Текст книги "Не без греха (СИ)"

Автор книги: -Канамуля-

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

За сытным полдником они поговорили по душам и как обычно поделились всем, что случилось, большим и малым. Как ни крути, Хосоку по истечению срока выплаты долга пришлось затронуть тему о «Хель» и о том, что он юлил и привирал, чтобы не волновать Сонхи.

– Ну вот, так я и думала, – горько вздохнула она и отложила последнее пирожное.

– Ты знала?! – всполошился Хосок.

– Нет. Тут начинка с малиновым джемом, который я терпеть не могу.

– Боже, Сонхи…

Она показала ему язык и села удобнее. Настроение испарялось быстрее, чем пар со дна чашек.

– Ну, о том, как ты так быстро смог погасить мой долг, я почти догадалась. Или ты думаешь, что не появляться у меня по две недели, а то и больше, а потом светить разбитой рожей – не подсказка? Я хоть и наркоманка, но не идиотка. Тем более, что крутилась в тех кругах.

Пожалуй, он почувствовал себя виноватым и пристыженным. Надо было сознаться сразу же и не разыгрывать спектаклей.

– Спасибо за то, что разобрался с этим дерьмом, Хосоки, – мягко добавила сестра. – Я так понимаю, ты продолжаешь туда ходить? Сбрасываешь пар.

Утвердительно. И это тоже не выдумки: Хосок многое сдерживал, прятал и утаивал внутри. С появлением драк агрессии действительно поубавилось, ушла раздражительность. Мало кто знал, как его давили амбиции, попираемые чувством долга. «Ты в семье за главного». Поэтому не доучился, надорвал связки и калекой вошёл в то будущее, которое не выбирал.

Сонхи это понимала, потому как испытывала то же самое, когда осталась с Хосоком в качестве родителя. Ей ни в чём не хотелось упрекать брата, но позаботиться о его безопасности стоило. Мама давно отошла от роли хранителя очага, как-то она поделилась вслух тем, что не особенно хотела выживать. Сонхи также почувствовала, что Хосоку сложно с Чимином из-за того, что тот имеет всё, чего у них уже не могло быть. И если она искала успокоения на конце иглы, то Хосок рвался в бои. Губительная привычка разрушать то, что не в состоянии отстроить.

– Танцы для тебя – слишком легко, верно? – Сонхи забеспокоилась, во взгляде мелькнул страх, какой бывает у жертв мученических преследований. Затем она взяла брата за руки. – Хосок, тебе лучше перестать драться и посещать клуб. Я могу только догадываться о том, что тебе там наобещал главный, но мне это совершенно не нравится. Пожалуйста, вали оттуда как можно скорее. Там никому нельзя верить.

Он обмер, кивнул и дал обещание уйти, предчувствуя, что выполнить его не сможет. Ему показалось, что Сонхи боялась не за него. Сонхи боялась за себя.

***

Нанимаясь, Чонгук не предполагал, что телохранитель обязан возиться со своим подопечным. С Тэхёном же он именно возился. Может потому, что не хотел с ним знаться, может потому, что Тэхён грубил и вёл себя высокомерно, тем самым подставляясь в самых обыденных вещах. Но жаловался и ныл он на порядок меньше, пока не прекратил вовсе. Проще следовать принципу “горбатого могила исправит”, чем надрываться в попытках что-либо изменить.

Позже его крутой образ понемногу размывался, и Чонгук представлял, что разматывает мумию. Только понятия не имел, что там, под размякшими бинтами. Например, уже сев в машину, а того хуже – проехав полдороги, Тэхён мог неожиданно вспомнить, что забыл на столе тетрадь, доклад или контрольную. Конечно, он пребывал в смятении и мало что не забывал в период, когда приходилось метаться от учёбы к курсам, а оттуда к работе в маленьком офисе, где по большей части приходилось копаться в скучных бумажках. Отец нашёл рутину изощрённым наказанием.

Поборов гордость, Тэхён таки написал Юнги, но сообщение осталось висеть непрочитанным. Он пытался убедить себя, что не скучает и не станет, ведь у него и так полно дел, а рёбра вовсе не врезались в лёгкие. Просто дичайшая усталость. Автоматически: те ночи – насмарку и впустую. Такие мысли холодили спину и кромсали ровное дыхание. Тэхён не пожелал бы быть забытым и канувшим в лету.

