Текст книги "Ангел"

Автор книги: Ксения Синица

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Он хотел повесить парочку постеров на стены, но не смог взяться за молоток и гвозди, не спросив разрешения у Сатерлин. В ту ночь он бродил по дому, как бродил сейчас. Норы не было ни в своей спальне, ни в гостиной, ни на кухне. Наконец он нашел ее, стоящую на заднем крыльце в теплом пальто и сапогах. Он надел свое пальто и встал рядом на морозе.

На мгновение он просто смотрел на нее молча, стоящую с закрытыми глазами, ее лицо было обращено к яркой луне. Медленно вдыхая через нос, она задержала дыхание, прежде чем выпустить облачко пара изо рта.

– Тебе разве не холодно? – спросил Уесли.

– Ага, особенно моей заднице. Я скоро вернусь. – Она открыла глаза и улыбнулась ему.

– Что ты здесь делаешь?

– Мне казалось, тебе захочется обустроиться в комнате без моего назойливого жужжания над ухом.

Уесли даже рассмеялся над ее словами.

– Ты помнишь, что я выше метра восьмидесяти? Тогда уж скорее, над коленями, лепрекончик.

Лепрекончик? Он и в самом деле назвал Нору Сатерлин лепрекончиком?

– О, я могу это сделать, если попросишь.

Она сверкнула дьявольской улыбочкой. Уесли сурово посмотрел на нее.

– Ты ужасная. Ты ведь знаешь об этом, да?

– На самом деле, я чертовски хороша в этом. Ты только спроси Сорена.

Она за значением подмигнула

– Давай не будем говорить о нем.

Нора моргнула. Даже освещенное только лунным светом, ее лицо выдавало каждую мимолетную мысль. Такое красивое... жаль, что он не умел рисовать, чтобы хоть как-то запечатлеть это лицо, эти большие черно-зеленые глаза.

– Почему? Ты никогда не встречался с Сореном. Он очень хороший человек. Лучший из всех, кого я когда-либо знала.

– Ты рассказывала мне о нем. Хорошие мужчины не бьют женщин.

– Хорошие мужчины бьют только тех женщин, которые хотят, чтобы их ударили.

– Женщины не должны хотеть, чтобы их били.

– Тогда это проблема женщин, а не его, верно?

Она захлопала ресницами, глядя на Уеса.

– Нора, ты совсем сошла с ума. Заходи. Мое лицо сейчас отмерзнет.

– Нельзя этого допустить. Оно слишком красивое. Секундочку. Мне нужна еще секунда.

Она остановилась и снова глубоко вдохнула через нос, задержав дыхание на долгое время прежде, чем с неохотой выдохнуть.

– Увы, – сказала она. – Я люблю этот запах. Зимняя ночь... есть что-то лучше в мире, чем запах зимней ночи?

Уесли закрыл глаза и вдохнул запах зимы – хрустящий и свежий, морозный. Где-то далеко кто-то зажег камин, и запах тяжелого дерева наполнил воздух. Он мог почувствовать запах Рождества и поразительную свежесть Нового года.

– Да, пахнет удивительно, – Уес согласился.

– Так..., – вдохнула снова Нора, ее глаза сузились. – Так пахнет кожа Сорена. Именно так. Даже летом я чувствую этот запах, находясь рядом. По ночам перед тем, как заснуть я устраиваю подбородок на его спине, между лопатками, и вдыхаю, пока практически не теряю сознание. А он всегда смеется надо мной. Удивительно, не правда ли? Как кто-то может пахнуть вот так?

– Если бы его запах могли продавать в бутылках, он бы сделал на этом состояние.

Уесли посмотрел на небольшой задний двор Норы и подумал, что бы она сказала, увидев двор его дома в Кентукки – целая тысяча гектаров кругом.

– Боже, я так скучаю по этому запаху. Я люблю зиму. Это единственное время, когда я чувствую его запах, не находясь рядом с ним.

Уесли перевел взгляд со снега, окутавшего лужайку, обратно на Нору. В уголке ее глаз образовались слезинки, сверкающие как крошечные алмазы.

– Ты помешана на этом парне, да? – спросил он, не уверенный, что хочет знать ответ.

Нора кивнула.

– Помешана – отличное слово.

– Тогда почему ты ушла от него?

Вздох был первой реакцией Норы, окутанной облаком белого пара.

