Текст книги "Маска (СИ)"

Автор книги: Jeddy N.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

  Беспечно насвистывая, я отправился к себе, чувствуя себя достаточно проголодавшимся и утомленным, чтобы позволить себе плотный ужин и спокойный сон. Я помог Никколо прибраться в покоях кардинала, потом мы поужинали, и я сказал ему, что в приемной папы сегодня не протолкнуться. Он пожал плечами, заметив, что в последнее время приходит слишком много новостей с севера.

  – Я не знаток в политике, – сказал он, – но французы в последнее время ведут себя неспокойно. Как-то раз монсеньор кардинал обмолвился, что Франция нацеливается на Неаполь. А ведь Неаполь совсем недалеко от Рима.

  Я был удивлен, но не слишком. Политические игры мало меня занимали, а Неаполь и Иерусалим казались какими-то бесконечно далекими местами. Я никогда не бывал нигде дальше Витербо, так что все эти новости меня не касались.

  Вечером я немного потренировался во владении шпагой под руководством нанятого Чезаре учителя, но быстро утомился и отправился к себе в комнату. Мне хотелось дождаться монсеньора, чтобы расспросить его обо всем, чего я не мог понять, но его все не было, и вскоре я лег, а потом задремал.

  Я проспал всю ночь, а наутро, не обнаружив своего господина, понял, что должен сам разыскать его. На мои настойчивые расспросы я получил ответ, что Чезаре задержался до глубокой ночи за ужином у его святейшества папы вместе с несколькими кардиналами и вельможами. Как часто бывало, он сам нашел меня. Шагая по коридору, я вздрогнул, когда знакомая ладонь опустилась на мое плечо.

  – Решил пройтись?

  – Монсеньор...

  – Ты вчера хорошо поработал, Андреа. Я и не надеялся, что граф Вителлески так скоро явится на папский обед.

  – Я взял на себя смелость сопровождать его. У него был такой вид, как будто он сомневался, стоит ли идти.

  Он улыбнулся.

  – Может быть, тебе и не хватает ловкости рук, но соображаешь ты неплохо.

  Слегка обняв за талию, он притянул меня к себе, и я смутился: нас могли видеть все, кто был в галерее, но его это, казалось, ничуть не беспокоило.

  – Я рад, что нашел тебя, – прошептал он, склонившись к моему уху. – У нас с тобой будет теперь много дел, Андреа, и твоя помощь для меня бесценна, хотя ты сам не сознаешь этого.

  Весь этот день я сопровождал его. Прежде всего, мы побывали на открытом заседании консистории, а затем, когда папа отпустил кардиналов, остались выслушать доклад легата, вернувшегося из Сиены. От него мы узнали, что французы пересекли Альпы и движутся к Милану, что старый герцог Лодовико Сфорца готов оказать им всяческую поддержку против Неаполя, что Сиена согласилась беспрепятственно пропустить по своей территории французскую армию, а Флоренция, хоть и не станет открыто содействовать Карлу, не намерена вмешиваться в ход событий, несмотря на обещанную верность папе. Чезаре сомневался, что французы обойдут Рим стороной, но папа заявил, что в случае опасности он укроется в замке Ангела, который, как известно, неприступен. Я почти восхищенно смотрел на этого спокойного улыбчивого человека, носившего имя древнего царя-завоевателя, как успел рассказать мне Чезаре. Казалось, папа оставался самым невозмутимым из всех присутствующих, и снисходительно смотрел на своих советников, отчаянно ищущих выход из положения. Кардинал Фарнезе предложил папе воспользоваться обещанной защитой неаполитанцев и отступить в Неаполь, а там дождаться помощи Испании, но его святейшество развел пухлыми руками и сказал, что не намерен покидать Рим, разве что в самом крайнем случае на пару дней переберется на север, где поспокойнее, например, в замок Чита Кастеллана.

  Пока кардиналы обсуждали последние события, решая, что предпринять, явился слуга графа Орсини и со встревоженным видом что-то тихо сообщил своему господину. Тот выпрямился и оглядел присутствующих.

