Текст книги "Ангел"
Автор книги: Ксения Синица
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)
– Он педик, – Микаэль закончил за нее. – По крайней мере, так думает мой отец. Говорит, что меня нужно лечить от подобных желаний.
– Забудь о том, что думает твой отец. Я научу тебя, как стать самым лучшим сабом во всей Преисподней, черт побери. И цитируя всезнающего умника Кингсли на предмет фетишей, – начала Нора, переходя на слегка преувеличенный, но очень сексуальный французский акцент, – Фетиши... это животное, которое нужно приручить, иначе они станут зверем, который тебя сожрет. Мы накормим твоего зверя, пока он не станет ручным. Oui?
Микаэль рассмеялся. Приручить зверя внутри него казалось замечательной идеей.
– Oui.
– Хорошо. Так ты в игре?
– Я мечтал об этом... всегда. Если вы с Отцом С считаете, что я готов…
– Не важно, что на этот счет думаю я или Отец С. Как ты сам считаешь, ты готов?
Был ли он готов? Боже, для Норы Сатерлин он был готовым с самого рождения. Микаэль кивнул.
– Я в игре.
– Отлично. Теперь нам нужно подумать, как вытащить тебя из дома, чтобы твоя мать не бросилась звонить в полицию.
Микаэль усмехнулся.
– Ты не знаешь мою маму. Она будет счастлива, если я исчезну на несколько месяцев. Или навсегда.
Нора убрала солнечные очки на макушку. В ее зеленых глазах светилось сочувствие.
– Я уверена, она любит тебя, Ангел. И если она не придет тебе на помощь, у тебя всегда есть мы. Я попала в беду, когда мне было пятнадцать – в очень большую беду. Тогда, моя мать полностью отказалась от меня. Наш священник практически вырастил меня после этого. А как ты думал, я стала такой?
– Удивительно, – сказал он, и Нора сделала реверанс.
– Твоя мама смирится с этим, наверное. Черт возьми, может быть, и моя мать в итоге примет мой образ жизни.
Микаэль надеялся, что это было правдой. Он скучал по своей маме. Они жили под одной крышей, но словно существовали в двух разных мирах.
– Я просто скажу ей, что на лето нашел работу в пригороде. Почти все прошлое лето я проработал воспитателем в детском лагере.
Нора задумалась.
– Когда выпускной? Ты должен выступать там с прощальной речью, не так ли?
– В среду вечером, хотя я могу пропустить. Я больше не самый лучший ученик, завалил экзамены по физике.
– Оу, прости, Микаэль.
– Не страшно. Я завалил их специально.
– Почему?
– Не хотел произносить речь с трибуны.
Он ожидал, что Нора отчитает его за очевидную глупость, но вместо этого она просто рассмеялась.
– Мне нравится твой стиль. Смотри, не пропусти церемонию выпуска. Даже я была на своей. Пришлю машину в четверг утром. Сатерлин вытащила блокнот и ручку из сумочки.
– Вот. Мой адрес электронной почты. Оставайся на связи, хорошо? Можешь спрашивать все, что угодно.
Дрожащими пальцами Микаэль ухватился за листок бумаги, обменивая его на ключи от машины.
– Нора? – сказал Микаэль, когда она открыла дверь машины.
– Что, Ангел?
Парень посмотрел на клочок бумаги в его руках.
– Спасибо.
Сатерлин улыбнулась ему.
– Всегда пожалуйста.
– Отец С... с ним все будет хорошо? Он все исправит, да?
– У него свои способы заставить других подчиняться его желаниям, и если он не хочет быть епископом, то всегда найдет выход.
Микаэль кивнул, желая верить ее словам. Сама мысль, что Нора и Отец С попадут в беду только за то, что любят друг друга, была ему ненавистна.
– Ты действительно думаешь, что ему придется иметь дело с прессой?
– СМИ сейчас в курсе всех скандальных дел церкви, так что, вероятно, да.
– Что он собирается делать?
Желудок Микаэля скрутило в тугой узел, но Нора только улыбнулась в ответ.
– Наверное, то, что обычно делаю я, когда говорю с репортерами – заставляю их буквально выпрыгивать из штанов от любви и восхищения.
