Текст книги "Маска (СИ)"

Автор книги: Jeddy N.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

  Склонившись ниже, я с нежностью провел языком по крепкому стержню его члена от основания до самой головки и стал ласкать его ртом, вбирая в себя как можно глубже. Чезаре положил руку мне на голову, слегка направляя меня, и застонал. Некоторое время я продолжал свое занятие, а затем он сжал ладонями мои ягодицы, и тогда я уселся на него верхом, с улыбкой глядя на его запрокинутое лицо.

  Я сам направил его в себя, чувствуя, как он уверенно и осторожно проникает внутрь, и по привычке замер на миг в ожидании боли, но ощущал лишь неистовое желание. Меня пьянила возможность управлять наслаждением Чезаре, я задвигался, приподнимаясь и опускаясь, заставляя его следовать плавному ритму, пронзать меня все глубже и быстрее. Это было чудесно – что-то внутри меня сладко отзывалось на каждое движение, я чувствовал неотвратимое приближение конца, и стоны Чезаре становились все отрывистее. Наконец он до боли стиснул мои бедра, и его тихий вздох и мягкая судорога, всколыхнувшая его тело, сказали мне, что он насытился любовью. Его семя наполнило меня, и я вскрикнул, правой рукой быстро лаская собственный напряженный орган.

  – Чезаре...

  Он улыбнулся, проведя языком по губам, и я, не в силах больше выдержать, изогнулся в агонии наслаждения, брызнув беловатой влагой на его лицо.

  Потом я целовал его, чувствуя на губах острый вкус собственного семени, и он говорил, что не променяет меня ни на одну из куртизанок Рима. Я как раз собирался спросить его насчет монны Лукреции, когда он проговорил:

  – Между прочим, Лукреция живет сейчас с отцом в замке Ангела...

  – Ты хочешь сказать...

  – Ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать. Отец не терпит однообразия в постели, а моя сестра не должна оставаться без защиты, пока по римским улицам разъезжают французские варвары.

  – У тебя серьезные причины для ревности.

  Он помолчал, потом пожал плечами.

  – Она всего лишь женщина. Обычно я не гублю свою жизнь и не нарушаю своих планов ради женщин. Мои чувства подчиняются не похоти, а рассудку. Я не стану тягаться с отцом, потому что я его сын, к тому же у меня есть дела поважнее.

  Я вспомнил, что в городе папу Александра VI шепотом называют апостолом сатаны. Ходил анекдот о том, как папа, сойдя после смерти в ад, заставил сатану почтительно преклонить колени, поскольку ученик своими дьявольскими делами намного превзошел учителя.

  – Его святейшество внушает мне страх, – признался я.

  Чезаре спокойно кивнул.

  – Он умеет не только служить литургию. Постарайся пореже привлекать его внимание, и проживешь еще долго. Хотел бы я уметь так же ловко обманывать своих врагов...

  – Ты хочешь сказать, что короля Карла он обманул?

  – Интриги внутри интриг. – Чезаре усмехнулся. – Отец никогда не раскрывает все карты. Карл уверен, что победил, но его одурачили как деревенского простачка. В деле замешано слишком много политических интересов, его святейшество ведет переговоры с Миланом и с Венецией, с германским императором и с Флорентийской республикой. Кроме того, не следует забывать и о турках... А теперь и мне придется поучаствовать в этих играх.

  Я прижался к нему, думая, что будет с ним в Неаполе и скоро ли мы увидимся снова.

  – Возьми меня с собой, – попросил я.

  – Я подумаю. Ты, возможно, мне пригодишься. – Он рассеянно взъерошил мне волосы. – У меня есть одна идея, благодаря которой мы могли бы вернуться домой раньше, чем Карл соизволит нас отпустить.

  – Что ты собираешься сделать?

  Он засмеялся.

  – Я все расскажу тебе позже.

  На следующий день мне пришлось побегать по городу, выполняя поручения Чезаре. Прежде всего, я навестил старуху, продававшую ядовитые травы, затем отправился на конюшню и выбрал двух невзрачных лошадей темной масти, достаточно крепких и выносливых. Вещей, которые мне предстояло взять с собой, оказалось немного: два кинжала, трехгранный узкий стилет, простая кожаная куртка и кожаные штаны, два теплых плаща и узелок со съестными припасами.