– Зима, – сказала она, наконец, – может быть такой красивой и такой жестокой. Жестокой и холодной. А если всегда живешь зимой, то никогда не узнаешь лето. – Нора шагнула к нему и дотянулась носом до его щеки. – Ты пахнешь как лето. Как чистое белье, вывешенное на солнце. Это тоже прекрасный запах.

Уесли покраснел от ее близости. Ее волосы щекотали его губы. Он никогда и не мечтал, что кто-то будет рядом, вдыхая его запах кожи, и это будет так интимно.

– Мы должны зайти внутрь, – прошептал Уесли. Если бы он остался с ней еще на секунду, то согрел бы ее поцелуями. А это плохо. – Тут слишком холодно.

Нора потянулась, ладонями обхватывая его лицо и согревая его прикосновениями.

– Все хорошо. Скоро наступит лето.

Уесли вернулся с заднего крыльца на кухню. Он приготовил тысячу обедов для Норы здесь. В периоды запойного писательства он мог оторвать ее от компьютера только ради еды. Он поднялся по лестнице на второй этаж и остановился в дверях своей старой спальни.

– Нора..., – выдохнул Уесли, шагнув в комнату.

Когда он переехал, она была больше похожа на то, что Нора звала "французский-бордель-стайл." Он быстро переделал все в то, что звал «не-французский-бордель-стайл». Уесли сорвал со стен плакаты, унес свои вещи... но на кровати лежали все те же простыни, те же подушки. Мебель по-прежнему стояла на тех местах, как он и хотел.

Кто-то останавливался в его комнате? Поэтому Нора и не вернула ее в предыдущий вид? Кровать выглядела так, будто на ней кто-то недавно спал. Его захлестнул гнев. Та ночь была самой прекрасной, эротической и интимной в его жизни, когда Нора пришла к нему, заползла в постель и легла рядом, лаская рукой. Он ненавидел даже саму мысль о том, что кто-то кроме него и Норы лежал на этих простынях.

Пока поток раздирающих эмоций одиночества, злости и желания, не захватил его, Уесли подошел к комнате Норы. Может быть, там он сможет найти подсказку, куда и как надолго она уехала.

Войдя в спальню Норы, Уесли постарался прогнать воспоминания прочь. Последнее, что ему было нужно, вспомнить тот день, когда он с Норой почти занялись любовью на этой кровати. Он так сильно хотел отдать ей свою девственность... и все же она не смогла это принять. Даже сейчас он все еще не понимал, почему. Но, наверно, это было даже к лучшему, предположил он. Она не хотела его по-настоящему. Если бы она его любила, тогда почему прогнала?

Уесли уставился на кровать и заметил что-то странное на простынях. Свет просачивался через окно, золотясь в толстом слое пыли, покрывающем ее идеально застеленную кровать.

Правда поразила Уесли как снег, выпавший в середине лета. Горькая, но прекрасная правда.

– О, Боже..., – Уесли шумно выдохнул, надежда с силой билась в его груди. Его помятые простыни. Пыльное покрывало Норы. – Нора спала в моей постели.

– На самом деле, Уесли, – раздался голос откуда-то сзади, такой же холодный и суровый как сама зима, – она спала в моей.

* * *

Микаэль проснулся в середине утра под звуки улюлюканья. Честно говоря, не совсем улюлюканья, но ум не мог придумать слова получше. Этот шум, как оказалось, издавал Гриффин, а совсем не сова. И, по-видимому, это Гриффин сидел сейчас на крыше, на этаж выше. Микаэль выполз из постели Норы и вернулся в собственную около пяти утра. После их секса втроем прошлой ночью, после того, как Гриффин наблюдал, как он занимался сексом с Норой, Микаэль боялся, что не сможет смотреть ему в глаза в течение нескольких дней. Но Гриффина, казалось, не волновала эта утренняя неловкость. А еще, похоже, его не сильно волновала гравитация.

– Гриффин? – Микаэль позвал, глядя на крышу, где в солнечном свете стоял Гриффин, без рубашки, выкрикивая радостные поздравления и улюлюкая. – Что ты делаешь?

– Шесть лет, Мик! – Гриффин заорал в ответ. – Скажи мне, что я потрясающий.

– Ты потрясающий, – незамедлительно повторил Микаэль. Потрясающий и прекрасный и умный и забавный и сексуальный. Но все эти эпитеты он удержал при себе. – А что за шесть лет?