* * *
– Есть что-нибудь? – спросила Сюзанна, вытягивая ноющие руки вперед.
– Не так много. Каждый раз, когда я натыкаюсь на ссылку на Маркуса Стернса, все что получаю – это эссе о высылке французских гугенотов.
– Я тоже, – сказала Сюзанна и закрыла ноутбук.
Она посмотрела на свои заметки. За четыре часа поиска в Интернете она и Патрик не узнали ровным счетом ничего об отце Стернсе. Ничего полезного, по крайней мере. В анонимном факсе, который пришел утром, были не только имена. Звездочка в нижней части страницы обозначала всего три зловещих слова – "возможный конфликт интересов". Перечень имен дал ей два жизненно-важных факта – во-первых, Отец Маркус Стернс был в списке кандидатов на пост следующего епископа, и, во-вторых, Отцу Маркусу Стернсу было что скрывать.
– Порылся на Фейсбуке и еще кое-где. Несколько прихожан упоминали его, – сказал Патрик, листая свои записи. – Отец Стернс прочел прекрасную свадебную проповедь из Премудрости Сираха, – процитировал Патрик. – Даже не верится, что Мэтью не заорал, когда Отец Стернс вылил воду на его голову. Хотя ничего необычного. Судя по всему, мы смотрим на самого лучшего священника в этой церкви.
– Я не куплюсь на это. Никто не идеален. И звездочка рядом с его именем говорит мне об этом, – сказала Сюзанна, еще раз взглянув на факс.
Весь день она бралась за листок и вглядывалась в эту звездочку напротив имени Отца Стернса.
– Сюзанна, – сказал Патрик, глядя сурово, – фраза «конфликт интересов» может означать все, что угодно. Ты же понимаешь это, он вполне мог пожертвовать деньги на какого-то политического кандидата, которого церковь не одобрила. Это не означает, что он автоматически становится растлителем малолетних.
Сюзанна покачала головой.
– Если бы это было так безобидно, никто не стал бы так рисковать ради факса. Нужно копать дальше.
– Отлично, и что будем делать? – спросил Патрик, перетянув Сюзанну себе на колени.
Она знала, что он надеется на ответ «Сдайся и забудь», но она только-только начала свою битву.
– Ты репортер. Что бы ты сделал? – спросила девушка.
– Начал делать телефонные звонки. Поспрашивал бы местных жителей.
Сюзанна встала с его колен и нашла сотовый телефон.
– Ты профессионал, – сказала девушка, передавая телефон Патрику. – Я всего лишь военный корреспондент. Покажи мне, как это делается.
Тяжело вздохнув, Патрик снова открыл ноутбук. Заглядывая через плечо, Сюзанна смотрела, как он ищет номер главного редактора газеты Уэйкфилд. Патрик набрал номер и после нескольких гудков, произнес, – Патрик Томпсон от Ивнинг Сан, – произнес он, Сюзанна была впечатлена тем, что он использовал свое настоящее имя и газету. – Я хотел бы спросить об инциденте, который произошел в церкви Пресвятого Сердца несколько лет назад. Уверен, вы понимаете, что я имею в виду.
Сюзанна прикрыла рот рукой, чтобы заглушить смех. Ну и трепло же он. Она и Патрик не знали абсолютно ничего о том, что могло случиться в этой церкви за все время ее существования. Патрик улыбался, но затем улыбка стала исчезать с его лица, когда он слушал голос на другом конце.
– Два года назад, – повторил Патрик и написал что-то на блокноте рядом с коленом.
Девушка прочла эти слова, и кровь отхлынула от ее лица. Патрик повесил трубку и посмотрел на Сюзанну, та оторвала взгляд от страницы и перевела его на Патрика.
– Теперь ты знаешь, почему я это делаю, – сказала она, и Патрик кивнул. – Дело не только в Адаме. Больше нет.
Сюзанна снова посмотрела вниз на нацарапанные строчки.
