Текст книги "Маска (СИ)"

Автор книги: Jeddy N.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

  – Я до сих пор не знаю, кто ты. Ты не знатный юноша, верно?

  Я промолчал.

  – Тогда кто твой господин? Кому ты служишь?

  – Кардиналу Чезаре Борджиа, – прошептал я в отчаянии, сжав его пальцы.

  Наступила долгая тишина. Он опустил глаза, и я, борясь с подступающими слезами, погладил его по щеке.

  – Джованни, мог ли я подумать, что полюблю вас...

  Он дернулся, словно от ужаса, и его темные глаза обратились на меня с бесконечным упреком.

  – Это шутка? Чезаре окружает себя убийцами, такими же, как он сам, а ты...

  – Вы хотите сказать, что я не такой? Но ведь убийцы бывают разными.

  Он сжал виски руками.

  – Я не могу поверить... Ты приходишь ко мне, выполняя его поручения?

  – Разве вы не видите? – Я придвинулся к нему ближе и, обняв за шею, ласково поцеловал в губы. – Мог ли он поручить мне это? – Моя ладонь легла на его бедро и двинулась выше. Он отстранился, дрожа всем телом.

  – Если ты делаешь это против его воли, то ты плохой слуга...

  – Я и сам думаю точно так же и не знаю, как мне быть.

  – В таком случае тебе самому грозит опасность.

  – Мне все равно...

  Он схватил меня за плечи и встряхнул.

  – Зато мне не все равно! – воскликнул он горячо. – Чезаре ревнив, он требует абсолютной верности от женщин, от друзей и от слуг... Но я не могу без тебя, – выдохнул он внезапно, прижимаясь губами к моим губам.

  Я бессильно застонал, когда его язык сплелся с моим. Он целовал меня жадно, с томительной нежностью обреченного, губя свою душу и сжигая в неистовом пламени мою. Забывшись, я гладил его плечи и спину, прижимаясь к нему всем телом. Кажется, я плакал, не в силах больше сдерживать свою страсть к нему и понимая, что готов пойти дальше, намного дальше, чем он мог мне разрешить.

  – Джованни... – Распахнув на груди его рубашку, я стал осторожно поглаживать его грудь. Он вздрогнул, но не стал меня останавливать, и тогда я вновь принялся целовать его, а потом заставил лечь.

  – Нет, – слабо прошептал он, обвивая меня руками. – Нет...

  Пока я возился с поясом его штанов, он пытался удерживать мои руки, но его воля к сопротивлению угасала. Он хотел того же, что и я. Когда я коснулся губами теплой гладкой кожи его живота, с его губ слетел тихий стон. Пальцы Джованни зарывались в мои волосы, я воспламенялся от этих несмелых ласк, без остатка отдаваясь поглощающему меня безумию страсти. Мне хотелось всецело обладать им, слиться с ним и раствориться в нем, в его молчаливом желании, в тревожащей нежности, в пугающей красоте незнакомого мне тела... Моя рука скользнула ниже, коснувшись его отвердевшей плоти.

  – Андреа...

  Он вздрогнул всем телом, еще не отваживаясь принять то, что я так настойчиво предлагал ему.

  – Нет... постой.

  Я остановился, и он с мольбой и сомнением посмотрел на меня, потом взял меня за руку. Наши пальцы переплелись, он закрыл глаза и едва слышно прошептал:

  – Продолжай.

  Склонившись над ним, я стал медленно ласкать его, опускаясь все ниже, затем очень осторожно высвободил его напряженный член и припал к нему губами. Джованни вскрикнул, невольно подавшись мне навстречу, и его крик перешел в сладостный стон. Я видел, что ему нужно совсем немного... Мои быстрые ласки заставляли его вздрагивать, и я, уже не в силах терпеть сжигающее меня вожделение, обнимал его бедра, наслаждаясь его нетерпением и теми звуками, которые мы издавали. Дыхание Джованни стало прерывистым, он бессвязно шептал что-то по-испански, положив руку мне на голову, а потом вдруг напрягся всем телом и содрогнулся в мощном экстазе, изливаясь. Вкус его семени показался мне великолепным; я выпил его до последней капли, как драгоценное вино, и едва дотронувшись до собственного органа, тоже кончил, охваченный неизъяснимым слепящим блаженством. Это было настоящее безумие, испепелившее меня и заставившее забыть обо всем на свете...