Гриффин прошелся вперед по коньку крыши так спокойно, будто сила притяжения на него не влияла. Наклонившись, Гриффин ухватился за край крыши и опустился, запрыгивая в окно в спальню Микаэля.

– Сегодня шесть лет, Мик. – Гриффин усмехнулся так широко, что его улыбка затмила солнце. – Шесть лет сегодня, как я чист и трезв. Ни капли спиртного. Никаких наркотиков. Ничего.

Микаэль не мог удержаться от улыбки в ответ. Он обнял Гриффина совершенно спонтанно, но от ощущения близости теплого тела Гриффа, его сердце забилось, а кровь начала приливать к тем местам, куда ей не следовало. Микаэль отстранился, делая два больших шага назад.

– Невероятно. Я так рад за тебя. Тебе нужно отпраздновать, – быстро сказал Микаэль, пытаясь скрыть свою нервозность.

– Ага. Всегда так делаю.

– Делаешь как?

Гриффин усмехнулся.

– Новая татуировка. Добавляю к моему рисунку каждый год.

– Клево. Значит, ты собираешься в город?

Микаэль надеялся, что Гриффин пригласит их с собой. Шесть лет чистым и трезвым – Гриффин не должен был праздновать это в одиночестве.

Мужчина покачал головой.

– Неа. Спайк – она бьет мне татушки – приедет сюда сегодня вечером. Вечеринка татушек. И угадай, кто еще приглашен?

Микаэль покачал головой.

– Ты, Мик.

– Здорово. Не могу дождаться, чтобы посмотреть на это.

Микаэль знал, что улыбается как идиот, но не мог остановиться.

– Посмотреть?

Гриффин прошел мимо него к двери, и, прислонившись к дверной раме, уставился долгим, выразительным взглядом на парня. Микаэль не мог понять, что хотел этим взглядом сказать Гриффин, но желал, чтобы тот смотрел на него так целую вечность. – Ты не просто посмотришь, Мик. Тебе тоже достанется одна.

Гриффин подмигнул ему и вышел из комнаты, снова начиная громко улюлюкать от безумной радости, отчего сердце Микаэля подскочило так высоко, что он практически не расслышал, что ему сказал Гриффин.

А оставшись в одиночестве, вспомнил.

Микаэль выскочил в коридор.

– Подожди! Гриффин? Мне тоже…что?!

Глава 20

По дороге домой в метро ​​Сюзанна нашла свободное место и вытащила медицинскую карту Норы Сатерлин из сумки. Прошлой ночью она читала ее в доме у Кингсли Эджа. Затем читала снова в своей квартире. И даже после двух прочтений она по-прежнему не знала, что с этим делать.

Файл начинался с физических показателей Элеонор Шрайбер, которые та давала перед началом первого года в Нью-Йоркском университете. Стандартная процедура для подстраховки, и все указывало на то, что та была здоровой восемнадцатилетней девушкой с низким уровнем холестерина, низким кровяным давлением и легкой аллергической реакцией. Единственным интересным фактом являлось то, что юная Элеонор отказалась от гинекологического осмотра. Эта маленькая приписка заставила Сюзанну насторожиться. Почему та отказалась от стандартного осмотра? Сюзанна сразу предположила худшее: ... беременность. Может быть, даже свидетельство аборта. Но через несколько страниц нашла то, что развеяло все ее темные теории в прах. В возрасте девятнадцати лет Элеонор Шрайбер в один из вечеров, по-видимому, слишком хорошо отпраздновала и вырубилась пьяной, а очнулась с лежащим на ней парнем из местного братства. Файл содержал заметки от консультанта по делам, связанным с насилием, который был доставлен, чтобы общаться с Элеонор до, во время и после медицинского освидетельствования. Видимо, той ночью консультанту не пришлось прибегать к своим методам, потому что отметка в таблице свидетельствовала:

Пациентка сказала, что сомневается в том, что молодой человек изнасиловал ее. Она утверждает, что ее вырвало на него во время попытки изнасилования. По прибытию ее священника, Отца Маркуса Стернса, от моих услуг отказались. Пациентка, очевидно, страдает от тяжелой формы отрицания.

