ухо, и Хиддлстон вздрагивает, неосознанно еще крепче сжимая стакан, – в тебе есть что-то. В твоей музыке.

Губы едва касаются прядки волос, но Тому достаточно и этого. Он прикусывает губу, пытаясь заставить себя отстраниться.

– Я не совсем понимаю, – добавить в голос холода, чтобы обозначить дистанцию.

– Ты всегда такой, да? – рука Криса нагло ложится на плечи, – сначала дразнишь, а потом делаешь вид, что тебе все равно. Английская вежливость, да, Том?

– Ты пьян, Крис! – Хиддлстон неосознанно выгибается, когда теплые чуть шершавые пальцы забираются под рубашку.

– Не больше, чем ты, – насмешливо выдыхает Крис, касаясь губами виска.

– Я держу себя в руках, – Том прикрывает глаза и рывком отодвигается. На пол с шелестом падает какой-то журнал.

Но Хемсворт только усмехается и, резко дернув Тома на себя, неожиданно нежно прикасается к губам.

А дальше все словно плывет в тумане. Сильные руки, прижимающие к дивану, теплые губы, скользящие по коже...

– Ты же не гей, Крис.

– Нет.

И Том выгибается, сводя бедра, потому что широкая ладонь как-то очень по-хозяйски накрывает пах. Чуть сжимает, заставляя застонать...

А хочет ли этого Крис? Может... это все не он? Может, это только сам Том, позволивший эмоциям выплеснуться наружу? Как знать...

Безумие... Сладкое безумие в серебристом тумане.

– У этого ангела сожженные крылья... – Том повторяет это неосознанно, словно в бреду и чувствует через тонкую ткань рубашки, как Крис прижимает к обнаженной груди.

Когда он успел раздеться?..

– Хочу тебя, – словно приговор. И Том не знает, кто это сказал. Он просто закидывает голову, подставляя шею под ставшие немного грубыми поцелуи.

А настойчивые наглые пальцы дергают язычок молнии на брюках, стягивают их вместе с бельем. И Том совершенно неправильно развратно стонет и прикусывает губу, пугаясь самого себя.

Господи... Так же нельзя, это ведь... грех! Он никогда не был религиозным, но знание всегда сильнее, чем вера.

– Крис, остановись! – он вцепляется в сильные плечи, пытаясь прекратить происходящее.

– И что потом? – Хемсворт действительно останавливается, заглядывает в глаза.

– Не... знаю, – Том вопреки своей просьбе обхватывает Криса за шею и шепчет:

– Это могут быть не твои чувства. Я не хочу, чтобы утром ты пожалел...

Но Крис только улыбается в ответ и целует в губы. И Том подается вперед, отвечая на поцелуй. Пусть неправильный, но зато... предназначенный ему.

У него слишком гладкая кожа. Слишком стройные ноги. Слишком частое дыхание... Всего слишком.

Черные пряди растрепались, торчат в разные стороны, делая изможденное лицо почти мальчишеским. Прозрачные глаза теперь темные, отдают изумрудной зеленью.

Крис тянется к пуговицам так и не снятой с Тома рубашки, дергает верхнюю... а тот вдруг дергается в сторону, отталкивает руку, вцепляется в тонкую ткань.

– Ты чего? – Крис злится на себя за это непонимание, но...

– Оставь так, какая тебе разница? – в голосе у музыканта почти раздражение.

Хемсворт качает головой и склоняется к тонким губам, снова пробуя на вкус. Посасывает нижнюю, успокаивая... А сам незаметно расстегивает прозрачные пуговицы одну за другой. И когда последняя расстегнута, а Том тихо постанывает, тянется за все новыми поцелуями, похоже, растеряв последние остатки контроля, Крис приподнимает тонкое тело музыканта, резко сдергивает рубашку и вздрагивает, отшатываясь: грудь Тома пересекает старый, но от этого не менее жуткий шрам. И флейтист хрипло выдыхает, безвольно откидываясь назад. В прозрачных глазах пустота.

– Доволен теперь? – в голосе у Хиддлстона та же пустота, что и во взгляде. – Все что хотел, увидел?

– Я знаю откуда это, – шокировано выдыхает Крис, вспоминая обрывки того жуткого сна с участием Тома, – у тебя и на спине должны быть...

