Текст книги "О воинстве немертвых (СИ)"

Автор книги: Конъюнктурщик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Торговцы слезли и окружили его, они стали дергать его, осматривать рану, но тот уже не шевелился.

– Я не умру, ублюдки, – бурчал он из-под шлема, – я и так мертвец, оставьте меня здесь…

– Поднимите его и положите в телегу! – крикнул старший.

Огонь тух, но тот держал его в неистовстве, тратя последние капли своей магии, пропитанной гневом. И, быть может, его ярости хватило бы, чтобы сжечь весь мир, но магия стремительно покидала его тело. А взять её из руды он не мог, у него не хватило бы времени…

И вот белые рыцари уже стали перешагивать через затухающие язычки пламени, стелящиеся к горелой почве.

– За город! – раздался клич.

Последние полуживые латники ринулись в бой.

Белые окружали их, рубили их раскалёнными мечами, опрокидывали и снова рубили, пока не плавили доспехи и не разрубали на куски.

Затем они двинулись на караван и стали опрокидывать телеги.

Нашедшие позже это место следопыты черного ордена скажут, глядя на этот разгром, что нападавших не интересовал ни товар, ни сами торговцы, что это было ужасное и бессмысленное нападение и расправа над живыми людьми.

Но той ночью, пока они ещё были живы, они бежали, их слабые тела пульсировали ужасом, но они бежали по склону на верх, вперёд по дороге.

Белые рыцари уже не гнались за ними. Уже слышал их чуткий слух рвение перепонок, скрежет когтей и стук клыков. Серые тени мелькали в массиве тьмы.

Люди растворялись в темноте.

И темнота растворила их в себе…

_____

Сложно было работать в Белом городе.

Какие-либо попытки распространять бумажные материалы или хотя бы завести с кем-то разговор упирались в недоверие и озлобленность.

Люди, жившие здесь все ещё в большинстве верили в идеи, провозглашенные магами десятилетие тому назад. Эти люди пережили то, что не видело ни одно поколение до них, и вряд ли увидит любое последующее.

С утра они умывались кровью близких своих, а вечером, скрючившись от боли, роняли засохшие корки хлеба из рук своих, слыша, как серокожие твари пожирали кого-то из их родных, отрывая конечности и откусывая куски мяса пока те ещё были живы и кричали. Затем поля, где ветра пронизывали их, продували одежду, кожу, кости, казалось, ветер владел ими, и они уже не знали, ничего кроме этой степи, холодный ветер уносил прочь все их прошлое. А потом холодные леса, где они укрывались…

Только самые крепкие и сильные выжили, только те, в которых кровь текла по жилам несмотря ни на что, а сердце продолжало делать удар после удара, который должен был стать последним, глаза смотрели до конца, отражая весь ужас. И наконец ночь прошла, и эти глаза раскрылись однажды, увидев небо.

И каждый из них ещё помнил. Каждый видел. Каждый знал.

А потом они считали за великое благо саму жизнь. Им уже было все равно, что это была за жизнь. Они знали, жизнь есть всё. Жизнь простирается прекрасной шёлковой дланью на всё, прекраснее самых роскошных тканей, покрывает собою все смыслы.

Все речи и каждый вдох воспевает жизнь.

Поэтому они верили. Пережившие ужас верили.

Белые маги вывели их из лесов, вывели из болот, из топкой трясины вывалившихся наружу внутренностей и обломков костей, из мерзкой мякоти войны.

Разве может теперь кто-то бросить вызов? Разве может теперь кто-то жаловаться? Разве может кто-то презреть жизнь…

Может.

И город был полон таких людей.

Таких людей, которые вынеся весь кошмар не сомкнули ни разу глаза и всегда говорили себе, что они люди, до конца, шептали себе, что они люди, что никогда не станут животными. Шептали, засыпая, как ненавидят серокожих тварей, как ненавидят своих правителей, что бросили их в городах, сбежав с прислугой, как ненавидели воинов, что ушли на север, как ненавидели магов, чей голос смолк во тьме, накрывшей кварталы.

