Текст книги "Маска (СИ)"

Автор книги: Jeddy N.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

  – Мне так тебя не хватает, – сказал Чезаре. – С тех пор, как ты вышла замуж, мы стали видеться все реже.

  – Я не люблю Джованни, ты же знаешь, – тихо проговорила женщина. – Только тебя, мой дорогой, тебя одного.

  – Я не в силах видеть тебя рядом с другими мужчинами, сестра.

  Задохнувшись от потрясения, я напряг слух, боясь пропустить хоть слово.

  – Тебе станет легче, если я скажу, что мы с Джованни не делили ложе с тех самых пор, как отец утвердил наш брак? К тому же он почти сразу уехал из Рима.

  – Ты постоянно говоришь мне об этом, но мне не легче. Поцелуй меня...

  Наступила тишина. Я представил себе, как Чезаре целуется с женщиной, которую он назвал своей сестрой, и мне стало нехорошо. Он не мог осуждать Марко, потому что сам оказался таким же подлецом и совратителем!

  – Лукреция...

  – Чезаре, любимый...

  Я едва не свалился с подоконника. Как? Лукреция – его сестра?! Неужели та самая монна Лукреция, к которой я ходил нынче утром? Совпадения быть не могло, это, несомненно, была она. В подтверждение своей догадки я услышал:

  – Кто тот очаровательный юноша, который принес твое письмо? Сын какого-нибудь чиновника или, может быть, племянник кого-то из кардиналов?

  – Ты никогда не догадаешься.

  – Твоя очередная причуда? Ну, скажи.

  – Я подобрал его на улице, он простой парнишка-водовоз из района Треви.

  – Неужели? Такой красавчик, а как он смотрел на меня...

  Чезаре рассмеялся.

  – Смотри, я ревнив.

  – Кого из нас ты ревнуешь больше, меня или его?

  – Прекрати. Я еще не предъявлял на него права.

  Она засмеялась, и разговор снова прервался. Потом я услышал:

  – Чезаре, любовь моя, я изнемогаю... Возьми меня... Пойдем в постель...

  Послышался шорох, тихий смех, затем наступила тишина. Я сидел не шевелясь, и меня трясло от возбуждения. Мое воображение рисовало мне картину торопливой возни двух тел, вроде того, как Марко прижимал к земле бедную Нани, и я не знал, как теперь буду смотреть в глаза своему хозяину. В то же время, Лукреция сама готова была отдаться брату, так имел ли я право жалеть ее и осуждать Чезаре?

  Я бросился в кровать, но долго мучился без сна, представляя себе, как за стеной кардинал Борджиа занимается любовью со своей прекрасной сестрой. Они оба были красивы и составили бы отличную пару, не будь это богопротивным грехом. Моя фантазия разыгралась не на шутку, и я с удивлением обнаружил, что мое мужское естество отзывается на воображаемые мной картины самым недвусмысленным образом. Дотронувшись до своего твердого подрагивающего члена, я застонал от удовольствия, доставляемого прикосновением пальцев к чувствительной плоти, и принялся ласкать себя, уже не в силах остановиться. Стиснув зубы, я едва сдержал мучительный стон, когда мое тело напряглось в последнем пароксизме. На мои руки брызнула густая белая жидкость, и пришло долгожданное облегчение. Закрыв глаза, я без сил содрогался на постели, ненавидя себя самого за грешные мысли и дела. Поистине, служба у кардинала вела меня прямиком в ад...

  На следующий день я явился к Чезаре с твердым намерением попросить отпустить меня, однако он не дал мне и рта раскрыть. Он сидел за столом в кардинальской мантии и писал, но едва заслышав мои шаги, поднял голову и улыбнулся.

  – Андреа, у меня есть для тебя еще одно поручение.

  – Я снова должен отнести письмо монне Лукреции?

  Он прищурился и пристально посмотрел на меня.

  – Должно быть, ты решил, что я каждое утро пишу ей письма? Нет, мой мальчик. Сегодня тебе предстоит сообщить кардиналу Зено, что его святейшество просит его внести в казну пять тысяч дукатов.

  – Пять тысяч? – растерянно пробормотал я. – Но это же немыслимые деньги!

  – Для тебя – возможно, но не для него.

  – Почему он должен послушать меня?

  – Не тебя, разумеется, не будь таким наивным. Я дам тебе письмо, которое ты должен передать ему. Дождись, когда он прочитает его, а потом постарайся проследить, как он отреагирует.

  Он вложил мне в руки точно такой же сложенный лист бумаги, как накануне, с той же печатью, на которой был изображен бык, и положил ладони мне на плечи.

  – У тебя достойный вид, Андреа. Ты мне подходишь для выполнения моих маленьких заданий.

  – У вас есть гораздо более верные люди для особых заданий, – выдавил я. – Скажем, Никколо...

  Он весело посмотрел на меня.

  – Никколо – только лакей, у него другие обязанности. Разумеется, есть еще псы вроде Микелотто, но у них слишком свирепый вид, люди их попросту боятся. А ты просто идеален, мой дорогой Андреа.

  Я смутился. Его рука скользнула по моей груди, а потом в мою ладонь лег еще один дукат.

  – Ступай, тебе будет несложно выполнить все, о чем я прошу.

  Кардинал Зено, живший во дворце Санта Мария в Портико, оказался полноватым мужчиной средних лет, с отечным лицом и невыразительными бесцветными глазами. Пока он читал письмо Чезаре, я разглядывал его тонзуру, скорее плешь в окружении седоватого венчика волос, и рассеянно думал, что мой хозяин тонзуры не носит, несмотря на свой высокий церковный сан.

  Наконец кардинал поднял голову и посмотрел на меня. В его глазах я прочел плохо скрытую панику и бессильную злость.

  – Чего ты ждешь? – раздраженно спросил он, шагнув ко мне. – Твой господин поручил тебе дождаться ответа?

  Я молча покачал головой.

  – Хорошо. Тогда убирайся отсюда.

  Быстро откланявшись, я вышел на улицу и направился обратно к Чезаре. Оказалось, что его вызвал папа, так что почти до вечера мы коротали время с Никколо за разговорами и игрой в кости. Кардинал вернулся поздно, принял ванну и сказал Никколо, что никого не желает видеть, затем позвал меня и велел отчитаться о том, как кардинал Зено принял его послание.

  – Он разозлился, – сказал я.

  – Еще бы. Надеюсь, теперь эта старая крыса поймет, что перечить папе опасно.

  – А что он сделал? – осторожно спросил я.

  – Он голосовал против увеличения налога на романских викариев, – пожал плечами Чезаре. – Раз уж ему так жаль их, пускай платит из своего кармана.

  – Но... это несправедливо.

  Он снял камзол и рубашку и откинул покрывало с кровати.

  – На свете очень много несправедливых вещей, Андреа, – сказал он, сбросил с ног туфли и с наслаждением растянулся на постели. – Тебе предстоит понять это, если ты еще не понял. Ну, например, твой отец и братья работают в кузнице дни напролет, а все же на завтрак вы едите простую поленту да вареные овощи. А такие люди, как Зено, лишь пользуются своими титулами и бенефициями, которые достались им путем интриг и лести, и не знают, что такое работа, однако едят изысканные кушанья и пьют дорогие вина... Кстати, не хочешь ли еще вина?

  Я решительно помотал головой.

  – Скажите, монсеньор, что будет с кардиналом Зено, если он откажется платить?

  – Ну... Пока я только предупредил его. Мы можем уладить наше маленькое недоразумение, не доводя дело до печального исхода.

  Мои глаза округлились.

  – Вы хотите сказать, что...

  – Понимаешь, с людьми иногда случаются неприятности. Ну, скажем, нападение грабителей, падение с лошади, да мало ли что, хоть несварение желудка.

  Я похолодел, и он медленно улыбнулся, заметив мой ошарашенный вид.

  – Вижу, я напугал тебя. Ладно, забудь об этом. Кардинал Зено – умный человек, с ним не случится ничего плохого. Ну, подойди сюда.

  Я несмело приблизился, и он приглашающим жестом откинул покрывало.

  – Приляг со мной... или ты боишься?

  – Боюсь, – честно признался я. – Вы внушаете мне страх, монсеньор.

  – Неужели? Я вижу, у тебя что-то на уме. Выкладывай.

  Заколебавшись, я присел на край постели.

  – Монсеньор, я служу вам совсем недолго, но мне кажется, что такая служба не для меня. Простите меня, если я говорю что-то не так, но вы мне нравитесь, хотя в глазах Бога вы, должно быть, человек не святой.

  – Это уж точно, – с улыбкой заметил он.

  – Я благодарен вам за то, что вы делаете для меня, но поверьте, я не могу... Вчера вечером я слышал, как вы разговаривали с госпожой Лукрецией, и...

  Он слегка приподнял брови.

  – Тебе нравится подслушивать?

  – Нет, я случайно услышал ваш разговор. Она – ваша сестра, правда?

  – Тебе нравится Лукреция?

  – Она прекраснее любой девушки в Риме! Но она – ваша сестра.

  Он тихо засмеялся, взял меня за руку и заставил лечь рядом с собой.

  – Что ты хочешь услышать, Андреа? Мое раскаяние? Но я не раскаиваюсь, потому что люблю Лукрецию, а она любит меня. В этом нет лжи, позора или мерзости. Я не насиловал свою сестру, все случилось само собой, и ближе ее у меня никого нет. Когда-нибудь ты, может быть, поймешь...

  – Нет, я... монсеньор...

  Он вдруг наклонился ко мне, глядя прямо в глаза, и я почувствовал, что слабею.

  – Ты не знаешь, что такое любовь, Андреа? – спросил он жарким шепотом, и его пальцы скользнули за ворот моей рубашки. – Знаешь ли ты, что значит томиться в ожидании и сгорать от страсти? Каково это – ощущать, когда твои губы касаются других губ, когда тебя ласкают руки любимого человека?

  Я замер, не в силах сопротивляться, чувствуя силу его рук, гладивших мою грудь.

  – Хочешь, я приоткрою тебе эту тайну? Понравится – прими это сейчас, нет – когда-нибудь позже ты все равно узнаешь...

  – Я не уверен...

  Его ладонь властно накрыла низ моего живота, и я вскрикнул. Он улыбнулся.

  – Хорошо, не будем спешить. Разденься, так нам будет удобнее.

  – Монсеньор...

  Он снял с меня рубашку, потянул книзу штаны, затем восхищенно посмотрел на мое обнаженное тело.

  – Ты прекрасен, мой мальчик. – Раздевшись сам, он встал передо мной на колени, и я невольно залюбовался его мускулистым, сильным торсом. Мой взгляд скользнул ниже, и Чезаре, проследив его, мягко усмехнулся, а потом лег на меня сверху, прижимаясь ко мне грудью и животом. Ощущение его теплой гладкой кожи было приятным и заставило меня почувствовать легкое головокружение. Его мужская плоть твердо упиралась в низ моего живота, и я застонал, когда она коснулась моей собственной. Я вспомнил, как когда-то боролся с Джанни, и он навалился на меня всем телом, – тогда это было совсем иначе, в прикосновениях Джанни не было никакого тайного смысла, который я ощущал теперь с Чезаре, мы просто боролись, как все мальчишки...

  – Что ты чувствуешь? – спросил он, учащенно дыша.

  – Это... так странно.

  Он склонился надо мной и стал целовать мое лицо – с медленной, осторожной нежностью, которой я не ожидал от него, а потом его губы прижались к моим губам, и его язык оказался у меня во рту. Его руки гладили мое тело, и я сдался. Мы целовались, и я позволял ему все, что он хотел делать со мной.

  – Ласкай меня, ну же, смелее... – прошептал он, и я стал поглаживать его плечи и грудь, еще не в силах побороть смущение и стыд.

  Он скользнул ниже, и когда его губы сомкнулись на моем члене, я застонал от чувственного удовольствия, доставляемого его прикосновениями.

  – Ты просто чудо, – выдохнул он, стиснув мои бедра.

  – Пожалуйста, не надо, – пролепетал я, закрыв глаза, но мои руки сами легли на его плечи, заставляя его продолжать. То, что он делал, сводило меня с ума, моя поясница словно налилась свинцом, я готов был кричать от сладостных ощущений, которые он дарил мне. Он ласкал меня все быстрее, ртом и руками доводя до экстаза; я извивался в его объятиях, вцепившись в его плечи, как в спасительный камень в уносившем меня бурном потоке. Наслаждение вскипало во мне мощными волнами, пока не переполнило до краев, и тогда хлынуло вовне, исторгнув у меня дикий восторженный стон, заставив забиться в отчаянной самозабвенной судороге.

  Открыв глаза, я увидел перед собой сияющее лицо Чезаре. Склонившись ко мне, он стал целовать меня, и на его губах был вкус греха.

  – Я нравлюсь тебе? – требовательно спросил он, и я кивнул, глубоко дыша.

  – Я и представить себе не мог...

  Он тихо рассмеялся.

  – Ты много чего не мог себе представить, Андреа. Я готов заняться твоим обучением, если хочешь.

  – Почему вы это делаете? – спросил я.

  – Потому что ты красивый, ты мне нравишься, и я хочу сделать из тебя опытного любовника.

  – Для себя?

  – Для кого пожелаешь ты сам.

  – А для госпожи Лукреции?

  Он расхохотался и поцеловал меня в лоб.

  – Может быть. – Взяв мою руку, он мягко, но настойчиво положил ее на свой член. – Приласкай меня, мой ангел.

  Я обнял его крепкие бедра, нерешительно провел пальцами по шелковистой коже, и он прерывисто вздохнул. Мне вдруг отчаянно захотелось довести его до самого конца, посмотреть, как он замрет в моих объятиях, сотрясаемый страстью, ощутить на губах вкус его наслаждения.

  – Давай же, Андреа...

  Он сам направлял меня, показывая, как доставить ему большее удовольствие, и вскоре я заставил его стонать и нетерпеливо подаваться бедрами мне навстречу.

  – Да, вот так... Еще, еще... О, боже...

  Мои губы и язык все быстрее скользили по напрягшемуся горячему стержню, задерживаясь у упругой гладкой головки, а потом я услышал его протяжный сдавленный вскрик, и мне в горло брызнуло семя. Я судорожно вцепился в Чезаре, едва не задохнувшись, отпрянул, и остро пахнущая влага оросила мое лицо и руки.

  Он притянул меня к себе и стал целовать, повторяя ласковые слова и говоря, что я доставил ему истинное наслаждение. Мне хотелось бы повторить это снова... Я был обязан Чезаре многим, но только сейчас полностью осознал свое отношение к нему. Разумеется, это было больше, чем простая признательность. Он действительно нравился мне и прежде, но теперь все изменилось. То, что произошло между нами, выходило за рамки моих представлений об отношениях между мужчинами. Когда я чувствовал прикосновения его пальцев и губ, мне хотелось стонать от восторга, отдаваться и принадлежать ему без остатка. Это было неправильно, невероятно... но бороться с этим я был не в состоянии.

  – Скажи, что ты чувствовал? – потребовал он, глядя мне в глаза.

  – Мне было хорошо... Вы как будто разбудили меня... что-то во мне, о чем я никогда не знал.

  Его взгляд потеплел, он погладил мою щеку.

  – Ты так прекрасен и невинен. Мне хочется большего, но я знаю, что не должен... Ты останешься со мной?

  Вместо ответа я несмело обнял его. Он счастливо улыбнулся и закрыл глаза, а через минуту уже спал, и его сердце ровно билось под моей рукой, лежащей у него груди.

  Моя жизнь стала еще более необычной. Служа самому молодому и экстравагантному кардиналу в Риме, я стремился во всем угождать своему господину и выполнял все его распоряжения точно и быстро, чтобы заслужить его похвалу. Лишь немногие, в том числе Никколо, догадывались о моих тайных отношениях с Чезаре Борджиа; для прочих я был всего лишь мальчиком-посыльным, доставлявшим личные письма кардинала. Никколо ничего не говорил мне, лишь однажды спросил, буду ли я ночевать с монсеньором или пойду спать к себе. Лицо его при этом оставалось бесстрастным, в голосе не было насмешки или презрения, и я решил, что каковы бы ни были мои секреты, он сохранит их. Впрочем, мне не часто доводилось спать с хозяином в одной постели: порой он уходил на всю ночь или приглашал к себе друзей, а иногда его навещала монна Лукреция, и эти ночи были для меня поистине невыносимы. Лежа в собственной постели, я мучился от ревности, представляя себе, как Чезаре занимается любовью со своей сестрой, как он шепчет ей слова, которых мне самому никогда от него не услышать. Я ревновал их обоих, потому что Лукреция была для меня недосягаема, но я хотел ее больше, чем любую другую женщину на земле.

  Я узнал о ней все, что только мог. Она была замужем за богатым аристократом, правителем Пезаро, наследником миланских синьоров Сфорца. Говорили, что мужа она не любила, потому что он был ленив и глуп, а их брак был лишь политическим союзом в интересах святой Церкви. Ее единственное счастье состояло во встречах с братьями и отцом, которых она любила без памяти. Я не знал, делит ли она ложе с другими своими братьями, но Чезаре был ее самым пылким любовником, это мне было известно наверняка. Когда я приносил ей послания от своего хозяина, ее синие глаза вспыхивали самой искренней радостью и любовью. Можно было подумать, что часть ее чувств к Чезаре перешла и на меня: она всегда интересовалась, как я поживаю, угощала меня засахаренными фруктами и орехами, шутила со мной и постоянно расспрашивала о брате. Она была такая милая и живая, что я неизменно бывал очарован ею и нес околесицу, едва не забывая почтительно обращаться к властительнице моих грез "ваше сиятельство".

  Постепенно я учился наблюдать, сначала – по настоянию кардинала, затем – сам, просто из интереса. Часто Чезаре спрашивал меня, что лежало на столе в приемной у какого-нибудь вельможи, или сколько человек присутствовало при передаче письма, или просил до мельчайших подробностей запомнить, как была одета та или иная дама. Мне это напоминало игру, а поскольку я хотел любой ценой угодить монсеньору, то стал пытаться запоминать вообще все, что только видел вокруг; порой вопросы Чезаре были совершенно неожиданными, но постепенно мое внимание стало более цепким, и я почти всегда мог вспомнить любые детали. Кардинал со смехом говорил, что у меня хорошая память, и что он ни разу не пожалел, что взял меня для выполнения особых поручений.

  В свободные дни я время от времени отправлялся в город. Несмотря на свою сытую жизнь, меня тянуло домой, повидаться с матерью и сестрами, увидеть отца, поболтать с Джанни. Однажды я издали видел Беатрису, ходившую по рынку с корзиной для покупок. Мне стоило большого труда не броситься немедленно к ней и не обнять. Выглядела она как обычно, словно мы расстались только вчера. Стараясь не попасться сестре на глаза, я проводил ее почти до самого дома, издали следуя за ней, а потом увидел, как из калитки выходит Марко, чтобы взять у нее корзину, и повернул назад – все-таки мне до сих пор было тяжело видеть своего брата.

  В тот вечер, лежа в постели с Чезаре, я признался ему, что не могу ни вернуться домой, ни совсем выкинуть родных из головы.

  – Останься со мной, мой ангел, – сказал он, целуя меня. – Твое место не с ними. Я должен вознаградить их – ведь они дали мне тебя. Завтра ты отнесешь им сотню дукатов и подбросишь деньги так, чтобы они тебя не увидели. – Я хотел спорить, но он прижал палец к моим губам. – Считай, что это еще одно задание.

  – Я...

  – Не возражай. Ты снова скажешь, что слишком неловок. Учись, Андреа, потому что жизнь заставит тебя быть незаметным, ловким и наблюдательным. Ты ведь хочешь, чтобы я был доволен тобой?

  – О да, мой дорогой господин. – Я потянулся к нему и стал ласкать, заставив его вздохнуть от удовольствия.

  – Так ты исполнишь то, что я прошу?

  – Разумеется.

  – Вот и отлично. А теперь люби меня...

  Я всегда делал то, что он просил, и старался делать это хорошо. Потому что то, что я испытывал в его объятиях, было достойно самой преданной любви и самой искренней благодарности.

  На следующий день мешок с дукатами лежал на пороге дома кузнеца Сагарелли, а я наблюдал из-за угла соседнего дома, не спеша уходить до тех пор, пока Джанни, возвращаясь из кузницы в дом, не обнаружил подарок. Вся семья, за исключением больной матери, собралась вокруг Джанни, растерянно стоящего с мешком в руках, и на их лицах изумление сменялось радостью. Я бросил в мешок записку, и теперь они будут знать, что со мной все в порядке, но домой я не вернусь. Я не стал писать, где я и чем занимаюсь; по настоянию монсеньора, с прошлой моей жизнью должно было быть покончено навсегда, и никто из родных не должен был меня искать.

  До самого вечера я бродил по улицам, неосознанно повторяя свой всегдашний маршрут с бочкой, только вот бочки у меня теперь не было. Дойдя до рынка, я купил у торговки жареных каштанов и направился в сторону Ватикана. Проходя мимо старой зеленщицы, синьоры Санчи, я чуть ускорил шаг и намеренно отвернулся, но все-таки не избежал ее внимания.

  – Какой красивый мальчуган, – восхищенно сказала она мне вслед. – Я бы сказала, что он похож на бедного пропавшего водовоза Андреа.

  – Ты, должно быть, совсем ослепла, – сказал ее сосед. – Говорят, тело Андреа выловили из Тибра в прошлом месяце. Это благородный юноша, из тех, что живут во дворцах, он вовсе не похож на Андреа. У него и походка совсем другая, да и манеры как у знатного господина. Не приставай к нему со своими выдумками...

  Я пошел дальше, надеясь, что меня все же никто не узнает. Таким образом, для всех жителей района я умер, и теперь мог вернуться к своему господину, чтобы окончательно стать другим человеком.

  Он продолжал обучать меня. Заявив, что мне необходимо уметь защитить себя в случае опасности, он подарил мне легкую шпагу и пару кинжалов, и молчаливый испанец по его приказанию учил меня обращению с ними. К сожалению, я проявил себя полностью неспособным к владению шпагой; с кинжалами получалось немного лучше, но Чезаре, оценив мое умение, только покачал головой и заявил, что в честном поединке шансов у меня нет, наверное, даже против женщины. Я не обиделся, потому что хорошо знал о своей неуклюжести, однако мой господин успокоил меня, сказав, что будет сам учить меня, и со временем я сумею за себя постоять.

  Он много рассказывал мне об оружии, а также о растениях. Поначалу я не мог понять его увлечения травами, но со временем сообразил, что его интересы касаются лишь тех растений, которые влияют на рассудок или здоровье людей.

  Два раза он посылал меня в район трущоб, где невозможно было появиться в моем обычном костюме без того, чтобы не привлечь внимания воров и нищих. Переодевшись в грязные лохмотья, я разбитной походкой шел по загаженным улочкам, заходил в покосившийся домик с огородом и показывал отвратительной горбатой ведьме кольцо с печаткой, изображающей быка, после чего она спрашивала, чего мне надо. Я без запинки перечислял по памяти все, что называл мне Чезаре, и она выкладывала передо мной мешочки с какой-то трухой, пучки засохших трав и закупоренные непрозрачные склянки с какими-то снадобьями. В обмен я отдавал ей кошель с дукатами, складывал покупки в холщовую котомку и молча уходил.

  Я пытался расспрашивать монсеньора о предназначении всех этих странных покупок, но он только загадочно улыбался и лишь однажды, кроша в плошку сухой стебелек, ответил, что использует эту траву, чтобы крепче спалось. Я засомневался в его словах и напрямик сказал, что это, должно быть, яд. Он засмеялся, залил траву кипятком и, дав настояться, отпил пару глотков. В тот вечер он никого не ждал и почти тут же потащил меня в постель, но мне так и не удалось получить удовольствие – успев только раздеться, он упал на подушки и почти тотчас уснул как младенец. Похоже, насчет травы он не соврал, однако я не мог поверить, что человек вроде Чезаре Борджиа так отчаянно нуждается в снотворном, чтобы прибегать к услугам безвестной старухи из трущоб.

  Спал он так крепко и долго, что я невольно подумал, что случилось бы, если бы он выпил немного больше своего настоя. На следующий день он проснулся как ни в чем не бывало и велел мне сопровождать его во дворец кардинала Колонна. Пока Чезаре с кардиналом беседовали о событиях в Тоскане, я стоял возле стола, держа наготове порошок из листьев и цветов василька. Наконец, мой господин поднялся, прощаясь, и улыбнулся.

  – Надеюсь, вы еще подумаете над моим предложением. Святейший папа не очень жалует игры за его спиной, и сейчас в его интересах не допустить французов в Рим... До свидания, ваше преосвященство. Андреа, идем.

  Это был знак. Я быстро бросил щепотку порошка в пламя свечи и вышел следом за Чезаре, успев заметить взвившийся темный дым. На мгновение я почувствовал необъяснимый страх, но уже в коридоре словно очнулся и вздохнул с облегчением.

  – Эта маленькая уловка должна сработать, – усмехнулся Чезаре на мой невысказанный вопрос. – Есть растения, безвредные по своей природе, но вызывающие у людей видения, ужас и головные боли. Кардинал Колонна не пострадает, я лишь надеюсь заставить его поразмыслить, прежде чем строить козни против моего отца и путаться с предателями вроде Сфорца и делла Ровере...

  – Но ведь вы могли отравить его, – заметил я.

  – Как ты жесток, мой мальчик. Да, наверное, мог бы, но все это не мое дело. Отец лишь просил припугнуть его, а я выполняю его волю. У папы своя политика, в которой и мне отведена определенная роль. Сейчас мы должны привлечь на свою сторону кардиналов, чтобы обеспечить себе власть. А потом... когда-нибудь мне тоже суждено стать папой. Ты хотел бы быть любовником папы, Андреа?

  Увидев мой ошеломленный взгляд, он расхохотался.

  – Ладно, это только слова. Меня приводит в ужас сама мысль о том, что мне придется состариться в сутане. Пойдем домой, я хочу отдохнуть, прежде чем отец призовет меня.

  В своих покоях он забрался в ванну, потом отпустил Никколо и позвал меня. Взяв мочалку, я стал растирать его плечи и спину, пока он не повернулся ко мне, ища губами мои губы. Я обнял его, сжимая влажные мускулистые руки, и стал отвечать на его поцелуи. Затем он поднялся, завернулся в полотенце и повел меня в спальню, где упал на кровать и потянул меня за собой. Я засмеялся, когда он стал срывать с меня камзол и рубашку, а потом лег на него сверху, наслаждаясь теплом его крепкого тела. Он принялся ласкать меня – вначале легко, с осторожным любопытством, затем смелее, наблюдая за моей реакцией, за тем, как во мне пробуждается желание.

  – Когда ты со мной, мне завидуют боги. – В его темных глазах притаилась улыбка. – Мои братья женились, неважно, что это политические игры отца, даже Хофре, который младше тебя... Лукреция замужем, и лишь я не имею права вступить в брак. Знаешь, теперь я даже рад этому.

  Его руки, губы и язык дарили мне наслаждение, и я рассеянно гладил его плечи, зарывался пальцами в густые каштановые волосы, чувствуя, как по моему телу прокатывается нетерпеливый жар. Он был так настойчив, так много знал о природе страсти, что я совершенно терял голову от его ласк. Охваченный сладостной судорогой, я забился в его руках, слабея в последнем экстазе, и он целовал мое тело, мое пылающее лицо, мои приоткрытые в мучительном стоне губы. Мне было так хорошо, что я невольно заплакал, обвив руками его шею, а затем он молча лег передо мной, слегка пригнул мою голову книзу и закрыл глаза, направляя меня одной рукой. Я сделал все, как он хотел, и когда он излился, принял его в себя до капли. Он счастливо притянул меня к себе, тяжело дыша, и поцеловал в губы.

  – Ты делаешь успехи, Андреа.

  – Мой дорогой господин, я предан вам всей душой.

  – Ты любишь меня?

  – Разве можно вас не любить? – воскликнул я, прижимаясь к нему. – Я готов умереть ради вас.

  – Ну, этого пока не требуется, – усмехнулся он. – Ты плохо знаешь меня, Андреа, а если узнаешь лучше, возможно, любви ко мне у тебя поубавится.

  – Почему?

  – Ты слишком чист душой и не можешь вообразить себе и половины того, на что я смотрю как на привычные вещи.

  Я промолчал, надеясь, что он продолжит, но он только с интересом разглядывал мое лицо.

  – Чего же я не могу себе вообразить? – спросил я. – Того, что вы кардинал и не верите в Бога? Или того, что вы не жалуете собственных братьев? Или того, что вы любовник вашей родной сестры?

  – У Лукреции много любовников, – холодно проговорил он. – Ее девственность стала мифом задолго до того, как она вышла замуж.

  – Вы...

  – Нет, не я. Отец.

  Мой рот изумленно раскрылся, и он усмехнулся.

  – Мой отец проложил мне путь, если так можно выразиться. Он растлевал Лукрецию еще с детства, считая, что ей полагается знать все, что мужчина может делать с женщиной. Святейший папа – величайший распутник на свете, в этом его грех и единственная слабость. Еще будучи кардиналом, он не мог удерживаться от удовольствий плоти и менял женщин едва ли не каждую неделю. Моя мать прощала ему все, потому что любила его и нас, своих четверых детей, зачатых от него. Вряд ли я смогу описать тебе без стеснения, какие оргии устраивались во дворце Борджиа... Там я познал любовь женщин и мужчин, и на многое научился смотреть по-другому. На невинность Лукреции отец не посягал, пока ей не сравнялось одиннадцать лет, а тогда он обручил ее с одним знатным испанцем. В ночь после подписания брачного контракта он пригласил нас к себе – всех, кроме малыша Хофре, и заявил, что должен сам посвятить свою дочь в таинство близости с мужчиной. Лукреция сказала, что предпочла бы Джованни или меня, но отец лишь посмеялся, усомнившись в наших способностях доставить ей удовольствие. Он сделал все на наших глазах, и я не могу сказать, чего больше я чувствовал – ревности, желания или преклонения перед отцом. Уже потом, когда Лукреция отдыхала в своей комнате, я пришел к ней и предложил разделить ее одиночество. Она отдалась мне без сопротивления, широко разведя ноги, когда я лег на нее. Мой член вошел в нее так глубоко, что она вскрикнула, и мне пришлось быть осторожнее... Я сделал то, что так и не удалось моему отцу – вознес ее на самую вершину наслаждения, и с того дня она принадлежит мне.

  – Но ведь она была совсем ребенком! – потрясенно воскликнул я, и он прижал палец к моим губам.

  – Телом – возможно, но не душой. В душе она уже тогда была опытной куртизанкой, многие девушки и к двадцати годам не имеют такого опыта, какой получила она, наблюдая за развлечениями отца!

  – Это чудовищно, – прошептал я, отказываясь верить его словам. – Я видел продажных женщин, и ваша сестра совсем не похожа на куртизанку.

  – Она слишком красива, молода и богата, верно? А еще умна и обаятельна, потому что отец позаботился о том, чтобы дать ей самое разностороннее образование. Ты не найдешь в Риме другой девушки, так хорошо разбирающейся в искусстве, поэзии, музыке, знающей латынь, греческий, испанский и французский, увлекающейся астрологией и алхимией, превосходно танцующей и ездящей верхом не хуже кавалериста. Лукреция совершенна, и при этом ее фантазии в постели не поддаются описанию. Не удивительно, что ей скучно с мужем – Джованни Сфорца тупой мужлан, воображения которого хватает лишь на утехи с дешевыми проститутками.

  Закрыв глаза, я вздохнул. Госпожа Лукреция не перестала нравиться мне, но теперь я осознал пропасть, лежавшую между нами. Я втайне надеялся, что когда-нибудь смогу стать ей хорошим любовником... Мне оставалось лишь посмеяться собственной наивности.

  – Я хочу, чтобы вы обучали меня дальше, монсеньор.

  – Знаешь, меня коробит каждый раз, когда ты называешь меня монсеньором, – усмехнулся он. – Это напоминает мне о необходимости носить проклятую сутану.