Текст книги "Карты и лезвия (СИ)"

Автор книги: храм из дров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Ой, ну, – Когена смутила формулировка.

– Хорхоший подход, – одобрительно кивнула боболака. – Все такими будем.

– В отличие от этих, мы упокоимся, – хмыкнул Марек.

Он лукавил. Все звери, чудища, люди и нелюди вокруг были спокойны. Ведьмаку ещё не доводилось бродить по таким беззвучным местам, заселёнными якобы трупами. Он не слышал, не чуял здесь ничего, что пронизывало обычно кабинеты чародеев и врачевателей, некрополи и могильники. Он не слышал смерти, хоть и видел её свидетельства повсюду.

– Ага, – уркнула Кукуй. – Уйдёте без пользы в землю. А эти служат.

– Служили, пока ты не начала их зажимать, – вставил Гоза.

– Вот, курхвёнок, не начинай.

– Чему они служат? – спросил Коген, вцепившись в ладошку догнавшей Лайки.

– Искусствам, конечно. И наукам.

Компания, петляя между скелетами, подошла к новой двери. Коген было выдохнул с облегчением, но стоило двери открыться – он с криком отскочил, дёрнув за собой Лайку. Вместе с ними отпрянул Гоза. На них оскалился и занёс лапу здоровенный медведь.

– Кукуй, окс! – визгливо вскрикнул низушек.

– Ква-ха-ха! Обожаю! – засмеялась боболака, отталкивая чучело на колёсиках с прохода.

Замерший в динамичной позе, зверь блеснул стеклянными глазами, уезжая в угол.

– Засранка! Зачем их так оставлять! – возмущённо вздохнул Гоза.

– Чтобы вас, соплей, пугать, когда рхешите выкрхасть моего тигрхолака!

Марек не сдержал смешок. Гоза заворчал по-низушечьи безобидно себе под нос. Коген впился в Лайку покрепче, хотя в новом зале было уже не так страшно. В нём жили чучела, и старших рас среди них не было – только звери и монстры. Освещён он был лучше: с потолка свисали стеклянные сосуды, наполненные люминесцирующими кристаллами. Такими же, как в прихожей, только слегка разных оттенков, как звёзды. Они разгорались при виде огня.

Между волком и трупоедом (удивительно, но совсем не благоухающим) ведьмак заметил странного шарлея. Стало ясно, о чём ругались боболака с низушком пару минут назад. Раскрашен шарлей своеобразно: его мелкие зубы гримёры-шутники обвели красным обручем, изобразив недостающие губы. На каменном кокошнике нарисовали огромные глаза с безумными зрачками-спиралями. Лицо изукрасили на манер ковирских немых шутов с бледной кожей и красными кругами щёк, а всё тело исполосовали, изромбили радугой, впрочем, уже полустёртой.

Кукуй вымученно вздохнула, случайно кинув в сторону шарлея взгляд, забубнила неразборчиво что-то об алкоголиках, тунеядцах и художниках. Перед новой дверью остановилась.

– Значит так, в трхупошную я вас не пущу. Гоза, следи, чтобы эти ничего не трхогали. И ничего не трхогай, млякс, сам.

– Будет!

Кукуй повернула длинную ручку и потянула железную дверь на себя. Ведьмака обдало холодом, хотя и в предыдущих комнатах было не сильно теплее, чем на улице. Его грубо втолкнули и дверь за ним захлопнули.

Вспыхнул белый огонь в желобе вдоль стен, окольцевал змеёй комнату. Небольшая по сравнению с двумя предыдущими залами, она имела низкий (по канонам высоких рас) потолок и пол из плитки. К стенам примостились железные столы, а выше полосы освещения, поблёскивали ряды инструментов, не сказать, чтобы все медицинские. Холодом веяло от второй двери напротив той, что вошли ведьмак с боболакой.

Кукуй стянула с себя дырявую пижаму, топорща блёкло-чёрную в проплешинах и седых клоках шерсть. Скинула куда-то в угол и юкнула в мясницкий (или докторский) передник. Подцепила задней лапой один из столов и подтянула – он тоже был на колёсиках – в центр комнаты. Сама отошла к умывальнику сполоснуть руки.

– Ложись.

– У меня только рука.

– А у меня только один стул. Ложись.

Марек лёг на низенький стол.

– Мне, вообще-то, можно просто иглу с ниткой дать.

– Ага, и чем ты ими будешь упрхавлять, млять? Железками?