  – Сегодня утром умер граф Пьетро Вителлески, – сказал Орсини, и по моей спине пробежал озноб. – Очень странно, не так ли, монсеньоры? Вчера за обедом он показался мне вполне здоровым.

  – Наверное, он был слишком неумерен в еде, – отозвался кардинал Борджиа, быстро взглянув на меня. – Граф интриговал против его святейшества, и я слышал, что наш святейший отец молился, чтобы Бог покарал этого лживого и продажного человека.

  – Так или иначе, это произошло очень вовремя, вам не кажется? Насколько я знаю, он был близок к окружению Колонна, а Колонна предали Рим.

  – Колонна, Сфорца... – Папа вздохнул и перекрестился. – Нынче беспокойные времена, от святого престола отвернулись слишком многие, соблазнившись посулами французского короля, но Господь видит изменников и карает их. Мы помолимся о душе графа Вителлески, но пока у нас найдутся дела поважнее...

  Казалось, Чезаре не испытывал ни удивления, ни сожаления по поводу смерти графа. Он вернулся к обсуждению защиты Рима так спокойно, словно Пьетро Вителлески никогда и не существовало на свете.

  Оказавшись поздно вечером наедине с монсеньором в его комнате, я не решался уйти к себе, намереваясь задать крутившийся на языке вопрос, но он, судя по всему, не был настроен отвечать. Он долго писал какие-то письма, почти не поднимая головы, но разрешения уходить я так и не получил, а потому терпеливо ждал, когда он закончит. Наконец, он отложил перо и пристально посмотрел на меня.

  – Иди сюда, – позвал он тихо. Когда я подошел, он обнял меня за талию и привлек к себе, глядя в глаза. – Тебя что-то мучает, верно?

  Я смутился. Его лицо, чуть осунувшееся от усталости, было бледнее обычного, и сейчас он выглядел старше своих лет – не юношей, а вполне взрослым мужчиной.

  – Простите меня, монсеньор. Я лишь немного устал...

  – Нет, я же не слепой. Ну хорошо. – Он поднялся из-за стола и потащил меня за собой на ложе. – Если ты устал, давай приляжем.

  Я слабо запротестовал, когда он неторопливо принялся снимать с меня камзол, затем рубашку и штаны, но мои руки уже гладили его лицо. Он улыбнулся, разделся сам и улегся рядом со мной. Какое-то время он медленно целовал меня в губы, в глаза, в шею, а потом лег на меня сверху, властно прижимая к постели.

  – Итак, теперь я спрошу еще раз – что тебя тревожит?

  – Чезаре...

  – Ты должен быть честным со мной.

  – Я хочу, чтобы ты рассказал мне, что происходит.

  – Очень просто: французский король Карл перебрался через Альпы, чтобы захватить Неаполь. Когда-то отец сам призывал его, но времена изменились, строптивый старый король Неаполя умер, и Франция из союзника превратилась в опасного противника. Но не все это сознают. Самые могущественные семьи изменили папе и покинули Рим. Вдохновленные примером предателей Сфорца, многие вспомнили старые обиды и теперь готовы лизать пятки французам, если не помогая им, то хотя бы не оказывая сопротивления. Мой младший брат Хофре, женатый на красавице Санчии, дочке нового неаполитанского короля, струсил и надеется на помощь папы, а старший благоразумно сидит в Испании, под защитой католических величеств Фердинанда и Изабеллы. Мы можем еще рассчитывать на верность Орсини, но я не доверяю им, потому что они всегда действуют только в собственных интересах, а сейчас вряд ли можно с уверенностью сказать, что окажется для них выгоднее, когда Карл подойдет под стены Рима... Французы будут здесь очень скоро, для них это не увеселительная прогулка, и быстрота решает все.

  – Что же намерен предпринять его святейшество?

  – У него нет никакого оружия, кроме анафемы, но и она вполне годится. – Чезаре жестко усмехнулся. – Думаю, он позволит Карлу продвинуться к Неаполю, пусть даже через Рим. Мой отец хитер и наверняка сумеет найти выход из положения. Его титул обязывает светских правителей считаться с ним, и Карл прекрасно понимает, что угрозы святому престолу заканчиваются неизбежным возмездием...

  – Власть папы дана Богом, разве не так? – спросил я.