Всё бы шло наперекосяк и дальше, пока Тэхён вдруг не умудрился подцепить простуду и усесться в салон с температурой. Не из вредности, а потому что и без того ходил болеющим и загонялся таблетками. Слабым выглядеть он по-прежнему ненавидел.

Уже на следующем светофоре Чонгук смекнул: что-то не так. С заднего сиденья не видно подсветки телефона и не слышно язвительных комментариев. Он оглянулся и тут же съехал на обочину, дотронулся до кипящего лба. Вдруг Тэхён разлепил покрасневшие глаза и схватил его за запястье.

– Зачем ты остановил машину? Со мной всё в порядке. Ещё на работу надо успеть. Едем, нехер нюни распускать.

Если бы не внешность – Чонгук бы подумал, что наткнулся на восхитительно знакомый посыл. Он застыл, занимаясь тщательным самокопанием, сомневаясь и ища аргументы к спасению. Наверное, за Тэхёна он не переживал ни грамма. Но что сказал бы хён, увидев, до какой подлости он скатился из-за приступов ревности? Поэтому и привиделся призраком совести, не иначе.

Таким образом, следующей остановкой стала аптека. Закупив лекарств, Чонгук отвёз Тэхёна домой, который, согласно расписанию, должен был ещё пустовать. Кое-как выбравшись из авто, Тэ качнулся и нежданно планировал встретиться с асфальтом, однако телохранитель вовремя подставил ему плечо и осторожно поддержал.

– Э, здоровяк… – Тэхён откашлялся и попытался оттолкнуть его, но не смог. – Блин, отстань, я сам… Сам справлюсь.

Конечно, Чонгук не позволил и подхватил его на руки, невзирая на ругательства и проклятья, донёс до кровати и начал стаскивать обувь.

– Не надо, сам разберусь! – снова возмутился болеющий и закашлялся.

Непреклонный Чонгук неукоснительно следовал лишь своим правилам, снял с Тэхёна верхнюю одежду, повесил в шкаф и скрылся. Голова Тэхёна плавилась и собиралась прожечь подушку, он не предпринимал попыток подняться. Позже он с трудом распознал в вошедшем Чонгуке прежнего парня-скалу. С пакетом лекарств и чашкой с дымящейся микстурой он скорее походил на няню, каких в детстве Тэхён видел неоднократно. Нянь, которые так или иначе вынуждены были о нём заботиться.

– Не стоило, – запыхтел он, усаживаясь. В глотке пересохло, глаза заслезились. – Тебе не за это платят вообще-то.

Настойчиво протянув чашку, Чонгук достал свой переводчик мыслей. Читая, Тэхён сощурил воспалённые веки и шмыгнул носом.

«Тебе лучше послушать меня, если не хочешь оказаться в больнице».

– Кстати, да… Почему ты сразу меня туда не отвёз? – удивился Тэхён.

Скоростная печать.

«Ты как-то сказал, что не любишь врачей».

Тэхён раскрыл рот. Он часто болтал о всяких глупостях и не придавал им значения, следовательно, никогда не надеялся, что кто-то его слушал, а тем более пробовал запоминать такие мелочи.

Выпив лекарство, он сполз обратно на подушку и чуть улыбнулся, взяв Чонгука за руку. Возможно, он бредил и наблюдал смешение лиц, личностей и эмоций.

– Спасибо. Немой, а слушать умеешь. Это так хорошо…

Когда Тэхён наконец заснул, Чонгук, вздрогнув, отпустил его ладонь. Нет, спящим он выглядел не столь уж раздражающе, вполне мило. Птенец, дитя. Запутался в сетях, хотя делал вид, что пуленепробиваемый – подчинился. А самого грызло. Он сознавался, что ему противно и он не согласен с мучениями того же Чимина, пострадавшего ни за что. Но Чонгук не шибко верил на слово, да и не обязывался выступать в роли проповедника. Не его проблемы, в конце концов.

Что-то в Тэхёне напомнило Чонгуку о прошлом, о том, как его выкручивало в подвальных условиях, о том, как ныли мышцы. И дальше, о днях, где между ним и Юнги пролегала воздушная плёнка одной кровати.