Марек поднял правую руку. В последние полчаса он совсем забыл о протезах, хотя они неприятно давили на пальцы, привлекая внимание уже какой день подряд. Культи в их объятиях пульсировали и ныли, как давно не делали. Сейчас же ведьмак почти этого не чувствовал.

– Я уже зашивался этой рукой. И даже без железяк.

– Лежи уже, талант хрхенов.

И талант лежал, глядя, как орудует по живому мастер мёртвого.

Боболака развернула ошмётки плаща, пропитанные кровью, вязко хлюпнувшие, неохотно отходя от плоти. Откатилась на стуле к стене и сняла с него трубку, направила на рану. Повернула краник в основании, и вдруг из трубки хлынула струя воды.

– Ай, блять, – процедил Яр, когда слишком сильный напор приподнял отходящий кусок мяса.

– Обычно мои пациенты не блякают, но тебе рхазрхешаю.

Боболака оглядела пациента, куда грязнее её обычных, и направила поток ледяной воды ему в лицо. Он принял покорно, хоть и сжал живые остатки морды. Кукуй хмыкнула, когда половина грязи с ведьмака не сошла, потому что была не грязью, а обычным его цветом кожи и шрама под эликсирами.

– Ведьмак, а? – Марек отплевался и открыл было рот, но боболака опередила. – А хули я спрхашиваю, не знаю, что ли? Ведьмак.

Кукуй осмотрела посеревшую разбухшую руку и принялась цеплять коготками осколки кости, что не вылетели из-под напора воды, и выкидывать их на железное блюдце под столом.

– Как же, ватф, так? Ведьмак – а взялся колдовать на дирхуса?

– Я ничего о дирусах не знаю. Нет их давно в Северных.

– Вот оно как. Ты тогда вообще рхекорхды бьёшь, смотрхю. Перхвый ведьмак в Махакаме, ещё и последний, кто с дирхусами подрхался. Дуборхылые рхекорхды, конечно, зато все – тебе.

– Неужто в Махакаме не было ведьмаков?

– Не было. Может, на Фест Эля, только, прхиползали – не знаю. Надеюсь, млять, у тебя всё получится с этой дурхацкой кархточкой. По-моему, ты заслужил новую только тем, что прхолез в Горху.

Боболака изучила чистую рану. Пощупала кожу вокруг.

– Это некрхоз, или норхмальный ведьмачий цвет?

– На грани.

– Хуй поймёшь, отрхеза́ть или нет.

– Нет, ткани в себя придут.

Кукуй развела порванные мышцы. Надавила на отходящую кость. Марек впился зубами в остаток губы, выдыхая ноздрями-щёлками. Обычно он легко, когда требовалось, задвигал боль на задний план, но сейчас не получалось. Эта боль будто сопротивлялась ментальному воздействию. Боболака взялась за скальпель.

– Обезбол весь скульпторхы пожрхали, так что дерхжись, талант.

И прежде, чем ведьмак успел среагировать, полоснула. Марек дёрнулся, зашипел, но руку его удержали на столе цепкие коготки, а лезвие уже делало несколько новых надрезов в других местах.

– Я, – кхх, – надеюсь, Коза тебе сказал, что я не новый экспонат, а гость?

– От, сука, будешь прхичитать – ёбну чем-нибудь, и на спящем зашью. Хотя соломой дырхки тебе набить – тоже идея неплохая, спасибо, что подкинул.

Ведьмак закряхтел, глядя как железные щепки оттягивают рану, раскрывая шире. Кажется, над ним происходили вещи, каких в жизни он больше не увидит. Наука, которую Северные не увидят ещё долго.

– Ты что, – кхх, – знаешь, зачем я тут?

– Ёпт, да вся Галерхея знает, конечно. Иначе бы не пустили. Хотя и так бы не пустили. Но Уго слишком любит орханжевых, наверхное, вот и прхиказал пускать.

– Оран, – Яр выдохнул, когда пинцет дёрнул за мясо. Руку изнутри прострелило, а указательный палец согнулся, – жевых?

– Ну, прхо рхедкость говорхю. Самые рхедкие карты – с рхыжим уголком. Такие чаще всего у чарходеек, корхолей и прхочей шелупони.

– Ух… ты. Хоть хдето… Ведьмахи на уровне, ай, блять, хоролей.

Кукуй взяла кривую полукруглую иглу из коробочки под столом. Таких, но побольше, там выстроилась целая шеренга, и держались они за крышку и стенки своего короба магнитом. Боболака отмотала полупрозрачной нитки и отрезала коготком.