«Микаэль Димир, четырнадцать лет, пытался покончить жизнь самоубийством в церкви Пресвятого Сердца. Единственный свидетель – Отец Маркус Стернс»
Глава 3
Дождавшись наступления темноты, Нора отправилась в Пресвятое Сердце. Припарковав машину в тени густой рощи, что защищала дом священника со всех сторон, она прогуливающейся походкой, выбрав самый короткий путь, направилась прямиком к входной двери Сорена. Взглянув на деревья, Сатерлин улыбнулась. Она вспомнила, как однажды в пятницу тайком пробралась в дом священника, тогда ей было шестнадцать лет, она еще была Элеонор Шрайбер, а Норы Сатерлин не существовало и в помине. В тот день она пропустила школу по самой что ни на есть прекрасной причине: ей хотелось побыть на солнце. Тогда, у нее было предчувствие, что, если бы ей пришлось сидеть на уроке химии, то в конечном итоге она бы наглоталась ацетона в подсобке только ради того, чтобы сбежать. Прогуливаясь по тропинке между деревьями за церковью, девочка увидела Сорена во дворе дома. Никогда раньше она не видела его в другой одежде, кроме обычных церковных облачений, но в тот день на нем были джинсы и белая футболка. Даже в сутане было видно, что мужчина хорошо сложен, теперь же Нора могла рассмотреть его мускулистые руки, упругие бицепсы и сильную шею без белого воротничка. Руки Сорена были в грязи, когда он с впечатляющей силой выкапывал ямы и сажал трех-четырехфутовые саженцы в землю. В своей обычной одежде и солнцезащитных очках, в лучах апрельского солнца отражающихся от светлых волос, ее священник казался существом не божественной, а дьявольски порочной красоты. Внутренние мышцы бедра заныли только при виде него.
– Элеонор, ты должна быть в школе.
Он даже не оторвал взгляда от своей работы, присаживаясь на колени и укрывая корни саженца черной землей.
– Это был вопрос жизни и смерти. Если бы я осталась в школе, то пришлось бы убить себя.
– Так как самоубийство – это смертный грех, я прощаю тебе прогул. Но тебя не должно быть в доме священника.
Мужчина не казался сердитым или разочарованным, только удивленным ее поступком, впрочем, как обычно.
– Я за забором. Я даже не в доме, а просто рядом. А что вы делаете?
– Сажаю деревья.
– Это понятно, но зачем? Двух миллионов деревьев вокруг недостаточно?
– Не совсем. Из церкви все еще можно увидеть мой дом.
– Это что, плохо?
Сорен встал и подошел к забору. Нора вспомнила, как в тот момент забилось ее сердце. Он наверняка мог слышать стук через ее грудную клетку. Стоя лицом к лицу с девочкой, отделенный от нее только забором и четырнадцатилетней разницей в возрасте, Сорен снял очки и посмотрел ей в глаза.
– Я люблю уединение, – сказав это, мужчина заговорщицки улыбнулся.
– Пройдут годы, прежде чем вы его получите.
Сорен приподнял бровь, и Нора покраснела.
– Уединение, я имею в виду. Эти деревья будут расти вечность.
– Не эти. Адамово дерево, и вот эти виды ивы являются одними из самых быстрорастущих.
– Так гонитесь за своей личной жизнью?
– Я могу подождать.
Что-то в его глазах и голосе говорило, что теперь они говорили не о деревьях. Я могу подождать, сказал он и смерил Элеонор взглядом, настолько интимным, как будто по ее лицу прошлась его рука, а не только взгляд.
Призвав все свое мужество, Нора не отвернулась.
– Я тоже.
Отбросив мысли о прошлом, Сатерлин вошла в дом священника через заднюю дверь. В ночной тишине единственным звуком был тихий скрип дерева под ногами. Ей будет не хватать этого звука летом, этого дома и священника, который жил здесь. Сегодня будет их последняя ночь вместе до конца лета и пока не утихнет вся суета насчет замены епископа Лео. Тогда она и Сорен смогут вернуться к своей необычной версии нормальной жизни.
Но только если его не выберут на замену епископу. Пожалуйста, Боже, она молилась, пожалуйста, пусть его не выберут.
Пройдя через кухню, Нора увидела одну зажжённую свечу в центре стола. Рядом со свечой лежала маленькая белая карточка, и на ней элегантным почерком Сорена были написаны инструкции: Сначала ванная. Затем приходи ко мне.