  Я должен был выехать из Рима следом за французской армией, и из окна своей комнаты наблюдал, как утром папа и кардиналы торжественной процессией вошли в базилику Святого Марка, а за ними проследовал король Франции, чтобы получить благословение. Через некоторое время Карл вышел и стоял на ступенях, оглядываясь по сторонам, пока не появился Чезаре Борджиа в сопровождении слуг, ведущих в поводу шесть великолепных породистых лошадей. Я уже знал, что эти животные предназначены в подарок Карлу; сам же кардинал выбрал себе для путешествия серого мула.

  Королевский кортеж тронулся в путь, и я спустился во двор, чтобы последовать за ним на расстоянии. Когда я выезжал из ворот Сан-Себастьяно, арьергард французской армии уже исчезал за склоном холма на юге. Меня беспрепятственно выпустили из города, едва я показал перстень Чезаре и верительное письмо. Я не торопился, следуя указаниям моего господина, хотя меня грызли любопытство и нетерпение. Под вечер я все-таки подобрался к армии достаточно близко, когда французы встали на ночь лагерем в небольшом городке на берегу реки. Я знал, что Чезаре взял с собой много багажа, нагрузив целых двадцать фур. Что поделать, он любил комфорт не меньше, чем сам король Карл, и сам показывал всем желающим, как слуги укладывали в повозку драгоценную серебряную посуду, чтобы он мог не отказывать себе во время путешествия в привычных удовольствиях. Но знал я и еще кое-что. Не все фуры Чезаре были нагружены предметами роскоши, и назначение их было лишь одно – помочь моему господину усыпить бдительность французов...

  К ночи в лагере зажглись костры. Я ждал в темноте у границы леса, справа от дороги, как велел мне Чезаре, и пытался согреться, прыгая с ноги на ногу и завернувшись в плащ до самых глаз. Было холодно, но, по счастью, не дождливо. Уже после полуночи я стал задремывать, когда раздался тихий свист и знакомый голос окликнул меня по имени. Я тут же проснулся, вскочил на ноги и отозвался, и уже через мгновение Чезаре был рядом.

  Он был одет, как простолюдин, в низко надвинутой на глаза шапке, так что я едва узнал его.

  – Не думал, что это окажется так легко, – усмехнулся он, надевая протянутую мной куртку и штаны. – Я считал Карла более недоверчивым.

  Сунув за пояс кинжалы, он вскочил в седло и приказал мне следовать за собой. Почти не таясь, мы поехали по дороге в Рим.

  – Похоже, король Франции считает меня ребенком, – со смехом сказал он. – Или полагает, что такого пленника, как я, стеречь не нужно. Когда я сказал, что намерен поужинать у себя в палатке, и приказал достать серебряный сервиз и постельные принадлежности, он потерял ко мне всякий интерес. Что значат двое охранников, к тому же когда они любят выпить, а их подопечный щедро угощает их вином? Они проснутся только утром, об этом я позаботился.

  – Я думал, что ты увезешь с собой и Джемаля.

  – Какая ерунда. Его охраняют не в пример лучше. Для Карла он – весьма ценное приобретение, завладеть им стоило немалых трудов и денег... Пожалуй, ничего не будет страшного, если я скажу тебе. Султан Баязет весьма встревожен перспективой похода французов на его земли, да еще при поддержке Джемаля. Он предложил папе не отдавать Джемаля Карлу и устранить его с дороги любым способом, отправив в лучший из миров, и пообещал щедрое вознаграждение. Карл тоже заплатил немало, чтобы папа отдал ему турка. Впрочем, мой отец решил проблему Джемаля со свойственным ему изяществом.

  Я непонимающе посмотрел на него.

  – Но он же не мог выполнить оба условия.

  – Мог, – спокойно кивнул Чезаре, и по моей спине побежали мурашки. – Накануне отъезда его святейшество устроил прощальный обед в честь Джемаля и щедро угощал своего турецкого друга перед расставанием. Так что Карл теперь путешествует в компании мертвеца, хотя и не подозревает об этом. Пусть стережет его сколько влезет, это уже бесполезно.