– Тебе бы на кость рхельсу, только ты ж ускочешь, окс, и не верхнёшься, чтобы её достать. Корхоче, будешь по стархинке в гипсе, понял?

– Относительно.

Боболака вошла иглой – первого входа ведьмак совсем не почувствовал. К своему сожалению он знал, что почувствует выход, а ещё сильнее второй вход, ещё сильнее второй выход… Но вдруг боболака уже делала узел. Первая строчка её проворными пальцами уложилась в четыре секунды, а швов в ней было штук восемь.

Ведьмак лежал и удивлялся, глядя как ложится в его мышцы вторая дорожка нитки, третья, четвёртая. Боль никуда не уходила, но Кукуй делала всё так быстро, что Яр толком не успевал её осознать.

Пара минут – и швея уже вязала последний узел, соединяя поверхностные ткани.

– Сожми пальцы.

Яр сжал, ни на что не надеясь, – они все ещё не чувствовались – но пальцы, кроме мизинца и безымянного, еле-еле подчинились.

Кукуй ткнула в кончики отстающих скальпелем.

– Есть контакт?

– Слабый.

– Жить будут. Я за гипсом. Пальцами двигать можно, рхукой и телом – убью.

Боболака вышла из трупошной по совместительству врачевальни. Из-за открытой двери раздались новые весёлые голоса и тут же крики с визгами – это Кукуй гнала из мастерской нежелательных личностей, прилетевших, куда залетать им было запрещено, на запах и звук гостей. Марек услышал в шуме тихий, переливчатый смех Лайки, и дверь на нём захлопнулась, снова оставляя ведьмака в тишине.

Когда боболака вернулась, она начала с подозрительного осмотра места преступления – ведьмак явно подвигался, но следов как будто не оставил и руке не повредил. Кукуй не за что было его упрекнуть.

– Ты мне скажи, талант, как ты на дирхуса подумался чарховать? – поинтересовалась она, развязывая стянутое плечо.

– Эльфку видела? Он на неё налетел.

– Она что ли колдовала при нём?

– Нет. Только от нее магией фонит.

– А что с ней?

– Что-то типа проклятия.

– Невезуха.

– Как посмотреть.

Марек уже успел налюбоваться на профессиональные строчки, украшавшие теперь его предплечье. Мелкий стежок, равноудалённые друг от друга швы одного размера дюйм в дюйм – он бы в жизни такие не наложил. Более того, ни один лекарь или ведьмак, кому приходилось его штопать, не наложил бы. Ещё и за считанные секунды.

– А что делать с нитками внутри?

– В смысле, что? Ничего.

– Так загниют.

– Ты в каком веке живёшь, седьмом? Рхассосутся.

– В Северных таких нет.

– А в Северхных вообще что-то есть?

Боболака примотала к покалеченной руке дощечку и начала наматывать пропитанный гипсом бинт. Накрыла всё предплечье с ладонью, оставив снаружи и немного подвижными только пальцы. Распухший локоть также не забыли – вскоре и он был накрыт каменеющей бронёй. Яр не стал спорить. Более бесполезной рука стать уже не могла.

– Снимешь черхез месяц. Сказала бы я, не будь ты ведьмаком. А так хуй знает, когда снимать.

– Разберусь, бывали.

Кукуй одобрительно кивнула, глядя, как схватывается последний влажный участок.

– Садись, талант. Что с грхудью?

– Так, царапины.

Боболака недоверчиво заглянула под истерзанную рубаху. Кивнула, подтверждая, что грудь в шитье не нуждается. Щедро отмотала сухого бинта и сделала руке поддержку через плечо.

– Готов. Спасибо давай.

– Даю.

– Не слышу.

– Спасибо.

– Дрхугое дело. Всё, пиздуй. Хотя стой, ведьмак. Хочешь на тигрхолака глянуть?

– Наверное, хочу.

– Ты мне заодно скажешь, что с ним не так. А то не нрхавится он мне.

– Я в жизни тигролаков не видел. И тигров.

– Да не важно, волколаков же видал? Или крхысолаков. Они-то есть ещё под Горхой?

– Этих полно.

– Вот и рхазберхёшься. Я-то их только с кархтинок знаю. Всё, пиздуй.

Марек слез со стола. Кукуй вытолкала его из трупошной, и высунула из-за двери облезлую мордочку. Убедилась, что за дверью опять не сидит пол Галереи.

– Жди, пока уберхусь.

И скрылась за дверью.