Держа карточку за уголок, Сатерлин поднесла ее к свече и позволила огню поглотить слова Сорена. Она задула пламя, когда то коснулось ее пальцев, и сбросила пепел в раковину. Как практически у всех приходских священников, у Сорена была экономка, занимающаяся хлопотами по дому. Нора была благодарна миссис Скалера – женщина была настолько упорной, что могла заставить даже Сорена сесть и поесть, когда он забывал о трапезе – но также Сатерлин знала, что любая записка от него, один единственный черный волос или шпилька или любой другой признак, что в доме побывала женщина, найденный экономкой, поставят под угрозу всю карьеру Сорена.
Нора начала раздеваться, поднимаясь по узкой лестнице на второй этаж. Она любила дом священника. За семнадцать лет он стал ее тайным вторым домом. Небольшой готический двухэтажный коттедж был очень далек от просторного особняка, где Сорен родился и жил, пока ему не исполнилось одиннадцать лет. Но тот дом никогда не был ему родным. При всей своей внешней красоте то был дом ужасов. А это место похитило его сердце так же, как и Элеонор годы тому назад.
Вдыхая пар, поднимающийся от горячей воды, Нора позволила теплу просочиться через кожу. Сорен часто купал ее до своих сессий. Это было актом доминирования, актом заботы родителя о маленьком ребенке, и что еще более важно, это расслабляло мышцы так, что избиение причиняло боль, но не травмировало.
Нора не стала задерживаться в ванне или тратить время на то, чтобы вымыть волосы. Она хотела его, нуждалась в нем. Сегодня был их последний вечер вместе на следующие два или три месяца. Пять лет, напомнила она себе, и на ее глаза навернулись слезы. Пять лет они жили порознь. Два месяца должны казаться ничем.
Но что, если она оставит его и на этот раз не сможет вернуться?
Нора вышла из воды и вытерлась. Завернутая лишь в белое полотенце, она шла по коридору в его спальню. На первый взгляд спальня Сорена казалось идеальным отражением того, каким он был на людях. Темное дерево каркаса двухсотлетней кровати королевского размера с балдахином идеально сочеталось с древесиной пола. Потолок арочного типа, словно церковный неф. Сквозь распахнутое эркерное окно в комнату лился лунный свет. Все было чистым, аккуратным, скромным, элегантным и благочестивым. Незапятнанная современной технологией и без избытка украшений, это была спальня человека, которому ничего не нужно было доказывать.
И все же... наметанный глаз, который знал, что искать, мог зацепиться за отметины на спинке кровати, которые не были естественными знаками старения. Замок на большом старинном сундуке под окном казался излишне громоздким для охраны обычного постельного белья. А в коробочке из палисандрового дерева на прикроватной тумбочке лежал не только его белый воротничок – там был и ее ошейник.
Взгляд Норы пробежался по освещенной свечами комнате, пытаясь найти Сорена. Она не видела его. Вместо этого Сатерлин увидела кровать... Он поменял простыни. Белые простыни исчезли, а их место заняли насыщенные черные. Черные простыни означали только одно. Нора резко вдохнула и, кажется, забыла выдохнуть.
– Дыши, малышка, – произнес Сорен, подходя к ней сзади и обнимая.
– Да, Сэр.
Нора вдохнула, чувствуя, как в легкие поступает воздух, и выдохнула через нос. Она закрыла глаза, чувствуя, как ошейник обхватывает ее шею, и задрожала, когда мужчина собрал волосы и поднял вверх, застегивая замочек.
– Ложись, – приказал он.
Нора отступила от него; ноги дрожали. Пока она шла к кровати, Сорен снял с нее полотенце. Обнаженная, Нора лежала поперек черных простыней, заставляя себя продолжать дышать.
Сорен стоял рядом с постелью, глядя на нее сверху вниз. Протянув руку к шее, он снял с себя белый воротник, расстегнул рубашку и медленно спустил ее. Нора никогда не видела человека с более красивым телом, чем у Сорена. Его утренние пробежки и пятьсот отжиманий и приседаний, которые он делал каждый день, держали его в безупречной форме. Подтянутые тугие мышцы покрывали каждый дюйм его высокого тела. Иногда Нора просто не могла держать руки подальше от него. Но сегодня она боялась его прикосновения также сильно, как и жаждала его.
