Текст книги "Звездочет (СИ)"

Автор книги: inatami

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Отлично, горько думает Джон, просто отлично. Поль Ярмис убит, чтобы малыш Джонни не рассердился!

С усилием восстанавливая самообладание, Уотсон продолжает мягкий допрос:

– Почему ты не сменил способ убийства, Брюс? Ты же умный, ты понимал, что тебя смогут выследить.

Губы Брюса изгибаются в презрительной усмешке:

– Полицейские – кретины. Не хотелось из-за них менять мой эффектный почерк. Я уникален, – и видно, что Джекс верит в это, – а полиция, ты же знаешь, сборище жалких клоунов, которые лишились моих отпечатков! Тот экземпляр, что был в клинике, я уничтожил еще на четвертом месяце “лечения”.

– Как ты узнал, что твоих отпечатков нет в деле?

– О, Джон, я знал это давно. Конечно, у них была еще копия, просто… Немного денег, немного хитрости… заштатные архивариусы в полиции тоже люди. Чтобы появился Брюс Далтон, Трентону Джексу следовало испариться.

– Ты следил за мной? Как ты узнал, что я буду в том сквере?

На лице Джекса в равных пропорциях смешиваются гордость и разочарование:

– Не очень много шансов на то, что ты останешься без своего дружка, но ты как последний дурак сам дал мне отличную возможность! Я все время старался быть неподалеку. Ну надо же, Джон, я даже не ожидал, что все будет настолько просто. Всего-то и трудностей, что дотащить тебя до машины.

– Твою машину все равно выследят. Дорожные камеры сейчас почти везде, – Джон так сильно верит в это, что его голос едва не срывается.

В ответ на это Трентон лишь загадочно улыбается и качает головой:

– Ничего страшного.

Если что-то не беспокоит маньяка-убийцу, это должно беспокоить его потенциальную жертву. Но Джону еще кое-что надо услышать.

– Расскажи мне о Кори Блэкуэлле, Брюс, – просит Уотсон. – Мне кажется, он был для тебя кем-то важным. Кем-то… особенным.

Лицо Джекса неуловимо меняется – Джону кажется, что на мгновение убийца исчез, а показавшийся из-под маски юный студент-медик вновь стоит на перепутье перед самым тяжелым выбором в своей жизни.

Но Трентон встряхивает головой, и наваждение исчезает.

Студент снова сделал неверный выбор.

– Кори был слабоумный, разве ты не знаешь? Привязался ко мне как щенок, не мог ни на минуту отойти. Приходилось возиться со всеми этими сорняками, будто я чертов агроном!

– Что произошло той ночью? До пожара? – Джону и правда очень хочется выяснить.

Далтон усмехается:

– Думаешь, у тебя будет шанс доложить об этом своему кудрявому проныре? Это вряд ли, хотя твоя преданность поражает… Лучше бы я остался с Кори! – всхлипывает Трентон громко, прижав ладони к глазам. Он все еще сидит на полу, но к Джону не прикасается.

– Ты ведь любил его? – тихо спрашивает Уотсон.

– Он был дебилом, что тебе не ясно? – кричит Джекс, но это не гнев, а затаенная боль. – Я не мог и не хотел любить дебила! Я любил тебя! Кори просто… просто ему не надо было меня удерживать, когда я собирался уйти. Но он плакал и собирался позвать Маккензи. Мне пришлось заставить его молчать, пришлось, но я не хотел не хотел душить не хотел не хотел не хотел…

Трентон утыкается лицом в свои колени и тонко, безысходно скулит. Джон ненавидит этого человека, этого жестокого убийцу, но не может избавиться от жалости. Несколько неуместных капель жгучей влаги тяжело повисают на ресницах, и Уотсон сердито смаргивает их.

Постепенно скулеж затихает. Некоторое время они молчат.

Кровь из разбитого рта засыхает и неприятно стягивает кожу.

Но у Джона есть еще вопросы:

– Я догадываюсь, как ты познакомился с Миллсом и Эймосом, морг – удобное прикрытие, ведь оба недавно потеряли близких людей. И понятно, как ты попал в дом к Эймосу, – у вас было свидание. Но Миллс не мог согласиться на свидание, да? Почему он тебя впустил?