Они молили, но никто не услышал, они кричали, и никто не ответил. Они прокляли, и голос надежды смолк, чтобы проснулся голос ненависти, и ярость огненным семенем упала в их сердца, а теперь, когда годы прошли, расцветет своими алыми цветами в их душах.

Люди разные. И род их переливается всеми оттенками характера. И яростный твердый дух был среди этих оттенков.

Но немного их…

Война закалила всех. Но лишь из некоторых выковала великолепные клинки, каковым предстоит поразить все пороки перегнившего народа, собранного, смешанного из беженцев со всех земель.

Люди духа медленно прорастали в этом народе.

Были они и среди белых магов, каковые все были сильными, но лишь немногие сохранили честь и достоинство прежнего мира. Все говорили о магическом будущем и новом народе, но лишь немногие уверовали истинно.

И люди духа среди них разочаровались. Горько было им, и не пожелали они глотать эту реальность, не захотели смириться, не захотели терпеть, притворяться, пресмыкаться, становиться рабами желаний своих. Эти люди духа скрылись в тени огромных зиккуратов и вновь шепот их ткал паутину заговора.

Собираясь небольшими группами на перекрестках, ведя тихие разговоры в комнатах, они зашивали ткань своего единства, пока ещё тонкую и прозрачную, но в будущем крепкую, словно сталь, закалённую магией.

Время шло.

Город рос.

Пробуждались одна за другой крепости выживших.

Началась торговля. Рыцари вышли в степи, чтобы оберегать караваны, связи и общение вновь расцвели.

Так мир проснулся, стряхнув с себя прах великой гибели.

Первые кружки недовольных философией Белого города сформировались из самих белых магов. Они собирались в зиккуратах и обсуждали проблемы, выражали своё недовольство застоем, наметившимся в системе управления городом, они все больше видели, что Белый город был обычной столицей, какие правили областями континента до войны с чудовищами, что народ этот есть толпа людей, хоть и переживших ужасное, но оставшихся все теми же людьми. И маги зароптали, а потом и гнев начал медленно закипать в их умах.

Среди выживших в крепостях также были маги. Они ездили в город и общались с белыми магами, со всеми теми, кто не занимал ведущих должностей, но был активно вовлечен в управление столицей, все те, на ком и держалось это управление. Рядовые судьи, сборщики налогов, те, кто занимались описью имущества и распределением людей по категориям, дипломаты, помощники тех, кто заседал в совете и все прочие должности. Среди этих магов было много тех, кто был недоволен судьбой чиновников, был недоволен тем, что их не слышат, что суровые законы угнетают людей и уподобляют их рабам, что крестьяне, работающие на террасах в тени зиккуратов, уже являются рабами и быт их ужасен. Маги общались между собой, мнение о том, что город был всего лишь новой столицей крепчало и распространялось. Не все белые маги были обеспокоены этим, но многие стали презирать Совет. И наконец они связались с теми, кто в нем заседал. Тогда заговор стал обретать свою утонченную и хрупкую силу.

Лидеры немногих фракций ощутили изменения, которые медленно, но неуклонно происходили в душах самих магов, магического сословия.

И хотя таких магов было много, их все равно было слишком мало среди всех жителей, даже среди всех белых магов.

Им не оставалось ничего, кроме как при тревожном свете свечей развивать и укреплять учение о новом народе в себе и передавать его другим.

Прошло первое десятилетие после войны с чудовищами.

Появился серый культ.

Появилась идея о преобразовании города, очищении его от ложной белой власти, низводящей людей до рабов. Культ рос, обрастая числом новых посвященных, звавших друг друга братьями, а своих предводителей учителями. Они практиковали формы магии, которые развивают их тела, тонкие формы, позволяющие заглядывать в пространства между слоями этого мира, чтобы черпать из них знания о силе, о её природе.

Но в какой-то момент культ овеян стал тишиной.