Но юная Элеонор не страдала от отрицания. Доклад доктора не только не показал наличия травмы или жидкостей, но и какого-либо вреда, нанесенного девственной плеве девушки. В девятнадцать лет Элеонор Шрайбер все еще была девственницей. Сюзанна знала, что стоило прекратить дальнейшее чтение прямо там. Читать медицинскую карту другой женщины казалось совершенно извращенным вторжением в частную жизнь, что у нее даже свело живот. И все же она не могла остановиться, даже узнав, что юная Нора не была любовницей Отца Стернса или кого-то еще.

Когда Элеонор исполнилось двадцать, все стало еще интереснее. По какой-то причине, вместо того чтобы посещать обычного гинеколога в клинике, Элеонор Шрайбер отправилась к доктору Джонас для решения всех ее медицинских проблем. Доктор Уильям Джонас был терапевтом в Центральном Коннектикуте. И для молодой женщины, которая не принимала участия в организованных спортивных состязаниях, Элеонор, казалось, имела шокирующее количество незначительных травм – вывих запястья, ушибы ребра, даже вагинальный разрыв. Для Сюзанны это казалось явными признаками того, что Элеонор Шрайбер подвергалась физическому насилию в свои неполные двадцать. И все же доктор Джонас предложил только самое поверхностное лечение, назначив какие-то медикаменты, и отправил ее на все четыре стороны, так ни разу не позвонив в полицию или консультанту по делам, связанным с насилием. Это казалось шокирующим недосмотром с его стороны.

Сюзанна перевернула другую страницу. Ее руки задрожали, когда она шепотом произнесла:

– Нора Сатерлин... А ты плохая католичка...

В возрасте двадцати семи лет Элеонор Шрайбер забеременела. Католичкой она была или нет, но беременность быстро закончилась выписыванием рецепта препарата для медикаментозного прерывания беременности. После этого запись в карте прерывалась. Ни травм, ни других посещений доктора Джонаса. Ничего. Ничего... чтобы могла Сюзанна предъявить Отцу Стернсу.

Кингсли Эдж подсказал навестить сестру – которую она не хотела бы видеть. Она знала, что у Отца Стернса была сестра в Дании. Он рассказал ей это ночью в доме приходского священника. Конечно, Кингсли не имел в виду ее – это было бы чертовски далеко и выматывающе для одной поездки. Так что оставалась Клэр или Элизабет.

Она искала что-либо о Клэр прошлой ночью. Милая женщина возраста Норы Сатерлин – богатая светская дамочка с Манхэттена, без мужа и детей, никаких скандалов. Побывав военным корреспондентом, Сюзанна по-настоящему ненавидела общение со светскими людьми. Может быть, именно это имел в виду Кингсли. Но затем она взглянула на данные Элизабет. Самый первый запрос в Google об Элизабет Стернс выдал один жизненно важный и страшный факт. Несмотря на то, что она была прекрасно обеспечена, Элизабет Стернс работала. Она работала в качестве терапевта для жертв сексуального насилия в детстве.

От самой фразы внутри что-то заныло и тысяча воспоминания об Адаме выступили на первый план ее мыслей. После его самоубийства, каждое воспоминание о нем казалось зловещим и испорченным. Любое из этих воспоминаний, начиная с девяти лет – злая ухмылка Адама на его дипломном фото, день, когда он толкнул ее в бассейн на ее двадцатый день рождения, гордость в голосе, когда она вернулась домой из своей первой командировки на Среднем Востоке, живая и торжествующая – было омрачено знанием того, что каждая улыбка была подделкой, каждый смех – маской. Последнее, что она хотела, так это провести день с женщиной, которая работала с жертвами сексуального насилия.

Доехав до станции, Сюзанна закрыла досье. Через десять минут она уже садилась в машину, взятую напрокат. Через пятнадцать – была на пути к Нью-Гемпшир.

В четыре часа, она была там.

* * *

После сытного обеда в столовой на «анальном» столе Гриффина, все трое – Гриффин, Нора и Микаэль – доползли до гостиной. Нора везде разбрасывала конфетти в честь шестилетия трезвости Гриффина, в то время как Микаэль сидел в полном молчании на кожаном диване и смотрел на Гриффа и Нору, танцующих какой-то смешной развратный танец прямо на кофейном столике. Микаэль хотел присоединиться к празднованию, и он бы так и сделал, если бы не угроза Гриффина, что Микаэлю сегодня набьют татуировку, от этой новости он загрузился по полной. Его сексуальные предпочтения он мог скрыть, более или менее. По крайней мере, он мог держать страсть к подчинению и влечение к парням втайне от мамы. Но татуировку? Это не то, что можно было бы сохранить за закрытыми дверьми спальни.