  Я тихонько сел рядом с неподвижно лежащим Джованни и вытер его и себя платком, а затем наклонился и легко поцеловал его в висок, рядом с заживающим багровым рубцом. Он не смотрел на меня; его тело все еще вздрагивало, и я знал, что ему действительно понравилось.

  – Я люблю вас... – благоговейно прошептал я, вслушиваясь в отчаянный стук его сердца.

  – Я никогда не думал, что когда-нибудь испытаю это с мужчиной. – Он смущенно улыбнулся и заставил меня лечь рядом. – Знаешь, а ведь мне было хорошо. У меня было много женщин... но с ними всегда по-другому.

  – В Испании у вас осталась жена, – напомнил я. – И вероятно, вы ее горячо любите... Я не вправе ревновать, и все же понимаю, что вряд ли могу сравниться с ней.

  Он усмехнулся.

  – Мария досталась мне по наследству от старшего брата Педро, так же как титул и владения, так что я не выбирал ее.

  – Значит, вы не испытываете к ней глубоких чувств?

  – Отчего же. Она красивая и страстная, как многие испанки, у нее чудесное тело, большая грудь и тонкая талия. Мне нравится заниматься с ней любовью. Нашему сыну уже два года, и я надеюсь, что у нас будут еще дети.

  Я помолчал, потом решился.

  – А ваша сестра?

  – Лукреция... Я думаю о ней почти постоянно. Многие говорят, что отношения между братом и сестрой греховны, но если даже отец знает ее как мужчина, то можно ли осуждать меня? За те три года, что мы не виделись, я думал, что моя страсть к ней полностью угасла, однако стоило мне только приехать в Рим и увидеть ее, как прежние чувства вспыхнули с новой силой. Теперь она почти постоянно с Чезаре...

  – Но ведь вы навещали ее?

  – Да. Я провел у нее несколько ночей, она была ласкова со мной и говорила, что боится Чезаре и отдается ему больше из страха, чем по желанию. Но как можно ей верить? Лукреция переменчива, как весенний ветер, и так же коварна. Где правда, а где ложь в том, что она говорит? Мы были еще детьми, когда она в совершенстве научилась обманывать. Ей было двенадцать, и однажды она сказала мне, что беременна от меня. Мне не следовало верить ей, потому что у нее уже тогда было несколько любовников, и вряд ли я единственный был настолько неосторожен. Я боялся за нее... Мне казалось, что я обязан заботиться о ней, поэтому настоял, чтобы она уехала в монастырь. Я навещал ее так часто, как только мог, оберегая ее и нашего не рожденного ребенка. А потом явился Чезаре, и вскоре обо всем узнал отец... Я никогда не видел свою дочь. Лукреция говорила, что ребенка увезли в деревню и отдали на воспитание в крестьянскую семью. Как она могла отдать свое дитя с такой легкостью?

  Я уже слышал эту историю, но в пересказе Чезаре она звучала иначе. Кардинал был ослеплен ненавистью и ревностью, его не интересовали истинные мотивы поступков Джованни, потому что он сам был не способен на настоящую любовь.

  – Не ходите больше к Лукреции, – попросил я. – Это дьяволица, а не женщина. Кроме того, если Чезаре узнает, он убьет вас.

  – Я не могу обещать, – устало сказал он. – Все же она моя сестра. Ну а если ей вдруг захочется затащить меня в постель, я не буду сопротивляться.

  – Вы не трус, – засмеялся я. – Вы просто безрассудный и слабый человек.

  – Не отрицаю. Впрочем, Чезаре вряд ли сможет убить родного брата. – Он взъерошил мои волосы. – А вот за тебя я опасаюсь гораздо больше. Я бы посоветовал тебе не приходить ко мне, но то, что случилось между нами, не может быть забыто. Ты нужен мне, теперь даже больше, чем прежде. Если бы ты мог посещать меня тайно, оставаясь незамеченным... Послушай-ка, ведь у тебя есть маска?