Прежде, чем тихо уйти, Чонгук бережно поднял ладонью взмокшую чёлку, оголил высокий лоб и легонько коснулся его губами. Когда-то, в дни болезни Чонгука, так делал хён, приговаривая: «Губы не обманут».

Не обманывали. Температура спадала. Заботу о Тэхёне следовало перепоручить служанке.

По дороге к машине Чонгук держал затронутую руку в кармане и напряжённо размышлял. Его держал рядом с Тэхёном не только приказ свыше. Нужда в покровителе, нужда в обязательном втором начале. И не важно, при каком оно статусе, требует ли защиты или наказания. Чонгук уверен, что рождён для того, чтобы иметь что-то исключительно собственное и отдавать себя целиком взамен.

Он долго рассматривал суставы своих пальцев. За что он всё-таки бился и кому служил?

Привыкнуть пришлось. Притереться. Смириться с тем, что Тэхёну нравились другие вещи, музыка, кино. Сфера их интересов разительно отличалась, но тем ярче проявлялась в находящихся пересечениях, вроде покачивания головой в такт одной и той же песне или заказу одинаковой начинки в гамбургер.

В карманах Тэхёна часто оказывались выдохшиеся зажигалки, и Чонгуку приходилось делиться своей, хоть и курил он изредка. В один из вечеров Тэ не стерпел шелеста по карманам и, фыркнув, прикурил от сигареты Чонгука. Его модельное лицо оказалось слишком близко, уставшее и осунувшееся после болезни, спустя сто суток тоски и страданий. Он с аппетитом затянулся и улыбнулся Чонгуку, чья сигарета истлела наполовину, пока тот не решался вздохнуть.

Если Тэхён и походил на ребёнка, с которым нужно нянчиться, то лишь тогда, когда желал заполучить внимание, нехваткой которого упьётся любой желающий. Впрочем, Чонгук не торопился его жалеть и сбрасывать со счетов образ волка в овечьей шкуре.

У Тэхёна не водилось настроения, говорил он урывками и неохотно, как-то выплёвывал слова. Обмолвился о том, что есть человек, с которым он хотел бы свидеться, будь такая возможность, тот самый, о котором «уже заколебался напоминать». Недвусмысленный взгляд, сброшенный пепел. Тэхён испытывал острую потребность в приключениях, но ещё большую в том, что называется близостью.

– Я в нокауте, дружище. Если я сейчас снова отправлюсь на работу, то к вечеру точно подохну. В таком режиме нереально выживать. Да, ты повязан долгом и кодексом какой-то ебучей чести, но ты же… – Тэ коснулся крепкого плеча Чонгука и заглянул, пожалуй, в самую душу. – Ты же человек.

Ноль целых, ноль десятых. Не дружба и не вражда. Но в какой-то степени Тэхёна радовало, что в ответ на его странности звучала тишина, не прячущая осуждения. Телохранителю и так доставалось, он стал невольным слушателем всего, что не сдержишь. С прежними прислуживающими Тэ мог вступить в диалог или пококетничать, насладиться главенствующим положением. От Чонгука веяло несмываемым холодом, и никакие контакты или наезды он не воспринимал…

Вплоть до того момента, пока не прозвучало имя.

Чонгук посмотрел иначе, не кристально сквозь, а прямиком на Тэхёна, как будто тот впервые обрёл телесную форму и засветился. Изменилась и атмосфера. Но Тэхён смутно представлял, что тому виной, учитывая, что о связи двух совершенно разных людей догадаться сложно.

– В общем, расскажешь ты отцу или нет, мне плевать, Чонгук. Я пошёл, и не пытайся меня остановить, – Тэхён затоптал окурок и, подняв воротник пальто, героически отправился прямиком по улице.

Через несколько минут, как и думал преспокойный Чонгук, Тэхён вернулся, почесал затылок и нервно улыбнулся.

– Слушай, да. Проблема. Я в этом районе абсолютно не ориентируюсь, а зарядка на телефоне села. Было бы круто, если бы ты меня отвёз. Серьёзно, ты многое для меня делаешь, ты классный, хотя и выбешивал меня сначала.

Чонгук быстро достал телефон.

«Не подлизывайся».