  Он загадочно улыбнулся и слегка сжал пальцами мой член. Я застонал, вцепившись в его плечи.

  – Я не знаю, Андреа. Иногда и Богу требуется помощь...

  – Но...

  – Тише. – Он поцеловал меня, разжигая в моем слабеющем теле трепет страсти, и я сдался.

  – Люби меня, Чезаре, – прошептал я, обнимая его за шею. В мерцающем свете свечей его кожа отливала теплой бронзой, в глазах вспыхивало неукротимое пламя. Его руки и губы заскользили по моему телу, утоляя снедавшую меня жажду близости. Как же мне недоставало его все это время! За прошедшие два дня он едва обменялся со мной парой слов, и я чувствовал себя отверженным. Обнимая его, я повторял, что люблю его, а он только молча продолжал ласкать меня – все более неистово и бесстыдно. Его пальцы требовательно изучали мое тело, опускаясь ниже по спине, сжимая ягодицы и соскальзывая между ними. Я сходил с ума, охваченный невероятным желанием; мне хотелось, чтобы он повторил то, что делал со мной, когда мы занимались любовью с Лукрецией, – но не решался попросить его об этом. Он видел, как я подаюсь ему навстречу, и улыбался, глядя на мои мучения. Потом он заставил меня поднять ноги, и я ощутил, как его твердый член упирается в меня снизу, а затем медленно и осторожно входит в мое тело, причиняя невероятную боль. Я закричал, и он замер, склоняясь ко мне и покрывая мое лицо поцелуями.

  – Я знаю, мой ангел, – горячо прошептал он. – Это действительно больно... Доверься мне, я сделаю так, что тебе будет хорошо.

  Чезаре был очень осторожен, но поначалу я мало что ощущал, кроме страданий. Тяжесть его мускулистого тела, его размеренные движения и трепетные ласки лишь постепенно стали доставлять мне некоторое удовольствие. Я мертвой хваткой сжимал его бедра, и он посоветовал мне расслабиться. Стало легче; я еще вскрикивал, но теперь к боли примешивалось и наслаждение. Чезаре стонал, настойчиво двигая бедрами, и время от времени целовал меня в губы, а его пальцы играли с моей напряженной плотью. Наконец он не выдержал, и сладострастный экстаз сотряс его мощной судорогой; я почувствовал его в себе и невольно застонал от восторга. Сам я тоже был близок к концу: задыхаясь, я изгибался всем телом, стараясь удержать Чезаре и в то же время пытаясь изгнать его... Еще немного – и я излился, крича от невыносимой сладостной муки и цепляясь за моего господина, как за последний островок в неистовой буре нахлынувшего на меня уничтожающего разум наслаждения. Обессиленный, полностью опустошенный, я откинулся на постель, отдаваясь страстным поцелуям Чезаре.

  – Ты просто чудо, – простонал он. Его грудь тяжело вздымалась и опускалась, устремленные на меня глаза восторженно сияли. – Тебе надо будет отдохнуть, я почти не мог сдерживаться... Тебе было больно?

  – Чезаре... Мне хотелось этого.

  – Да, я знаю. В конце концов, желание сильнее боли. А потом ты перестанешь чувствовать и эту боль.

  – Когда ты со мной, я забываю обо всем.

  – Андреа. – Его пальцы скользнули по моей щеке, пробежали по губам. – Ты прекрасен, как античная статуя, но мне жаль, что ты до сих пор сомневаешься во мне. Я хотел бы, чтобы ты оставался со мной, что бы ни случилось. Ведь ты мне доверяешь?

  Я закрыл глаза. Он задал вопрос, на который я не мог бы ответить без колебаний. У Чезаре было слишком много тайн; он не лгал мне, но никогда ничего не рассказывал.

  – Можно, я кое-что спрошу? – тихо проговорил я. – Мне очень нужен ответ, потому что это важно для меня.

  – Спрашивай.

  – Тот человек, который вчера был приглашен на обед к его святейшеству... Граф Вителлески...

  Чезаре замер, и я не был уверен, что хочу открыть глаза и встретиться с ним взглядом. Мой голос дрогнул, но я продолжал:

  – Я хочу знать, отчего он умер. Скажи мне правду.