Его предводители поняли, что расширение грозит раскрытием. Они запретили своим ученикам обсуждать проблемы управления и развития магии с кем бы то ни было и привлекать в культ новых участников, новых братьев.

Предводители впали в печаль. Они спорили между собой, обсуждали и долго размышляли о судьбе культа. Кроме них, магическое сословие кишело заговорами, рыскающими в поисках момента, кликами, плетущими интриги против лидеров неугодных фракций. Среди этого урагана властного хищничества, предводители культа решили встать утесом, об который да раздробятся волны все, и да сойдут пеной жалкие попытки алчных магов завладеть ещё большей властью.

Культ решил выждать момент, сохранив себя.

И момент приблизился…

_____

Руки.

Все валилось из них…

Все сыпалось сквозь пальцы, как песок.

Эти пальцы ещё могли держать твердо рукоять меча, но тогда ещё не могли твердо держать жизни людей, что были дороги.

Сидя в массивном деревянном кресле с роскошной резьбой, Стратоник вспоминал прошлое.

Подле него на кровати лежала спящая Эвлалия, а её растрепанные рыжие волосы ниспадали на одеяло, словно раскрытый веер.

Роскошные покои на вершине самого северного зиккурата.

Массивная мебель из дуба, серебряные статуэтки богов и животных расставлены на тяжелых комодах, меж ними высокие шкафы, заваленные свитками. Стены же здесь завешены алой тканью с бахромой из золотой нити, а сама кровать была расположена на возвышении в полу и прикрыта тончайшими шелковыми занавесками, скрывающими от мира сон спящих.

На всей этой обстановке играли тени. Тревожный дух Стратоника не давал свече покоя, её маленький огонёк бесился под его грузным волшебным взглядом.

Сейчас здесь было тепло. Под рукой всегда жирное мясо, сладкие фрукты и лучшее вино, привезённое с далеких южных земель.

Но в голове, перед глазами стояли картины, каких не воссоздал бы ни один живописец.

Битвы с серокожими… вой драконов в ночном небе… холод в горах глубокой зимой, сковывающий шаги снег, в который можно было уйти с головой и остаться погребённым под этой белой смертью… морозный ветер, тысячи иголок обдают открытую кожу болью.

Снова битвы. Снова серокожие доедают чей-то труп…

Стратоник потряс головой и потер лицо руками.

Отбросил ужасное воспоминание.

Все, что было тогда, уже не вернуть. Теперь у него был новый город, в котором он был хозяин, и который он сохранит, не даст никому его разрушить, не позволит никому его развалить. Стены этого города будут вечны, и слава его будет вечной. Никто никогда не возьмет его приступом и все осады окончатся ничем, сгинут все враги его.

Стратоник сохранит жизни тех, кто дорог ему. Так он сказал себе.

Там, до этого, он видел себя, как одинокого человека, стоящего на берегу, он видел, как огромная волна идет, сметая все, и он в ней, распростер руки, придавлен толщами вод. И ничего нельзя сделать, как бы он не пытался, океан придавил его, и не совладать с океаном, не побороть его, можно лишь утонуть в нём.

Да, он был зрелым. Да, он был воин, закалённый в боях, видел все ужасы той войны. Да, он много раз сказал себе, что теперь это новая жизнь, хоть он и прежний, все такой же суровый элемент механизма, стремящегося к безупречности, твердый, как скала, на которой стоит этот град, оберегаемый им. Но сколько бы Стратоник не говорил все это, минувшая катастрофа, раздавившая его, расправившаяся с ним, оставалась в душе.

Префект города изо дня в день возвращался вечером в свои покои. И через какое-то время воспоминания вновь разрывали его разум. Он садился в кресло вот так, как сейчас, наливал себе вино, и медленно разбавлял в нем свою душу.

И теперь случившиеся события, прокручивались в сознании, разбиваясь в дребезги и вызывая боль, но потом осколки их собирались, крупицы их сливались воедино, чтобы сознание вновь прокрутило их. Потому, что он не мог с ними смириться. Не мог смириться с тем, что произошло.