Сорен позволил рубашке упасть на пол. Босиком и в одних только черных брюках, он забрался на кровать, и лег поверх Норы.
Наклонив голову, он поцеловал ее. Сатерлин любила то, как он ее целовал, будто обладал, владел ею. Иногда Нора удивлялась той мысли, что, в то время как у нее было любовников больше, чем можно было сосчитать, Сорен делил себя только с тремя людьми за всю свою жизнь. Его преданность ей покоряла, и Нора обняла мужчину, чтобы притянуть еще ближе. Редко, если вообще удавалось, она могла прикасаться к нему, когда они занимались любовью. Сорен был садистом и доминантом. Когда он брал ее, почти всегда Нора была связана, прикована к кровати, полу или Андреевскому кресту. Только по ночам как эта он оставлял ее руки и ноги свободными. То, что он собирался сделать, было достаточно садистским и не требовало связывания, чтобы удовлетворить его натуру.
Сорен отодвинулся от Норы и потянулся к тумбочке. Пальцы Норы впились в черную ткань простыни.
Сатерлин посмотрела в его глаза – серые глаза цвета наступающей бури.
Когда Сорен поднял руку, в ней сверкало маленькое изогнутое лезвие.
* * *
Микаэль ходил по комнате, пытаясь решить, как именно рассказать маме, что он планировал уехать из города на лето. Он ненавидел ей лгать. Но он не мог просто выйти и сказать, что сбегает с Норой Сатерлин. Он знал, что его мама видела, какой он. Или, по крайней мере, знала, что он не был похож на других детей. Парни в его школе попадали в неприятности из-за журналов Плейбой, спрятанных под матрасами, или из-за беременности своих подружек. У Микаэля же случались проблемы из-за найденных в телефоне фотографий связанных мужчин, избитых женщинами, и даже другими мужчинами. И за это его не просто журили; именно после этого он наносил себе порезы и ожоги. Как-то отец надавал ему пощечин и бросил о стену с такой силой, что остались синяки – ужасно большие – по всему телу.
Больной... извращенец... урод... тогда отец высказал ему все. Когда мама попыталась защитить сына, говоря, что Микаэль еще слишком молод и запутался, отец ударил и ее. Побои стали ежедневными, пока отец, наконец, не съехал. Мать Микаэля замкнулась в себе от шока и до сих пор не полностью от него оправилась. В ночь, когда Микаэль перерезал себе вены, в голове была лишь одна мысль: может быть, если он умрет, родителям больше не придется ссориться.
Сделав глубокий вдох, Микаэль вышел из спальни. Он нашел маму на кухне, раскладывающую продукты.
– Привет, – сказал он, потирая руки, как будто ему было холодно.
И хотя это было не так, кожа парня все равно покрылась мурашками.
– Привет, – отозвалась она, комкая полиэтиленовый мешок и бросая его в урну под раковиной.
Его мама по-прежнему была очень красивой, даже после рождения двух детей и брака, который развалил ее жизнь. Именно от нее Микаэль унаследовал эти прямые темные волосы, тонкокостное телосложение и бледный цвет лица. Зато, насколько он мог видеть, от своего отца он не получил вообще ничего. Иногда он задавался вопросом, а был ли он его настоящим отцом. Ни у кого из членов их семьи не было такого цвета глаз. Однако Микаэль знал, что всего лишь хотел принимать желаемое за действительное. Он был очень похож на младшую сестру отца, и поэтому в реальности не существовало никакого другого любящего и всепрощающего отца, которого так ему бы хотелось найти.
– Помочь?
Микаэль научился всегда спрашивать, прежде чем помогать в чем-то, связанным с кухней. Не важно, куда бы он не складывал вещи, мама всегда приходила и перекладывала их на мифическое «правильное» место.
– Почти закончила. Как прошел твой день?
Мама открыла шкаф над плитой и переставила кувшины и банки на полке, чтобы освободить больше места.
– Отлично. Хорошо, что школа закончилась. Я отнес твои книги в библиотеку. Ты же дочитала их, да?
– Да. Спасибо.