Брюс поднимает голову – на этот раз по его лицу видно, что он действительно горько плакал.

Равнодушно он отвечает:

– Выследил его в магазине, заговорил о его бабке, он расчувствовался. Я ему намекнул, что в болезни этой старухи может быть не все гладко, пообещал принести бумаги, если он не скажет никому. Господи, как же просто с этими идиотами!

– Почему тебя в тот день никто не заметил? Миллс жил в большом доме.

Далтон пьяновато хихикнул:

– Я как-то читал один детектив, там убийца в туалете самолета переоделся в куртку бортпроводника, прошел по салону, спокойно убил нужного человека, вернулся в туалет и переоделся обратно в свою одежду*. Фокус в том, дорогой мой Джон, что никто не обращает внимания на обслугу, людей в униформе… Я надел костюм и фуражку одной курьерской службы, только нашивку с логотипом спорол… Уверен, что никто не обратил внимания на какого-то там курьеришку. Перед квартирой этого педика я фуражку… снял, а про костюм… он меня не спрашивал, даже если удивился… вежливый.

Последние несколько фраз Джекс произносит через силу. Он явно очень устал, такие серьезные перепады настроения не могут пройти бесследно. Джону опять становится страшно.

Подумав, он все же рискует спросить:

– Брюс, почему я все еще жив?

Трентон горделиво улыбается:

– Жду, пока твой кудрявый прибежит тебя спасать. Как это ни печально, Джонни, тебе придется умереть буквально за минуту до того, как он войдет сюда. Этот пункт в моем плане появился недавно, но уж его-то я выполню как надо.

Пошатываясь, он с трудом встает на ноги:

– Пусть он до конца дней живет с осознанием, что опоздал на одно мгновение, что на секунду не успел, чтобы спасти любимого доктора, что ему не повезло. Что звезды не сложились.

И Джекс от собственной шутки заливается тоненьким, дребезжащим смехом, от которого у упомянутого доктора волосы на загривке встают дыбом.

Трентон больше даже не псих, понимает Уотсон. Он – развалина, пустая оболочка человека. Он не способен услышать чужих слов, он будет действовать по какому-то шаблону, который заложило в нем безумие.

Джекс достает из маленькой спортивной сумки, что стоит у дивана, синий мягкий шарф и револьвер.

Садится на прежний стул напротив пленника, складывая на коленях руки и закрывая глаза.

Несмотря на то, что синих шарфов на свете много, этот конкретный выглядит как-то знакомо.

– Это шарф Шерлока? – шепотом спрашивает Джон.

Трентон приоткрывает один глаз, смотрит вниз, на шарф, потом выше, на Уотсона, и довольно хихикает:

– Украл у растяпы, пока он занимал лабораторию. Ему понравится, правда?

Джон так не думает.

В тишине проходит несколько минут.

А потом Джону кажется, что снаружи доносятся какие-то звуки.

Он и хочет, и не желает, чтобы это приехали за ним. Чтобы это приехал Шерлок. Он мысленно умоляет Шерлока не приезжать – не для того, чтобы подарить Джону еще несколько минут жизни, но чтобы Шерлоку не довелось увидеть Уотсона унизительно мертвым.

Звуки становятся все отчетливее – шум машин, хлопанье автомобильных дверей, стрекотание вертолета.

Гулкий голос по громкоговорителю требует от Далтона немедленно сдаться и что-то там про снайперов.

С потусторонней улыбкой Джекс открывает глаза и встает.

Медленно подходит к Джону.

– Прости меня, любимый, прости, прости, мне так жаль, что тебе придется пройти через это, – по щекам Далтона струятся слезы, но он при этом бесконечно далек от рыданий, лицо неподвижно, слезы текут словно сами по себе. – Мне жаль, что все закончится именно так!

– Так передумай, твою мать, Трентон, Брюс, кто ты там! – хрипло предлагает Джон. – Если ты любишь меня, ты можешь меня сейчас выпустить. Полиция не даст тебе шанса, если ты меня убьешь. Ты не доживешь до суда, Трентон, – в глубине души Уотсон надеется, что Шерлок никогда не опустится до линчевания.