  – Ты ведь не веришь в божье правосудие, верно? Я не стану тебя обманывать, потому что ты наблюдателен и умеешь делать выводы. А еще – потому что я люблю тебя. Вителлески умер от яда, который мой отец подсыпал ему в вино.

  Я почувствовал, что меня охватывает дрожь.

  – Напрасно ты захотел узнать это, – с сожалением проговорил он. – Я исполняю приказания отца. Будь он только святейшим папой, я мог бы противиться ему, но он – мой отец. Если бы Вителлески отказался от вина за обедом, он все равно умер бы: отец велел мне избавиться от него любым способом.

  – Любым способом? – ошарашенно переспросил я, и он усмехнулся.

  – Обычно я предпочитаю кинжал, но в данном случае яд был бы вернее. Вителлески не должен был покинуть Рим живым, так что меня вполне устроило бы, если бы он добрался до своего дома и умер там, не вызывая подозрений.

  Я отвернулся, чувствуя, как по моим щекам катятся слезы. Он бережно вытер их пальцами.

  – Не плачь, мой мальчик. Ты еще так многого не знаешь. Слабые умирают, сильные властвуют, достойные борются. Заставь врагов бояться тебя, покажи, что не щадишь никого, – и перед тобой будут преклоняться. Я надеюсь, что со временем ты научишься смотреть на вещи по-другому. Жестокость необходима, чтобы выжить в этом мире, Андреа.

  Охваченный ужасом, я молчал, и он стал гладить меня по голове, как маленького ребенка.

  – Предательство, ложь, надменность – все это требует возмездия. Если бы мой отец был склонен прощать причинивших ему зло, его давно не было бы на свете... так же, как и меня самого, возможно. Научись отвечать тем, кто предает тебя. Я обучаю тебя искусству интриги, но искусству мести ты должен выучиться сам. Кстати, ты никогда не задумывался, что в тех письмах, которые ты носишь от моего имени?

  Внезапная догадка сжала мое горло ледяной рукой. В отчаянии я посмотрел в темные непроницаемые глаза Чезаре.

  – Но ведь...

  – Да, конечно, не все они были приглашениями на обед. Но двое из адресатов нашли свою смерть именно в этих письмах. Синьор Джакомо Коронати, который на следующий после получения письма день был найден задушенным в доме развлечений, и младший диакон церкви Санто Вито, на которого поздним вечером напали какие-то неизвестные возле его дома... Возможно, ты даже не помнишь их, но именно ты принес им их погибель.

  – Чезаре... – Весь кошмар моей службы у кардинала только сейчас стал окончательно проясняться. Я был вестником смерти, посланцем, извещавшим жертвы святейшего папы, когда и как им надлежит поступать, чтобы прямиком попасть в руки убийц.

  Он обнял меня, покрывая поцелуями мое лицо.

  – Прости меня. Ты не был готов к этому. Ты оказался слишком чист, чтобы принять эту ношу, а на моих руках так много крови, что я уже перестал замечать ее. Если ты захочешь уйти, я не стану тебя удерживать.

  Да, мне безумно хотелось уйти от него. Дома меня все еще ждали мать, отец, братья и сестры, и теперь мне, может быть, уже не пришлось бы таскать по римским улицам бочку с водой... Я мог бы зарабатывать на жизнь ремеслом портного или даже наняться в услужение к какому-нибудь чиновнику. Пусть Чезаре сам занимается своими грязными делами, пусть убивает в угоду папе врагов Рима, это не мои враги. Вопреки мнению кардинала, я запомнил Джакомо Коронати, веселого человека, спросившего у меня, как я поживаю, и подарившего мне дукат. Мне он понравился. Думал ли я тогда, что уже на следующий день этот славный синьор будет убит?

  Высвободившись из объятий Чезаре, я встал, оделся и молча покинул спальню. Он не окликнул меня, но я чувствовал, как он смотрит мне вслед. Идти в свою комнату было бы сейчас равносильно тому, что и остаться с монсеньором. Я вышел в коридор и медленно побрел к выходу из дворца.