– Никоим образом, это искренняя благодарность за службу, – Тэхён состроил глазки. – Пожалуйста. Я обещаю исполнить любое твоё желание, если ты согласишься.

«Любое?».

– Да.

«Садись».

– Адрес, значит, такой…

«Я знаю».

– Откуда?

Тэхён не получил ответа, да и вообще сомневался, что Чонгук доставит его куда положено, а не, скажем, к отцу на покаяние.

***

Стирал вещи. Курил и расхаживал туда-сюда, выкидывая лишнее, скопившееся завалами под седой пылью. А ещё Юнги умышленно стирал из памяти Тэхёна и всё, что с ним связано. Он полагал, что безгрешен по сути. Их свело, встряхнуло и развезло по разным станциям. Подумаешь, избалованного богатея посадили под арест на пару месяцев… У Юнги тоже находились немаловажные причины просыпаться по утрам. Скрести деньги на подработках, пахать, как проклятому. Причины и снова причины. Чем их больше, тем меньше бесновалась совесть.

Сообщение не прочитано. Он понимал, что откладывал, пока не просрочил. А во снах отвечал столько раз, столько раз к Тэхёну прикасался и останавливался, просыпаясь.

Почему всё именно так?

Немного страшно обнаружить, что в отстроенной железной машине слетели шестерёнки, и слаженная система пошла по пизде. Сколько раз Юнги учил себя: наслаждайся, но не зацикливайся, зацикливайся, но не стремись. А если стремишься, то стреляй по ногам и ползи в обратную сторону. Пока не задело. И если так, он даже не пытался взвести курок.

После того, как Тэхён не оправдал ожиданий, Юнги не то чтобы разочаровался, но понял, что одного тела от него теперь недостаточно. Тэхён эволюционировал в головоломку, срывающуюся на последнем звене. Он та суть, на которую невозможно поставить и быть уверенным в выигрыше. Как ни повернулась бы карта, казалось, Тэхён перетасует колоду за секунду до вскрытия. Поэтому множественный пас. Пас на всю игру.

Помимо прочего, Юнги волновало и угнетало то, что случилось в лифте. Чонгук. Их восстановившиеся родственные узы снова замкнуло, едва он успел их починить. Ему стыдно за то, что не сделал работу над ошибками и напортачил так по-детски, спьяну.

В тот раз было хуже, опаснее. В первый. Когда Юнги метался и отчаянно рвался к смертельному исходу, а Чонгук выдернул его из пучины, утешил и сгладил неровности, пригвоздил и не спросил о раскаянии. Простил не глядя. Маленький тёплый Иисус, съевший все терновые колючки и зализавший язвы.

Чонгук являлся самой уязвимой частью вселенной Юнги, источником и предметом его невозбранной нежности. Он давал ему больше, чем позволял тратиться на других. Никто не получал таких объятий, как Чонгук, никто не посмел бы увидеть его таким, каким дозволялось брату. С самого детства Юнги сочувствовал ему, оберегал и мечтал застать момент, когда услышит голос, которого никто не добился. Благородная цель, которую Юнги подвесил на удочку и зацепил впереди, спотыкаясь о безумства юности. Многое из того, что он наворотил, пришлось оправдывать именно этим. Отчаянным желанием помочь.

Но Чонгук продолжал наблюдать молча, а Юнги не знал, что делать и решил: лучше всего – прекратить бороться и увиливать от своей же сволочной натуры. Появился способ здорово изменить ситуацию и нажиться за счёт верности. Юнги пользовался своим авторитетом в глазах Чонгука, продолжавшего надеяться и хватавшего удовольствие от сиюминутных ласк, каким хён придавал густые оттенки.

Намджун говорил, что ни к чему доброму такое поведение не приведёт. Так оно и случилось. Долги расстелились шелками, долгожданная свобода отдалялась, как пугливый светлячок. Юнги вернулся в начало, проебав куда больше приобретённого. Перед Чонгуком он чувствовал себя виноватым и убогим, неспособным стать эталоном и светочем. Зато он пример того, как поступать не следовало.