  Я улыбнулся. Пажи в масках часто появлялись в приемных знатных вельмож: обычно они доставляли любовные записки своих господ и приглашения на тайные встречи, когда господа не хотели, чтобы об этом стало известно. Плащ мог скрыть тело, а маска – лицо, и я оставался бы не узнанным даже в присутствии Чезаре. Можно было даже немного изменить походку и стать вообще другим человеком. Мысль и вправду была неплохая.

  – Я найду подходящую маску, – сказал я. – Если вы не жалеете о том, что было...

  – Дай мне поразмыслить над всем этим. Меня никогда не тянуло к мужчинам, но с тобой на меня словно что-то нашло. Ты искушен в этой науке благодаря моему брату, верно?

  Я кивнул.

  – Ему нравятся красивые мальчики. Впрочем, у него были и увлечения посерьезнее, но тогда он сам был мальчишкой, его страсть к взрослому мужчине казалась мне игрой. Я не понимал этого...

  – Расскажите, – попросил я.

  – Особо рассказывать нечего. Чезаре по уши влюбился в нашего старшего сводного брата Педро.

  Я изумленно охнул.

  – У нас общий отец, – пояснил Джованни, – но Педро был вдвое старше Чезаре. Я помню его не слишком хорошо. Говорили, что он был отважен и отличился в боях на службе у испанского короля, за что ему были пожалованы владения в Испании, а король даже обвенчал его со своей племянницей... Все это досталось теперь мне. Педро был сорвиголовой, вспыльчивым и прямодушным, и однажды даже угодил в тюрьму. Отец в то время занимал должность кардинала-канцлера при прежнем папе, но ему удалось добиться освобождения Педро и примирения с испанским королем. А потом Педро приехал в Рим. Тут-то Чезаре и стал ходить за ним по пятам, ища возможности угодить ему. Их часто видели вместе; я считал это просто дружбой, потому что мало что смыслил в иных отношениях и уж подавно не считал, что это возможно. Как-то раз я увидел, как они целовались на скамейке в саду у Санта Мария в Портико, но не придал этому значения. Вечером я спросил у Чезаре, неужели Педро так хорошо к нему относится, и он обозвал меня дураком. Потом Педро заболел; ужасная лихорадка, поднимающаяся в жару из окрестных болот, за несколько дней свела его в могилу...

  – Он умер в Риме? – спросил я.

  – Да. Отец очень горевал, но это казалось вполне естественным, ведь он безумно любил его. Сложнее для меня было понять горе и отчаяние Чезаре, который был безутешен. Я пугался, видя его слезы, ведь он почти никогда не плакал. Он отказывался от еды и не спал трое суток, сидя в часовне, где проходило отпевание. На похоронах он стоял возле открытого гроба, глядя на мертвое лицо Педро, и эхом повторял за хором слова реквиема, а слезы все катились и катились из его глаз... Может быть, именно после смерти Педро он так сильно переменился. Во всяком случае, он никогда больше не плакал – и никогда никого не любил по-настоящему. Меня он возненавидел, особенно когда отец передал мне владения и титулы Педро. Я не имел на них права...

  – Это было не твое решение, – медленно проговорил я, и он дернул плечом.

  – Разумеется, я проигрываю в сравнении с Педро. Чезаре всю жизнь стремится быть похожим на него, но успел забыть, каким он был.

  Я содрогнулся. Может быть, старший брат Чезаре действительно был чудовищем, но поверить в это было сложно. Подозрительное, жестокое сердце, не способное на любовь; неукротимая ярость дикого зверя и жажда власти; расточительность и распутство, доведенные до крайности... Неужели такого человека мог полюбить тринадцатилетний мальчишка? Но чем лучше я сам, до беспамятства полюбивший Чезаре?

  – Что ты помнишь о Педро?

  – Ну... Он был храбрый и веселый, знал множество историй, и еще у него было великолепное оружие, которое он позволял нам разглядывать. Лукреция обожала кататься у него на плечах, и он хорошо относился ко всем нам. Он никогда при мне не бил слуг... да в общем он был, наверное, неплохим человеком.

  – Чезаре говорил мне о нем, но я не знал, что они были любовниками.

  – Я не утверждаю этого, – улыбнулся Джованни. – Хотя, судя по всему, так оно и было... Тебя страшит смерть, Андреа?