Микаэль переминался с ноги на ногу. Скованные движения матери и ее отказ встречаться с ним взглядом не предвещали ничего хорошего. Он не был уверен, что он натворил на этот раз, но решил, что сейчас не лучшее время, чтобы рассказать о том, что он уезжает на лето.
– Ладно, думаю, я пойду почитаю.
– Микаэль, что-то случилось? – спросила мама прежде, чем он смог покинуть кухню.
– Что? Нет, не думаю.
Она посмотрела на него долгим изучающим взглядом, такой привычный взгляд он получал от нее в течение последних трех лет. Он бы даже назвал этот взгляд – «Кто ты и что ты сделал с моим сыном?» Длинные волосы, инцидент с фотографиями и ожогами, ночь, когда он пытался покончить с собой... Микаэль знал, что его мать была убеждена, что он сошел с ума несколько лет назад, и потеряла всякую надежду вернуть его обратно.
Покачав головой, женщина подошла к задней двери, достав из-за нее скейтборд, она протянула тот парню.
– Спасибо. Я оставил его…где-то.
– Ты оставил его на заднем сиденье автомобиля Норы Сатерлин.
Дерьмо. Микаэль вздохнул, решив попробовать отвлечение, этой стратегии выживания Отец С научил его во время своих консультаций.
– Это БМВ Z4 Родстер. У него нет заднего сидения.
Ее глаза вспыхнули гневом.
– Что ты делал в БМВ Z4 Родстере без заднего сидения, принадлежащего Норе Сатерлин, Микаэль?
– Ничего. Она подвезла меня домой от церкви.
Мать Микаэля продолжала прожигать его взглядом.
– Ты знаешь, что она годится тебе в матери? Я знаю, что она не выглядит на свой возраст, и один Бог знает, насколько несоответственно ему себя ведет, но так оно и есть.
– Это была просто поездка домой, мама. Она хорошая. Она не такая, как ты думаешь.
– Я думаю, что она очень опасная женщина. И я думаю, что тебе могли бы причинить вред, если бы ты провел с ней больше времени.
Микаэль задумался, как могла Нора жить настолько невозмутимо. Будет ли он когда-нибудь таким же бесстрашным как она? Микаэль вспомнил, как несколько месяцев назад слоняясь по коридорам церкви после службы, подглядел за разговорами Норы. Одна из этих дряхлых летучих мышей, посещающая службу, разошлась насчет мерзости содомии. Нора похлопала женщину по спине и сказала: «Если это мерзость, то потому, что вы к ней неправильно относитесь. Расслабьтесь и получайте удовольствие. И вам даже понравится» С этими словами Сатерлин упорхнула, оставляя старых дам краснеть и пыхтеть от злобы. Микаэль вынужден был скрыться в одном из туалетов, и смеялся до колик в животе.
Бесстрашный. Он мог стать таким.
– Мне нравится боль, – сказал он.
Его мать покачала головой.
– Не напоминай мне.
Микаэль повернулся, собираясь уйти. Он чувствовал, что провел большую часть последних двух лет, отворачиваясь и сбегая от матери. Гораздо больше он хотел бы подбежать к ней и обнять, чем сбежать еще раз. Но теперь это больше не казалось возможным вариантом.
– Меня не будет все лето. Я уезжаю в четверг. Ничего страшного?
– Хорошо, – ответила мама.
Казалось, он услышал в ее голосе нотку облегчения.
– Если это так необходимо. Снова будешь вожатым в лагере?
– Что-то вроде того, – ответил он. – Мне не нужны деньги и вещи. Тебе не нужно обо мне беспокоиться.
– Я беспокоюсь о тебе со дня твоего рождения. И не перестану этого делать сейчас.
Микаэль хотел рассмеяться, но голос, казалось, пропал, он повернулся, собираясь уходить.
– Микаэль?
Медленно парень обернулся и посмотрел на маму.
– Ты же не собираешься в лагерь этим летом, ведь так?
– Мама, я…, – протянул Микаэль, и остановился.
– Не думаю, что хочу знать, чем ты собираешься заниматься…ведь нет?
Микаэль тяжело вздохнул.
– Нет, наверное, нет.
* * *
Первый порез Сорен сделал на ее бедре.