Далтон грустно улыбается, накидывая шарф на шею своего возлюбленного:

– О, Джон, мой глупый, наивный Джон. Неужели ты думаешь, что я смогу жить после того, как тебя не станет? Мы уйдем почти вместе, и я буду очень страдать, потому что увижу, как жизнь покидает твои глаза. Джон, я так люблю тебя, – Джекс перекрещивает концы шарфа под подбородком Уотсона. – Ты самый лучший мужчина на земле, – Брюс слегка тянет концы в стороны. – Мы могли бы быть так счастливы, Джон, Джон… Джон…

Слезы Далтона капают Джону на лицо, а давление шарфа становится очень болезненным.

Джон полагает, что такое развитие событий совершенно неверно. Самым печальным обстоятельством в этом треклятом мире Джон считает тот прискорбный факт, что не успеет увидеть Шерлока.

Но сказать Джон уже не может ничего, воздуха катастрофически не хватает, вены набухают, а глаза словно выдавливает из черепа.

– Люблю, люблю, люблю тебя, Джон, вечно, – слышит он жаркий шепот Трентона, склоняющегося к его губам. – Встретимся на звездах, любовь моя.

А больше Джон Уотсон не слышит ничего.

_________________________

*Такой детективный роман действительно есть, и он очень, очень хороший, но я вам его не назову, потому что вдруг вы когда-то захотите его прочесть, а я вам уже все заспойлерила.

========== Глава двенадцатая ==========

А потом Джон Уотсон снова что-то слышит.

Этот звук он не очень любил раньше, но теперь ему кажется, что ничего прекраснее в его жизни быть не может.

Где-то рядом шепотом переругиваются оба Холмса.

–…еще часа два как минимум, поэтому ты вполне можешь съездить домой и успеть вернуться. Джон предпочел бы увидеть тебя чистым и свежим, я убежден, – это Майкрофт, непоколебимый в своей уверенности, слегка надменный всегда, даже если он наедине с самим собой в телефонной будке.

– А вот я убежден, что Джону наплевать на степень моей свежести. Давай, Майкрофт, двигай спасать родину, а я тут сам разберусь, – это Шерлок, родной, любимый, живой, взвинченный и язвительный.

– Кхм.

Холмсы замолкли и повернулись на голос. То есть Уотсон полагал, что повернулись – он еще не мог поднять веки, поэтому ограничился предположением.

Вообще-то в планах было произнести что-то значительное, чтобы достойно отметить возвращение в мир живых:

“Приветствую вас, старые перечники!”

Или

“Я Шерлока и грязным буду любить”.

Или хотя бы просто

“Я проснулся”.

Но горло прошивает боль, которая не оставляет шанса на связную речь. Губы потрескались, язык занимает во рту все свободное место, Джон едва может пошевелить им. Поэтому Уотсон решает немного повременить с любой активностью, ограничившись слухом и осязанием.

Осязание не подводит – через секунду Джон чувствует, как кровать проседает сбоку, Шерлок аккуратно берет руку Уотсона в свою и переплетает пальцы. Горячие губы прижимаются ко лбу Джона и замирают.

Джон готов так лежать вечность.

Хотя, судя по неприятным ощущениям в самых разных местах организма, он, возможно, уже вечность тут и валяется. “Тут” – это в больничной палате; Уотсон – и как врач, и как пациент – не может ошибиться, запах больницы не меняется нигде.

Он снова делает попытку прокашляться, и Шерлок отстраняется. Через несколько секунд к губам прикасаются подушечки пальцев, смоченные в воде. Джон слегка приоткрывает губы, всасывая влагу. Шерлок дрожащим голосом шепчет:

– Подожди минутку, Джон, я сейчас.

Раздаются торопливые шаги, шум воды в санузле, звяканье посуды и тяжелый вздох Майкрофта.

Шерлок усаживается на кровать снова и говорит:

– Джон, скорее всего, ты сейчас не сможешь нормально глотать воду, но ты можешь попробовать рассосать лед, я приготовил маленькие кусочки.

Джон не уверен, что кивнул, но Шерлок понял – через секунду в рот проскальзывает небольшой кусочек льда.

Это упоительно. Джон улыбается пергаментными губами.