Минорные мысли разогнал внезапный стук. Всполошившись, Юнги придавил окурок ко дну пепельницы. Он открыл дверь и опешил от недостатка воздуха в груди, попав в хлынувшие объятия. Повеяло мятой, в мягкости волос запутались пальцы. Почему-то он так чертовски соскучился, что не мог ничего придумать, кроме как прижаться к губам и целоваться нечаянно и нежно. Тэхён захотел остаться в его руках на вечность, он предлагал рассыпаться и разлететься по ветру, он настаивал и восторгался, напоминая о звёздах, которых они не видели в те ночи, потому что гуляли вдвоём.

Юнги спрятал непрошеную улыбку и чуть отстранился, пристально вглядываясь во влекущие радостные глаза.

– Как тебя занесло сюда? – он требовал объяснения, почти обвинял.

– Меня привезли, – Тэхён обернулся, уступив Юнги подход к площадке.

Внизу, прильнув к машине и сложив руки на груди, стоял Чонгук, похожий на покорного пса, которого оставили сторожить вход. Он поднял ревностный взгляд, и Юнги шатнулся назад, точно окаченный ледяной водой.

– Что? Так пугает мой новый надзиратель?

– Он… – в черепной коробке Юнги метался разъярённый метроном. – Странный немного, да.

– Он немой, но разговаривать может, – Тэхён по-хозяйски закрыл дверь и небрежно кинул пальто на крючок. – Мутизм, как я погуглил. Иногда от него и впрямь мурашки по коже, но вообще… Мне кажется, он добрый малый.

Юнги дошёл до середины комнаты и упёрся в то, что голова отказывалась соображать, а в глотке осел горьковатый привкус. Он всячески избегал момента встречи Тэхёна и Чонгука, даже в «Хель» ни разу не приводил его в те вечера, когда мог бы застать там брата. Теперь же стало очевидным то, что они знакомы. И не раскрывать правду – значило снова пользоваться доверием Чонгука.

– Ты бы знал, как я скучал, – Тэхён прильнул сзади и поцеловал Юнги в шею, а затем задал вопрос, разломивший вакуум надвое. – Откуда Чонгук знает твой адрес?

– Рассказать? Присаживайся.

Тревогу заменила уверенность. В том, что Тэхён в безопасности и под присмотром. Разлив ликёр по чайным чашкам, Юнги исповедался о родстве, о трагедии Чонгука и о том времени, когда считался его «хозяином». Не посмел затронуть то, что они спали, не посмел упоминать и о чувствах.

Тэхён выслушал, не перебивая. Несколько минут он оставался в смятении, не зная, как воспринимать. В общем-то, его не особо трогало то, что он очутился между двух братьев. Мир тесен. Однако, он плохо понимал, как устроена подноготная клуба и засомневался в том, что кому-то действительно нравится собираться и делать ставки на повороты в жизни малознакомых людей.

– Это же глупо, – он нахмурился.

Юнги кивнул и развел руками. Не так давно он сделал подобную ставку на этого человека. Высказаться не вышло.

– Глупо, но имеет место быть. Развлечения – сфера богатая, – Юнги уложил Тэхёна на лопатки и устроился между бёдер, хмельно зашипел у ушка: – Сколько у нас времени?

– По идее, до конца рабочего дня… – Тэхён выгнулся и закусил губу, задирая чужой свитер. – Значит, около трёх часов.

– Слишком…

Юнги хотел бы спросить ещё много о чём, но их обоих мучила жажда. Он вытянул руки Тэхёна над головой и сжал ладони, замедленно целуя в горячие губы. Зашуршали простыни, одежды. От нехватки воздуха занялось головокружение. Тэхён сел к Юнги на бёдра и погладил себя его руками. Добавив смазки, он поджал губы и осторожно опустился на член, задвигался и заскулил, вскинув подбородок. Юнги любовался его роскошным телом, доедал волнующую красоту, прикусывая язык. Он растёр его под собой, страстно вдарил бёдрами по ягодицам и зашипел от закрученных по лопаткам царапин. Они потеряли счёт времени, выбивая потаённые обиды.

– Ещё, ещё, сильнее… – Тэхён подался навстречу, рисуя красные круги на белой спине.