Он обхватывает Тома за талию и поворачивает на живот. Тот не сопротивляется, не дергается...

Худая спина исполосована тонкими, словно от плети, шрамами. А левую лопатку пересекает уродливая тонкая полоса, змеящаяся по светлой коже. И Крис зачем-то прикасается к ней губами. Целует, скользит языком, словно зализывая...

Том неловко дергается, выгибаясь. И словно случайно трется обнаженными ягодицами о пах Криса.

Видимо и правда, случайно. Потому что в следующую секунду музыкант уже резко отстраняется, словно испугавшись. Но Крис такой момент упускать не намерен. Он опускается ниже, вжимаясь... И понимает, что все еще в брюках.

Отстраняется от затихшего Тома, дрожащими от возбуждения пальцами расстегивает ремень, стягивает штаны, белье. А потом вжимается возбужденным членом, так удачно ложащимся меж ягодиц музыканта. Трется, судорожно втягивая ставший слишком горячим воздух. Скользит ладонями по напряженной спине, ощущая неровности шрамов. Прикасается губами к позвонкам, целует один за другим, спускаясь все ниже... А потом поворачивает Тома обратно на спину и заглядывает в затуманенные глаза:

– Все еще считаешь, что я должен остановиться? – это не насмешка. Он должен задать этот вопрос. Потому что именно этот момент – точка невозврата. Сейчас еще можно остановиться, выбросить это из головы, как некое недоразумение, легко объяснимое опьянением. И Том тоже это понимает. Долго молчит... А потом качает головой, прикрывая глаза. И этого жеста Крису достаточно. Он жадно сминает прохладные сухие губы несдержанным поцелуем, врывается внутрь, кажется, ошеломляя своим напором... Отстраняется, и, глядя в глаза, скользит ладонью по груди флейтиста, задевая напрягшиеся соски, по впалому животу, с чуть заметными кубиками пресса... и обхватывает уже чуть влажный напряженный член Тома, ловя поцелуем сорвавшийся с губ англичанина стон.

Вот так... Ты узнаешь, что такое нежность, Том...

А тот вдруг резко опускает руку вниз и перехватывает тонкими сильными пальцами буквально ноющий член Криса, чуть сжимает, заставляя застонать... и начинает ритмично двигать ладонью.

Хемсворт прижимает Тома еще ближе к себе и шепчет, не совсем понимая, в праве ли вообще такое предлагать:

– Мы можем... дальше? Ты хочешь?

– Да, Крис... – Том выгибается от особенно чувствительного прикосновения к головке, – хочу тебя...

И тот вздрагивает от сладкой судороги, прокатившейся по всему телу. Почти грубо переворачивает англичанина на живот и проходится ладонью по упругим нежным ягодицам, раздвигает их, скользя пальцами, задевает сжатое отверстие... И Том задушено стонет, похоже, зажимая рот ладонью.

А Крис нажимает пальцем на колечко мышц, пробуя втолкнуть палец. И только вздрогнув от болезненного стона англичанина, вспоминает, что нужно что-то, чтобы облегчить проникновение... Смазка?

– Том, у меня ничего нет... – Крис нагибается к затылку флейтиста, целует завитки черных волос, – похоже, что...

В ответ Том перехватывает его руку и обхватывает губами пальцы, смачивая слюной. И Хемсворт стонет, прикусывая губу. Момент настолько интимен... А музыкант вдруг выпускает пальцы, и чуть приподняв таз, шепчет:

– Давай...

А Крис вдруг понимает, что может сделать гораздо больше, чем просто причинить боль, лишь слегка влажными пальцами. Понимание приходит на интуитивном уровне, словно Крис знал это всегда...

Он склоняется над напряженной спиной Тома, ведет языком по позвоночнику, перемежая скольжение поцелуями... А потом раздвигает ягодицы музыканта и приникает губами к напряженному отверстию, сразу же обильно смачивая слюной.

Хиддлстон судорожно дергается, сводя ноги, пытается повернуться на спину... Но Крис не дает ему уйти от прикосновений, а только настойчиво целует мягкую кожу и продолжает вылизывать бархатистые складочки.

Скапливает как можно больше слюны, чтобы она смочила все внутри... и, чуть отстраняясь, медленно пробует протолкнуть палец. И это удается.