Он чувствует, как к его лицу бережно приникает мягкая махровая ткань, смоченная теплой водой. Шерлок обтирает лицо Джона, особенно тщательно и нежно обрабатывая глаза – те слиплись от того, что долго были закрыты и слезились при этом.

Джон слегка морщится, представляя, как он отвратительно выглядит сейчас. И пахнешь не лучше, глумливо возникает внутренний голос.

Шерлок заканчивает гигиенические процедуры и подносит ко рту Джона еще один кусочек льда. Джон рассасывает его и пытается говорить:

– Что… случилось?

– О, много чего, – слегка насмешливо, но одновременно душевно произносит голос Майкрофта откуда-то сбоку, и Уотсон ощущает краткое прикосновение к запястью. – Джон, я не могу передать вам, как я счастлив, что вы живы и пришли в себя. Я обязательно навещу вас вскоре, а пока оставляю наедине с этим безумцем.

Джон думает, что теперь он может различать безумцев разных мастей – шерлоковское безумие близкое, понятное и совсем не пугает.

Судя по тихому щелчку, дверь закрылась. Джон и Шерлок остаются вдвоем.

Джон пытается открыть глаза – на этот раз почти получается. Он закрывает их обратно, потому что они все-таки ужасно болят.

– Льда, – едва слышно просит он и через мгновение получает требуемое.

– Джон, тебе где-нибудь больно? – спрашивает Шерлок обеспокоенно.

Джону становится больно практически везде от ноток беспомощности, просочившихся в голос этого бесстрашного, бесподобного человека. Глаза и так слезятся, так что Шерлок не поймет, что не все из этих слез – исключительно физиологическая реакция на свет.

– Нет… – говорить вообще-то больно, но можно, особенно если делать паузы. После льда стало гораздо лучше. – По порядку.

Шерлок берет его вялую кисть в свои ладони, подносит к губам и целует выступающие костяшки.

– Ты выжил, Джон, – наконец говорит он, – а Джекс нет.

Уотсон пытается изобразить на лице самое строгое и требовательное выражение, чтобы Шерлок приступил к связному рассказу. Холмс понимает приказ, хотя подчиняется ему без желания:

– Мы вошли в этот дом буквально через минуту или две после того, как Далтон задушил тебя. Ты потерял сознание. После этого у него осталось очень мало времени для последней инсценировки – ему надо было освободить тебя от пут, положить на пол твое тело; а сам он… лег рядом, – голос Шерлока почти срывается, – он обнял тебя… знаешь, сзади.

Джон представляет, на что это могло быть похоже. Он старается из всех сил сжать руку Шерлока в своей, хотя сил не очень-то много.

– А потом гаденыш вышиб себе мозги, – резко заканчивает Холмс.

Джон обдумал полученные сведения:

– Не додушил?

– Да. Подвинься.

Шерлок забирается с ногами на больничную кровать и прижимается к Джону всем телом.

– Проклятый ублюдок был уже без тормозов. Ему не хватило выдержки – так торопился создать картинку к нашему приходу, что не проверил у тебя пульс и бросил удавку без узла, – хотя словам Шерлока положено сочиться презрением к жалким промахам дилетанта, Джон слышит безмерное облегчение, что все сложилось именно так. – Когда мы вошли, кровь из-под его дурной башки текла так, что я на минуту подумал, что это твоя кровь… Не понимаю, почему он так тянул. Вы что-то не успели обсудить? Или он… хотел от тебя не только разговоров? Ты был одет, но штаны порваны, а лицо в крови. Он тебя бил?

Джон сосредотачивается на длинном предложении:

– Хотел… чтобы ты жил… с осознанием, что опоздал… лишь на минуту.

Обнимающие Джона руки судорожно сжимаются. Шерлок, видимо, отчетливо вообразил себе перспективу такого исхода.

– Некоторых губит любовь к спецэффектам, – наконец тихо говорит он и целует Джона в висок.

– Сколько я здесь? – спрашивает Джон, перестав пытаться открыть глаза.

– Чуть менее двух суток. Сердечно-легочная реанимация на месте преступления, внутривенные вливания литрами, потом лечебный сон. Сказали, что у тебя могут быть провалы в памяти и, возможно, в будущем возникнут проблемы с легкими и сердечным ритмом, но не обязательно, гипоксия была недолгой. В остальном ты должен быть в порядке.