Это был неглубокий надрез, длиной в дюйм. Кровь текла медленно, собравшись в каплю, она скользнула тонкой линией по ноге, высохнув на коже раньше, чем успела упасть на черную простыню.
Второй порез Сорен сделал на животе по кромке грудной клетки.
– Поговори со мной, Элеонор, – приказал Сорен, делая третий надрез, длиной в полдюйма, на ее груди.
– Ауч.
Нора слегка рассмеялась. Сорен посмотрел на нее сверху вниз, в его глазах тлели любовь и желание.
– Будет не так больно, если ты будешь разговаривать. О чем ты думаешь?
– Я думаю, что мы давно этого не делали, Сэр.
Последний раз они играли в игру с кровопусканием более года назад, как раз через две недели после того, как она вернулась к нему. Той ночью они заново подтвердили свою связь друг с другом – Нора поклялась принадлежать ему, а он – что сделает все, что в его силах, чтобы сделать ее счастливой и защитить. Той ночью, как и четырнадцать лет назад, в их первую ночь любви, пролилась кровь, ее кровь. В их первую ночь вместе, кровь от разорванной девственной плевы запятнала простыни; год назад потекла кровь из восемнадцати порезов по всему ее телу. Восемнадцать... один порез за каждый год, что он знал ее, один порез за каждый год, что он любил ее.
– И хорошо, что мы делаем это нечасто, – произнес мужчина, с нежностью лаская ее щеку тыльной стороной ладони.
Сорен казался совершенно спокойным в этот момент, его лицо было маской безмятежности. Но Нора знала его как никто другой. Под поверхностью спокойствия бурлили темные, опасные и едва сдерживаемые желания.
Нора посмотрела вниз, когда Сорен занес лезвие прямо под ее правой грудью и сделал аккуратный надрез.
– Вам нравится это, – сказала она и Сорен торжественно кивнул. – Мы могли бы делать это чаще, если вы хотите, Сэр.
– Конечно, могли бы, – непринужденно отозвался он, и Нора улыбнулась, даже когда от жалящей острой боли глаза заполнили слезы.
Они могли бы играть в эту кровавую игру каждый день, если бы таким был его приказ.
– Но у нас обоих есть работа.
Сорен улыбнулся ей, и она ответила улыбкой сквозь слезы.
– Работа? Что это такое?
Бросив свою вторую работу в качестве Госпожи, Нора теперь была только писательницей. Работа, которая требовала чуть больше, чем пить кофе и чай и носить пижаму до четырех пополудни, на самом деле совершенно не казалась работой. Сорен, с другой стороны, посвятил свою жизнь церкви. Поднимаясь практически каждое утро к пяти, чтобы успеть на пробежку, самое позднее он был в своем кабинете в Пресвятом Сердце к семи. Он исповедовал, посещал больных и умирающих, наставлял женатые пары, проводил свадьбы, крестины, похороны и служил мессу от четырех и до семи раз в неделю... Нора знала, что если выяснится, что она и Сорен были любовниками, не секс вызовет самый большой резонанс. Сорен был практически объектом поклонения в Пресвятом Сердце и в епархии. Если Церковь обнаружит, что он садист, избивающий женщин, даже с их согласия, то он будет лишен сана. Сорен не бросит ее, не покается и никогда не согласится с тем, что их отношения были грехом. И церкви придется отлучить его. Мало кто за пределами католической церкви понимал, что означало отлучение, это было не просто увольнение или изгнание. Сорену будет отказано в таинствах, его станут избегать и осуждать.
– Я боюсь, Сэр, – наконец, призналась она.
– Ты хочешь, чтобы я остановился?
Она покачала головой.
– Не этого. Я боюсь того, что может произойти. А Микаэль? Что, если выяснится какой он на самом деле? Что если они узнают о Восьмом круге?