Эта ловушка, оставленная его духом, рано или поздно, в ответственный момент, переломит ему ногу, и он споткнется, вспомнив все свои поражения, вспомнив, как он смотрел на гибель мира и не мог ничего сделать.

Когда он увидел, как души взлетают с полей, когда увидел, как спускаются колоссальные существа из иных миров, как возводят они магистраль… пришло понимание того, насколько он ничтожен, насколько все они ничтожны, и что жизнь их не более, чем пыль, незаметная для тех, кто посетил этот мир. Им оставалось только надеяться на то, что больше никто не придет.

Но вот…

Воспоминания эти стали затухать.

Битвы, битвы, новые битвы. Он вдруг увидел все лица товарищей, лица тех воинов, что защищали последнюю столицу мира. Их твердые взгляды, их ровные черты, их развевающиеся на ветру светлые волосы. Увидел Стратоник всех тех, кто погиб. И разве мог он сомневаться в новом мире глядя в глаза этим безупречным людям, что были тверже скал, свирепее лесного пожара, сильнее всех лесных зверей? Разве мог он сомневаться в себе, вспомнив их глаза?

Нет, эти люди не оставляли шанса никому. Никто не смеет быть уверенным в своем превосходстве над людьми. Не что не может посягнуть на это. И как бы не было все плохо, человек, согнутый, придавленный, он встанет и разогнется, потому что нет существа более крепкого, с более цепкой хваткой.

Вспомнил Стратоник, что он человек.

Человек!

Монстры? Каких монстров бояться ему, человеку? Самый ужасный монстр этого мира есть человек.

Но мысли затухают… мысли гаснут, словно догоревшая свеча. И вот уже дуновение ветерка задувает их…

– Ты не спишь? – сквозь исчезающий сон произнесла Эвлалия.

– Не сплю. Но ты спи, – ответил он, продолжая смотреть в далёкие пустоши своих видений.

– Сколько времени?

– Четвертая стража.

– Такая рань… – она потянулась.

Стратоник наблюдал, как она просыпается.

Почему-то она не звала слуг. Оделась сама.

Подошла и села рядом с креслом, уложив красивые ноги прямо на пол, а сама взяла Стратоника за руку и приложила её к щеке.

– Тебе страшно? – спросил он, не убирая руки, ощущая ей нежную кожу лица Эвлалии.

– Скажи, будет война?

– Да.

– Почему? – её голос чуть вздрогнул.

– Потому что в мире может быть лишь одна столица.

– Мне уже и не важно, почему… лишь бы ты снова не ушел в никуда. Мы думали, ты умер тогда.

– Больше я никуда не уйду.

– Уйдешь.

– Почему? – спросил теперь уже он.

– Потому что должен. Я бы не любила тебя, если бы ты не был тем, кто не уйдет, – она улыбнулась.

Подняв голову, Эвлалия всмотрелась в лицо Стратоника. Выражение его глаз порою было столь глубоким, что напоминало два портала в другой мир, полный сумрака.

– Скажи, как это будет?

– Что будет?

– Война… что это будет за война?

– Откуда я знаю?

– Ты все знаешь. Ты бы не был тем, кто ты есть, если бы не знал.

– Меня всегда раздражала твоя манера говорить нарочито философски. Знаешь об этом?

– Знаю. Иначе бы так не говорила.

Стратоник ласково улыбнулся.

– Ничего не будет. Они никогда не нападут на нас. У них не хватит сил. Они будут выбивать крепости, которые хотят присоединиться к нам.

– И на кого они нападут? И что ты будешь делать?

– Они нападут на Вольный.

– Но тебя ведь это не касается, правда?

– Касается, конечно.

– Разве это не дело Альтиора и его рыцарей? она поднялась, подошла к одному из комодов, взяла гребешок и стала расчесывать свои густые рыжие волосы.

– Это дело города, Эвлалия, а значит и мое дело.

– Надеюсь, ты никуда не уйдешь из города.