– Я грязный… как последняя скотина. Как ты можешь… меня обнимать?

Грудной смех Шерлока как журчание ручья:

– Грязный, и пахнешь отнюдь не весенней лужайкой, зато живой. И весь мой.

– Ох… Я так и не поговорил… с Мэри.

– Мэри была столь любезна, что поговорила с тобой сама – только через меня.

Джон недоумевающе молчит и терпеливо ждет.

Шерлок снисходит до подробного объяснения:

– Мэри приехала на Бейкер-стрит в тот момент, когда ты должен был быть у нее. Она сказала, что единственное, что ей остается, – это бросить тебя самой, но, так как она не уверена, что сможет сделать это в твоем присутствии, не расплакавшись, она бросила тебя, используя меня как посредника.

Джон нервно смеется:

– Я настолько ужасный партнер… что меня пытаются убить или… бросают дистанционно. Шерлок, ты чертов… везунчик!

– Ну не все так плохо. Мэри прислала тебе цветы с милой запиской, желает тебе скорейшего выздоровления.

– Кто ей сказал, что я здесь?

Пауза затягивается, но потом Шерлок неохотно продолжает:

– Мы обнаружили твое исчезновение сразу же после ее визита. Мэри сообщила мне, что планирует сменить обстановку и оставить Лондон, причем сразу после того, как покинет наш дом. Майкрофт, отрабатывая варианты твоей пропажи, счел за благо задержать ее, опасаясь, что она может быть замешана в твоем похищении.

Джон начинает возмущенно хрипеть:

– Да вы совсем… что ли… осатанели, ироды?! Мэри… она же…

– Шшшшш, Джон, успокойся. Пойми, мы были очень напуганы. Если Мэри действительно была сообщницей Джекса – мы ничего не могли исключить – мы бы упустили шанс на твое спасение.

– Это же Мэри! – голос Джона слаб, ему не хватает убедительности, поэтому он пытается стукнуть Шерлока по лбу. Тому не приходится прилагать много усилий, чтобы увернуться, потому что тело Джона тоже очень ослабло.

– Джон, уверяю тебя, Мэри не держит на нас зла! Я сам лично перед ней извиниться не мог, потому что торчал здесь безвылазно, но Майкрофт умеет вызывать к себе расположение, когда захочет. Главное, что Мэри уехала, зная, что твоей жизни больше ничего не угрожает. Видишь, цветы вот прислала.

– Ты!.. Ты угрожаешь моей жизни! – снова хрипит Джон из последних сил и обмякает в объятьях Шерлока.

Тот с готовностью прижимается ближе и зарывается губами в волосы Джона.

– Джон, тебе нельзя нервничать. Тебе запрещены физические нагрузки. Твой организм должен восстановиться после травмы и попытки убийства, так что хватит шипеть. Может, тебя покормить?

Джон что-то жалобно вякает в районе груди Шерлока. Кажется, это отказ.

Через минуту он шепотом спрашивает:

– Как ты понял, что это Далтон?

Холмс мягко усмехается:

– Благодаря Салли.

Джон готов поклясться, что это самая шокирующая новость вечера.

Салли в чем-то показалась Холмсу полезной, более того, Шерлок добровольно признал ее помощь важной для расследования?!

– Кстати, мы заключили мирное соглашение, – добавляет Шерлок. В его тоне нет сарказма.

О, нет – вот самая шокирующая новость!

– Вы… что?!

– Салли – совершенно неосознанно, разумеется, – подсказала мне ключ к разгадке, осветила невинным замечанием связь между Миллсом и Эймосом, благодаря чему каждый факт вдруг встроился в схему идеально. Быть моим проводником света – твоя прерогатива, но ты временно отсутствовал, надеюсь, ты не в обиде, – голос Шерлока обогатился мурлыкающими нотками.

– Что именно… она сказала?