Юнги напрягся, вытряхивая из Тэхёна дурь и оттягивая за волосы. Надо же, раньше ему не нравилось говорить во время секса. Он продолжал просить, хныкать, размазал слёзы по шее Юнги, плечу, а потом забился в оргазме, сломав дыхание и надорвав связки, вытянулся и дал кончить в себя. Задыхаясь, он драматично обнял Юнги и не позволил выйти. Ему важно было насмотреться на растерянность, на раскрасневшееся лицо, мокрую чёлку. Юнги полюбовно гладил его бока, докапываясь до главного, приклеился к вишнёвым губам и перестал сомневаться.

Прикрыв глаза, Чонгук включил радио погромче и откинул спинку кресла назад. Он хотел немного вздремнуть, но сон не приходил. То и дело поглядывая через лобовое стекло на одинокие перила напротив известной квартиры, он стучал пальцами по рулю и развешивал мнимые кадры.

Юнги трахал Тэхёна. И самое страшное, если не так. Если занимался любовью, переливая его из правой руки в левую, прижимался к его запястьям, переходил на личное.

Чонгук смотрел кошмарный сон, где Юнги расслаивался, подобно оригиналу и копии на чёрной бумаге, и ему доставалась эта застывшая копоть, а Тэхёну – всё самое светлое и живое.

Он сдался и обрёк себя на многонедельные и многострадальные повторы, он покрывал Тэхёна и привозил его брату, доказывая преданность, милосердие, не требуя взамен ни единого слова благодарности или маломальского приятия. Подачка? Но Чонгук жалел и Тэхёна, выброшенного на берег чужой войны.

При встрече они старались не взаимодействовать, обменивались кивками и только иногда – строгими объятиями. Юнги избегал его взгляда, а Тэхён пытался узнать, что за дерьмо происходило между ними двумя, что за напряжение касалось его и почему до сих пор в нём не проснулось какое-то возвышенное чувство. Возможно, мешала закрытость Юнги, его секреты, их статус отношений: встречаться по расписанию. И Чонгук, выступавший в роли свахи, занимал вовсе не завидную роль. Тэхён поймал себя на том, что, чёрт возьми, испытывает сочувствие к этому потрясающему тихоне.

Однажды у них состоялся разговор тет-а-тет, пока Тэхён ждал в машине, ковыряясь в бардачке, набитом всякой всячиной. Чонгук вернулся подавленным и мрачным, не сразу повернул ключ зажигания, отвернувшись к стеклу.

– Что случилось? – встревожился Тэхён.

Успокоившись, Чонгук сухо помотал головой, и только когда они въехали в освещённый тоннель, Тэ увидел, что в уголках его глаз поблёскивала влага.

***

Почему-то Чимин часто думал о нём и, подойдя к зеркалу, спрашивал:

– Я что, совсем ненормальный?

Не жирный или неприглядный. Ненормальный. Потому что ему хотелось знать, как когда-нибудь отреагирует Тэхён на его новое тело, что скажет. Хосок действовал магически, как идеал, но Тэхён представал той материальной шкалой, до какой Чимин обязывался допрыгнуть, чтобы оценить вес приложенных стараний. Если он смог бы сразить Тэхёна, то всё остальное легко постижимо, верно? Значит, усердие того стоило. Заломить этого заносчивого говнюка, опустить с седьмого неба.

Дела его спорились. К середине лета пришлось полностью сменить гардероб, а к концу августа Чимин со скоростью света приближался к зримой стройности. Его тело обрело художественно выточенные линии, подтянутые и закалённые танцами формы. Сонбэ наконец снизошёл до весомых похвал, и каждая тренировка приносила Чимину удовольствие. Он засветился, заблестели глаза, засияла улыбка. Где-то за спиной начинали отрастать крылья.

Их общение с Хосоком согревало и приносило Чимину сплошное удовольствие, несмотря на то, что иногда тот бывал страшно не в духе. А Чимину не нравилось, что Хосок продолжал драться. Намного реже, но тем не менее. В очередной вечер в зале Чим во время перерыва снова задел этот вопрос.

– Ты думаешь, тебе скажут правду? С чего ты вообще взял, что какой-то левый человек что-то знает о твоей семье?

– Он знаком с Сонхи, – Хосок неумолимо гнул свою линию.

– И что это меняет? Звучит тупо, как оправдание.

– А может, мне такое по душе?