– Чего ждать? – спросил Гоза, прикрывая зевок.

– Мне покажут тигролака.

– Вот же! От своих его прячет, а левому кому-то нате!

– Я не левый. Я ведьмак. Рыжий уголок.

– А нам сказал, что в гвинте ни тю-тю, – воскликнул Коген. – Представляешь, Гоза, а под Горой про эти уголки никто не знает. Кого не спроси – все пожимают плечами и говорят: «Для красоты, наверное».

– Ну темень… Впрочем, мы и правда сделали всё, чтобы они не бросались в глаза. Помнишь третью редакцию? Ай, не помнишь же, ты и не родился тогда. Там они, в общем, и правда слишком выделялись в этих своих здоровенных квадратиках. Даже люды бы что-то заподозрили.

Нелюди засмеялись и продолжили болтать о картах. Разговор этот был уже далеко не об игре, а о какой-то внутренней кухне. Гоза и рад был разбалтывать байки заинтересованному, но куда менее осведомленному Когену.

Марек нашёл Лайку сидящей на корточках в уголке зала, под внушительной композицией с охотой лисиц. Эльфка изучала чучело крохотного кроленя: тот замер на краю обрыва, глядя на своих вот-вот убийц.

Когда к ведьмаку стояли спиной, он по привычке подкрадывался бесшумно.

– Зайчонки нравятся?

К досаде ведьмака, Лайка даже не дрогнула.

– Они милые, – тихо сказала она. – Но рогатых я не видела. Ведьминам дают на таких заказы?

– Ого, чего-то не знаешь? Ведьминам дают заказы только на то, что сами убить боятся. То, чего не существует – не боятся. Особенно когда оно такое. Милое.

– По-моему, то, чего не существует, боятся намного больше. То есть, рогатых зайцев не бывает?

– Нет.

– А что они тогда значат?

– В смысле?

– Всё, что люды и нелюды придумывают – всё что-то значит.

– По-моему, кролени ничего не значат.

– Прямо как настоящие кроли.

Марек в ответ не то шмыгнул, не то фыркнул. Лайка встала – за ней с пола потянулась гладь волос. Ей выдали отдельную свечу, на которую насажен был кусочек пергамента, чтобы воск не капал на пальцы.

– Как рука?

– Бывало и лучше. Как бок?

– Бывало и хуже.

Талия эльфийки хоть и была в засохшей крови, выглядела целой, даже ткань в полутьме казалась нетронутой.

Громко хлопнула, грохоча, железная дверь.

– Пошли, ведьмак.

– Мы с вами! – тут же влез Гоза.

– Нет. Хотя ладно, у меня теперхь хорхошее, – зевок, – настрхоение.

Кукуй провела публику вглубь выставки, юркнула между композицией с арахноморфом на скале и шкафом, заставленным куницами. Судя по тому, как легко отъехал с прохода паук – камень был репликой. Боболака поманила публику когтистой ладошкой и исчезла в чёрном проёме двери.

========== Глава 10.5 – Тигрхолак ==========

Когда гости с Гозой вошли в помещение, в нём было уже светло. Кукуй, давя всем своим малым весом на ручку цепи, поднимала стеклянное блюдо огня. Гоза с Когеном поспешили ей помочь, но опоздали – что-то под потолком щёлкнуло, и боболаку перестало тянуть наверх.

Вдоль стен просторной, по большей части пустой комнаты разложенные были груды меха, расставлены деревянные болванки и соломенные куклы, в которых угадывались силуэты животных и монстров, но фигура в центре перетягивала на себя всё внимание. Антропоморфный силуэт, изогнутый в позвоночнике по спирали. Метра три в холке, он нависал над вошедшими нелюдьми, раскрыв звериную пасть в немом рыке. В свете огня блестели яростные глаза, влажные клыки, летящая с языка слюна.

Марек обошёл кругом: конечно, это был оборотень. Человек, судя по размеру, женщина – по деталям. Крепкий, даже коренастый, при этом пластичный, он будто уворачивался от невидимой, ещё не встроенной в композицию угрозы. Густая белоснежная в голубой отлив шерсть в серых, почти коричневых полосах неравномерно редела к кончикам лап. Передние превращались в подобие рук с выпущенными (насколько ведьмак мог судить по кошколакам, тигролаки тоже должны были иметь способность убирать их) гнутыми когтями.