  – Не знаю. Все люди смертны, придет и мой черед. – Я посмотрел на него, на алый рубец, перечеркнувший его бровь и щеку, на чувственную линию рта. – Но если что-нибудь случится с вами... Я должен буду продолжать жить в мире, где вас уже не будет, и это приводит меня в ужас.

  – Я постараюсь уцелеть и вернуться, – сказал он, целуя меня. – Ради тебя, ради твоей любви.

  Я обнял его, с наслаждением вдыхая легкий запах дыма от его волос, потом он отстранил меня.

  – Тебе нужно идти, – сказал он почти с сожалением. – Я не хочу, чтобы у кого-нибудь возникли подозрения на наш счет.

  Признавая его правоту, я привел в порядок одежду, поцеловал Джованни на прощание и вышел в приемную. Звук моих шагов заставил задремавшего в кресле гвардейца встрепенуться. Щурясь, он недовольно посмотрел на меня.

  – У тебя могут быть какие угодно дела, – пробурчал он, – но ты мешаешь спать его сиятельству. Ты торчал в спальне герцога так долго, что я почти забыл, что ты там. Ступай прочь и в другой раз постарайся приходить с поручениями пораньше.

  Я кивнул, стараясь, чтобы он не разглядел моего лица, и поспешил уйти, унося в сердце новую радость и новые тревоги.

  Кампания в Остии закончилась лишь к апрелю. Испанские войска соединились с силами папы и успешно разбили французов, окончательно вытеснив их из Италии. Замки присоединились к папским владениям, так что у римлян был повод для ликования. Герцога Джованни Борджиа и испанского главнокомандующего генерала Кордобу встречали как триумфаторов. В Риме были объявлены торжества в честь победы, и папа пожаловал Джованни несколько отвоеванных замков.

  – Что ж, – философски сказал тогда Чезаре, – пусть потешится. Вся слава досталась ему, хотя я уверен, что победой он обязан целиком генералу Кордобе. Надо бы сказать отцу, чтобы не обидел испанцев при дележе наград, не то его любимчика пырнут кинжалом или насадят на шпагу где-нибудь в подворотне.

  Я сознавал, что он прав. Явившись вечером к герцогу Гандии, я не застал его, и мне сказали, что он уехал навестить сестру. Раздосадованный и встревоженный, я вернулся к себе, ругая Джованни за безрассудство. Среди дворян было слишком много недовольных, и я готов был поклясться, что у герцога врагов гораздо больше, чем друзей, но он продолжал делать все, что хотел, нимало не заботясь о своей репутации и даже безопасности. На самом же деле мне отчаянно хотелось увидеть его, и я злился, сознавая, что занимаю в его жизни далеко не то место, на которое претендовал. Он действительно любил женщин, а я всего лишь сумел доставить ему небольшое удовольствие, о котором он, похоже, теперь стремился забыть.

  Как всегда, в поисках утешения я отправился к моему господину и нашел его лежащим в постели возле спящей незнакомой мне девушки. Он был пьян как свинопас и рассматривал на свет полупустую бутылку.

  – А, Андреа... – Он махнул рукой, давая мне знак приблизиться. – Взгляни, как тебе нравится эта малышка?

  Я поначалу с недоумением воззрился на бутылку, но Чезаре с ухмылкой похлопал по бедру красавицы. Она что-то пробормотала во сне и сбросила его ладонь.

  – Монна Дамиата, потрясающая сучка... Ее любовь обошлась мне в пятьдесят дукатов, но оно того стоило. У нее не тело, а настоящий огонь. Андреа, мне нехорошо... Кажется, меня отравили.

  – Вы просто пьяны, – сердито сказал я, отбирая у него бутылку. – Постарайтесь уснуть. Если хотите, я посижу с вами.

  – Да, пожалуй. Черт... – Схватив мою ладонь, он потянул меня к себе и стал настойчиво обнимать. – Разденься, я хочу видеть тебя...

  Борясь с отвращением, я сбросил плащ, снял камзол и рубашку и остался в одних тонких полотняных штанах. Чезаре засмеялся.