Встав вплотную друг к другу, они обменялись серьёзными взглядами.

– Так встреться с тем перцем, – предложил Чимин. – Чего ты боишься?

За эти долгие месяцы Хосок настолько привык к Чимину мягкому и трогательному, что совсем забыл, какие в нём стальные стержни и сколько в нём того, чему стоило поучиться. Теперь этот маленький мужчина, приближённый к желаемому богу, давал Хосоку пощёчину за пощёчиной, он пинал его учиться, заниматься своими проблемами, а не убегать от них.

– Ты же просто тянешь время и ждёшь, пока манна небесная сама опустится, я прав? – Чимин отплыл назад и вызывающе ухмыльнулся, приглашая Хосока танцевать.

– Много болтаешь.

Они закружились в такт музыке, распалённые, показали друг другу, что умели, выбились из сил. Растрёпанные и мокрые поплелись на выход.

Чимин здорово продвинулся, Хосок не переставал им гордиться. И ещё больше, чем прежде, его охватывало влечение к нему. Хосок не отрывал глаз ни в раздевалке, ни в душевой, где Чимин теперь без стеснения показывал заработанный рельеф, Хосок прикасался к нему чаще, но Чимин ускользал из его рук, и это больно било по самолюбию.

Хосок ударил по выключателю. Раздевалку залило синеватой полутьмой. По коже пробежались мурашки.

На этот раз Хосок сделал что-то не так, нащупав плечи Чимина и прижав его к шкафчику, вжав колено в пах. Съёжившись, Чимин нервно спросил: «Ты чего?». Он неожиданно томно вздохнул, и Хосок требовательно провёл руками по точёной талии, схватился за сочные бёдра и подсадил Чимина на живот. Тот по инерции обнял его за плечи и не успел воззвать к рассудку, как Хосок скользнул языком по приоткрытым губам и пробрался внутрь. Чимин ощутил, как загоралась кожа, стало покалывать пальцы, а внизу живота затеплился махровый клубок.

Он никогда не целовался, никогда не думал, что его выбьет из колеи настолько, что захочется отвечать и следовать инстинктам. Чимин отказывался думать и воображать, предпочёл раствориться в Хосоке, опьянев от его ласки, напора, страстности, обсасывая его язык и бессовестно наталкиваясь на твёрдость… Он заводился при мысли, что стал чьим-то идолом.

Хосок с жадностью изучал его рот и прокатывался между бёдер, нещадно размазывал поцелуи по шее. Чим запрокинул голову, желая выдохнуть опальное «не надо», но продолжал поддаваться. Его затягивало и дурманило то, что его желали, хотели, пытались заполучить, а получили так смешно запросто, как Чимин не позволил бы при других обстоятельствах. Когда бы не накалилась атмосфера и их не взорвало от нетерпения.

Бешенство. Хосок задействовал клыки, раззадоривая скромную неумёху, он трепал копну волос Чимина, а тот силился удержаться, скатываясь в микроскопическую зависимую пылинку, сгорающую от частого дыхания. Не встретив сопротивления, Хосок рассчитывал на то, что загорелся зелёный свет, он попробовал запустить ладонь между их животами, но вдруг Чимин резко зажал его крепче, врезавшись острыми рёбрами и застонал, протяжно и сладко, хрипя имя своего мучителя, одалживая у него слюны и содрогаясь. Он кончил и опустился на трясущихся ногах, схватил Хосока за плечо.

Видимо, Чимин сошёл с ума, позволяя чертям из своего омута выскакивать целой ордой. Сглотнув, он провёл ладонью по груди напротив, опустил руку ниже. Близко. Как же он близко, крошечный и славный мальчик. Хосок улавливал, как его ресницы щекочут скулу, ощущал, как колотится сердце.

Не испытывая брезгливости или страха, Чимин мягко целовал его, обомлевшего и возбужденного, и дрочил ему, как будто в этом не было ничего особенного.

Но особенными были они. Целующиеся в темноте, пробующие изощрённое самоубийство, отвечая роковым фантазиям. Чимин надеялся застесняться, но зная, что от него зависела частота стонов хёна, его наслаждение, и думать забыл об этом. Значимые минуты славы и позора, от которых невозможно отказаться.