Шкура показалась Мареку со странностью, особенно в местах полос: будто принадлежащие им ворсинки были грубее основного массива шерсти (какое-то художественное покрытие для долговечности?). Несколько тонких старых шрамов проглядывали из-под шерсти по всему телу, но больше повреждений, к своему ведьмачьему удивлению, Яр не отметил. Даже хвост – гордость и редкость любого кошколака – до скульптора дошёл без потерь, вился длинной лентой в ногах. Волшебная сохранность для оборотня.

– Рхуками не!

Шлепок. Это Кукуй ударила по рукам Гозу. Он потянулся потрогать заднюю приподнятую лапу, из которой торчали длинные булавки с разноцветными кубиками и шариками на концах.

– А зачем ты его истыкала?

– Так дерхжится на кукле шкурха, балда, пока я всё не сошью.

– Он же был сшит… Ну, когда ты показывала.

– Мне не нрхавилось – я рхаспорхола. Опять.

Лайка тоже начала обходить экспонат против направления ведьмака, судя по лицу – глубоко очарованная. Коген, спохватившись, последовал за ней чуть в отдалении, прячась за юбкой с обеспокоенным видом, будто всё-таки побаивался, что фигура вот-вот оживёт.

Марек заметил в стороне стремянку и подтолкнул без спроса к тигролаку. Взбежал (тут же об этом пожалев и закряхтев) на пару ступенек, чтобы заглянуть в глаза. Мёртвые для живого, живые для мёртвого – пыльные стекляшки. Красно-лиловые, они смотрели с полузвериной морды, слишком понимающей для зверя, слишком неосознанной для человека.

Лицо это походило на лицо мантикоры или рыси. С кошколаками Яр встречался всего однажды и о сходстве с ними ничего сказать не мог. Одно было ясно – перед ним стояло существо, не упомянутое прежде ни одним известным ему ведьмаком, не записанное ни в одном известном ему бестиарии. Но стояло, некогда живое, а сейчас как живое.

– Не пойму по твоей хархе, ведьмак, – подозрительно щурясь, заскрипела Кукуй, – что думаешь?

– Я удивлён. Я… Гавка, как там барды выражаются?

– Смятён, поражён до глубины души, восхищён.

– Допустим, вот так.

Ведьмак потянулся железными пальцами тигролаку в рот, к стеклянным каплям слюны.

– Рхуки кышь! Стрхемянку выбью.

Марек поборол острое желание положить на «мокрый» язык тигролака пальцы, исключительно чтобы посмотреть реакцию Кукуй. Всё-таки, она спасла ему руку, а падать было высоко. Продолжил только смотреть.

– Так что, талант, ничего не колет твой глаз?

– Колет.

Марек слез с лестницы и отошёл оглядеть фигуру издали.

– Кроме того, что я страшно устал. Когда проклятый умирает в звериной форме, его тело превращается в человечье. А это – труп зверя.

Кукуй расплылась в хитрющем оскале.

– Я может и не рхисую, но тоже художник.

– Так он не настоящий?

– Такой же настоящий, как все мои дети.

– Я, как там, Гавка?

– Уязвлён? Тем, что не заметил подвоха. Ведьмин, а не отличил вымысел от реальности.

– Ну, может, не так драматично, но да.

– Сочту за комплимент, – хрипнула Кукуй, довольно улыбаясь. – Но не сомневайся, ведьмак – тигрхолаки существуют. Этот хоть и сделан из волчьей шкурхы, но его прхототип брходит по Зерхрхикании.

– Да, – вставил Гоза. – Мы готовим Зерриканскую колоду, и баллада о тигролаке Ашанти Ганджу, женщине с белоснежной кожей, во́йне огненных песков, – первая, что пришла нам в руки оттуда.

– Ой, так я слышал эту легенду! – пролепетал Коген так тихо, будто не хотел, чтобы его услышали. – Я ведь только из Зеррикании…

Гоза оживился и развернулся к краснолюду, хотел было что-то сказать, но Кукуй его перебила:

– О Зерхрхикании потом поболтаете, кирхку у тигрхолака не отбирхайте.

– Вы сказали, женщина с белой кожей?

– Ведьмак, курхва, не отвлекайся.

– Да нет, Кук, – Марек устало потёр лицо, – это важно для твоей фигурки.

Кукуй подняла брови – чуть более пушистые, чем остальные части боболачьей мордочки.

– Да, – кивнул Гоза. – Согласно балладам, Ашанти Ганджу белокожая.

– Но в Зеррикании кожа у людей тёмная.

– Темнее глины.

– Значит, она нордлинг или нильфгаардец?