  – Не бойся. Я ничего от тебя не потребую... Просто сядь рядом. Помнишь, как ты напился в первый раз? Нет, ну конечно, где тебе помнить... Да и ладно. Ты был глупым мальчишкой, и ты мне чертовски нравился, несмотря на свою неуклюжесть и неотесанность. Я мог бы взять тебя тогда... Но мне хотелось стать тебе другом, а не хозяином. А ты тогда так ничего и не понял...

  – Но я понял теперь, – улыбнулся я, взяв его за руку и поцеловав в щеку. – Поэтому возвращаю долг.

  Он посмотрел на меня и засмеялся, а затем закрыл глаза. Я поглаживал его пальцы, глядя, как он постепенно успокаивается и проваливается в сон, потом осторожно встал, забрал одежду, пошел в свою комнату и там, упав на кровать, сжал руками голову. Иногда за жестокостью, цинизмом и несдержанностью Чезаре внезапно проглядывал человек – искренний, страстный, тот, которого я все еще любил. Его слова перевернули мою душу. Я слишком многим был ему обязан... но значило ли это, что я не имел права полюбить другого?

  В последующие дни я подчеркнуто избегал герцога Гандии, хотя несколько раз видел его то идущим к мессе, то в покоях его святейшества папы, то просто в коридорах дворца. Однажды я заметил, что он смотрит на меня, но отвел глаза прежде, чем он успел подать мне какой-либо знак. Я повсюду сопровождал Чезаре, почтительно держась на шаг позади него, и выполнял небольшие поручения, которые он давал мне.

  К Пасхе в Ватикане готовились с особой тщательностью, поскольку его святейшество собрался превратить ее не только в церковный праздник, но и в грандиозное торжество по случаю победы над врагами Рима. Каждый день Страстной недели к кресту в базилике Святого Петра стекались толпы людей, спешивших получить отпущение грехов и принести дары. Вечерами после службы аббаты под руководством кардинала-канцлера и секретаря камеры собирали подношения и пересчитывали золото, а наутро все начиналось сначала.

  Пасхальное воскресенье стало поистине триумфом великолепия и блеска папского могущества. В соборе на торжественное богослужение папы собрались все кардиналы и римская знать, а также послы и многочисленные паломники. Я видел герцога Джованни Борджиа, Лукрецию с ее мужем герцогом Сфорца, приехавшим из Пезаро, юного Хофре, младшего сына папы, с его красавицей женой Санчией (которую, как я знал, Чезаре успел почтить особым вниманием). Вся семья его святейшества была в сборе, даже среди кардиналов было двое его родственников из Испании.

  После службы процессия медленно потянулась из собора, сверкая на ярком весеннем солнце парчой с золотым шитьем и драгоценностями. Роскошь облачения самого папы превосходила все, что я видел. Он казался особенно величественным, шествуя в окружении служек и кардиналов. Не удивительно, что перед ним преклонялись как перед живым богом. Я находился возле Чезаре, который, занимая не слишком высокое положение в коллегии кардиналов, шел далеко от папы. Пройдет еще несколько лет, подумал я, и он войдет в главную семерку кардиналов; может быть, однажды он так же встанет во главе пасхальной процессии с драгоценной тиарой на голове, держа в руках белый посох...

  Торжества длились до поздней ночи; утомленный событиями дня, я решил вернуться к себе и лечь спать. У дверей трапезной меня перехватил слуга, одетый в цвета герцога Гандии, и вложил мне в руки записку.

  "Приходи немедленно".

  Джованни был краток, к тому же это звучало как приказ, а я все же не был его лакеем... Но не подчиниться я не мог. Надев маску, которую теперь постоянно носил с собой, я направился в его комнаты.

  Он ждал меня в спальне, лежа в постели. Когда я вошел и прикрыл за собой дверь, он сдержанно улыбнулся:

  – Андреа? Это ты?

  Я снял маску, гадая, полностью он раздет под покрывалом или лишь до пояса. Во мне начало пробуждаться желание.

  – Боже, да тебя бы родная мать не узнала. Я так тебя ждал...

  – У вас теперь много дел, ваше сиятельство, – с упреком сказал я. – Было бы преступно с моей стороны отнимать ваше время своими посещениями.

  – Прекрати. Сядь и говори, в чем дело.