Сразу же после пяти раздался звонок в дверь, и Гриффин приказал Джемисону открыть, что тот и сделал, правда после того как обозвал виновника торжества "печальным разбазариванием таких замечательных талантов".

Дворецкий Гриффина вернулся с длинноногой девушкой с красными волосами, по рукам которой разбегались вверх и вниз замысловатые татуировки. Темно-зеленые ветви винограда поднимались к ямочке между ключиц и обвивали шею – кончики лозы прятались за проколотыми ушами.

– Гриффин Фиске, грязная ты шлюшка. Еще один год прошел? – спросила она с шотландским акцентом.

– Спайк... Не делай вид, что не скучала по мне.

– А мне и не нужно делать вид.

Она с силой ударила по бицепсу Гриффина, отчего Микаэль встрепенулся со внезапным чувством симпатии к девушке. Но Гриффин лишь усмехнулся.

– Нора, Микаэль. Это Спайк. Она бьет мне татушки. Лучшая в своем деле.

– Рада с тобой познакомиться, – сказала Нора, пожимая руку Спайк. – Твоя работа просто великолепна.

– А у тебя великолепная кожа, – сказала Спайк, ходя кругами вокруг Норы. – Она будет выглядеть еще лучше с татуировками на ней.

Нора села на диван и взяла свои заметки по книге, над которыми работала весь день.

– Я хотела бы сделать татуировку. Здоровенного Бармаглота на всю спину. Но мой священник не разрешает мне делать со своим телом что-то странное.

Гриффин закатил глаза, снимая с себя рубашку и ставя два стула рядом, бок о бок.

– Нора, у тебя пирсинг на клиторе, – Гриффин напомнил ей.

– Ага, – согласилась она. – Но кто, как ты думаешь, его сделал?

Она надела очки, заплела волосы в пучок, закрепив ручкой, мгновенно превращая себя в Писательницу Нору, единственный вариант Норы, который Микаэль считал еще сексуальнее, чем Госпожа Нора.

– Отец С сделал тебе пирсинг?

Во рту Микаэля внезапно пересохло. Нора только пожала плечами, переворачивая страницу в заметках.

– Вы празднуете День Святого Валентина по-своему, мы делаем это по-нашему. Не обращайте на меня внимания.

Нора пренебрежительно махнула рукой, в то время как Спайк и Гриффин устроились на стульях. Спайк включила электрическую машинку, смешала чернила и протерла руку Гриффина спиртом.

– Что-нибудь эдакое придумать, лапочка? – спросила она, обхватывая руку Гриффина.

– Не в этом году. Просто добавь еще один узор внизу.

Потребовалось меньше пятнадцати минут, чтобы закончить тату Гриффина – черная виноградная лоза вилась по бицепсу правой руки. Микаэль мог только зачарованно наблюдать за тем, как собиралась и капала кровь. Гриффин даже почти не вздрогнул, когда игла глубоко вбивала чернила в кожу. Все время, пока Спайк работала над рукой Фиске, Микаэль изучал его лицо. У него был такой красивый профиль. И даже испытывая боль, тот не мог удержаться от смеха или улыбки каждые несколько секунд. Откуда бралось все это счастье? В действительности Микаэля это не заботило. Он просто хотел быть частью этого.

Закончив, Спайк вытерла руку Гриффина и взяла фотографию тату.

– И когда мы доберемся до этого грифона на твоей спине, о котором договаривались? – спросила она.

– Думаю, прибережем его до следующего года, в счастливый юбилей номер семь. – Гриффин повернулся к Микаэлю. – Спайк специализируется на больших татуировках. Сделала большие черные крылья ангела по всей спине какому-то парню в Шотландии.

– Моя лучшая работа, – сказала она с гордостью. – Люблю крылья. Это мое любимое. Говоря о...

Она многозначительно посмотрела на Гриффина. А Гриффин посмотрел на Микаэля.

– Иди сюда, Мик. У меня есть для тебя подарок.

Микаэль встал и подошел к Гриффину. Нора отложила в сторону заметки, подняла очки на голову и посмотрела на них обоих.