– Нет, она чистого снега зерриканка! Просто… Как там это слово было, Кукуй?

– Альбиух.

– Альбинос!

– Ага, – кивнул ведьмак, – значит и полосок у её звериной формы быть не должно.

Кукуй и Гоза растерянно посмотрели на полосатого тигролака.

– Чёрхт. Но… Млять, – боболака звучала обиженно. – Но она же белая. А тигрхы рхыжие.

– Не важно. Альбинизм не выбирает часть окраса, он стирает весь.

– Но тогда никто не поймёт, что это тигр, – пробормотал Гоза. – Есть же характерные черты у всякого художественного образа…

– Ой, заткнись, – отмахнулась Кукуй. – Тигрх и без полосок – тигрх. А мы вообще-то достоверхность блюдём, хуё-моё.

– Забавно, все из себя художники, а про альбинизм не знаете.

– Вот и ты заткнись. Также как под Горхой нет дирхусов, так и на Горхе херх найдешь альбиуха.

– Носа, – поправил Гоза. – Кто там у нас отвечает за аномалии и пигментацию, – забурчал в сторону. – Дирк, кажется… Дирк получит по арсе…

– От меня тоже добавь пинка, млять, – скрипнула Кукуй. – Я эти полоски дня трхи рхисовала.

Кукуй с Гозой еще поворчали между собой, окончательно сталкивая всю ответственность за ошибку на некоего Дирка.

– Ещё ноги, – подал голос ведьмак.

– О, а что с ними?

– На картинках тигров я видел, что они как у кошек. А у кошек почти как у собак.

Кукуй тут же отступила в угол комнаты, к длинному столу. Вернулась к ведьмаку, который осматривал задние лапы тигролака, уже с бумагами – протянула.

Ведьмак сощурился: на них нарисованы были анатомично с разных ракурсов тигры. Они прямо стояли, лежали, поднимались на дыбы.

– Вот, прям как тут. Только у волколаков и кошколаков задние лапы совсем другие, не такие, как у котов и волков. Они там же гнутся, где у зверей, но какие-то более скрюченные, что ли. Уродливые, как природа бы не сделала. И стоят проклятые на этих сильно гнутых лапах, а двигаются на четвереньках, чаще всего, уже тогда разгибая, как подобает зверю, – Марек закашлялся, успевая удивиться, как много слов нашлось ему сказать. – От этого, – кхх, – кажется, что передние лапы оборотней мощнее задних. Так и есть, но заслуга в этом не только мышц, но и, м-м-кх-кх, обмана зрения. А у тебя они не достаточно уродливые. Такие же гладкие, как у обычных тигров. Не думаю, что такие далеко унесут эту тушу.

– Слово «уродливый» в Галерее запрещено, – влез Гоза всё поджидая, когда ведьмак даст слово, но Кукуй отмахнулась:

– Мой кусок Гархелеи – я разрхешаю.

– Вы не называете некрасивые вещи некрасивыми? – поинтересовалась Лайка.

– Нет, потому что некрасивых вещей не бывает. Эстетика – это конструкт восприятия. Абстрактный образ в уме, а умы различаются даже у старших рас, не говоря об…

– А ну тихо! – перебила Кукуй. – Жополемику рхазводи не тут и не посрхеди ночи. Спать хочу.

Она зевнула, заразив ведьмака.

– Согласен, – хрипнул Яр. – Всё остальное мне нравится, Кук. Очень. Да, я впечатлён.

– Спасибо, ведьмак. Я тебя поняла, помог.

Нелюди молча смотрели на тигролака. Все, кроме Когена, потому что последние несколько минут он дремал на найденном в углу зала стуле.

– Я тут подумал, – слабо хрипнул Марек. – Может, тебе нужен ярчук? Дирус, в смысле. Не видел их в твоей коллекции.

– Так ты его убил?

– Ну, да?

– Вот дурхак, чего рханьше не сказал! Конечно, нужен. Мне всё нужно, что не прхиклучено!

– Ага, и желательно мёртвое, – пробормотал Гоза.

– Он валяется на дороге в десяти минутах отсюда. Если его не растащили.

– В Махакаме тела годами лежат, тем более уборка была недавно от чудищ, – отмахнулась Кукуй. – Пинай Борхту, Гоза.

– Борта нажралась и спит, – фыркнул низушек.

– Ну так буди.

На это Гоза оскорблённо вдохнул.

– Спящих не бужу!

– Норхмально, млять! А я тебе кто была полчаса назад, засрханец, активно бодрхствующая?