  Меня никто не удерживал. Я прошел мимо базилики Святого Петра, пересек площадь, на несколько мгновений оглянулся назад, мысленно прощаясь с человеком, которого успел полюбить. В темноте стылой октябрьской ночи проплывали огни факелов конных гвардейцев, луна лишь изредка выныривала из-за низких туч, пронизывающий ветер трепал плащ и забирался под рубашку.

  Некоторое время я бесцельно кружил по площади, потом решительно зашагал в сторону родительского дома. Будь что будет, я возвращаюсь. На нашей улице я замедлил шаги; она показалась мне теперь такой тесной и грязной, что я ощутил невольное презрение. В сточных канавах скопились нечистоты, источавшие просто убийственные миазмы, а под ногами то и дело шныряли шустрые мыши и толстые наглые крысы. Я действительно успел отвыкнуть от всего этого.

  Мои родные уже легли спать; в доме стояла тишина, темные окна были закрыты решетчатыми ставнями. Толкнув дверь, я обнаружил, что она заперта, и стал стучаться, сперва потихоньку, а затем нетерпеливо и громко.

  – Проклятье, – послышался голос отца. – Кого еще черти несут? Убирайтесь, не то я сам размозжу вам головы!

  – Отец, это я! – Меня затрясло от радостного возбуждения при звуках его голоса.

  – Андреа?!

  Дверь распахнулась, и я тотчас же очутился в крепких медвежьих объятиях, на какие был способен только мой отец. Мои кости затрещали, я охнул.

  – Вот так дела! Ты вернулся?! Эй, Марта! Нани, Беатриса! Марко, черт тебя дери! Наш малыш Андреа вернулся!

  Я впервые увидел, что отец плачет, и мне захотелось прижаться к нему, как в детстве. Из-за его спины почти тут же показались испуганные, удивленные и обрадованные лица Беатрисы и Нани; мне они показались такими похожими, что я не мог бы с уверенностью сказать, кто из них кто. Сверху по лестнице спускался Марко, держа в руке свечу и недовольно щурясь.

  – Вот это да, – вырвалось у него, когда он меня увидел. – Да ведь наш увалень Андреа стал прямо настоящим вельможей!

  – Заткнись, – посоветовал отец и повел меня в дом. – Жаль только, что Джанни сейчас нет. Он, знаешь ли, женился на Лючии и живет теперь в доме ее родителей. Вот он обрадуется, когда тебя увидит! Где же ты был все это время?

  – Мне повезло, – сказал я. – Удалось устроиться камердинером к одному из чиновников в Ватикане.

  – Ну ты даешь, – восхитился Марко. – Что же ты вернулся? Он тебя прогнал?

  – Он умер, – выпалил я первое, что пришло в голову.

  – Жаль, – сказала Нани, обнимая меня. – Ты так вырос, Андреа.

  – И похорошел, – с улыбкой добавила Беатриса. – Мама так горевала, когда ты исчез! В последнее время ей становится все хуже. Иди скорее, поговори с ней.

  Поднявшись наверх, я вошел в комнату матери и на миг замер, потрясенный: она так исхудала и осунулась, что я едва смог узнать ее.

  – Андреа, – прошелестела она, протянув в мою сторону тонкую руку, и я, подбежав, с трепетом поцеловал ее холодные пальцы.

  – Мама, это я.

  Улыбка озарила ее бледное лицо.

  – Хорошо, что я успею перед смертью поговорить с тобой. Я и не надеялась, что ты жив. Мне почему-то так плохо, теперь я почти все время чувствую боль...

  – Ты поправишься, – пробормотал я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал от жалости и отчаяния. – Я попрошу какого-нибудь кардинала помолиться за тебя, а еще приведу тебе врача...

  – Нет, мой дорогой. – Она закрыла глаза, борясь с болью. – Слишком поздно. Что же случилось, что ты теперь водишь дружбу с кардиналами и имеешь своего личного врача?

  Я рассказал ей, как один знатный человек нашел меня ночью на улице и взял в свой дом для выполнения несложной работы. Разумеется, я не называл имени Чезаре Борджиа. Это было бы слишком неправдоподобно даже для моей бедной больной матери, которая привыкла верить мне во всем.