– Гриффин, я не думаю, что мне нужно делать татуировку. Мама меня убьет. И я не знаю, что хочу или где.

Гриффин потянулся и взял Микаэля за локоть. Он поднял руку парня и положил на свою обнаженную грудь. Каждый нерв в теле Микаэля ожил при контакте его пальцев с кожей Гриффина.

Фиске принялся расстегивать часы Микаэля.

– Подожди. Стоп, – сказал Микаэль.

Грифф хлопнул его по руке и вернул ту на место.

– Все хорошо, Мик, – прошептал Гриффин. – Доверься мне. Пожалуйста.

Сглотнув, Микаэль кивнул.

– Хорошо.

Гриффин снял часы парня и отложил в сторону так бережно, будто это были его собственные за триста тысяч долларов, от Audemars Piguet, а не за двадцать три доллара с eBay.

Сняв часы, Гриффин принялся за черный браслет на второй руке, затем повернул запястья вверх, показывая шрамы Спайк.

– Можешь исправить это? – спросил Гриффин.

Спайк прищурилась, глядя на шрамы, и Микаэль замер внутри от смертельного стыда.

– Я зарисовывала и похуже. Гораздо хуже, – сказала Спайк, проводя пальцами по шрамам Микаэля. – Да, я могу это сделать. Конечно, могу.

– Вот, что получилось, Мик. – Гриффин вытащил сложенный листок бумаги из заднего кармана брюк, развернул его и показал Микаэлю. – Я украл твой молескин, пока вы были с Норой, и послал некоторые из рисунков Спайк. Вот, что мы придумали.

Гриффин отдал рисунок парню, который уставился на него в немом изумлении.

– Я подумал, мы могли бы перекрыть шрамы, – прошептал Гриффин.

Он заправил выбившуюся прядь волос Микаэля за ухо, и тот вздрогнул от интимности жеста. Смотреть, как Гриффин занимается сексом с Норой, было не настолько интимным, как прикосновение того к его волосам.

– Тебе больше не нужно будет их прятать. Твои запястья будут выглядеть вот так.

– Так?

В руке Микаэль держал набросок с крыльями ангела – раскрытых и практически полностью черных. По одному крылу на каждое запястье.

– Ты сможешь сделать вот так, – сказал Гриффин, обхватывая оба запястья и соединяя их вместе, – и у тебя будет полный размах крыльев. Хочешь их сделать? Я заплачу, окей?

Микаэль сглотнул слезы. Никаких больше отвратительных шрамов на запястьях, которые ему придется прикрывать... Просто красивый узор, за который заплатит Гриффин. Получить такую татуировку было все равно что быть отмеченным Гриффином.

– Да. – Он посмотрел на Гриффина уверенно. – Давай сделаем их.

Гриффин хлопнул в ладоши и схватил Микаэля за плечи.

– Ты не пожалеешь, Мик. Чернила не просто попадают под кожу. Они проникают в самую душу. Меняют тебя. И тебя они изменят в лучшую сторону.

– Ты уверен, что хочешь это сделать, Ангел? – спросила Нора, ее глаза были полны беспокойства, но никакого осуждения.

– Да, определенно. Так можно, верно? – спросил он.

– Ты сам волен выбирать, что делать. Если хочешь, сделай это.

– Я хочу этого.

– Хорошо, – сказала Спайк. – Я надеюсь, вы понимаете, что забивать краской рубцовую ткань – это та еще жесть. Мы набьем основу сегодня и сделаем частичное закрашивание. И нужно, чтобы ты заглянул через шесть недель на дополнительные сеансы.

Микаэль сел на стул в то время, как Гриффин притащил стол и поставил перед парнем.

– Грифф, – сказала Спайк, глядя сурово. – Ты должен постоянно его держать. Это не так-то легко.

Гриффин посмотрел на Микаэля, и тот посмотрел на него в ответ, не мигая и не отводя взгляда. Странное чувство, которое он испытывал, находясь с Норой, вернулось. Он начал погружаться в этот странный Дзен, который Нора и Гриффин называли сабспейсом.

Микаэль протянул левую руку, и Спайк стала протирать запястье спиртом.

– Держи его, лапочка, – приказала Спайк Гриффину. – Не позволяй ему шевелиться.

Гриффин взял руку Микаэля и положил на середину стола.