– Слишком много смерти. Она сказала, что вокруг убийцы слишком много смерти. Не очень-то глубокомысленно, но я, наконец, поймал эту очевидную связь. Через морг большого госпиталя проходит много людей, статистически среди них есть и геи. Но Далтон отобрал – если будет уместным использовать такой глагол – только двоих, которые ему подходили по всем параметрам, – пальцы Шерлока неторопливо перебирают пряди волос Джона. – В квартире Далтона мы нашли изображение Большой Медведицы с закрепленными фотографиями двух жертв и моей. Я могу предположить, что он хотел убить шестерых, а меня сделать седьмым, но почему же он так резко сбился с курса?..

– Он сказал, что план был такой… но изменился. Он слышал наш разговор в морге.

Едва заметный выдох над головой дает понять, что Холмс догадался, о каком разговоре речь.

– Значит, сначала он хотел убить меня… потому что я посмел воскреснуть и снова ему помешать, так? Но потом он услышал наш разговор и сделал вывод, что ты, вероятно, эмоционально привязан ко мне. Выходит, план изменился, потому что он впервые в жизни разозлился именно на тебя? Почему же… извини за то, как это прозвучит, но почему же он не попытался убить тебя сразу?

– Это было… наказание. Я должен был быть наказан за измену… Он не ожидал, что мы найдем тех… те убийства. И Кори. Мы не должны были… узнать про Кори, – Джону тяжело говорить, горло горит, но он хочет закончить. – Он на самом деле любил Кори, Шерлок… не меня.

– Наверное, – голос Холмса нежный и успокаивающий. – Тобой он был одержим. Тебя, как ни ужасно, любил маньяк и убийца Брюс Далтон. А тот запутавшийся человек, которым он когда-то был, испытывал искренние чувства к единственному существу, которое было рядом и не осуждало его. Несчастный Трейси Джекс полюбил несчастного Кори Блэкуэлла, но одержимость взяла верх.

Джон грустно улыбается куда-то в грудь Холмса:

– Ты стал очень хорошо разбираться в чувствах.

– У меня лучший в мире учитель, Джон.

Джон плавится от этих тихих слов.

Шерлок же не может сдержаться и ехидно добавляет:

– Разумеется, я по-прежнему считаю, что эмоции – это трагичный недостаток, который сильно усложняет жизнь, но это касается только идиотов. Я слишком умен, чтобы испытывать сколь-нибудь ощутимый дискомфорт. К тому же весьма полезно для моей работы разбираться в эмоциональной сфере, когда практически все убийцы в той или иной степени руководствуются чувствами, а вовсе не прекрасным, холодным, трезвым расчетом.

Джон понимает, что вот-вот заснет, но успевает пробормотать:

– Я так рад, что оказался небесполезен для тебя в работе, так рад…

Шерлок на мгновение пугается, что Джон его неверно понял, но потом опознает в слабом бормотании скрытую иронию и успокаивается.

И засыпает тоже.

***

Через три дня Джон и Шерлок возвращаются на Бейкер-стрит. Конечно, Уотсон успел воспользоваться душевой в больнице, но это не сравнится с ванной комнатой дома, где Джон запирается почти на два часа. Он тщательно моется несколько раз подряд, избегая смотреть на родинки на бедре. Мелочь, испоганившая жизни стольких людей. Из-за нее погибло десять человек. Джону приходится прилагать усилия, чтобы не начать сцарапывать с кожи ненавистные точки.

Уотсон действительно хорошо помнит курс психиатрии в колледже; он понимает, что родинки или даже сам Джон не играли большой роли в развитии безумной истории Джекса. Тот бы все равно убил рано или поздно – изменилась бы только точка приложения его страсти. Джон понимает, что его вины тут нет, но для несуществующей эмоции гнетущая Уотсона вина чересчур реальна.

Когда достаёт сил покинуть ванную, Джон в пижаме отправляется прямиком в спальню Шерлока. Лечащий врач рекомендовал соблюдать постельный режим еще несколько дней, а в комнате Шерлока кровать больше и удобнее. Удобнее для двоих.

В больнице Шерлок довольно сердито заявил, что спать они отныне будут только вместе. У Холмса при этом был такой нахохлившийся вид, будто он ожидал отказа. Будто Джон может ему отказать.

Будто он хочет.

Шерлок сидит одетым на постели, с ноутбуком на коленях, что-то быстро печатает, слегка нахмурившись. Не отрывая взгляда от экрана, он произносит:

– Я начал опасаться, что ты утонул. Все в порядке?

