Текст книги "Моя сумма рерум (СИ)"

Автор книги: Ида Мартин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 26 страниц)

Поэтому просто тихонько вышел. Врач ободряюще коснулась моего плеча, села на своё место, задвинула дверь, хлопнула дверца водителя, машина тронулась с места и, сделав небольшой круг по площадке, уехала.

Пожарная телескопическая лестница плавно складывалась у меня на глазах. Люлька медленно возвращалась из «страны великанов».

На её маленькой огороженной площадке я различил темные контуры троих человек, и Лёха, стоявший возле машины, вдруг запрыгал, как жизнерадостный щенок, пытающийся дотянуться до палки в руках хозяина. Это выглядело странно, но трепет надежды невольно заставил дышать чаще. Я бросился туда, изо всех сил пытаясь разглядеть сквозь скачущие белые блики в глазах, что же это за люди.

Подбежали другие спасатели. И вытащили оттуда одного за другим: сначала Ярова, а за ним и Трифонова. Тифон был без сознания. Видеть его беспомощным и безвольным было непривычно и странно. Но каким угодно, лишь бы живым. А он был совершенно точно жив. Это я видел по тому, как ему надевали кислородную маску и везли на каталке в машину.

Ярик же старался быть собранным, но его шатало, и на ногах он едва держался, но до скорой помощи дошел сам. Лёха бежал за всей этой процессией, что-то беспрерывно говоря на ходу. Его то и дело отгоняли, но он упорно возвращался и пристраивался рядом.

Внезапно ноги стали ватными, коленки согнулись сами собой, вроде не хотел, а всё равно опустился в песочно-цементную грязь, и все накопившиеся за эти дни переживания со страшной, неудержимой силой хлынули наружу.

Я заплакал по-настоящему, по-детски, навзрыд, то и дело, утирая с лица слёзы, и мне не было стыдно. Я плакал искренне, горько, от души. И от сердца, и от головы, и от тела тоже. От радости, грусти, стремительно схлынувшего страха, от боли безответной любви, внезапного прилива самоуважения, осознания крепкой человеческой привязанности к людям, а ещё от своего эгоизма и глупости, от неожиданной уверенности в собственных силах и многого другого, чего не мог выразить словами.

Я плакал от всего себя, чтобы раз и навсегда выплакать всё-всё без остатка, на всю большую предстоящую жизнь, в которой уже никогда не буду ребенком и не смогу позволить себе быть запутавшимся, неуверенным и слабым.

Перед самым носом возникли грязнющие ботинки. Так близко, что, утершись рукавом, поднял голову. Обычный, непримечательный человек, ровно такой, как все в этот момент. Серая одежда, вместо лица – размытый блик.

– Ты Никита?

Шмыгнув носом, я кивнул.

– Тебе просили передать, – он протянул сложенный белый листок.

Я развернул. Рисунок Яны: мы с Тифоном корчащиеся посреди улицы.

Хотел спросить, где сёстры, но этого человека уже не было.

Пожалуй, я согласен с Дятлом в том, что нет никаких общих законов Вселенной. Потому что она – система систем. А это значит, что любые конкретные понятия в её отношении теряют свой смысл. Вселенная не может быть нормальной или ненормальной, она – просто есть.

Универсум, summa rerum – «совокупность всего», объектов и явлений в их общем целом, объективная реальность во времени и пространстве.

Вселенная, несомненно, бесконечна и в тоже время она конечна, потому что если ты умираешь, то больше нет никакой вселенной. Ни в астрономическом её понимании, ни в каком. Это как если вечером в комнате внезапно выключить свет. Только что всё вокруг было и раз – исчезло в один миг. Поэтому вселенная живет, растет, развивается и заканчивается только вместе с тобой. Она, одна единственная система – твоя собственная: с твоими родителями, твоими друзьями, твоими девчонками, твоими мыслями и твоими чувствами. В ней всё особенное и неповторимое, так что никаких критериев «нормальности» или «правильности» попросту быть не может.

Ведь существует великое множество других систем, наверное, столько же, сколько людей на земле. И все эти микрокосмосы то и дело встречаются, пересекаются, взаимодействуют.

Вселенная растет во времени и пространстве, каждую секунду в ней появляется нечто новое: тёмная энергия, черные дыры, белые карлики, новорожденная или угасающая звезда, добро, зло, правда, ложь, любовь и нелюбовь – бесконечное количество вещей, которые наполняют твою вселенную.

На следующий день после пожара мы с Дятлом слегли с температурой.

«Наверное распарились, – сказала бабушка, – а потом без шапки пошли». Про пожар никто не знал до тех пор, пока папа не увидел в новостях Дятла на фоне пылающей высотки. И в этот раз влетело именно ему, причем сильно, хотя я сразу сказал, что мы вместе были. Но меня они ни разу не упрекнули, вероятно, потому что давая это своё интервью, Дятел ни много ни мало сказанул, что из пожара его спас брат. Приятно, конечно, но уж как-то очень пафосно.