– Уйду… я уезжаю в Золотой трон.

– Когда? – и тогда она обернулась в легком изумлении.

– Завтра утром.

– Знаешь, ты никогда не говоришь, но я все равно не могу привыкнуть.

– Я есть город, Эвлалия, дела города, мои дела, все одно…

– Да, прости, ты уже много раз говорил.

– Славно, Эвлалия, славно. Ты все лучше и лучше справляешься с ролью жены префекта города.

Эвлалия еле заметно ухмыльнулась.

_____

Снова север.

Холодные ветра теперь здесь повелевают.

Город, некогда называем Башней, теперь лишь полоса руин, ведущих от цитадели до библиотеки. Два громадных сооружения. Оба были до недавнего времени заброшены.

Когда в конце десятилетия, в восьмом году после окончания войны с чудовищами, сюда не вернулись немногие черные латники, чтобы своими неживыми глазами вновь узреть величественное здание, когда-то служившее центром растущей империи.

Огромная круглая башня с дырами и щелями. Внешние пристройки местами полуразрушенные, там видны обуглившиеся камни, кирпичная гарь, след пламени драконов. Теперь эти ужасные существа, когда-то владевшие небом, стали большой редкостью.

Внутри полупустой цитадели, где-то среди огромных зал, лучами расходившихся из полого ядра, сидел в одиночестве Альтиген.

Когда черные рыцари входили сюда, то им пришлось истребить огромное множество мерзких тварей, обитавших здесь. Подобие людей, крылатые и бескрылые, с перекошенными опухшими мордами, каждый монстр был неповторим в своем уродстве, брызжущие слюной. Страдающая от мучений, содрогающаяся от боли, но очень сильная и дикая серая плоть жаждала истреблять и пожирать все, что видела. Рыцари огнем загоняли их в углы и тупики коридоров, и там сжигали. В бесконечных глубинах подвалов и тайных залах, пристройках, перекрытых тяжелыми железными решётками и крепкими дубовыми дверями, до сих пор обитали ужасные монстры, оставленные демонами. Цитадель была огромна, и черные рыцари были лишь одним из видов, что населял её.

Альтиген отвлекся.

В кромешной темноте он читал трактат своими глазами, природа которых изменилась навсегда. Свежий свиток, переписанный магами ордена для него, привезённый из Великого Приюта.

В свитке описывался Белый город и его внутреннее устройство. Этот маг, автор свитка, ездил туда вместе с торговцами, был известным в орденских кругах путешественником и талантливым магом, занимающимся утонченными дисциплинами. Его звали Илиодор. Стиль его отдавал дань уважения старине. Описывал он структурированно и по порядку, перечисляя сперва достоинства, затем недостатки и в конце мелкие детали и подробности весьма занятные. Илиодор прославился своими трактатами о жизни великих людей прошлого, некоторых из них он знал лично, так как в молодости путешествовал по миру ещё до того, как случилась война с чудовищами, а уже позже занялся магией в Башне, став учеником Протелеона. Альтиген не общался с автором лично, но люди в его окружении знали Илиодора.

В этом свитке сперва шло описание внешнего вида города, но все это Альтиген видел сам. Он видел и размеры города, ощущал собственными глазами и духом его величие и торжество, его превосходство впитывал душой.

Оставив главы, посвященные сложной системе управления, Альтиген пролистал до места, где автор, наконец решив отдохнуть от внешнего лоска и помпезности высоких мест города и его фасадов, спускается в нижние улицы и переулки, подножия магических кварталов. Тень зиккуратов таит в себе множество печалей и горестей.

Здесь Илиодор пишет о том, как сильно отличается суровая реальность от сказок, рассказываемых магами. Внизу этот город был хуже любой столицы прежнего мира. Это самые грязные и вонючие улицы из всех, какие только доводилось видеть, потому как, в Белом городе так и не построили полноценной системы канализации, то нечистоты вываливают прямо на дорогу, где они превращаются в огромные кучи, на них кладут камни и доски и ходят по ним. В некоторых местах повозки за городской счет вывозят мусор, но их мало, и это нововведение не позволяет решить проблемы.