Нора даже не хотела думать о том, насколько плохо все обернется, если пресса разнюхает о них. Кингсли Эдж охранял членов их сообщества с ужасающим упорством. Но даже он не сможет остановить акул, как только они почуют в воде кровь. Католический священник и эротическая писательница, принадлежавшая ему полностью с тех пор, как ей исполнилось пятнадцать... мальчик-подросток, который пытался покончить жизнь самоубийством из-за сексуальной ориентации, потерявший девственность во время ритуальной садо-мазо сцены с Норой... и Восьмой круг, названный, как Ад Данте, где каждый – от высокопоставленного агента ФБР до падчерицы губернатора – имели именной пропуск. Если мир узнает о ней и Сорене, не будет этому ни конца, ни края. Восьмой Круг, носящий имя Ада Данте, где обитали те, кто злоупотреблял своей властью, станет настоящим адом для тех, кто думал, что нашел хоть одно безопасное место, где может быть самим собой.
– Элеонор, что я обещал тебе в последний раз, когда мы делали это?
Нора вдохнула и прикусила нижнюю губу.
– Вы обещали обеспечить мне безопасность.
– И я был серьезен в своем намерении. Я справлюсь с этим, с тобой или Микаэлем не случится ничего плохого.
Пятый порез был коротким и резким, расчертившим край ее ключицы.
Сорен отложил лезвие в сторону и раздвинул ее ноги. Он целовал внутреннюю часть ее бедер; поцелуй скользнул выше, касаясь ее клитора губами и открыв языком. Игры с кровопусканием делали Сорена еще более чувственным, чем обычно. Когда кровь хлынула из раны и засохла на коже, Нора почувствовала, как в глубине зарождается сильный оргазм. Сорен знал ее тело лучше, чем любой любовник, который у нее когда-либо был или будет.
– Мне разрешено кончить? – спросила она, зная, что Сорен не станет ограничивать ее, не сегодня.
Оргазм, как горячая ванна, имел практическое назначение. Чем больше эндорфинов наполнят ее нервную систему, тем больше боли она сможет вынести.
– Кончай, – приказал Сорен, пальцем проскальзывая внутрь нее и нажимая на переднюю стенку влагалища.
Когда оргазм Норы наводнил ее, Сорен снова взял лезвие и сделал быстрый косой надрез на ее бедре. Нора вздрогнула, но только немного. Удовольствие и боль танцевали вместе, не касаясь друг друга. Нора задыхалась, и Сорен откинул волосы с ее лба.
– Можешь вынести больше? – спросил он.
Сатерлин хотела сказать нет и положить этому конец. Боли было почти слишком много даже для такой, как она. Ее интенсивность была чрезмерной, опьяняющей. Интимность этой боли была сильнее, чем секс. Только с Сореном она могла подчиниться такому действию. Сорен не требовал от нее сексуальной верности. Она продолжала видеться с Шеридан, своей любимицей среди старых клиентов, и Сорен по-прежнему делил ее с Кингсли от случая к случаю. Но когда дело доходило до боли, только ему было позволено причинять ее Норе.
– Да, Сэр.
Сорен перевернул ее на живот. Шестой порез заклеймил плечо.
Нора уткнулась в простыни, стараясь заглушить крик боли. Повернув голову в сторону, она с трудом сглотнула и приготовилась. Седьмого пореза не последовало.
– Посмотри на меня, малышка.
Нора перевернулась снова, морщась, когда ее влажное и кровоточащее плечо соприкоснулось с простынями.
– Ты вернешься ко мне. Ты веришь в это, не так ли?
– Да, Сэр, – сказала она, кивая.
Сорен никогда не подводил ее раньше. Когда ее арестовали в пятнадцать лет, Сорен спас ее от тюрьмы. Когда ее отец-ублюдок пытался ее увезти, Сорен остановил и его. Когда она попала в беду из-за сочинения, которое написала, именно он пришел и спас ее задницу снова. Он помог ей поступить в колледж, помог закончить его, охранял ее, был рядом с ней, делал счастливой и показал ей мир, о котором мало кто догадывался, а затем сделал ее королевой этого мира... и все, что он когда-либо просил взамен, чтобы она отдала себя ему, отдала сердце, душу и тело. Это казалось такой мизерной платой.
– Сколько порезов сегодня? – спросила она, глядя, как с благоговением во взгляде Сорен изучал ее истекающее кровью тело.
Она видела, как вздымается его грудь, как глаза потемнели от желания. Игра с кровопусканием заводила его как ничто другое. И ничто другое не заводило ее больше, чем видеть его в таком состоянии... таким отчаянно нуждающимся в ней, что он казался почти…слабым.