Приехала мама. Зашла ко мне, села на кровать и давай твердить, что, мол, она не права, и что хотела, как лучше, а потом взяла и принялась просить прощения за то, что повела себя эгоистично и обо мне совсем не подумала. Это было очень чудно и даже неприятно. От такого признания моё самолюбие ничуть не потешилось, просто стало очень жалко её. По-нормальному жалко, по-хорошему. Ведь я тоже не хотел о ней думать и понимать. Я тоже вел себя эгоистично. Даже очень.

Одним словом, мы помирились. Совсем помирились, без всяких «но» и натянутостей. Потому что я честно рассказал, как хотел стать плохим ей назло. Мама очень смеялась и сказала, что у меня всё равно бы ничего не вышло, потому что во мне есть «правильный стержень» и голова на плечах, и если бы она не была во мне уверена, никогда не отпустила бы из дома.

За время болезни Дятел полностью вынес мне мозг своей математикой, однако, вернувшись в школу, исправить злосчастную двойку всё же удалось.

Шурочкина, не смотря на то, что Лёха послал их всех, заявление забрала. Зато Нинка выложила в Инсту те фотки с ЛЭП, где парни втроем стоя на ледяном ноябрьском ветру в одних трусах позировали ей под дулом пистолета, и такого успеха, по её словам, не было даже у календаря с обнаженными французскими пожарными.

Зоина мама пошла к юристам и выяснилось, что Дяде Гене она ничего не должна, потому что никаких нотариальных бумаг на тему выплат долга у них оформлено не было. Смурфика так и не нашли. Лёха сказал, что не видел, как он выходил из Башни, наверное, выскочил, когда уже суматоха с пожаром началась.

О дальнейшей судьбе близняшек я тоже не знал. Но пока во время болезни скучал дома, поднялся к Вениамину Германовичу, и показал Джейн рисунок Яны. Джейн долго и внимательно его разглядывала, а потом сказала, что он очень крутой и попросила посмотреть другие рисунки. Я ответил, что других нет, и автора тоже, и что я сам не знаю, зачем принес его.

Яров зашел ко мне через два дня после происшествия в Башне. Я очень обрадовался, увидев его. Тифон и Зоя были ещё в больнице. С ними было всё в порядке, если не считать сломанных рёбер и каких-то незначительных ожогов у Трифонова, и в конце недели обоих должны были выписать.

Я велел Дятлу отвлечь бабушку на кухне, чтобы не приставала к Ярославу с расспросами. Хотя, на самом деле, хотел, чтобы это она отвлекла Дятла, так как чувствовал, что разговор намечается серьёзный.

Мы прошли в гостиную. Я усадил его на папин диван, а сам устроился в кресле напротив. От чая он отказался, и когда мы просто так сели друг напротив друга возникла странная пауза неловкости, будто мы совсем чужие люди и не знаем о чём говорить.

Лицо у него было печальное, глаза опущены в пол, тёмные брови нахмурены, руки сосредоточенно сцеплены в замок.

– У меня к тебе большая просьба. Но я не собираюсь брать с тебя обещание, что ты её обязательно выполнишь. Просто, если получится, будет очень круто.

– Хорошо, – сказал я. – Если получится, обязательно сделаю.

Ясное декабрьское солнце светило прямо в окно. Его лучи проникали сквозь белый кружевной тюль, между золотистыми шторами и ложились бледно-желтой дорожкой на ковер. С кресла была видна узкая полоса голубого неба. С кухни доносились оживленные голоса и звон посуды.

– Был сейчас у Трифонова в больнице.

– И как он?

– А что ему сделается? Терминаторы регенерируют со страшной скоростью.

– Расскажи, что у вас там на крыше произошло.

– Ничего интересного, – Ярик неопределенно пожал плечами, и я понял, что ему не очень приятно об этом вспоминать. – Сначала ругались, затем он меня ударил и хотел насильно поднять наверх, но сорвался, придурок, и мне пришлось его самого затаскивать на стрелу. А что ещё оставалось? Мне эти его жертвы нафиг не нужны. Хуже всего было то, что я думал, что мы надышимся гарью и заснем, но он-то отключился, а я нифига. Наверное, выспался до этого. Думаешь, приятно видеть, как ботинки плавиться начинают? Трифонов, знаешь, что сказал? Что теперь точно пожарным станет.

Ярик довольно усмехнулся.

– Я же говорил, что его энергию нужно в горячие точки направлять. Он, как мой папаша… Собственно по этому поводу я к тебе и пришел. Специально в больницу ходил, хотел ему сказать, но не получилось. Мы с матерью завтра в Израиль уезжаем, повторно её оперировать. Надежды мало, но, говорят, медицина там творит чудеса. Кто знает, может, больше не увидимся. А дело так и осталось незакрытое.

– То, из-за которого вы поссорились?

– Оно. Ну, почти. Меня раньше это очень сильно напрягало. А теперь, как мать заболела, понял, что нужно расставить все точки. Ты уж извини, я ни с кем про это не говорил. Поэтому даже не знаю с чего начать. Короче, мой отец… Мой папаша, он, – Яров запнулся, помолчал, посмотрел по сторонам, как бы подбирая слова. – Он учился в нашей школе. И мама тоже. В параллельном классе. Они с девятого класса встречаться начали.