Илиодор бродит среди мастерских, заходит в нижние этажи величественных пирамид и видит там огромные цеха, в которых многие люди распределены исходя из своих обязанностей. Если раньше портные сами закупали шерсть, пряли, шили, делали красивые узоры и сами продавали, то теперь это были огромные ряды, в которых одни пряли, другие ткали, третьи красили, четвертые сшивали. Получалась одинаковая одежда, в которой ходили все жители. Илиодор ранее также заходил в мастерские, расположенные над цехами, там все ещё мастера все делали самостоятельно, создавая роскошные и неповторимые костюмы на продажу или же производя драгоценные ткани, но там хоть и была трудовая аура, но там не было так уныло и болезненно, как внизу. Люди, работающие в цехах, имели тупые взгляды, лишенные всякого желания, сами они были грязные и работали вяло, если их долго не замечали надсмотрщики, регулярно избивающие нерасторопных рабочих, если их ещё можно было так назвать, ведь они все больше напоминали рабов.

А дальше Илиодор покинул эти цеха в смятении. Ужасно было наблюдать, как люди там изнывают от адской работы, какой не мучили горожан прошлого. Но он не забывает написать о том, что ткани и одежды, полученные таким образом были весьма сносного качества, были дешевле и их было гораздо больше, и крепкую добротную рубашку мог купить себе на рынках Белого города любой бедняк, хоть раз в неделю, если также усердно трудится.

Прогулявшись по грязным улочкам, путешественник спускается в катакомбы, где спали те бедняки, что не смогли себе накопить на жильё в городе. Это были большие залы, стены в них облицованы кирпичом, много колонн поддерживают каменные своды. В этих подвалах было тепло и уютно, но также грязно и ужасно воняло. Два раза Илиодор видел, как из такого подвала вынесли трупы каких-то нищих и положили в повозку, которая повезет их неизвестно куда, ни родные и близкие, ни друзья не простились с ними, никто не увидит, что станет с телами их, не придадут их ни земле, ни огню.

А после же Илиодор поднялся прочь от тьмы не улиц, но ущелий этого не города, но скалы, на склонах которой будто магма, лились страдание и неуважение. Ни одного белого мага или белого рыцаря Илиодор не увидел там. Они просто не появлялись внизу, словно зиккуратов не существовало, словно не взирали храмы с вершин высоких ступенчатых пирамид.

Пройдя последние закоулки, Илиодор вышел из пригорода к террасам. И там он увидел, как широкими ступенями спускаются по склону горы узкие золоченные поля. Солнце снова стало приятно пропекать его тело. Границы слегка пыльного света, колоссальной шторой спускалась с неба, огородив столицу от остального мира. На полях многие люди трудились, шла жатва.

Немногие из крестьян стали разговаривать с Илиодором, но несколько впустили его в свой дом, показали быт, рассказали, как живут.

И вновь Илиодор описывает горечь и печаль, мерзкий быт крестьян, низведённых до состояния и положения рабов. Жили они в бревенчатых хибарах с земляным полом, где лишь спали и ели лепёшки, которые пекли сами, трудились они от ночи до зари, сея и пожиная на разных полях. Магия, искрящаяся здесь в воздухе, пропитавшая землю, взращивала новый урожай много раз в году, и потому крестьяне были постоянно заняты. Здесь также были прохладные луга, на которых паслись овцы и коровы, а в небольших загонах росло множество свиней.

Террасы возвышались над склоном. Вдоль отвесных стен террас вели немногие крутые дороги и тропы, охраняемые городской стражей. Монстры здесь не появлялись, их сильно раздражал яркий солнечный свет, колоссальным столбом поглощавший столицу.