– Он у меня даже не дрогнет.

Глаза Гриффина и Микаэля по-прежнему оставались прикованными друг к другу. Микаэль почувствовал, как пульсирует кровь под кожей, когда раздалось гудение электрической иглы.

– Не стану врать, малыш, – сказала Спайк, делая окончательную регулировку на игле. – Кожа на запястье тонкая и чувствительная. Сделать татуировку на члене было бы куда менее болезненно, чем это.

Микаэль сделал глубокий вдох и медленно выдохнул через нос, как его научила Нора.

– Все хорошо, – сказал Микаэль, зная, что никогда не был так спокоен или уверен в своей жизни.

Руки Гриффина прижимали его запястье. Ни страх, ни мучения, ничто в мире не могло сейчас пробить броню его счастья.

– Я могу выдержать боль.

* * *

Уесли медленно обернулся. В дверях спальни Норы стоял мужчина почти два метра ростом, с идеальными светлыми волосами, проницательными серо-стальными глазами и лицом слишком красивым для земного человека. На нем были джинсы и черная футболка, обтягивающая впечатляюще мускулистые бицепсы, в правой руке он держал мотоциклетный шлем.

– Итак, Сорен водит мотоцикл, – сказал Уесли, не зная, почему это было первым, что вырвалось. – По какой-то причине, я не удивлен.

Глаза Сорена сузились, а уголок его рта дернулся от удовольствия. Он бросил шлем на стул и скрестил руки на широкой груди.

– Привет, Уесли, – только и сказал Сорен.

– Я не собираюсь здороваться с вами. – Уесли глубоко вздохнул и сделал несколько шагов ближе. – Мы не друзья. И это будет не дружеская беседа.

Сорен с секунду смотрел на него, и Уесли чувствовал, как тот оценивал его в своих глазах. За более чем два года Уесли думал о Сорене – как он выглядел, как он действует, что, черт возьми, Нора нашла в нем? Теперь тот стоял перед ним воочию. И Уесли увидел его. Мужчина – смертный, очень красивый, но всего лишь человек.

– Мы не друзья, нет. – Сказал Сорен с великодушием. – Но разве мы должны быть врагами?

Уесли собрал в кулак мужество.

– Вы били Нору. Вы часто издевались над ней. Вы выкручивали ей запястья. Оставляли синяки на ее ребрах. Вы делали с ней то, что она даже не всегда могла рассказать мне. Да, Сорен, я думаю, мы станем врагами.

Сорен не казался удивленным или уязвленным словами Уесли. На самом деле, он, казалось, был почти доволен.

– Я пацифист, Уесли. У меня нет никакого желания ввязываться с тобой в какое бы то ни было противостояние. Думаю, Элеонор умрет со смеху, если узнает, что мы подрались из-за нее.

– Тогда где Нора? – потребовал Уэсли. – Я пришел, чтобы увидеть ее, а не говорить с вами. Вы последний человек в мире, с которым бы мне хотелось вступать в диалог.

Оскорбление прошло мимо. Мужчина казался непроницаемой стеной, которую ничто не способно пробить.

– Она в северной части штата с двумя друзьями на все лето. Я не буду утомлять тебя подробностями того, почему, но она вполне довольна, я тебя уверяю. Потрудись объяснить, что ты делаешь в доме Элеонор?

Уесли промолчал. Повернувшись спиной к Сорену, он раздумывал над тем, сколько информации мог выдать священнику.

– Нет, – сказал Уесли наконец.

– Что, прости?

Уесли повернулся и посмотрел на Сорена.

– Она не довольна. Я не верю в это, и что-то подсказывает мне, что и вы в это не верите.

– Ты не ответил на мой вопрос. Что ты здесь делаешь?

– Я здесь живу. – Уесли вытащил ключи из кармана. – У меня до сих пор есть ключ. Это был мой дом с Норой. А вот что здесь делаете вы?

– Кингсли поставил дом на сигнализацию, когда она уехала на север штата. Бесшумная тревога. Она сработала, когда ты вошел. Я был неподалеку и приехал проверить.

Желудок Уесли скрутило в тугой узел.

– Тревога? Но это же безопасный район. Зачем ставить дом Норы на сигнализацию, если ее даже здесь нет?

Сорен ничего не ответил, и тишина пугала даже больше, чем какие-либо объяснения.