– С тобой моя совесть чиста, то был экстренный случай, а ещё ты меня раздража…

В низушка полетели здоровенные иглы. Летели они, повинуясь законам физики, шляпками вперёд, но на Гозу и это произвело достаточно впечатления, и он ретировался к выходу.

– Тогда кыш, бесполезные, но чтобы к полудню дирхус был у меня на столе!

Лайка верно решила расталкивать Когена – гостей тоже недвусмысленно прогоняли, замахиваясь нарочито медленно в их сторону парой новых снарядов.

Развеселённый хаотичностью боболаки, ведьмак кинул ей на прощание задорный взгляд – ему в ответ подмигнули и чуть не прописали по глазу иголкой.

========== Глава 11 ==========

Идёшь по двум лентам следов. Первую оставил тебе ребёнок, вторую медведь. Нет, больно лёгкие следы для медведя, да не под тем углом. Не медведь ими шёл – кот в причудливых сапогах.

Улыбаешься. Да, он любил оставлять чужие следы.

Они исчезают в стоячей воде. Вонючей и мутной, склизкой зеленью покрывающей камни. Бесшумно ступать по ней не получается даже кошачьими лапами. А может, не получается, потому что совсем не до этого.

Что-то скребётся внутри. Тонким слоем жмётся к стенкам лёгких, желудка, распирает, оставляет пространство в центре. Что-то старое, забытое прежде, из прошлой жизни. Страх? Он сухой, в отличие от камня и воздуха вокруг. Но не одинокий. В его засушливой пустоте бьётся сладкое предвкушение, колет хвостом обиды. Обиды, что ты опоздал. На представление, разумеется.

Шлёп-шлёп – вода из-под лап лижет камень. Блестит в густой темноте. Вязкий металлический запах поднимается из туннеля. Родной запах. От него тошнота давит в горле, а в груди ещё приятней, ещё сильней разрастается холод. Самое время облизнуться.

Впереди никого, больше и давно никого, но в руке твоей сверкает серебро. Для успокоения.

И правда, чего ты так нервничаешь? За поворотом всего лишь труп. Сколько трупов ты видел за жизнь – этот очередной. Лежит на боку в луже грязи, крови, зацветшей воды.

Здороваешься нервным смешком. Лет десять не виделись? Поделом. Он заслужил вырванных глаз, отрезанных рук и ног. Он всё это заслужил. Всё, кроме горящих в глотке рун.

Они полыхают кровью на изогнутом серебре.

Лишняя деталь в картине.

На опухшей шее ещё виден укус. А на щеках царапины когтей, что рвали, ты уверен, любовно, иначе зачем так аккуратничать, глазные яблоки. Когти эти длиной в десять дюймов могли бы насквозь выйти из черепа, а предпочли ковырнуть глазницы.

Они же прошлись по запястьям и голеням. Этим пламенеющим мечом так бы не вышло.

Вот лужа крови, когда-то бывшая двумя. От руки раз, от ноги два.

Принюхиваешься, вслушиваешься – ничего, никого. Только кровь, гниль и крупицы парфюма. По этому следу ты не пойдёшь. Убираешь серебряный коготь.

Сажаешь его, как сидел, как стёк бессильно по ребристой стенке пещеры. За ним из воды поднимается медальон, блестит цветными глазами на старой цепочке.

Тело лежало ещё на двух лужах. От руки раз, от ноги два.

Не смог истечь кровью, да?

Сердце наполняется теплотой, противным щемящим кайфом, какой, ты думал, бывает только от фисштеха. Удовлетворением. Вот оно что. Сам вбил себе в глотку меч.

Серебро – как и подобает проблемному лиху.

Лиху трусливому и слабому, раз оно не смогло смириться с новым ходом вещей.

Его же пожалели. Жизнь ему оставили. Жалкую, конечно, но…

Ты был лучшего о нём мнения. То есть… Ты был худшего, но…

Чуть не подумал, что он этого не заслужил. Нет, всё в порядке, поделом, только…

Мне всё равно жаль, Ыйан.

Нет, он не трус. Пожалуй, он совершил подвиг. Ты бы не смог себя убить, его тем более. Хотя, если бы он попросил… Желательно умолял.

Снимаешь морду кота с груди мертвеца, глядишь в камни на месте глаз – голубой как лёд, красный как вино.

Им нечего сказать.

Вешаешь на шею новый медальон, и он стукается о твой собственный, грязный, с пустыми глазницами. Кхрр-кхррр – они начинают вибрировать.