– Да, – почти улыбается Джон. – Кажется, все неплохо, наконец-то. Мы дома, убийца обезврежен, больше никто не умрет. Это отлично.

– Тогда ложись. – Шерлок отставляет ноутбук на прикроватный столик, сплетает в замок руки на животе и напоминает: – У кого-то постельный режим, и я не позволю тебе его нарушать.

– И это мне говорит человек, для которого день, когда нарушено меньше десятка правил, считается пропащим!

Джон пять дней валялся в больнице; он устал, но хочет немного постоять – просто так постоять, чтобы убедиться, что эта возможность не отнята у него.

Холмс встает с кровати, подходит к Джону близко-близко, наклоняется к самому лицу и шепчет:

– Нельзя. Нарушать. Постельный. Режим. Джон.

И мягко прикасается к губам Уотсона в целомудренном поцелуе.

Как врач и как послушный пациент, Джон помнит, что ему стоит избегать физических нагрузок. Но он так долго ждал этого момента!

Ждал целую неделю, пока вернется Мэри; а до этого три месяца, пока всё утрясется после воскрешения Холмса; а еще раньше – страшные полтора года ожидания, о которых не хочется вспоминать; а еще раньше – полтора года безумной жизни с Шерлоком, когда к нему еще нельзя было прикасаться так.

И Джон со стоном углубляет поцелуй, не оставляя ни малейшей вероятности разночтений.

Шерлок замирает на мгновение, а потом подается вперед всем телом, вжимаясь в Джона, оплетая его руками – правая зарывается в волосы, а левая оглаживает ягодицы, чем провоцирует еще более сильный стон.

Джон чувствует, как ему в живот начинает упираться стремительно твердеющий член, и он не может удержаться от слабой попытки потереться. Слабая она потому, что Шерлок крепко стискивает его в кольце рук, практически лишив возможности двигаться.

Язык Шерлока медленно, но очень настойчиво и властно изучает рот Джона, зубы прихватывают нижнюю губу, и Джон не понимает, как вышло так, что инициатива у него перехвачена. Впрочем, это не самый насущный вопрос.

Куда важнее выяснить, будет ли Шерлок стонать в ответ, если с силой провести ногтями между его выпирающих лопаток; станет ли поцелуй более жарким, если Джон слегка пососет кончик длинного языка; начнут ли ноги Шерлока подкашиваться, если Джону удастся просунуть руку между их тесно слитыми телами и сжать член Холмса прямо сквозь штаны.

Джон пытлив, он старается проделать это все одновременно, и на него обрушиваются ответы: да, будет; да, станет. Нет, ноги не подкашиваются, но Шерлок слегка расставляет их, чем нивелирует разницу в росте.

Джон пользуется тем, что хватка едва ослабла, и второй рукой начинает расстегивать пуговицы рубашки. Правой рукой это делать неудобно, но Джон был хирургом, его пальцы в критической ситуации двигаются идеально слаженно. Сейчас ситуация близка к критической – на Шерлоке рубашка и штаны, слишком много ткани, слишком далеко до обнаженной, гладкой, сводящей с ума кожи.

Шерлок слегка тянет Джона за волосы назад, разрывая поцелуй и заглядывая в глаза. У Шерлока тоже есть вопросы, главный из которых – достаточно ли Джон оправился после травмы? Шерлок его вслух не задает, ему хватает краткого мига, чтобы прочитать в потемневших глазах партнера уверенность и желание.

– Одежда. Снять, – хриплым шепотом извещает Шерлок, не тратя времени на лишние слова, будто это именно его на днях пытались удавить.

Джон кивает, убирает ладонь с члена Шерлока и двумя руками стремительно сдергивает белоснежную рубашку с бледных плеч. Джон и раньше видел обнаженную грудь Шерлока, но сейчас он застывает на секунду, словно не в силах осознать, что прикасаться, целовать, пробовать на вкус, щипать и гладить, делать все, что захочется, – можно. Теперь всё можно.

Шерлок перехватывает руки Джона, слегка качает головой и глазами указывает на пижаму.

– Сними ее, – приказывает он.