  Я присел на край кровати. Близость Джованни волновала меня, мешая собраться с мыслями. Так легко было бы протянуть руку и коснуться его груди... Он выжидающе смотрел на меня, и я не мог понять, что он чувствует.

  – Вы вернулись в Рим победителем, – начал я. – Вероятно, вам недоставало женского общества...

  – Что поделаешь, война мало располагает к удовольствиям плоти. – Его улыбка получилась неловкой. – Я действительно скучал.

  – Что же мешало вам найти оруженосца или пажа, который развеял бы вашу скуку?

  – Проклятье, Андреа! Ты же знаешь...

  Я склонился ближе к нему, борясь с желанием и злостью.

  – О да, я знаю. Вы не такой, верно? Вам не доставляют радости любовные утехи с мужчинами...

  Он вздрогнул, мягко взял меня за запястье и проговорил:

  – Ты прав. Я никогда не думаю о других мужчинах так, как о тебе. Ты – единственный. Радость обладания женщиной для меня уже не столь сильна, как прежде, и мое тело жаждет иных ласк. Я не знаю, что происходит, и боюсь этого. Мне достаточно лишь пожелать – и самые красивые мальчики в Риме будут принадлежать мне. Но они не нужны мне, Андреа, ни один из них. Я постоянно думаю о тебе, о твоих руках, о твоем теле, о том, что ты делал со мной... Я стыжусь признаться в этом даже самому себе, потому что это позор и унижение.

  Опустив глаза, он почти бессознательно поглаживал меня по руке.

  – Теперь вам легче? – прошептал я, обнимая его.

  Он не ответил, лишь порывисто прижался к моим губам долгим, страстным поцелуем. Упав рядом с ним на постель, я гладил его обнаженные плечи и грудь, снова и снова повторяя его имя в восторженной муке разрушающей душу любви.

  – Как я жил без вас прежде!.. Зачем вы ночами ходите к куртизанкам? Ведь я так ждал вашего возвращения, а вы...

  – Не ревнуй. Видит Бог, я хотел забыть о том, что было между нами, но не смог. О да, целуй меня... – Он решительно откинул покрывало, и в этом жесте было приглашение, преодоленный стыд и обещание утонченного блаженства. Я застонал: он был полностью обнажен, и его восставшая плоть красноречиво свидетельствовала о том, что он был честен со мной.

  – Я люблю вас... – прошептал я, лаская его, касаясь губами его лица, шеи, груди. – Вы мой ангел, я готов умереть за вас. Прошу вас, не будьте беспечны, у вас слишком много врагов, половины из которых я даже не знаю.

  Он тихо рассмеялся и стал покусывать мое ухо.

  – Зато я знаю почти всех. Чезаре, Хофре, генерал Кордоба, мой кузен Хуан Лансоль, Орсини, Колонна, Гвидо де Монтефельтро, которого отец не пожелал выкупить у Орсини... О, что ты делаешь?

  Я коснулся языком головки его напряженного члена.

  – Нет, постой... – Он отодвинулся, глядя на меня влажными темными глазами. – Разденься, я хочу увидеть тебя.

  Пока я снимал рубашку и штаны, он завороженно смотрел на меня.

  – У тебя потрясающее тело, – с восхищением признал он. Его рука накрыла мой пах, пальцы сомкнулись вокруг члена. Задыхаясь, я подался ему навстречу. Мне отчаянно захотелось принадлежать ему, но я не знал, как сказать ему об этом, а он, кажется, не понимал.

  Он робко и не слишком умело принялся ласкать меня, но и этого было довольно, чтобы я стал извиваться от удовольствия.

  – Впервые в жизни держу за член другого мужчину, – прерывисто прошептал он и улыбнулся. – Это сводит меня с ума...

  – Но вам нравится?

  – Пожалуй, это интересно. А ты что скажешь?

  – Прошу вас, продолжайте, не останавливайтесь...

  Мы снова стали целоваться, лаская друг друга, а потом я почувствовал, что вот-вот кончу.