Сжав челюсти, Хосок заглушил стон, уткнувшись в плечо Чимина, стиснул его в объятиях и, поймав испачканную руку, облизал каждый пальчик. Чимин ахнул и прикрыл глаза. Его начинал точить страх пред лицом всемогущей морали.

Они уничтожающе молчали в душевой. Они молчали по пути домой, сев по разные стороны в вагоне метро и упорно занимаясь самовнушением. И если Хосока коробила скорость и неуместность происшедшего, то Чимина убивали все истины, о которых он, конечно, догадывался. Безусловно, ему нравились парни, он также замечал, что стал нравиться им. Новый сногсшибательный Чимин, созданный с нуля. Новый Чимин не так уж разбирался в белом и чёрном, путаясь в дорогах, сознательности, перемешивая все краски.

Хосок – первый лучший друг. Хосок тот, кто постоянно рядом, к нему прилив тепла и благодарности. И если они повторят такое ещё раз… Дружба обещает быть иной, исказиться до неузнаваемости. Потерять её, как великое сокровище, Чимину совсем не хотелось. И в то же время, его палило насквозь то, что он мог себе позволить в свежем амплуа и с чистого листа.

…До конца очередных каникул оставалось всего несколько дней, и Чимин принялся готовиться к явлению в свет ярким и перерождённым.

========== Глава 12. Пресыщение. ==========

После каникул университет ахнул разом или частями, в один день или в целую неделю, заметив парня с огненно-рыжими волосами. Умопомрачительного парня, держащегося без малейшего признака пафоса: вполне дружелюбная скромная улыбка, обычная белая рубашка и чёрные брюки, пиджаки или уютные джемперы с джинсами. Так или иначе, выглядел он потрясающе. И этот цвет волос, что противоречил всяким правилам, вкупе с телом, достойным восхвалений и почитания. Он не ходил, но парил над землёй, он не смотрел, но выжигал. Очки больше не прятали его внимательных глаз, сменившись линзами. А вслед не могли не оборачиваться с завистью или в немом восхищении.

Его узнавали с трудом и не сразу. Пробежал слушок, что в вуз перевёлся какой-то айдол. И только в группе, к какой причислен Чимин, никаких слухов не зарождалось изначально. Он вошёл в аудиторию, не прогадав во времени появления: за десять минут до начала пары.

Староста, помогавшая преподавателю начертить таблицу на доске, так и осталась стоять с открытым ртом и держа мел на весу, постепенно угомонилась группа парней, смеявшихся над роликами в сети, некоторые покраснели и просили себя ущипнуть. Создавшуюся тишину уловили товарищи с задних привилегированных рядов, где сплетничали самые-самые девчонки, либо дремали или спорили хулиганы и прогульщики. Конечно, все помнили, что Чимин уменьшился в размерах, но из-за того, что он не корпел над внешностью и по привычке запихивал себя в мешковатые одежды, мало кто обращал внимание на его серую мышиную натуру.

Чимин выглядел так, словно сошёл с обложки журнала, ступив на бренную землю и озарив её немыслимым светом невинной чистоты. Если бы перемены были менее значительны, остальные быстро бы вернулись к своим делам: мало ли девчонок меняет цвет волос или надевает слишком короткую юбчонку, мало ли парней качается за летние каникулы и светит потом бицепсами? Кому интересна такая мимолётная ерунда? Нет, Чимин не выделялся такой уж мощной мускулатурой, Чимин затмевал осанкой и грацией, в нём просвечивало нечто особенное. Не тот Чимин, задыхавшийся по пути преодоления ступенек, а этот, ступающий мягко и гордо – слишком бросался в глаза.

Он поднимался к своему месту, смущённо улыбаясь и вежливо раздавая кивки. Он прошёлся лёгким ветерком, а казалось, рвануло ураганом. Народ притих и опешил, Чимин непосредственно зачесал пятернёй волосы, и какая-то девушка впереди села, схватившись за сердце и говоря: «Я благословлена свыше, девочки».

– Ай да Пак Чимин, ай да молодец! – кто-то из одногруппников не сдержался, нагнал его и потрепал по волосам.

– Ну! – Чимин вывернулся и надул щёки. – Осторожнее!

– Блин, ну и лапочка же ты! Давно б так за ум взялся.