– Кое-что происходит, – наконец отозвался Сорен.

Уесли коротко рассмеялся.

– Ну да, это же все объясняет. Спасибо, Отец Стернс.

– Из офиса Кингсли было украдено ее досье. В этом файле содержалась вся информация о ней. Мы не знаем, кто его украл. Мы не знаем, зачем кому-то так рисковать.

Гнев Уесли превратился в страх.

– Вы оба придурки – вы и Кингсли. Она должна быть в безопасности, иначе вам придется отвечать передо мной. И я знаю, это вас не испугает, но если понадобится, я найду, чем напугать. Теперь, думаю, мне пора. Нужно ехать на север штата, чтобы найти Нору и убедиться, что она в порядке.

Уесли направился к двери, зная, что ему придется пройти мимо Сорена. В таком настроении эта мысль казалась даже смешной.

– Кто-то должен сделать это, а вам, очевидно, на нее плевать.

Уесли направился к проему между телом Сорена и дверной рамой, пространству достаточно широкому для него, чтобы протиснуться, как вдруг рука Сорена хлопнула по раме, преграждая путь Уесли.

Ледяной страх прошелся по спине Уесли от жестокого взгляда холодных глаз Сорена.

– Уесли..., – произнес Сорен его имя с безошибочным намеком угрозы в голосе. – Я сказал, что не хочу быть врагами. Для твоего же блага, я бы настоятельно рекомендовал изменить свой тон.

Уесли не мог смотреть ему в глаза, не хотел. Он смотрел мимо Сорена в коридор. Там он мог видеть призрачный контур Норы, в ее пижаме с пингвинами, мокрыми волосами, собранными в пучок и чашкой какао в руке. Его Нора... его лучший друг... женщина, за которую он отдал бы все на свете. После того, как он предложил ей все до цента, а она отвергла его. Может быть, нужно было предложить еще раз, рассказав, сколько миллиардов таких центов у него есть на самом деле. И тогда был бы только он и она, ее какао и пижама в пингвинах и игры в морской бой и глупые шутки о друидах до конца жизни.

– Я люблю ее, – прошептал Уесли. – Я люблю ее даже больше, чем свою собственную жизнь, а вы... – Он, наконец, встретился глазами с Сореном. – Вы причиняете ей боль.

Сорен кивнул.

– Да.

– Вы избиваете ее. Вы делаете с ней вещи, от которых меня мутит.

– И это я тоже знаю, Уесли.

Сорен произносил слова с такой симпатией, что горло Уесли сжалось. Парень сделал шаг назад.

– Что? И вы не собираетесь защищаться? Оправдываться? Сказать мне, что это то, что Нора любит? То, что она хочет?

Сорен покачал головой.

– Конечно, нет. В конце концов, я не обязан этого делать. Ты знаешь не хуже меня, что она любит быть со мной, любит то, что я могу дать. Более того, она нуждается в этом.

Уесли выпрямился, однако Сорен все еще подавлял его своим ростом. Но то, что он не добрал в росте, выплеснулось гневом.

– Нуждается в этом? Она не может нуждаться в том, чтобы ее избивали. Никто не нуждается в этом. Вы обучили ее, запутали ее разум, заставили ее думать, что секс должен быть именно таким.

– И поэтому ты, девственник, собираешься научить Нору, каким должен быть правильный секс?

Все пять пальцев на правой руке парня медленно сжались в кулак. Что бы он только ни отдал за возможность разбить это красивое лицо, уставившееся на него с таким высокомерием, надменностью, таким...

– Ну уж сделаю это куда лучше, чем больной садист католический священник, который не может даже взять ее за руку на публике.

Что-то во взгляде Сорена дрогнуло... совсем чуть-чуть, но этого было достаточно, чтобы Уесли понял, что попал по больному месту.

Парень ждал. Сорен по-прежнему молчал.

– Я помог ей покрасить эту комнату, вы знаете? – Уесли кивнул на стены. – Двигал мебель, стирал испачканную в краске одежду... Мы красили весь день. Понадобилось три слоя, чтобы стены стали красными, как она и хотела. А этот плакат над кроватью? Я повесил его для нее. Она провела битый час, пытаясь выяснить, где именно ему место. Мы переставляли тут мебель до полуночи. А потом ели пиццу утром. И вы знаете, что она сказала после всего этого? Знаете?