  – Джованни... – выдохнул я, вцепившись в него в последнем, мучительном напряжении, и сладостная судорога сотрясла все мое тело, исторгая окончательное доказательство моей страсти. Он вскрикнул, изумленно и восторженно, и я тут же склонился к его бедрам, чтобы принять ртом его семя. Джованни был на пределе; я стал торопливо ласкать его, чувствуя, как в нем закипает волна наслаждения. Еще несколько мгновений – и он взорвался, затрепетав в моих объятиях. Я видел, как судорожно сокращаются мышцы его живота, даря мне последние капли живительной влаги.

  – О, мой ангел... – прошептал он, закрыв глаза. Он лежал неподвижно, пока я тщательно вытирал его и себя, а потом я коснулся языком его губ и стал целовать, давая ему ощутить вкус и запах его семени.

  – Все это только сон, – сказал он, обняв меня за шею. – Мне кажется, что это происходит не со мной.

  – Если бы вы позволили мне, я дал бы вам еще больше, – улыбнулся я.

  – Андреа, твоя порочность меня ужасает.

  Я засмеялся и поцеловал его в щеку.

  – Простите меня. Я буду делать только то, о чем вы меня попросите, но мне хотелось бы, чтобы вы знали, на что я готов для вас.

  Собрав разбросанную одежду, я сел и неторопливо принялся одеваться.

  – Я мог бы попросить тебя остаться, – заметил Джованни, и в его голосе слышались надежда и сомнение. – Но, разумеется, не могу рисковать твоей безопасностью.

  – Я надену маску и спокойно уйду... А знаете, мне иногда самому хочется рискнуть.

  Он покачал головой.

  – Это могло бы быть забавным, если б дело не касалось Чезаре. Ты ведь знаешь, что он за человек. Реши для себя, с кем из нас ты хочешь быть. Моя миссия окончена, скоро я возвращаюсь в Испанию, а Чезаре остается в Риме. Его ждет славное будущее, стремительный путь наверх, и однажды его воля, коварство и золото позволят ему стать папой. Мне же вряд ли суждено унаследовать корону, хотя при определенных обстоятельствах шансы есть и у меня...

  – Посмотрите на меня, – сказал я, и он осекся. – Золото, слава, власть – для меня это не имеет никакого значения... Мне не нужно ничего, кроме покоя и любви. Вашей любви.

  Его лицо в колышущемся свете свечей казалось изменчивым и лишенным определенного выражения.

  – Уходи, – проговорил он, чуть помедлив. – Любовь... Только слово, не более. Что же касается покоя – боюсь, его не видать ни тебе, ни мне.

  Я знал, что он прав. Мне нужно было приходить к нему, чтобы продолжать жить дальше; это было теперь так же важно, как дышать. Видеться хотя бы раз в день, иметь возможность прикоснуться к нему, обменяться парой слов... Что будет, если он уедет? Я останусь с Чезаре, с его неукротимыми страстями, с его жестокостью, с его хладнокровным равнодушием убийцы и жаждой власти над всем и всеми, что его окружает... Но и лишившись Чезаре, я терял слишком много. Он успел искалечить мою душу, отравив ее пороком и темными желаниями. Когда он занимался со мной любовью, я отдавался ему с прежним восторгом и не мог насытиться, подчиняясь его воле, задыхаясь от наслаждения и муки в тисках его рук, и удовольствие всегда мешалось с болью, но это было так сладостно...

  Дни становились длиннее, приближалось лето. Рим расцвел, утопая в свежей зелени садов, и старики, выходя из дома под теплые лучи майского солнца, улыбались и вспоминали дни давно ушедшей юности. Казалось, с наступлением весны исчезли все прежние тревоги; девушки стали еще красивее, парни смелее, наряды вельмож ярче и богаче, улицы шире. Даже Чезаре оставил свою вечную подозрительность и мрачность; разъезжая по городу на великолепном белом жеребце, в вышитом серебром костюме, он вызывал всеобщее восхищение своей силой, хищной грацией и статью. Таким он нравился мне гораздо больше. Вечерами, когда он не отправлялся к Лукреции или в бордель, он оставался в своих покоях, отпускал Никколо и других слуг – и звал меня. Мы принадлежали друг другу, как прежде... но все чаще, содрогаясь в его объятиях от сладостного предвкушения, я представлял себе Джованни. Джованни, а не Чезаре, – ласкающего меня, сжимающего мои бедра и доводящего до исступления плавными быстрыми толчками... Я вскрикивал, упиваясь своими фантазиями, изливался и падал в изнеможении к ногам своего любовника и палача, закрывая глаза в ослепительном экстазе самообмана. Он целовал меня, жадно, почти грубо, прижимая к постели, – и я задыхался, мысленно повторяя одно имя, а вслух – другое. По утрам, просыпаясь рядом с ним, я вновь ненавидел себя.