  Так я вернулся к прежней жизни. Впрочем, она не была уже прежней: бочка стояла во дворе днищем кверху, а отец, потрясенный моим неожиданным возвращением, не ругал меня и не пытался загружать работой, по крайней мере, в первые несколько дней. Похоже, он решал, что со мной делать, потому что теперь я выглядел как состоятельный юноша, у меня были два кинжала, с которыми я умел неплохо обращаться, и кошелек с парой десятков золотых дукатов. Марко не осмеливался задевать меня и в моем присутствии держался настороженно. Я знал его тайну, и он не был уверен, что я не расскажу о его проделках отцу. Я молчал, наслаждаясь властью, которую обрел над ним. Порой я ловил на себе заинтересованные взгляды Нани и Беатрисы. Разумеется, летом я ушел из дома совершенным заморышем и оборванцем, а сейчас переменился. Беатриса в особенности пристально разглядывала меня, так что я немало смущался.

  Два дня я сидел возле матери, немного помогал отцу, навестил Джанни и Лючию, развлекал сестер. Все снова стало на свои места, но прежняя жизнь вдруг стала неимоверно скучна для меня. Мне хотелось читать, учиться фехтованию, болтать с Никколо, относить письма неизвестным мне людям, наблюдать за ними. И, разумеется, мне не хватало Чезаре.

  Я любил его. О боже, я все еще его любил. Напрасно я старался изгнать его образ из своего сердца, напрасно заставлял себя забыть. Вечерами, лежа на своей жесткой постели, я думал о нем, мысленно отдаваясь его рукам, глядя в его сияющие темные глаза, повторяя слова любви и преданности. Жаркая истома охватывала все мое тело, рука находила собственную плоть; я ласкал себя в бессильной муке неутолимой страсти, пока не наступало облегчение, и лишь тихий вздох слетал с моих губ в пустоту, а потом я засыпал, чтобы во сне вновь оказаться рядом с Чезаре, в его сильных и нежных объятиях.

  На третий день я отправился в город, купил себе новую одежду – попроще той, что я носил, но все же гораздо лучше, чем привыкли надевать мои братья. Мы долго разговаривали с портным, однако попроситься к нему в подмастерья я так и не решился, сам толком не понимая, почему. Несколько часов я бесцельно бродил по улицам, кутаясь в плащ под холодным ветром, затем направился в район, где жила знать, и наблюдал, как из палаццо Вирджинио Орсини выезжают хорошо одетые вооруженные всадники. Затем мои ноги сами понесли меня на улицу дель Пеллегрино, к шикарному дворцу монны Лукреции. До самого вечера я расхаживал неподалеку от дворца, глядя в окна с затаенной надеждой. Я совершенно замерз, но не хотел уходить, пока наступившая темнота, разгоняемая лишь светом луны да факелами проезжающих всадников и карет, не напомнила мне об опасностях, таившихся в подворотнях бедняцких улиц. Уже повернув к дому, я заметил закутанного в плащ человека на белом коне, въезжающего в ворота особняка монны Лукреции со стороны Ватикана, и дрожь, охватившая меня при его виде, не имела ничего общего с холодом. Торопливо закрыв лицо полой плаща, я отшатнулся в тень, чтобы он, случайно глянув в мою сторону, ненароком не узнал меня. Но он, казалось, был занят лишь собственными делами: бросив слуге поводья, он быстро взбежал по лестнице и скрылся в дверях, поспешно распахнутых перед ним охранниками.

  Сдерживая слезы ревности, отчаяния и тоски, я направился прочь. Любовь и страх сжигали мою душу; я слишком хорошо сознавал, что кардинал Борджиа и его сестра давно прокляты Богом, но я все еще любил... Только сейчас, увидев Чезаре, я вдруг почувствовал, что мир снова наполнился звуками и красками. Это было так странно – мне казалось, что воздух обрел насыщенность и вкус, пьяня, словно вино. Мой дорогой господин был здесь, совсем рядом, и ничего не знал обо мне, – и все же я впервые за последние три дня осознавал, что живу. Возвращаться домой было теперь не так горько. Я пообещал себе, что постараюсь как можно быстрее забыть Чезаре. Если я каждый день стану приходить в те места, где он бывает, то буду иногда видеть его, и постепенно моя боль пройдет, я научусь радоваться той жизни, для которой был рожден...