  – Боже, Чезаре...

  – Это часть игры, мой мальчик. Считай, что каждый должен был уплатить свою цену. Подумай о том, что теперь нам не придется терпеть все эти погромы и виселицы на римских площадях. Карл отбыл в Неаполь, а там его ждет только разочарование. Весь неаполитанский двор отбыл на Сицилию, под покровительство императора Максимилиана и Испании, так что восхищаться триумфатором будет некому. Он еще вернется, вот увидишь...

  Чезаре оказался прав. Разоренный Рим постепенно приходил в себя, восстанавливаясь из хаоса, как он восстанавливался десятки раз в течение прошедших веков. Папа вернулся в свой ватиканский дворец, простил мятежных кардиналов, напуганных жестокостью завоевателей, и разослал во все концы легатов, чтобы объединить христианский мир против Франции. Уже к апрелю Милан, Венеция, Флоренция, Испания, германский император и папа объявили о создании союза, и войска объединенной армии стали стягиваться к Риму. Обеспокоенный Карл был вынужден оставить свои позиции. Гибель Джемаля сразу по прибытии в Неаполь лишила его надежд на поход за море, а местное население, доведенное до отчаяния поборами и грабежами, роптало и было на грани мятежа. Кроме того, папа разжигал слухи о готовящемся походе испанцев во Францию, и Карл решил вернуться домой, по пути добившись свидания с его святейшеством. Александр VI отбыл в Орвьето, чтобы избежать встречи с королем, и Чезаре сопровождал его, так что в Риме Карл не нашел ни папы, ни большинства кардиналов. Похоже, он был взбешен, но тревога и страх перед растущей мощью союзников гнали его на север. Поначалу он последовал на север, чтобы все-таки встретиться с папой, но его святейшество по странному совпадению решил посетить Перуджию и вернуться в Рим, где у него накопилось немало разных дел. Разумеется, это никоим образом не было связано с прибытием его величества, как пояснил разгневанному Карлу кардинал Колонна, вышедший к королю из ворот покинутого папой нынешним утром замка.

  Во Францию Карлу пришлось пробиваться с боями, так что от его гордой многотысячной армии к концу похода уже мало что осталось.

  Так его святейшество выиграл очередную партию, сохранив дружбу со всеми государями сопредельных стран и избавившись от опасного противника. Рим зажил прежней жизнью, разве что теперь среди горожан реже стали попадаться французы и швейцарцы, утратившие прежнее доверие римлян.

  Я оставался при Чезаре. Его влияние в городе еще более укрепилось; по его приказанию на улицах ловили преступников, и он лично судил их, а иногда заставлял меня присутствовать при казнях, говоря, что я должен научиться бестрепетно выносить вид крови. Чезаре требовал, чтобы я ежедневно упражнялся со шпагой и кинжалами, и изводил меня поручениями, с каждым днем становившимися все сложнее. Он не приказывал мне открыто убивать людей, потому что для этой работы у него был душитель Микелотто. Мои задания были более утонченными. Однажды я принес французскому епископу, жившему в Риме, книгу от папы, которую Чезаре строго-настрого запретил мне открывать самому. Епископ погладил рукой дорогой переплет, раскрыл книгу, перелистал страницы, любуясь титулами и виньетками, – и через несколько мгновений упал в кресло, схватившись рукой за покрывшийся испариной лоб. Поспешно захлопнув упавшую на пол книгу, я сунул ее в холщовый мешок, который тут же спрятал под плащом. Мне даже не понадобилось притворяться испуганным – я был в настоящем ужасе. У епископа начались судороги, изо рта пошла белая пена. Я сознавал, что должен уходить как можно скорее, но не мог двинуться с места. Не помню, как мне удалось выбраться из дома епископа, и до сих пор теряюсь в догадках, почему никому не пришло в голову задержать меня.

  Вернувшись в Ватикан, я с рыданием бросился в объятия Чезаре. Меня трясло. Он усмехнулся, взял у меня мешок с книгой и швырнул в пламя камина.