  Когда Чезаре оставлял меня одного, я надевал маску и отправлялся в покои герцога Гандии. Если у нас не было возможности остаться наедине, я просто дожидался его появления, это стало почти ритуалом: сидя в кресле в приемной, всегда на одном и том же месте у окна, я ждал, ни с кем не разговаривая, и когда Джованни приходил, он первым делом смотрел на меня. Я вставал, кланялся и, делая вид, что сообщаю ему секретное поручение, подходил к нему вплотную и шептал, легонько кусая край его уха: "Я люблю вас". Он незаметно пожимал мою руку, и в этом жесте было все, чего он не мог высказать словами. Я был счастлив, потому что жил этими минутами. Охранники и слуги Джованни привыкли ко мне, я стал для них "человеком в маске"; они ни о чем меня не расспрашивали, но подозревали, что я занимаю особое положение при их хозяине.

  Иногда Джованни звал меня к себе в кабинет, мы разговаривали о ничего не значащих вещах, а потом я обнимал его и начинал ласкать, доводя до полного изнеможения. Он никогда не позволял мне слишком многого, каждый раз смущенно останавливая меня, если я пытался делать то, что он считал неприемлемым. Я научился терпению и ждал, когда он полностью примет мою любовь. Довольно было и того, что я мог держать его за руку, обнимать, вдыхать запах его кожи, целовать его прохладные мягкие губы, прикасаться к нему... Он был старше меня, но с высоты моего опыта казался мне невинным мальчиком. Я не мог делать с ним то, что делал с Чезаре: он был слишком чист для этого.

  Как-то раз, явившись в приемную герцога Гандии, я уселся в свое кресло, не снимая маски, и задумался о своем. Чезаре с самого утра отправился к папе, затем должно было состояться закрытое заседание консистории, так что я предвкушал свободный день, который мог провести с Джованни. Мы могли бы отправиться в сад или даже прогуляться по городу... Я посмотрел в окно, на плывущие в пронзительно синем небе легкие облака, и подумал о бесконечной череде коротких летних ночей, о долгих тихих вечерах, пахнущих дымом и цветами, о томительной нежности и тайной недозволенной близости моего венценосного возлюбленного. Погруженный в свои мысли, я перестал замечать окружающее, пока знакомый голос не заставил меня задрожать.

  – У себя ли герцог Джованни?

  – Да, монсеньор, но сейчас он беседует с синьором Фабрицио Колонна, поэтому...

  – Ничего страшного не будет, если я войду.

  Трепеща, я поднял голову. Чезаре Борджиа смотрел прямо на меня, но, кажется, не смог узнать меня под маской. Его лицо осталось равнодушным. Повернувшись к гвардейцу, он усмехнулся.

  – Полагаю, этот человек может пропустить меня вперед. – Он открыл дверь в кабинет герцога и вошел, на пороге еще раз оглянувшись на меня.

  Я не мог оправиться от потрясения. Кардинал должен был сейчас быть в консистории, а никак не здесь. К тому же он видел меня, и ужас от того, что моя тайна будет раскрыта, терзал мою душу. Встав, я нервно прошелся по приемной, постоял у окна, размышляя, что делать. Можно было немедленно уйти, но тогда Чезаре наверняка заинтересуется, почему посетитель в маске, похожий на слугу для секретных поручений, ушел, не дождавшись, пока герцог освободится. Чезаре был внимателен к деталям, хотя со стороны казалось, что он лишь поверхностно смотрит на окружающее. Чутье воина и убийцы не изменяло ему никогда. Он мог бы заинтересоваться человеком в маске просто из любопытства, а это в конечном итоге могло повредить Джованни. Я остался в приемной, стоя у окна и с тревогой ожидая, когда откроется дверь кабинета.