Тело опять завалилось на бок. Ладно, так удобнее. Кладёшь сапог на его лицо, как всегда мечтал. Чавк-чавк – выходит из горла меч.

Как он там его звал, упирая тебе в шею? Зунг? Пусть ещё служит.

Сзади хлопают крылья.

Оборачиваешься, но видишь только эльфку с глазами, залитыми кровью.

Вы стоите и смотрите друг на друга, а твоя неприязнь, твой восторг, растворяются где-то в прошлом.

– Тебя здесь не было, Лайка.

– Разве?

– Да. Я видел этот сон много раз, тебя в нём никогда не было.

– А может, я была в жизни?

– Нет, Лайка. Уходи.

– Это ты уходи. Ты же понял, что спишь. Ты должен проснуться.

– Нет, Лайка. Я ещё не снял с него ботинки.

И ты отворачиваешься от эльфки, потому что прежде, чем проснуться, нужно снять с трупа Ыйангыра ботинки. Больно они хороши.

========== Глава 12 часть 1 – Легенды ==========

Марек проснулся от гуслей над ухом. Прежде чем разодрать глаз, попытался выкинуть в сторону шума руку – не получилось: рука оказалась в крепкой хватке… Чего? Ах да. Марек бросил в Лайку другую, но по пальцам ей не заехал – Лайки рядом не было, как и музыки гуслей.

Ведьмак потянулся, кряхтя. Обычно после знакомого сна он вставал вторым, но эльфка, видимо, всё испортила. Или тело перегрузилось. Левая его часть ныла вся, подхватывая и разнося волны тупой боли с руки. Яр задвигал пальцами, и хоть управлял ими будто не он, они кое-как сгибались. Фиал Ласточки, к его сожалению, опустел ещё вчера, зато теперь можно было не жалеть Мёда, и ведьмак залил в себя всё, что было.

Сопроводил процесс нарочито мученическими хрипами и парой ударов работающих конечностей об постель – так принимать эликсиры было не обязательно, но вкуснее.

Кровать, хоть и не умещались на ней ноги, а лежали всю ночь на прислонённом стульчике, покидать не хотелось. Редкое явление в ведьмачьей жизни – хорошая кровать. Ведьмак всё же заставил себя подняться.

Комната, которую после долгих размышлений выделил прибывшим Гоза, видимо была гостевой – ничего в ней не говорило о личности хозяев: четыре кровати, большой пустой стол посредине, да шерстяные гобелены по каменным стенам. Узор на них был абстрактный, геометрический. Вчера ночью Яр комнату даже не заметил – сразу завалился спать, куда указали.

Скинутое по просьбе низушка на пол рваньё – куртку с плащом – он не нашёл, зато на спинке низкого стула лежала чистая рубаха, а на столе клочок бумаги со стрелочкой и лаконичным кривым «тебе» на всеобщем. Ведьмак решил, что ему, и не отказался сменить дырявую одёжку. Новая была заметно великовата в плечах, зато приятно крахмально пахла.

Марек не смог выяснить, на какой кровати спала Лайка, зато Коген оставил после себя одеяльный хаос – поднимался впопыхах. Других записок заспавшемуся не оставили, поэтому ведьмак взял след.

След Когена, по большей части дух мягкого (видимо, в силу юного ещё возраста) краснолюдского пота с примесью возбуждения и одеколона Гозы петлял по коридорам картин. В этой части Галереи, уже глубоко в скалах, висели на стенах полноценные произведения, но ни одно не подписано. Появлялись среди них периодически плоские скульптуры, но Мареку это всё интересно не было. А вот мелькающие периодически цветочные горшки в нишах внимание привлекали. То запахом, то видом растений, похожих на дутые, будто гнильцы, приземистые водоросли или даже грибы. Впрочем, и от незнакомой флоры ведьмака отвлёк волнительный запах выпечки, набирающий силу.

Послышались голоса. Ведьмак аккуратно толкнул дверь, и тут же зашипел – прямо в глаз плеснул ему яркий свет.

– О! Марёк!

– Ху-ха!

– Привет!

– Здорова!

– Ху-ху, – пробормотал Марек, потирая лицо.

На него глядело четыре пар глаз с уровня пояса. Кроме Когена, ещё два краснолюда и низушек.

– А я как раз тут рассказываю, как ты ярчука победил!

– Не дируса?

– А нам слово «ярчук» больше понравилось, – сказала краснолюдка.