Джон закусывает губу, но подчиняется. Не разрывая зрительного контакта, он четко, без суеты расстегивает пуговицы одну за другой, скидывает ненужный предмет одежды на пол, а затем быстро стягивает до щиколоток штаны вместе с трусами, довольно изящно выпутываясь из белья. Выпрямляется медленно, разворачивает плечи, слегка приподнимает подбородок, будто приглашая полюбоваться.

Шерлок с шипением втягивает воздух, буквально пожирая глазами тело Уотсона. Гладкая, тугая кожа светло-медового оттенка перечеркивается в нескольких местах выпуклыми беловатыми шрамами, самый большой из которых – на левом плече. Бугристая звезда неправильной формы, темно-розовая, блестящая, почти глянцевая, притягивает взгляд Шерлока. Но не только она.

Шерлок зажмуривается, чтобы сосредоточиться. Очень много информации сразу, очень много всего сразу хочется потрогать, поцеловать, ощутить всей поверхностью тела. Шерлок хочет очертить края шрама кончиками пальцев, но, возможно, это лучше сделать позже, а пока сконцентрировать внимание на…

Шерлок распахивает глаза и смотрит на член Джона. Кто бы мог подумать, что у человека с такими маленькими руками и аккуратными ступнями такой роскошный член: он не слишком уж длинный, но толстый, слегка искривленный влево, с крупной головкой, на которой уже выступила капля прозрачной смазки. Темно-русые волосы в паху коротко подстрижены и не закрывают тяжелую мошонку.

Рот Шерлока наполняется слюной, он вспоминает, как хотел отсосать Джону еще тогда, в машине, и желание немедленно упасть на колени становится нестерпимым. Чтобы отвлечься от него, Шерлок начинает расстегивать свои брюки, снимая их так же – вместе с бельем.

Теперь очередь Джона разглядывать любовника, но ему хватает краткого момента, после чего он хищно рычит, преодолевает разделяющее их расстояние и обхватывает сильными руками.

Поцелуй, прерванный для полного разоблачения, возобновляется с неистовством; в ход идут зубы, ногти прихватывают кожу, члены трутся друг о друга. Джон подталкивает Шерлока в сторону кровати, и тот беспрекословно слушается: делает один шаг назад, опускается на край постели и тянет любовника на себя.

Джону не хочется терять контакт, ему ничего не остается, как оседлать бедра Шерлока. Это очень удобно: можно сжать два члена вместе, и откровенных, острых ощущений будет вполне достаточно, чтобы кончить. Но Джон жаждет кончить в Шерлока.

Уперевшись лбом в лоб Холмса, одной рукой поглаживая его шею сзади – как раз там, где заканчиваются атласные пряди, – Джон интересуется:

– Чего ты хочешь, Шерлок?

Глаза Шерлока закрыты, нижняя губа закушена, он пытается отдаться движениям руки Джона на их членах, но проклятая рука действует чересчур медленно, почти невесомо. Этого мало.

– Шерлок, я сделаю все, что ты захочешь. Посмотри на меня.

Это очень длинная фраза, у Джона должно заболеть горло после такого.

Шерлок смотрит в глаза Уотсону и говорит просто:

– Ты меня трахнешь.

Джон усмехается: это не было вопросом, не было предположением, а лишь предсказанием ближайшего будущего.

– И не один раз, я надеюсь.

Джон перебирается с коленей Холмса на кровать и ложится на бок. Шерлок почти сразу занимает такую же позу, их лица на одном уровне. Эта пауза, наполненная спокойной близостью, не может продлиться хоть сколько-нибудь долго, несколько секунд в лучшем случае, но Джон пользуется ею, чтобы напомнить:

– Я люблю тебя, Шерлок.

Шерлок согласно стонет и нависает над Уотсоном сверху, осыпая горячими влажными поцелуями его шею, плечи, грудь, прикусывая соски, проводя языком дорожку от впадины пупка к паху. Везде, где прикасается язык Шерлока, под кожей Джона словно взрываются крошечные огненные вулканы, Уотсон практически наяву видит эти вспышки от поцелуев.

Джон раздвигает ноги и сгибает их в коленях, чтобы Шерлоку было удобнее устроиться для запланированного – а Джон не сомневается в том, что именно задумал Холмс.