  Полетели серые дни, наполненные простыми заботами по дому и непрестанной тоской безысходного одиночества. Моей матери становилось все хуже; мне было так жаль ее, но облегчить ее мучения я был не в силах. Я сильно сблизился с Нани, видевшей во мне теперь почти взрослого мужчину, гораздо более надежного и умного, чем Марко. Нани призналась мне, что держит под подушкой большой нож, потому что все еще боится Марко, а вот Беатриса... Когда я начинал расспрашивать ее, она краснела и молчала, отводя глаза, и я понял, что Беатриса и Марко любовники. Глухая злость, вскипавшая во мне, тут же гасла при воспоминании об объятиях Лукреции, о том, как мы занимались любовью втроем в спальне Чезаре. Грех Марко был, право же, не столь велик... Нани жаловалась, что чувствует себя отверженной и чужой в собственном доме, и я стал догадываться, что ей нужен защитник, друг, а может быть, просто мужчина. Как знать, предложи я ей, она с готовностью разделила бы со мной ложе... Я был уверен в значении ее взглядов, когда она смотрела на меня, и от этого меня начинало мутить.

  Спасение было лишь в бегстве из дома, и я целыми днями пропадал в городе, успев за пару месяцев хорошо изучить все закоулки Рима. Отец уже начинал упрекать меня за безделье, но когда я смотрел на него, он только отводил глаза. Мне начинало казаться, что он побаивается меня, потому что со времени своего возвращения я перестал быть для него прежним задохликом и оборванцем. Он догадывался, что я скрываю больше, чем говорю, и не решался кричать на меня. Я томился от собственной ненужности, но работать у портного по-прежнему не хотел, давая себе зарок, что очень скоро найду себе место у какого-нибудь ватиканского чиновника.

  Однажды вечером я пошел накормить мать ужином и рассказать ей последние новости, которые слышал в городе. Мне нравилось беседовать с ней: несмотря на мучившие ее боли, она всегда интересовалась тем, что я говорю. Едва я сказал, что она должна поесть, она слабо отвела мою руку и покачала головой.

  – Андреа, я так устала. Мне не хочется есть.

  – Мама, ты должна. Если ты не будешь есть, то умрешь...

  Она улыбнулась, отчего ее исхудавшее лицо стало похоже на обтянутый желтоватой кожей череп.

  – Ты думаешь, я не умру в любом случае? Я хочу попросить тебя кое о чем... – Ее дыхание пресеклось, она застонала и без сил откинулась на подушку. Я ждал, сжимая вспотевшими ладонями плошку с вареными бобами.

  – Помнишь зеленщицу Санчу с рынка?

  Я кивнул, еще не понимая, чего она хочет.

  – Пойди к ней и попроси травку, от которой я смогу уснуть...

  – Мама? – по моей спине побежали мурашки.

  – Я хочу просто уснуть, Андреа. Мне нужен долгий сон... В последнее время я вовсе не могу спать, и я очень устала.

  – Ты хочешь, чтобы я принес тебе снотворное?

  – Очень сильное, мой дорогой. – Ее голос упал до едва слышного шепота. – Я не хочу больше просыпаться. Никогда.

  – То, что ты просишь... Это грех. – Я отставил плошку и взял маму за руку. – Ты хочешь, чтобы я помог тебе умереть, правда? Но ведь синьора Санча никогда не согласится дать мне такую травку.

  Я не стал говорить ей о том, что синьора Санча до сих пор считала меня погибшим, как и прочие торговцы на рынке.

  – Если ты хоть немного любишь меня, – прошептала мать, стиснув мои пальцы, – ты уговоришь ее...

  Продолжать этот разговор я не мог. С трудом сдерживая слезы, я вышел из комнаты и попросил Нани посидеть с матерью, а сам ушел к себе и лег в постель, отвернувшись к стене. Марко все еще не было, и я мог подумать о том, что делать с просьбой матери.