После этого Илиодор возвращается в свои покои, готовясь к описанию следующей главы, посвященной богатым библиотекам зиккуратов…

А сам Альтиген рисует в своем воображении картину механизма, перерабатывающего целые народы, спрута, далёкого экзотического морского зверя, щупальцами захватывающего своих жертв. Ему тяжело было представить то стремление к богатству и власти, каким были одержимы белые маги, стремление к власти не над землёй и людьми, но над вещами и силами.

Альтиген хотел верить, что сохраняет в себе приверженность старым идеалами, хотел верить, что общество состоит из сословий, если стертых потерей законов прежних столиц и областей, то хотя бы существующих ещё на практике. Рыцари охраняют, торговцы торгуют, горожане изготавливают, маги думают и молятся богам, если ещё не забыли их имена. Как правитель он хотел занят место именно в этой иерархии, стать законным и священным лидером, держать в своих руках долг, честь и преданность. Но не думать о том, что мир меняется, он не мог. Стройная жизнь, какую ковали его предки, сломалась во время войны. И в разуме его не стены были разрушены, не поля были покинуты, но именно порядки были развеяны, как прах.

Новые белые маги не требовали от людей преданности. Они превращали людей в вещи и управляли ими, словно потоками рек. Альтиген видел это и страшился этого. Они победили свой собственный народ, сделали то, чего не могли достигнуть самые великие правители прошлого; белые маги создали новый народ, не такой, каким освещали его в своих пышных речах, но усердный и жесткий народ-воинство, воинство труда и обогащения, безмолвный, безвольный, рабский народ.

И как бы Альтиген не восхищался этим в самой глубине своей души, спускаясь по самой темной струне в самую глубь, как рыцарю ему это было омерзительно.

Отложив свиток, префект конгрегации по делам рыцарство встает и начинает беспокойно ходить. Мысли его змеями вьются под черепом, в глазах его сверкают огни магического безумия, а разум медленно разрывается, извергая горячую магму тягостных раздумий. Мечется, как лев в клетке… Свиток лишил его спокойствия? Нет. Злоба и обида месяцами нарастали в нем.

Долго откладывал для себя эту правду, но наконец сказал себе. Произнес в полной темноте и одиночестве, когда никто не видел и не слышал. Если бы это было возможно, то одна слеза все же скатилась бы по его лицу.

– Белый город должен быть разрушен.

Сцепив пальцы за спиной, он подошел к выходу из зала и направил по коридору, где также не было ни единого горящего факела. Ни души. На всем этаже он был один. Абсолютный же мрак оберегал реку его мыслей.

Столица мира неразрывно связывалась в его сознании с надеждой на полноценное воссоздание мира. Маги черного ордена, его знаменосцы и префекты конгрегаций говорили, что мир умер, что с этим надо смириться, что лишь покорность и суровый труд без притязаний на блага мирские, позволят выжить и пройти последней дорогой, которая ведет из этого мира, лишь смирение даст выход. Многие разочаровавшиеся в прошлом люди дали согласие, дали внутренние клятвы и приняли этот путь. Но Альтиген не был одним из них, никогда не был. Он восхищался человеком и его силой, восхищался империями былых времён, их могучими армиями, блеском известных воинов и властностью могущественных магов. Альтиген полюбил Белый город с первых мгновений, видел в нем возрождение, видел в нем воплощение всех имперских мечтаний. И не было в нем желание его разрушать, но Белый город стал его врагом.

Именно это разрывало его разум.

Рай, обратившийся против праведника. Боги, отвернувшиеся от славившего их жреца. Белый город не желал его. Белые маги не видели в нем равного, белые рыцари презирали черных рыцарей. Что ж. Пришла пора забить в барабаны войны.

– Ко мне… – сказал Альтиген в темноту.

Спустя несколько минут, в коридоре раздались шаги латных ботинок.

– Ваша светлость.

– Эдмонд, собери все регулярные роты, – немного погодя тяжело добавил, – мы идем на Приют.

– Ваша светлость, будет сделано.

_____

Здание Совета было внушительным, но не своими размерами, а своей мужественной красотой, твердостью и четкостью ровных линий, основательностью форм и монументальностью всего построения.

Вулканический бетон.

Вечность.

Солнечные лучи, повторяя архитектурную сущность всего города, проникали столбом через круглое отверстие в потолке, освещая зал собраний, что был опоясан квадратной красной колоннадой. Полукруг больших ступеней, служивших скамейками, был покрыт мрамором. В центре же стояла каменная трибуна, а по бокам от неё деревянные роскошные стулья.

Все было пусто.

Но вот, врата открылись и по проходу, прорезающему полукруг и ведущему прямо к трибуне, стали входить старые люди в белых мантиях. В полном спокойствии, покашливая и негромко переговариваясь, они стали, без лишней суеты медленно заполнять зал, рассаживаясь по местам. Они садились ближе к друг другу, образуя небольшие группы.

В зале стало более шумно, когда старцев набралось две сотни.

Спустя какое-то время вошли ещё немногие люди. Протелеон, как и все в белой мантии, Альтиор в пурпурной тоге с золотыми полосками, затем их ближайшие помощники.

За этим шествием следовали с десяток гостей из града Вольного, усатых, одетых в вычурные парчовые кафтаны, и смотревшихся просто дико в этой имперской обстановке.

Протелеон и Альтиор со своими людьми заняли стулья по сторонам от центральной трибуны. Справа от скамеек были простые деревянные кресла, которые заняли гости из Вольного, а против них, с другой стороны зала также сели несколько представителей префекта города, находившиеся здесь в его отсутствие.

Дубовые двери, обшитые железными пластинами, с грохотом закрылись, на них положили тяжелый засов.

Все замолчали.

Протелеон встал и подошел к трибуне.

– Объявляю заседание Совета Белого города открытым.

Последовали аплодисменты.

Выдерживая тишину, Протелеон, своим проницательным взглядом стал окидывал зал, всматриваясь в магов, в их лица, в их глаза, он пытался впитать в себя ощущения, царившие здесь.

Но пришел момент, он вновь заговорил, и тон его был суров:

– Мы все здесь маги и рыцари. Мы и есть этот город. Но мы не едины. Я чувствую это. И сегодня мы должны выяснить, что происходит меж нас. Мы могли почивать на лаврах первого града, возрожденного. Могли наслаждаться своим величием и властью. Но теперь мы не одни в мире. Черное рыцарство заполняет Единый континент. Они уже контролируют три из четырех главных дорог, – он вздохнул, – Наступило время принять решение. Передаю слово императору, начальнику над всеми рыцарями города и властелину всех внешних земель города, Альотиору.

– Благодарю тебя, верховный маг Протелеон, – Альтиор захотел самодовольно ухмыльнуться, но скрыл это, хотя именно в это мгновению это и далось ему с трудом, подойдя к трибуне он расправил плечи и самоуверенно поднял подбородок, также окинув взглядом зал, – мне неприятно это говорить, но здесь ходят слухи о том, что между мной и Альтигеном, префектом орденской конгрегации по делам рыцарства, были некие устные договоренности. Я император Белого города, и я говорю с этой трибуны, что никогда между мной и Альтигеном не было никаких договоренностей. Император Белого города не договаривается ни с кем, никто не смеет рассчитывать на равный разговор с императором вне города. Я есть меч этого города, и у всех, кто находится за этими стенами есть лишь два пути, покориться или умереть.

Зал неоднозначно зашумел.

Маги стали перешёптываться между собой и уже даже разговаривать в полтона.

Протелеон устало увел взор в сторону, прочувствовал, сколь тяжелое предстоит заседание.

Незамедлительно встали почти половина белых магов, выразив свое недовольство. Из их рядов с нижних ступеней вышел Исеп.

– Это безумство. Белый город есть идея, ведущая людей к благу. Разве мы собрались здесь, чтобы уподобиться империям прошлого? Разве мы несем смерть и разрушение во вне? Разве мы куем железо и изучаем тонкую силу для того, чтобы покорить остатки человечества?