Яров помялся, помолчал, точно всё ещё не решаясь, и я кивнул, показывая, что внимательно слушаю.

– Короче, у моего отца в выпускном классе любовь случилась. Такая, типа «до гроба». Да, всё правильно, встречался он с мамой, а «до гроба» – это отдельно. Не удивляйся, мой папаша всегда впереди всех. Это во всем так. В общем, он с молоденькой училкой замутил. Не слабо, да?

На кухне, что-то звонко упало и покатилось. Ярик помолчал.

– Ну, в итоге все про это узнали, скандал был, её из школы поперли. А отец всё равно ещё года два продолжал с ней встречаться. Жениться собрался, а она на шесть лет старше его. Ну, понятное дело, бабушка с дедушкой были в шоке от всех этих отношений. Дедушка же генерал у меня. Он сразу сказал, что училка специально из-за денег отца разводила. Зато маму мою они всегда любили и знали, что она приличная, из хорошей семьи и уже тогда отцу в рот смотрела. Даже когда он с той женщиной встречался, всё ждала, что бросит её. Но он не бросал.

В общем, бабушка пошла к учительнице и, чтобы она отвалила, наврала, что мама моя беременная, и отец на ней жениться должен. Ну и после этого как-то там всё закрутилось, училка отца послала, и он реально женился на маме, потому что дедушка уж очень переживал за семейную репутацию.

Вот так родился я. Но как-то три года назад отец вдруг чуть ли не впервые в жизни решил дойти до моего родительского собрания. И о чудо! Там он с ней опять и повстречался. С училкой этой. Ну и понеслось всё заново. Их Тифон застукал дома у себя. И выкатил мне наезд, что, мол, с какого перепугу мой отец решил, что его мать можно за любовницу держать. Что, дескать, она у него вся такая святая, а отца несет от вседозволенности. Но я его, конечно, послал, потому что это ведь его мамаша виновата, что нам семью разрушила.

А моя мать всю жизнь только отцом и живет. Всё для него. Любит очень. Она сама мне всё рассказала. Давно знала, потому что в отличие от папаши ходила на все собрания с первого класса и частенько видела Трифонова нас дома. Только просила ему ни в коем случае ничего не говорить, потому что если бы всё это вскрылось, и отец узнал, что «отличный пацан – Андрюша» его сын, то свинтил бы в тот же день.

Вот, такие дела, Никита. Вот с этого всё началось, ну, а дальше одно за другим потянулось. Потому что отец всё равно продолжает с ней встречаться, и Тиф очень бесится.

Только он не может себе представить, как в один день всё, что у тебя было, разлетается вдребезги. Я ведь думал, что мы не такие как все, что мы дружные и счастливые, что мои родители любят друг друга, потому что сами учили меня, что семья – это главная опора в жизни, и её нужно беречь. А оказалось всё здоровенным мыльным пузырем, который дулся, дулся и в итоге – бах!

Солнечный свет на ковре казался неуместно оптимистичным для такого разговора.

– Но теперь, когда с мамой такое, плевать я хотел на папашу. Пусть валит на все четыре стороны. Нам и вдвоём будет хорошо. Столько, сколько получится. Так вот, я хотел сказать Тифу про это, чтобы в случае чего, какой-то такой ситуации, как с Зоей, он мог смело пользоваться ФСБшным родством. Ведь, если по-честному, он и правда «отличный пацан».

Я молчал. Сказать, что прифигел – ничего не сказать. Думал, подобное только в сериалах происходит. Вот, почему мама Тифона так боялась, что с ним случится нечто подобное. Вот, почему для неё любовь зла. Вот, оказывается, кого мне так напоминал отец Ярова, не Тома Харди и не на Фассбендера, а Трифонова. Вот, отчего он сам считает Яровых хозяевами жизни, берущими от неё всё, что захочется. Вот, из-за чего Ярову не давал покоя сам факт существования Трифонова: и ненавидел, и тянулся одновременно. Вот, что вращает это колесо необоснованного соперничества и вражды. А я-то полагал, что у нас в семье всё сложно.

– Расскажи ему, пожалуйста, про это. У меня не получается, – Ярик встал. – Ну вот, вроде полегче стало. Извини, больше не могу ничего обсуждать. Надеюсь, ещё увидимся.

Я пожал протянутую руку:

– Я тоже очень надеюсь! И всё сделаю.

Проводил его до лифта, а когда запирал за ним дверь, из кухни бабушка крикнула:

– Какой Ярослав хороший мальчик. Вот и дружи с ним, и больше не связывайся не пойми с кем.

Я вернулся в комнату в задумчивости. Вошел и остановился на солнечной полоске. Солнце было вокруг меня, позади и надо мной тоже. Оно проходило насквозь и грело изнутри. Я невольно зажмурился и вдруг совершенно отчетливо ощутил, как быстро несет меня чистый, сияющий поезд навстречу полному удивительных, хотя пока ещё не совсем понятных вещей, будущему. А когда открыл глаза, увидел медленно летящий по ясно-голубой полоске неба за окном сверкающий серебристый самолет, и мне стало вдруг удивительно хорошо, просто от того, что я есть.