  С одной стороны, я не мог допустить, чтобы она страдала еще долгие дни. С другой – она прямо просила меня убить ее. Явись я к синьоре Санче за ядовитой травой для моей матери – и следующую ночь мне придется провести в тюрьме для висельников. Разумеется, старушка догадается, что к чему, и донесет на меня стражникам, как на убийцу, а быть убийцей собственной матери я и без того не хотел.

  Я стал молиться, прося Бога подсказать мне, что делать, и вдруг перед моим мысленным взором встало лицо Чезаре.

  "Вспомни, что я говорил тебе. Иногда жестокость бывает необходима, но порой то, что кажется тебе жестокостью, есть милосердие... Подумай о том, как страдает твоя несчастная мать, и реши, надо ли продлевать ее мучения. Я многое знаю о боли, Андреа..."

  Обливаясь холодным потом, я стиснул кулаки. Теперь я знал, кто может мне помочь.

  На следующий день прямо с утра я направился в Ватикан. Ледяной декабрьский ветер гулял по улицам и площадям, пронизывая до костей, и я втайне радовался малолюдности в городе. Дело, по которому я шел, не требовало внимания толпы. Меня беспрепятственно пропустили во дворец папы; охранники помнили мое лицо, несмотря на то, что мой костюм выглядел поистрепавшимся и не слишком чистым. Шагая по коридорам дворца, я боялся поднять голову, чтобы не встретиться взглядом с кем-нибудь, кого я знал. Один раз за моей спиной раздался голос:

  – Что здесь делает этот оборвыш?

  – Кажется, это мальчишка кардинала Борджиа, – послышался тихий ответ, и я внутренне усмехнулся. Да, пусть так, Чезаре, я твой мальчишка, и мне нет дела, что об этом говорят.

  Подходя к покоям Чезаре, я невольно замедлил шаг. Как он воспримет мое возвращение? Не велит ли мне убираться туда, откуда явился? В конце концов, что я значил для него? Во всяком случае, гораздо меньше, чем он – для меня...

  Я прошел в приемную и сразу увидел Никколо, счищавшего со стола застывшие капли свечного воска. Заметив меня, он улыбнулся.

  – Андреа! Как же я рад тебя видеть! Честно говоря, я рад видеть и монсеньора, потому что он стал редко бывать у себя...

  – Его нет? – спросил я с тревогой и одновременно с невольным облегчением.

  – Он поздно вернулся, должно быть, часа два назад, и сразу лег спать, сказав, чтобы его не беспокоили. В последнее время у него много забот.

  – Как ты думаешь, я могу войти к нему?

  Никколо усмехнулся, окинув меня внимательным взглядом.

  – Только если не станешь его будить.

  Я пообещал, тихонько скользнул в дверь спальни кардинала, прокрался к ложу и остановился, не в силах отвести глаз. Чезаре спал, раскинувшись на постели, его бледное лицо было спокойным, рука лежала поверх покрывала полуоткрытой ладонью вверх, и я, не удержавшись, наклонился и осторожно коснулся губами кончиков пальцев. Он не проснулся. Мне хотелось лечь с ним рядом, гладить и целовать его лицо, плечи, грудь, упиваясь его ответными ласками... Но я не должен был тревожить его сон, поэтому уселся в кресло и стал любоваться им, наслаждаясь просто тем, что могу смотреть на него так долго, как мне заблагорассудится. В распахнутом вороте рубашки виднелась его гладкая мускулистая грудь, и желание коснуться ее было почти непреодолимым.

  Я не знал, сколько прошло времени, прежде чем он открыл глаза и посмотрел прямо на меня.

  – Андреа? – радость и удивление в его голосе заставили меня вскочить с кресла.

  – Монсеньор, я...

  – Ты вернулся. – Его губы тронула улыбка. – Почему?

  Я подошел к нему и присел на край постели.

  – Вы нужны мне, монсеньор.

  Его ладонь легла на мое плечо и скользнула вниз по руке к запястью.

  – Расскажи мне все, – потребовал он.

  Я сбросил башмаки и уселся возле него, скрестив ноги. Пока я говорил, он рассеянно поглаживал мое колено, а потом спросил: