Текст книги "Маска (СИ)"

Автор книги: Jeddy N.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

  – Так значит, ты пришел ко мне лишь за ядом для своей матери?

  Низко склонив голову, я стал смотреть на его тонкие пальцы, лежащие на моей ноге, и некоторое время молчал, а потом решился:

  – Я пришел, потому что не могу без тебя, Чезаре.

  Теперь замолчал он. Его лицо казалось задумчивым и печальным.

  – Я готов делать все, что ты попросишь, – быстро прошептал я, склоняясь к нему. – Все, понимаешь?

  Его рука легла мне на шею, пальцы зарылись в волосы, и прохладные губы коснулись моих губ в восхитительной ласке.

  – Люби меня, – выдохнул он, забираясь другой рукой мне под рубашку, и я упал на него, не в силах больше сдерживаться. Слезы благодарности и любви хлынули из моих глаз, я целовал его с неистовой страстью, взасос, не веря, что вновь обрел его. Он помог мне раздеться и разделся сам; я тут же вспомнил его тело до мельчайших подробностей – да разве я мог бы забыть его! Его сильные руки доводили меня до исступления, я ласкал его, задыхаясь от переполняющих меня чувств. Его губы и язык скользили по моему телу, пока не добрались до горячей упругой мужской плоти, и я застонал, почти не владея собой. Как я жил эти два месяца, что не видел его? Ласки, которые он дарил мне, буквально сводили меня с ума. Затем он вновь стал целовать меня в рот, уселся на мои бедра и, приподнявшись, одной рукой осторожно ввел в себя мой член. Это было так непривычно, так тесно и горячо, что я вскрикнул от удовольствия. Чезаре немного опустился, и я проник глубже. Он застонал, с нежностью глядя на меня.

  – Тебе нравится? – прошептал он, и его рука погладила мою грудь. Зрачки его глаз расширились, упавшие на лоб волосы были влажными от пота.

  – О да, – отозвался я, и он размеренно задвигался, подчиняя беспорядочные подергивания моих бедер плавному ритму.

  – Андреа, мой мальчик...

  Наши движения становились все быстрее, все неистовее, я уже не чувствовал собственного тела, охваченный сладостным предвкушением. Я играл с его членом, заставляя его содрогаться и стонать, и глубоко проникал в него, пока наслаждение не достигло высшей точки: закричав, я забился в судороге невыносимого восторга, и Чезаре улыбнулся, когда ощутил в себе мое семя. Всего несколькими движениями пальцев я довел его до последнего экстаза; его тело сотрясла мощная агония, горячие молочно-белые струйки окропили мою грудь и живот, пара капель попала на лицо, и я с наслаждением слизнул с губ терпкую влагу.

  – Я почти забыл, как это чудесно, – жарко прошептал он, целуя меня.

  – Тебе... не было больно? – спросил я, и он рассмеялся.

  – Я расстался с девственностью уже давно, мой ангел. Такие ласки доставляют мне лишь удовольствие. Когда-нибудь ты тоже научишься получать от них наслаждение.

  Он лег рядом со мной, и я стал поглаживать его грудь, вслушиваясь в гулкий стук его сердца под своей ладонью. Мне не хотелось покидать его ни на минуту, но я еще помнил, какое дело изначально привело меня к нему.

  – Чезаре...

  – Ты ведь не уйдешь больше, правда?

  – Нет. Я только хочу, чтобы ты научил меня мужественно перенести то, что я собираюсь сделать для своей матери.

  – Дитя, этому невозможно научить. Будь сильным. Помни: ей нужна твоя помощь, и когда ты поможешь ей, она уйдет в лучший мир, туда, где не будет боли.

  Он поднялся, открыл стоявший на полке ларец и вытащил оттуда небольшую склянку с какими-то тонкими белыми кристаллами, отдаленно похожими на толченую морскую соль, потом подумал, решительно покачал головой и достал другой флакон – в ней плескалась мутноватая бурая жидкость.

  – Вот, возьми. – Он передал мне флакон. – Этого хватит, чтобы твоя мать смогла уснуть, как она хочет.

  – Оно... подействует быстро?

  – Ты же знаешь, как обычно действует снотворное. Дай ей выпить эту настойку, и через полчаса все будет кончено.

  – А что в другой склянке? – спросил я, пряча флакон в карман штанов.

  – То средство слишком сильное, – усмехнулся Чезаре. – Мне не хотелось бы доставлять твоей несчастной матери такие страдания.

  Я почувствовал озноб. Чезаре действительно разбирался в ядах. Он знал о них столько, что запросто заткнул бы за пояс и синьору Санчу, и любого аптекаря в городе...

  – Если ты захочешь, я научу тебя этому странному искусству, – тихо проговорил он, снова ложась рядом со мной. – Оно дает власть над судьбой, убирая с дороги тех, кто может навредить тебе. Порой яд гораздо предпочтительнее кинжала.

  – Я слышал, что отравление легко определить по виду трупа, – с сомнением сказал я.

  – Есть и такие яды. Распухший язык, посинение, пятна, быстрое разложение – все это признаки отравления, как принято считать. Если нужно припугнуть союзников жертвы, лучше выбрать именно такой яд. Все эти яды известны и стоят недорого. Но есть и другие, которые не выдают причину смерти...

  – У меня нет столько врагов, – выдавил я.

  Он расхохотался, запрокинув голову.

  – Мы еще поговорим об этом, хорошо? А теперь я хочу, чтобы ты поскорее сделал то, за чем приходил, и возвращался ко мне.

  Он поцеловал меня на прощание, и я отправился домой, стискивая в кармане страшный подарок Чезаре. До самого вечера я не мог решиться. Я побродил по двору, зашел к отцу и братьям в кузницу, долго беседовал с Нани. Несколько раз я пытался подняться в комнату матери, но неизменно спускался обратно: то мне слышались шаги сестер, то я вдруг спохватывался, что яд надо было разбавить водой. Наконец я налил в кружку немного воды, выплеснул туда настойку; подумав, положил туда же ложку меда и тщательно размешал. Осторожно понюхав получившийся напиток, я ощутил лишь запах меда с едва уловимой горьковатой ноткой... он и теперь еще преследует меня в моих снах вместе с лицом матери.

  Поднявшись по лестнице, я вошел в комнату матери и затворил за собой дверь. Сначала мне показалось, что она спит, но при звуке моих шагов ее веки дрогнули. На худом лице отразилось страдание.

  – Андреа, мой родной... Скоро Бог призовет меня, и я знаю, как вам всем тяжело. Беатриса всегда плачет, когда смотрит на меня, это ужасно. Она добрая девочка, и Марко так заботится о ней... Я хочу, чтобы ты не сердился на Марко. Он грубиян, но с ним девочки не пропадут. Отец уже не молод, и Марко сможет найти Нани и Беатрисе хороших мужей. Что же до тебя, то я верю, что ты достоин лучшей доли, чем работать в кузнице... Я так люблю тебя, Андреа... Ты сможешь сделать для меня, что я просила?

  – Мама... – Мгновенно ледяной холод стиснул мое сердце. Я уже решился, и отступать было поздно.

  – Прости, я не должна была говорить с тобой об этом. – Она накрыла рукой мое запястье.

  – Я принес тебе теплой воды с медом, – помертвевшими губами прошептал я, протягивая ей кружку.

  Она печально улыбнулась.

  – Сейчас так холодно... Спасибо, ты очень заботлив, но право же...

  Я молча приподнял ее и поднес край кружки к ее губам, мысленно моля Бога простить меня. Она сделала несколько глотков, помедлила – и выпила все до конца.

  – Хороший мед, – сказала она, откидываясь на подушку и закрывая глаза. – Такой душистый и горьковатый. Мне кажется, когда-то в детстве я ела такой в лугах Сиены...

  Я заплакал – беззвучно и безнадежно, молясь, чтобы она больше не открыла глаз. Все было кончено. Моя мама еще говорила со мной, но она была уже мертва.

  – Знаешь, милый, ты очень переменился за последнее время. Ты должен пообещать мне, что найдешь хорошую работу и непременно женишься на достойной девушке.

  – Мама, я уже нашел себе работу, которая позволит мне жить безбедно.

  – Я очень рада. В кузнице тебе не место...

  Наступило молчание, и я подумал, что она уже уснула, но ее холодные пальцы слегка сжали мое запястье, так что я вздрогнул.

  – Мне сегодня стало получше, а сейчас я почти не чувствую боли... Если не возражаешь, я бы поспала немного.

  – Да, мама. Я...

  – Ну, поцелуй меня и ступай.

  Слезы, неудержимо катившиеся из моих глаз, мешали мне видеть. Я вытер их рукавом и, наклонившись, поцеловал мать в лоб – в последний раз.

  – Прощай, мама, – шепнул я, не зная, слышит она меня или нет. – Пусть тебе приснятся хорошие сны.

  Я вышел из комнаты, закрыл дверь и без сил прислонился к стене. Меня трясло, как в лихорадке, перед глазами плыли цветные круги. Мои пальцы все еще стискивали пустую кружку, и я никак не мог понять, что с ней делать. Внизу, в кухне, слышалась песенка готовившей обед Нани, пахло луком и тушеным мясом. На негнущихся ногах я спустился по лестнице, едва не налетел на моющую пол Беатрису и, выслушав от нее все, что она думает о неуклюжих кривоногих мальчишках, взял свой плащ и вышел во двор.

  Из кузницы слышались размеренные удары молота, но я не стал заходить туда. Спрятав кружку под плащом, я тихонько открыл калитку и вышел на улицу, а затем, не оглядываясь больше, быстро зашагал прочь. В моей душе царили смятение и давящий ужас безысходности. Я стал убийцей, отравив собственную мать. То, что это было сделано из милосердия, ничего не меняло. Проходя через Новый мост, я поспешно выбросил в реку кружку и пустой флакон из-под настойки, и только после этого мне стало чуть легче.

  Путь назад был мне заказан навсегда. Мое место было теперь рядом с кардиналом Чезаре Борджиа, я должен был стать его любовником, слугой и верным подручным во всех делах, которые он замышлял.

  Он принял меня так, словно мы никогда не разлучались, и я рыдал от переполнявшего меня ужаса и раскаяния в его объятиях, а он прижимал меня к себе, как ребенка, не пытаясь утешать словами. Я не знал, о чем он думает, но и не хотел знать, а просто был благодарен ему – за молчаливое внимание, за силу и нежность его рук, за тепло его тела, ставшее для меня последним звеном цепи, приковывающей меня к жизни.

  С этого дня я сопровождал его повсюду, если он позволял мне. У него было так много дел, что он почти не спал; в основном они касались приемов, совещаний в консистории, визитов к разным людям и встреч прибывающих в Рим послов. В середине декабря я по его просьбе отнес несколько писем кардиналам, и на следующий день во время ужина у папы все эти кардиналы были арестованы и заперты в комнатах его святейшества. Я присутствовал при аресте. Когда мой господин поднялся из-за стола и сделал знак гвардейцам, в залу тут же вбежали еще несколько охранников и быстро окружили растерянных сотрапезников папы. Старый кардинал Сфорца пытался возмущаться, но Чезаре с нехорошей усмешкой приказал связать ему руки. Позже я узнал, что все эти люди подозревались в измене, что при их прямой поддержке французам удалось подойти к Риму. День спустя до меня дошли слухи, что дома двоих из арестованных кардиналов были разграблены солдатами папы и римскими горожанами, а их домочадцы и прислуга также взяты под арест.

  Надо ли говорить, что я ни в малейшей степени не сомневался в их вине. Каждый день приносил неутешительные известия: французы миновали Сиену, подошли к Витербо и уже подступали к Риму. Из редких разговоров с Чезаре я знал, что они настоящие варвары, не ведающие ни просвещения, ни жалости, и с ужасом думал, что станется с Римом, когда их армия войдет в город.

  В канун Рождества к его святейшеству явились послы из Неаполя, доложив, что армия неаполитанского короля находится на подступах к Риму, чтобы встретить французов боем, и предложили папе уехать из города. Его святейшество обещал подумать. В тот же день Чезаре сказал, что папа не трусил и в худших обстоятельствах, не испугается и теперь, ведь он, как ни крути, все еще оставался владыкой христианского мира.

  – Если честно, так плохо не было еще никогда, – признался он, когда мы оказались наедине в его спальне. – Мой отец покинут всеми бывшими союзниками, и многие кардиналы требуют у французского короля низложить его.

  – Разве возможно низложить папу? – удивился я.

  – Если бы я был на месте короля Карла, я рискнул бы. Но он – не я. Клянусь, он побоится.

  – Но он пройдет через Рим?

  – Вот этого не знаю. Скорее всего, отец позволит ему. Нам нужно выиграть время, чтобы договориться с Испанией, Венецией и Миланом. Неаполь уже поддерживает нас. А объединив усилия, мы могли бы попытаться вышвырнуть Карла обратно во Францию.

  Я не мог не восхищаться смелостью папы, сохранявшего спокойствие перед лицом опасности. Чезаре рассказал мне, что святой отец никогда ничего не делал зазря: женитьба двенадцатилетнего Хофре на дочери неаполитанского короля обеспечила папе поддержку Неаполя.

  – Может быть, он и тебя женит, – предположил я, с улыбкой просунув руку за пояс его штанов, и он рассмеялся, удерживая мои пальцы.

  – Если только Лукреции на всех не хватит. Моя судьба – унаследовать трон Святого Петра, ты не забыл?

  – Лукреция замужем за правителем Пезаро, – хмыкнул я.

  – Ну и что. Она не живет с ним.

  – Это ничего не меняет. Он ее муж.

  – Все мужья смертны. – Улыбка Чезаре стала страшной. – А кроме того, он может отступиться, как ее первый муж.

  – Первый? – я недоуменно захлопал глазами.

  – Ну да. Джованни Сфорца – второй супруг моей сестры. Первым был молодой испанский дворянин, за которого папа выдал ее после того, как она родила дочь.

  Я ошарашенно смотрел на него.

  – Видишь ли, я всегда старался оберегать Лукрецию от похотливых сластолюбцев, которые увивались за ней толпой. Она не всегда понимала, почему. Конечно, я ревновал, но мне хотелось сохранить ее свежесть и молодость, не дать ей уподобиться обычной куртизанке... Каким я был глупцом, надеясь, что являюсь ее единственным любовником! Она с равной нежностью принимала и Джованни, моего брата.

  – Откуда ты знаешь?

  – Однажды я застал их вместе. Я шел к Лукреции, думая, что она ждет меня, но она была с Джованни. То, что происходило в ее постели, до сих пор не дает мне покоя. Джованни лежал на спине, и она скакала на нем верхом, как на лошади, а он ласкал ее грудь, ее чудесный шелковистый животик... Когда я вошел в комнату, мой брат закричал, вцепившись в бедра сестры, и я догадался, что он кончил, а почти следом за ним кончила и Лукреция. Разумеется, это произошло между ними не в первый раз и, готов поклясться, не в последний. Тогда я ничего не сказал и ушел, не открыв своего присутствия. В бешенстве я хотел выяснить отношения с Джованни, но Лукреция любила нас обоих, к тому же он был не просто ее любовником, но и моим братом. Мне вдруг стало казаться, что Лукреция избегает меня, а с Джованни неизменно ласкова и приветлива.

  – Я уже заметил, что ты не слишком любишь своего брата, – заметил я. – Но ты еще и ревнив...

  – Я всегда к нему ревновал. Он неизменно опережает меня во всем, и ему все дается легко: любовь, титулы, деньги... Вот и Лукреция предпочла его мне. Все стало слишком очевидным, мой мальчик. Вначале это были только догадки, а потом она сказала, что желает удалиться из Рима, чтобы позаботиться о душе в монастыре. Практически в то же время Джованни стал собираться в Падую, чтобы по настоянию отца учиться в университете, и вскоре уехал. При первой же возможности я решил навестить сестру и немного скрасить ее благочестивое одиночество, но каково же было мое удивление и ярость, когда я застал ее в монастырском саду в обществе проклятого Джованни! Они предавались любви так самозабвенно, как будто остального мира просто не существовало. Кроме того, я заметил перемены в Лукреции, которые не укрылись от моего взгляда. Моя сестра была беременна... и я готов был поклясться, что знаю, кто был тому причиной. Я не помню, что сделал тогда; перед моими глазами словно упала пелена, затмившая взор и рассудок. На меня бросились какие-то люди, кто-то ударил меня под ребра, а затем тяжело стукнул по голове. Я очнулся связанным в карете, увозившей меня в Рим, и ненавидел своего брата как никогда прежде.

  – Что же случилось потом?

  – О связи Лукреции и Джованни узнал отец. Оказалось, что наша мать знала о ней давно, но скрывала, чтобы ее дети были счастливы. Разумеется, все так бы и оставалось тайной, если бы не ребенок, которого ждала моя сестра. Гнев отца был ужасен. Он пригрозил мне и Джованни изгнанием и лишением всех привилегий и отправил меня учиться в Пизу, а его в Падую. Уже потом мне донесли, что Лукреция родила дочь, и отец поспешил пристроить ее замуж, чтобы избежать скандала, а ребенка увезли в провинцию и отдали на воспитание в бедную семью.

  – Как такое возможно? Ведь Лукреция сама была совсем ребенком!

  Чезаре зло засмеялся.

  – Я уже говорил тебе, что в пороке моя сестра превзошла любую шлюху в Риме. Она гордится тем, что может, сжав бедра, задушить мужчину. Ее место в аду рядом с Мессалиной...

  – Но ты все еще ее любишь.

  – Да. Проклятье! Ты же знаешь ее. Как можно ее не любить?

  Он надолго замолчал, раскинувшись на постели.

  – Монна Лукреция всегда будет искать удовольствий, – сказал я осторожно. – Однажды ее увидев, забыть невозможно.

  – Что ты чувствовал, когда обладал ею? – требовательно спросил Чезаре.

  – У нее самое великолепное тело со времен античных богинь. Я мог бы кончить, просто глядя, как она ласкает себя.

  – О, это она тоже умеет в совершенстве. Ее фантазия буквально не знает границ. Она меняет любовников и любовниц с той же легкостью, как некоторые меняют одежду...

  Я представил Лукрецию в объятиях женщины и почувствовал, как мой член зашевелился в штанах.

  – Ты хочешь сказать...

  Он улыбнулся, пристально посмотрев на меня.

  – Если ты не перестанешь думать об этом, то я тебя ударю. Иногда ты бываешь хуже малого ребенка. Иди ко мне.

  Его руки обвили меня, и я стал ласкать его, забыв обо всем. Мне нравилась Лукреция, но тело Чезаре пробуждало во мне настоящую страсть. Мне нужна была его неукротимая сила, его крепкие объятия, его властный напор. Вероятно, он все же успел обучить меня кое-чему, так что мне понадобилось совсем немного времени, чтобы он возбудился, и я отдался ему с готовностью, лишь слегка сжался, ожидая боли, но он успокоил меня и велел расслабиться. Я не смог удержаться от вскрика, когда он овладел мной, однако его опыт и моя покорность помогли мне справиться с легкой болью, и вскоре я уже нетерпеливо стонал, захваченный быстрым ритмом движения его бедер. Он хорошо знал, как ласкать меня так, чтобы я извивался от удовольствия. Наконец, я почувствовал, что вот-вот взорвусь, и он, кажется, догадавшись об этом, пронзил меня еще глубже. Крик наслаждения слетел с моих приоткрытых губ, я забился, не в силах сопротивляться уничтожающему разум восторгу, и Чезаре тут же выскользнул из меня. Несколько мгновений он быстро ласкал себя сам, а затем излился, брызнув семенем мне на живот. Тяжело дыша, он упал рядом со мной на постель, и я поцеловал его в губы.

  – Мой чудесный ангел, – улыбнулся он. – Я не в состоянии сопротивляться грешным желаниям, когда вижу тебя. Андреа, ты создан сводить с ума и женщин, и мужчин...

  – Я твой, – просто сказал я. – И я умею не только греть постель, Чезаре. Знаю, у тебя теперь так много забот, и если в моих силах хоть чем-то помочь, я сделаю все, что ты попросишь.

  Он внимательно и серьезно посмотрел на меня, словно оценивая, как много мне можно сказать.

  – В Риме неспокойно, Андреа. Я не хочу рисковать твоей головой, посылая тебя в город. Сейчас здесь расквартированы неаполитанцы, а через пару дней, возможно, в Рим войдут французы. Ты будешь находиться при мне неотлучно, а если твоя помощь понадобится, я непременно скажу тебе.

  В течение следующей недели случилось много всего. Рождественский бал во дворце кардинала Зено был, на мой взгляд, слишком роскошным, хотя Чезаре сказал, что по случаю военных действий пришлось провести его скромно. Я стоял за спиной моего господина, сидевшего рядом с папой Александром, тут же был и юный Хофре, разодетый как принц крови. Его жена Санчия, надменная красавица, Лукреция и ее подруга Теодорина, одетые в прозрачный муслин, как восточные женщины, возлежали на подушках у ног святейшего отца, любуясь танцами и играми, которые заставляли меня краснеть. То, что показывали высокопоставленным зрителям актеры, походило скорее на бесстыдные проявления самой низкой похоти, чем на представление. Вначале все оставалось в рамках приличия, красивые молодые женщины танцевали с венками на головах, потом поэты читали стихи, восхвалявшие любовь во всех ее проявлениях. Папа улыбался, шутил с сыновьями и девушками, а затем, пожелав молодежи веселиться, поцеловал Лукрецию в губы отнюдь не отцовским поцелуем и удалился. Почти тут же Лукреция сорвала с плеч полупрозрачную накидку и бросила ее сидевшим за столом испанским кардиналам, а потом, хлопнув в ладоши, приказала танцовщицам последовать ее примеру.

  То, что последовало за этим, до сих пор пробуждает во мне дрожь. Лукреция и Теодорина, заключив друг дружку в объятия, стали бесстыдно целоваться, и вскоре взоры всех мужчин были прикованы к ним. По сигналу Чезаре, полуобнаженные танцовщицы рассыпались по залу, и начался самый разнузданный праздник плоти, какой только можно вообразить. Кардиналы наравне со слугами состязались в сладострастии, и Лукреция объявила, что самый пылкий любовник будет награжден подарком из ее рук.

  Чезаре сидел неподвижно, и две куртизанки ласкали его, кокетливо поглядывая на меня, пока я продолжал стоять за его креслом, вцепившись в резную спинку. Мне казалось, что если они попытаются хотя бы дотронуться до меня, я закричу. Чезаре был уже близок к концу, и внезапно, резко схватив меня за руку, он притянул мою голову к себе и стал целовать в губы. Я обнял его за плечи, и он излился, а потом оттолкнул обеих девушек и велел мне идти в свою комнату. Я был слишком потрясен, чтобы возражать.

  До самого утра я не мог сомкнуть глаз, с содроганием вспоминая картины празднества. Я чувствовал себя отвратительно, не в силах примириться даже с тем, что просто видел всю эту мерзость. Чезаре был тысячу раз прав, говоря, что мне не нужно знать слишком много о его жизни, чтобы любить его. Мне было бы легче, если бы он избавил меня от присутствия на этом празднике...

  Утомленный ревностью и отчаянием, я, в конце концов, стал вспоминать, как бесстыдно Лукреция занималась любовью с другой девушкой на глазах у гостей, актеров и слуг. Они обе были прекрасны, но сестра Чезаре, несомненно, была королевой среди римских куртизанок. Теодорина держала ее в объятиях, как мужчина, и страстно ласкала языком ее соски и живот, а пальцами правой руки ритмично пронзала ее лоно...

  Моя рука сама собой накрыла мужской орган и стала нетерпеливо поглаживать его, повинуясь воображению, и вскоре я уже корчился на постели в судорогах горячей сладостной истомы. Уснул я только под утро, совершенно опустошенный и обессиленный, а вскоре после полудня меня уже разбудил Чезаре, заглянув ко мне в комнату.

  – Андреа, Рождество закончилось. Тебе придется поменять постель...

  – Чезаре, ты не должен был брать меня туда, – сонно пожаловался я, и он шутливо дотронулся до моего члена.

  – Ты прав. Поэтому я и отправил тебя обратно почти сразу же. Однако твой дружок был под сильным впечатлением от всего увиденного, правда?

  Я засмеялся и оттолкнул его руку.

  – С меня хватит тебя одного. Наверное, я еще слишком мал для таких празднеств.

  – Хорошо, учту. Одевайся, мы должны готовиться к переезду.

  – Мы уезжаем? Его святейшество все-таки решил отправиться в Неаполь?

  – Герцог Фердинанд Калабрийский настаивает, но отец и не думает уступать. Он просто перебирается в замок Ангела, а мы должны немного помочь со сборами.

  – Ты же совсем не спишь, – укоризненно сказал я.

  – И тебе не позволяю, ты это хочешь сказать? – Он схватил меня за ноги и попытался стащить с кровати. – Ничего, у нас еще будет время выспаться.

  Я принялся одеваться, и он весело наблюдал за мной. Потом мы вместе позавтракали и отправились в покои его святейшества. Чезаре долго беседовал с папой, младшим братом Хофре и его женой. Вскоре они должны были расстаться: папа переезжал под защиту толстых стен замка Святого Ангела, Хофре с Санчией возвращались в Неаполь вместе с покидавшими Рим войсками герцога Калабрийского, а Чезаре с несколькими кардиналами оставался в Ватикане – встречать французов и их короля. Его святейшество, по обыкновению спокойный, утешал приунывшего Хофре, советуя сыну в случае опасности бежать на Сицилию, а то и дальше – в Испанию.

  – Сейчас мы просто должны выиграть время, – говорил он. – Я уже принял некоторые меры, и помощь может придти с совершенно неожиданной стороны... Положитесь на меня, я найду способ отправить французов обратно.

  Через три дня остатки неаполитанских отрядов выступили из Рима на юг, а буквально через пару часов в тот же день с севера через ворота дель Пополо в город вошел авангард французской армии.

  Стоя на балконе папских апартаментов рядом с Чезаре, я потрясенно смотрел на марширующие отряды пехоты и конных латников, что как лавина текли по улицам Рима, приближаясь к Ватикану. Кардинал был мрачен; стиснув пальцами каменный парапет, он с яростно сжатыми губами наблюдал за торжественным маршем неприятельского войска. Холодный декабрьский ветер трепал его волосы, забирался под плащ, но он, казалось, не чувствовал непогоды.

  – Смотри внимательно, Андреа, – процедил он, когда на площади перед базиликой Святого Петра появились, наконец, знамена короля Карла VIII, расшитые лилиями и львами. – Эскорт французского короля. Теперь мы должны улыбаться и быть вежливыми, потому что любая ошибка может стоить трона моему отцу. Нас ждет множество дел, малыш, главным из которых будет поскорее спровадить эти полчища дальше на юг.

  Я смотрел на нескончаемый закованный в латы поток, конец которого еще только вползал в городские ворота и не был виден с того места, где мы стояли, и сознавал, что такое количество солдат вполне способно опустошить Рим в считанные дни.

  Карл поселился в новом дворце Венеции. Этот невысокий и некрасивый человечек отличался непомерными амбициями и острым умом; окруженный подхалимами и советниками, он не слишком прислушивался к дешевой лести и всегда поступал так, как считал более выгодным для себя. Начались переговоры короля с его святейшеством, похожие одновременно на торг и на запутанную игру, где каждый надеялся диктовать собственные условия. Я не слишком хорошо ориентировался в политике правящих домов, знал лишь, что Карл обещал почитать папу Александра владыкой христианского мира и как можно скорее покинуть Рим, если папа, со своей стороны, признает его правителем Неаполя и выдаст ему турецкого принца Джемаля, чтобы в дальнейшем Франция могла организовать поход на Стамбул. Сторонники Джемаля в Турции могли бы поддержать французов и сбросить с трона его брата-узурпатора. Чезаре втайне посмеивался, называя Карла мечтателем и говоря, что папа приготовил для него немало сюрпризов. Я был уверен, что его святейшество легко переиграет молодого французского короля, недаром ведь он сумел добиться апостольского трона!

  Рыцари и солдаты французской армии между тем расквартировались в городе, потеснив жителей, и случилось то, чего и опасался Чезаре: начались грабежи, погромы и беспредел. Французы брали все, что хотели, и жестоко подавляли любое сопротивление, пуская в ход оружие. Ежедневно кардиналы Колонна, Савелли и Диониджи, пытавшиеся сохранять в Риме хотя бы видимость порядка, жаловались Карлу, чтобы он принял меры, но бесчинства продолжались.

  Наконец, спустя три недели, Чезаре объявил, что Карл принял решение уйти из Рима. Мы ужинали в его комнате поздним вечером; кардинал был немногословен и хмур, и я спросил, в чем дело.

  – Послезавтра французы выступают в Неаполь.

  – Неужели переговоры закончились?

  – Ну, скажем, пока стороны пришли к соглашению.

  – У тебя такой вид, словно папа уступил все свои позиции.

  – Так оно и есть. – Он налил себе вина и мрачно стал крутить бокал в руках.

  Я встал и подошел к нему, наклонился, коснулся губами небритой щеки.

  – Расскажи.

  Он с сомнением посмотрел на меня, затем обнял и усадил к себе на колени.

  – Особенно нечего рассказывать. Отец очень расстроен беспорядками в городе, так что был вынужден пойти на уступки. Он передает Джемаля Карлу на полгода, так что нашему турецкому другу предстоит посмотреть Неаполь, прежде чем отправиться на родину... если, конечно, Карл до той поры успеет предпринять свой поход против султана. Что касается коронации самого Карла, то тут его святейшество пообещал направить в Неаполь кардинала, уполномоченного для этой цели. Кардинал тоже уедет с французской армией, но должен будет вернуться, исполнив свою миссию.

  – Вот как, – протянул я. – Значит, папа дал добро на захват Неаполя французами?

  – Тебя это удивляет?

  – Я понимаю, у него не было выбора. Знаешь, французы напоминают мне крыс... У них нет ничего святого, они настоящие животные, хватающие все, что им нравится. Это омерзительно.

  Чезаре рассмеялся, но его смех был печальным.

  – Поцелуй меня, мой ангел.

  Я коснулся губами его губ, и он обнял меня, властно прижимая к себе. В его жестах была какая-то недосказанная тревожность, я обеспокоенно отстранился, вглядываясь в его лицо.

  – Не все так гладко, как тебе хотелось бы, верно? – спросил я, и он, подумав, кивнул.

  – Мне тоже перепало от всей этой кутерьмы. – Его глаза вспыхнули и погасли, прикрытые длинными густыми ресницами. – Я ждал, что ты спросишь, кого из кардиналов его святейшество уполномочил сопровождать Карла в Неаполь...

  – Чезаре!

  – Не скрою, эта мысль принадлежала не отцу, и уж конечно, не мне самому. Французский король не дурак, он выбрал себе заложника, способного гарантировать исполнение обязательств папы.

  Я задрожал. Выходит, Чезаре предстояло покинуть Рим и провести несколько дней, а то и недель, среди этих варваров!

  – Никколо соберет вещи в дорогу, – сказал кардинал, поглаживая мою грудь. – Но это еще успеется. А пока я хочу побыть наедине с тобой, мой ненаглядный. В последние дни нам редко выпадала такая возможность...

  Мы пили вино и целовались, а потом он отнес меня в постель.

  Меня всегда удивляла его нежность. Я отлично знал, что он умеет быть жестоким, даже излишне жестоким, что вид крови не пугает его, как обычных людей, но приводит в странное возбуждение, а возможность убивать он ценит так же высоко, как свободу... Но со мной он был неизменно ласков. Пока я раздевал его, он лежал с закрытыми глазами, а затем, притянув меня к себе, стал требовательно целовать в губы, в шею, в грудь, одновременно ощупывая мой член через штаны. Он словно играл со мной, не спеша, но давая понять, что игра не будет слишком долгой. Я замирал, мучительно вздрагивая от его прикосновений, от влажного жара его губ, шепчущих мне в ухо страстные обещания. Он так хорошо знал, что мне нужно...