  – То, что ты сделал, было опасно, – сказал он. – Тебя могли схватить.

  – Я не думал об этом.

  – Разумеется, в моей власти было освободить тебя.

  – Об этом я подавно не думал.

  – Все, что делается по моему приказанию, не подлежит суду, Андреа. Люди епископа могли задержать тебя, но они обязаны были бы выдать тебя папе по моему требованию.

  – Я не убийца.

  – Неужели? Ты до сих пор так думаешь?

  Я вздрогнул. В самом деле, ведь я же знал, что подарки Чезаре почти всегда бывают смертельными для его врагов... И все же я относил их. Какой-то извращенный интерес заставил меня сегодня смотреть на агонию французского епископа, и его смерть не так уж сильно ужаснула меня в глубине души.

  Чезаре обнял меня и поцеловал в губы.

  – Пройдет время, и ты привыкнешь, – прошептал он. – Я хочу, чтобы ты был готов к жестокости мира и умел встречать ее достойно.

  В тот же вечер он потребовал, чтобы я сопровождал его в подземелья городской тюрьмы для простолюдинов, где содержались убийцы, воры и разбойники, схваченные солдатами префекта в бедных кварталах. Скрыв лицо под черной бархатной полумаской, он велел мне сделать то же самое. Одетый во все черное, Чезаре шел по узким сырым коридорам молчаливой тенью, и я испуганно жался к нему, непривычный к виду и запаху людских страданий. Мы прошли в комнату для допросов, где за столом сидел толстый комендант и при свете сальной свечи что-то записывал в тетради. У дальней стены палач деловито привязывал к дыбе полуобнаженного грязного человека. Пламя очага отбрасывало алые отсветы на странные железные инструменты и масляно посверкивало на поверхности воды в большом чане.

  – Что сегодня, Антонио? – спросил Чезаре тихо, и я едва узнал его голос.

  – Этот мерзавец убил достопочтенного протонотария Сильвио Караччи. Его взяли с поличным возле дома убитого два дня назад.

  – Я не убивал! – выкрикнул человек из угла, и тут же его крик перешел в стон, когда палач грубо дернул его руки вверх. – Когда я зашел в дом Сильвио, он был уже мертв, его голову разрубили топором... О боже...

  Он разрыдался, и Чезаре с отвращением отвернулся.

  – Ты еще сознаешься, – пообещал комендант, захлопнул тетрадь, положил перо и поднялся. – Вашей светлости угодно задавать вопросы?

  – Да, пожалуй.

  Мы подошли ближе к привязанному к дыбе человеку. Я встал за спиной Чезаре, боясь поднять глаза; мне хватало и того, что я слышал: потрескивание дров в очаге, шорох веревки, стягивающей запястья заключенного, покашливание палача, жалобные всхлипы жертвы.

  – Ты давно знал протонотария Караччи? – спросил Чезаре, протянув руку и коснувшись пальцами впалой груди человека.

  – Он мой сосед. Третьего дня я заходил к нему, чтобы взять взаймы пару мешков для зерна...

  – Ты украл у него зерно?

  – Нет, господин... Я же говорю, мне просто понадобилась пара пустых мешков.

  – В городе почти не осталось запасов зерна, – медленно проговорил Чезаре все тем же чужим голосом. – Я начинаю думать, что ты все же украл зерно.

  – Нет! – в ужасе вскричал пленник, и я вцепился в рукав Чезаре.

  – Тогда зачем тебе понадобились мешки? Должно быть, протонотарий раскрыл твои делишки и угрожал тебе, вот ты и прикончил его.

  – Клянусь Богом, я всего лишь хотел пересыпать собственное зерно из прорвавшихся мешков!

  – Кто может подтвердить твои слова?

  – Господин... сжальтесь. Вы можете пойти ко мне домой и найдете в погребе в дальнем углу справа погрызенные мышами мешки с зерном...

  – Хорошо. – Чезаре кивнул коменданту. – Проверьте, правду ли он говорит. Если найдете зерно, конфискуйте его в пользу Церкви.

  Заключенный снова принялся кричать, взывая к жалости моего господина, но с таким же успехом он мог бы умолять о пощаде каменную стену.

  – Если ты сознаешься, у кого украл зерно, и перестанешь упорствовать в отрицании своей причастности к убийству протонотария Караччи, я постараюсь смягчить наказание.

  – Но я невиновен!

  – Начинайте дознание. – Чезаре махнул рукой палачу, и тот вздернул несчастного выше. Душераздирающий вопль заставил меня быстро отвернуться. Мне казалось, я вот-вот потеряю сознание от звука рвущихся мышц, а заключенный все кричал и кричал. Наконец, Чезаре велел палачу остановиться и, подойдя к висящему на дыбе мужчине, схватил его за подбородок и заставил смотреть себе в глаза.

  – Тебе уже достаточно? – спросил он вкрадчиво. – Ты можешь сознаться прямо сейчас, и тебя отведут обратно в камеру. Я похлопочу, чтобы повешение для тебя заменили отсечением руки...

  Человек не отвечал, лишь задыхался от боли и ужаса, и Чезаре, отстранив палача, ослабил ремни.

  – Говори.

  Заключенный слабо пошевелился. Палач, набрав в ковш воды, плеснул ему в лицо, заставив вздрогнуть. Чезаре с улыбкой взял со стола длинную плеть и остановился напротив пленника.

  – Так у кого ты украл зерно?

  – Это мое зерно, господин.

  Размахнувшись, Чезаре ударил плетью по обнаженному торсу человека. Тот вскрикнул, и я увидел вспухающий на коже алый рубец.

  – Я ударю тебя снова, – пообещал кардинал Борджиа, – и буду бить до тех пор, пока ты не скажешь правду.

  Заключенный разрыдался, шепча молитву.

  – Бог не поможет тебе, – сказал Чезаре, занося плеть для нового удара. – Здесь я представляю Бога.

  Послышался свист и звук врезающейся в плоть грубой кожи. Пленник закричал. Теперь по его рассеченному животу стекали капельки крови, похожие на мерцающие рубины. Я видел его боль, его страдания, и, схватив Чезаре за руку, попытался остановить пытку, но мой господин просто отшвырнул меня в сторону, легко, как ребенка, и продолжал истязание, не обращая внимания на крики и рыдания жертвы. Он избивал пленника, почти не делая пауз между ударами плети, и вскоре исполосованное ужасными рубцами тело бессильно повисло на ремнях: несчастный потерял сознание от боли.

  – Приведите его в чувство, – приказал Чезаре палачу и отшвырнул окровавленную плеть. Палач окатил узника водой, и его веки дрогнули, а с полуоткрытых губ слетел судорожный вздох.

  – Я... украл зерно, господин.

  Чезаре сдержанно улыбнулся, проведя пальцами по щеке мужчины, а затем повернулся к стоящему поодаль коменданту:

  – Отведите его в камеру. Он сознался в краже, но еще не сознался в убийстве. Мы продолжим завтра... или через день. Сообщите мне, нашли ли у него в доме зерно.

  Комендант поклонился.

  – Теперь я хочу посмотреть ваши записи, так чтобы мне никто не мешал.

  – Вы можете сделать это в соседней комнате, ваше сиятельство.

  Он провел нас в небольшую комнатку, смежную с пыточной, и, положив на стол свою тетрадь и оставив свечу, вышел и прикрыл за собой дверь. Чезаре повернулся ко мне. Его глаза лихорадочно блестели в прорезях маски.

  – Я почти не владею собой... – выдохнул он, схватив меня в объятия, и его напряженный член уперся мне в низ живота. Попятившись от неожиданности, я натолкнулся спиной на стену, и Чезаре тут же навалился на меня, забираясь руками мне под рубашку.

  – Если бы я ударил его еще пару раз, то кончил бы, – признался он, ища губами мои губы. – Целуй меня, Андреа... о, боже...

  Сдернув с меня штаны, он резко развернул меня лицом к стене и, удерживая за руки, почти тотчас грубо овладел мной, так что я едва смог сдержать вскрик. Ужас и боль были так сильны, что я заплакал. Он быстро задвигался, закрыв мне рот ладонью, и я укусил его пальцы. Он яростно застонал – и вдруг излился, прижимая меня к холодному влажному камню стены. Я не мог ни понять, ни тем более принять этого.

  – Прости меня, – прошептал он, опускаясь передо мной на колени.

  Из моих глаз катились слезы, когда я отдавался его изощренным быстрым ласкам; он так хорошо знал, что нужно моему телу, и был так настойчив... Я не мог противостоять ему. Обнимая его, я почувствовал, что близок к концу, и с долгим стоном подался вперед, даря влагу своего наслаждения его приоткрытым губам. Охваченный сладостной судорогой, я упал перед ним на колени, и он удовлетворенно поцеловал меня в последний раз.

  – Уйдем отсюда, – попросил я. Он протянул руку – она была в засыхающей крови – и коснулся моего лица.

  – Наверное, я кажусь тебе чудовищем?

  – Я не хочу обсуждать это, монсеньор.

  – Ты боишься меня. И сердишься на себя самого, верно?

  – Прошу вас, никогда больше не берите меня с собой в это место.

  – Ты предпочитаешь замок Ангела? В тамошних подземельях тоже томятся узники, только не торговцы и мастеровые, а кардиналы и графы...

  – Монсеньор...

  – Ты сердишься, потому что не понимаешь. Я могу дать тебе самому почувствовать в твоей руке плеть, ощутить силу удара, услышать звук рвущейся плоти и скрежет зубов, когда хлыст впивается в обнаженное тело... Хочешь? Это чудесно, правда. Только так я вполне чувствую себя живым и осознаю свое превосходство над теми, кто покорно склоняется передо мной.

  – Нет. Я хочу уйти.

  Он не настаивал. Оказавшись на свежем воздухе, я едва не упал от внезапного головокружения, так что ему пришлось поддержать меня под руку. Мы вернулись во дворец и больше не говорили о том, что произошло в тюрьме, но теперь я знал темную сторону Чезаре, вселяющую в меня неистребимый ужас и отвращение. И все же я продолжал любить его.

  Время шло, стирая память о прошлом, и постепенно я привык к странной жизни кардинала Борджиа. Он доверял мне, и я никогда не обманывал его доверия. Ради него я научился переносить вид крови и пыток, научился убивать кинжалом и отравленной иглой, научился шпионить и разбираться в оружии и ядах. Как-то Чезаре со смехом сказал, что не знает никого, кто отличался бы столь редкой ангельской красотой и столь совершенными дьявольскими навыками убийцы. Разумеется, он не имел в виду себя самого... Я так и не освоил всех тонкостей дворцовых интриг. Убивая тех, на кого указывал Чезаре, я не испытывал ничего, кроме страха и раскаяния, и каждый раз находил утешение лишь в объятиях моего господина, которого любил больше жизни. Мне было все равно, ждет ли меня ад, когда его пальцы касались моей щеки, и он целовал меня с восхищением и благодарностью.

  Его тайны оставались тайнами, когда он хотел этого. Просыпаясь в одиночестве, я гадал, куда он уходит, пока я сплю. Иногда я не видел его по целым дням, порой случайно встречаясь с ним в коридорах дворца. Зачастую он оставлял мне записки с поручениями, которые мне надлежало выполнить, и я не имел права на промедление и объяснения. В жизни Чезаре было много женщин, главной из которых оставалась Лукреция. Несколько раз мы занимались любовью втроем; Лукреции нравилось смотреть, как ее брат берет меня, а потом мы с Чезаре овладевали ею одновременно спереди и сзади, наслаждаясь ее сладострастными стонами и ощущением близости друг друга через тонкую стенку внутри ее тела. Когда позже я думал о том, что мы делали, то ужасался глубинам разврата, в которые меня увлекала страсть к моему господину. Я оправдывал себя лишь тем, что оставался верен Чезаре, и эта верность не позволяла мне окончательно скатиться в бездну зла и порока.

  В середине лета Чезаре объявил, что его брат Джованни по приглашению папы должен прибыть в Рим из Испании. Мы сидели на балконе в его апартаментах, глядя, как солнце лениво скатывается за верхушки деревьев ватиканского сада. Июльская жара накалила камни, и единственным спасением была холодная, почти ледяная вода в наших бокалах, напоминавшая мне о тех временах, когда я был еще простым мальчишкой-водовозом в квартале Треви. Чезаре сделал несколько медленных глотков и вздохнул.

  – Знаешь, мне было спокойнее, пока Джованни оставался в своих владениях, – пожаловался он. – Я не виделся с ним почти три года, и не скажу, что сильно скучал.

  – Ты больше переживаешь из-за Лукреции, – сказал я. – Может быть, теперь все будет по-другому? Твой брат женился, и...

  – Глупая шутка судьбы, – процедил Чезаре, прикрыв глаза. – Бог не дал мне родиться первым, а Джованни Он позволил родиться до того, как умер мой старший брат.

  – У тебя был старший брат? – удивился я.

  – Да, Педро. Он умер, когда мне было тринадцать лет. Ты же знаешь, что старший сын наследует титулы и владения, а второй по старшинству предназначен для церковной карьеры. Меня уже с детства обрядили в сутану, так что после смерти Педро все унаследовал третий сын, Джованни, даже его жену. – Чезаре зло рассмеялся.

  – Тебе была нужна его жена? – ехидно поинтересовался я.

  – Ну, титул герцога Гандии и несколько тысяч дукатов мне точно пригодились бы.

  – У Педро не было собственных детей?

  – Нет, конечно. – Он подумал, потом добавил. – Его супруга сама была в то время еще малым ребенком. Ему было двадцать шесть лет, и он... ну, в общем, у него не было детей, даже тех, которых он мог бы узаконить.

  Он надолго замолчал, и я решил, что разговор окончен, но Чезаре заговорил снова:

  – Я не хочу встречаться с Джованни. Отец слишком любит его, и мне тяжело будет снова смотреть, как на его глупую голову сыплются новые подарки. Однако мне придется встречать его и относиться к нему как к нежно любимому брату. Мои родители были бы счастливы видеть, что между мной и Джованни царят мир и согласие...

  – Я начинаю думать, что ты ему завидуешь.

  Он хмуро посмотрел на меня.

  – Если бы Педро был жив, то Джованни остался бы ничтожеством, каким и является на самом деле, без титулов и привилегий.

  – У его святейшества большие возможности, он позаботился бы о Джованни в любом случае.

  – Разумеется. Красная шляпа кардинала была бы этому бездельнику очень к лицу.

  Я пожал плечами. Чезаре не терпел соперников, а его брат, похоже, был соперником весьма серьезным. Невозможно было сказать, заслуженно ли пользуется Джованни отцовской любовью, или Чезаре просто пытается очернить его в моих глазах, чтобы я имел предубеждение против него. Мне захотелось составить собственное мнение на этот счет, но я ничего не стал говорить об этом своему господину.

  Когда в середине августа Джованни Арагонский, герцог Гандии, прибыл в Рим, его брат кардинал Борджиа встречал его у ворот с небольшой свитой. Несмотря на моросящий дождь, с лица Чезаре не сходила приветливая улыбка, когда он спешился и пошел навстречу своему брату, раскрыв объятия.

  Джованни оказался высоким изящным молодым человеком лет двадцати, одетым, на мой взгляд, чересчур роскошно, но алый бархат его костюма удивительно шел ему. У него было обаятельное открытое лицо, живые темные глаза и еще по-детски припухлые губы. Его каштановые волосы волнами сбегали на плечи из-под маленькой шапочки с пером. Между ним и Чезаре было несомненное сходство, но Джованни казался более жизнерадостным и улыбчивым, чем его старший брат. Я начал догадываться, почему Лукреция не смогла устоять перед ним: в нем не было мрачной сосредоточенности Чезаре, и я почему-то подумал, что зрелища пыток вряд ли доставляют ему такую же радость.

  Сердечно обняв и расцеловав брата, Джованни снова сел в седло и, сопровождаемый своими знаменосцами, слугами и прибывшими вместе с ним дворянами, проследовал во дворец папы. На улицах толпился народ, чтобы посмотреть на блестящих всадников; проезжая мимо дворцов, я видел кардиналов и вельмож, приветственно машущих руками. Похоже, в Риме Джованни любили гораздо больше, чем я предполагал.

  Мне не полагалось присутствовать при аудиенции герцога Гандии у его святейшества, и пока мой господин беседовал с братом и отцом, я оставался в своей комнате. Чезаре вернулся поздно ночью. Я услышал его шаги в коридоре и отложил книгу, которую читал.

  – Андреа! – позвал он, и я поспешно вошел в его спальню.

  Он полулежал в кресле, устало положив подбородок на сцепленные в замок руки, его лицо было задумчивым. Я присел возле него на пол.

  – Что ты думаешь о моем брате Джованни?

  – Я слишком мало знаю его, но мне кажется, он не из тех, кто может доставлять неприятности.

  – Есть люди, доставляющие неприятности самим своим присутствием, притом сами того не сознавая. Отец пришел в восторг, когда увидел своего любимчика. Он так и не понял, что Джованни слаб и глуп, и возлагает на него большие надежды. Ладно, может быть, ты прав, и от моего братца не будет особого вреда. Пусть себе порезвится, постоит на литургии вместе с отцом, потаскается по римским борделям... Если же он вздумает лезть в мои дела, то пожалеет об этом.

  – Вы хотите, чтобы я приглядывал за ним, монсеньор?

  Он усмехнулся, взял меня за подбородок и заглянул в глаза.

  – Было бы неплохо, в особенности если он станет увиваться за Лукрецией... Впрочем, пока он не опасен. Пойдем спать, я устал.

  Герцог Гандии вызывал у меня любопытство. Он не лез в политику, ему не было никакого дела до интриг папы и Чезаре, и вместе с тем ему нравилось жить на широкую ногу. Сопровождаемый повсюду герольдами, оруженосцами и пажами, он неизменно привлекал всеобщее внимание. Он был дружен со многими знатными вельможами, его любили за легкий характер и веселость. Ненависть к нему Чезаре была для меня необъяснима, и мне захотелось узнать о нем побольше.

  Я стал осторожно наблюдать за герцогом, стараясь, чтобы он не заметил моего пристального интереса к его особе. Это оказалось легко: Джованни привык находиться в центре внимания, так что еще один восхищенный взгляд вряд ли побеспокоил бы его. Своими роскошными нарядами из парчи и бархата с золотым шитьем он напоминал царственного шмеля среди мух на летнем лугу.

  Мне хотелось застать Джованни в неформальной обстановке, когда он бы не был окружен друзьями и слугами, посмотреть, что он за человек. Возможно ли, что обаяние и приветливость были только маской, за которой он прятал свои истинные чувства?

  Через две недели после приезда герцога Гандии Чезаре объявил, что собирается провести инспекцию городских тюрем и рассмотреть прошения о помиловании. Зная мое отвращение к подобным мероприятиям, он снисходительно разрешил мне не сопровождать его, однако велел отнести записку кардиналу Караффа, а затем понаблюдать за Джованни, который, по его сведениям, намеревался прогуляться по городу.

  Первое из поручений было делом несложным: кардинал Караффа был другом папы, к тому же этот честный старик был одним из тех, кто мудро держался в стороне от распрей, раздиравших аристократические семейства Рима. Папа Александр любил его общество и советовался с ним по разным вопросам, касавшимся управления Церковью. Доставив письмо во дворец Караффа, я вернулся к себе, переоделся в простой черный костюм и отправился искать герцога Джованни.

  Оказалось, что Джованни только что прослушал литургию и после обеда велел подать ему коня. Я некоторое время поболтал со слугами герцога, успев узнать, что Джованни в восторге от свободной и разгульной жизни Рима, что почти ежедневно он отправляется искать приключений, но не решается в открытую посещать дома удовольствий, предпочитая, чтобы к нему приводили красивых девушек. Разумеется, эти похождения не должны были стать предметом огласки, так что красавицам обычно завязывали глаза и щедро платили за молчание.