Текст книги "Карты и лезвия (СИ)"

Автор книги: храм из дров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

– Судя по тому, как пытаешься улизнуть, всё ты понимаешь. Почему я не чувствую от тебя злого умысла?

Лайка захлопала ресницами. Смела снежинки, успевшие на них присесть.

– Потому что у меня его нет? Я не желаю тебе зла. Никому не желаю.

– Нет, это есть у всех, – Марек наклонил голову вправо, чтобы не трогать горячую воду левой щекой, и сполз пониже. Снег на его волосах растаял от близости к жару. – Я слышу угрозу в чистых праведниках, в друидах, потерявших связь с человеческим, в обезумевших чародеях, в зверях с, – зевнул, – пустыми мордами. У всех живых и мёртвых колкий взгляд, а касания жгут.

– Но не у меня?

– Не у тебя.

Лайка где-то под водой защекотала пальцами пустоту, снова бросила взгляд к гуслям на берегу.

– Если честно, это приятно слышать, – наконец сказала она. – Приятно не обжигать никого, не колоть. У меня нет ответа на твой вопрос, Марек ведьмин. Всё-таки, ты в этом разбираешься лучше, – она столкнулась с тяжёлым взглядом ведьмачьего глаза. Застыла на нём, смотря, хоть и внимательно, куда-то сквозь. Улыбнулась. – Да… Улизнуть от менее абстрактного вопроса было бы проще… Что ж… У меня есть предположение. Мне бы хотелось верить, что это по привычке, ведьмин. Что ты привык ко мне, к моему взгляду и касанию, что ты чувствуешь себя защищённым рядом. Знаешь, как впервые в жизни влюблённые. Не видят зла, не слышат зла. Так романтично…

– Грёбаные барды.

Лайка стукнула ведьмака ногой под водой.

– То есть, мы, конечно, друг друга не любим, а если бы и любили, то не впервой. Но это не мешает нам быть близкими где-то там, на уровне прикосновений, на уровне их импульсов в голову. Так даже романтичней, симпатия без симпатии.

Она затихла.

Марек фыркнул, отгоняя пар, который тут же поднялся на место.

– Пустой ответ.

– Может быть. Зато я не вру, слышишь? Вы же ведьмины можете это слышать.

Снова пауза, снова острый взгляд ведьмачьего глаза, круглого зрачка из-за темноты вокруг. Факелы гости зажигать не стали – Лайка хотела смотреть на звёзды, но звёзды на Лайку смотреть не хотели, прятались за облаками.

– Тебя я не слышу.

Тишина. Затихла даже кипящая в Горе жизнь за спинами отмокающих.

Ведьмак отпустил взглядом эльфку и откинул голову. Лайка нырнула под воду, исчезла на несколько затянувшихся секунд и выскочила со всплеском.

– Давай новый вопрос!

– Не придумал.

Эльфка запрыгнула на каменный край бассейна, оставив ноги в тепле. Устроилась поудобней в облегающем платье волос и взяла гусли.

– Спроси, почему я тут?

– У тебя там куплет заготовлен что ли? Слишком сильно ты этого хочешь. Не спрошу.

– А может это и есть мой план? Чтобы ты не спросил.

– Тогда считай, он сработал, – Марек выдохнул трещинами ноздрей, сбил снежинки с их плавного курса – они испарились в объятиях пара. – Чтоб ты знала, я не удовлетворён.

– А выглядишь наоборот. Что ж, надо было соглашаться на первый способ оплаты.

Яр заворчал что-то неопределённое. Без раздражения, ведь раздражаться, сидя в горячей, пахнущей забавно, чуть солёно, воде было сложно. К тому же утонули эти кряхтения в мягкой музыке, а вскоре и песне. Впервые знакомой из уст Лайки, на старшей речи. Её знали, наверное, все нелюди Северных, но ведьмак ни разу не слышал, чтобы она пелась. Это были стихи с восстания эльфов двухсотлетней давности.

Ведьмак с эльфийкой засиделись под ночным небом, пока где-то в сердце Гор нелюди собирались за широкими столами в светлых вычищенных хатах, ели пресную выпечку и прощали друг друга за всё на свете.

Комментарий к Глава 6 – Банульфрик глазами гостей

*кто пропустил часть 5.5 – в ней Марек выторговал у Лайки два вопроса, от ответов на которые не открутиться

========== Глава 6.5 – Механический Театр ==========

Блуждая по узким улочкам, гости Банульфрика вышли на площадь. На ней грудились низенькие нелюди, и Марек направился в обход, но Лайка потянула его в сторону толпы. Ведьмак было упёрся, но, зацепив взгляд эльфийки, поддался. Её вело чутьё.

Народ, как оказалось вблизи, был по большей части детьми. Шумели и басили они, не уступая взрослым, окружив здоровенную карету – иначе короб на колёсах было не назвать.

Конструкция походила на клетку, в которой возили заключённых, только была она не прозрачной: под железными прутьями лежали доски, не оставив ни дверей, ни окошек.

Ничего не происходило, никто из коробки даже не кричал, а дети, пушистые, что щенки, галдели всё громче.

– Чего, – кхм, – у вас тут?

– О, длинный какой!

– А тебе оттуда землю видать?

– А фево ты в мефке?

– Смотлите, эльфа!

И внимание детей переключилось на Лайку. Только в обмен на «потрогать эльфу», дети сказали, что привлекло их внимание. Лайка дала всем желающим потеребить ушки, пожать руки и погладить нос. Нос ребят отчего-то особо будоражил, и каждому второму хотелось провести пальцем от переносицы, до кончика. Кто-то особо маленький и бестактный даже заглянул ей под юбку, но подол опустил быстрее, чем Лайка успела засмеяться. Видимо, ничего интересного не увидел.

– Мы театл здём, – сообщил он, разочарованно причмокнув.

– Хотите с нами?

Лайка захлопала на Марека ресницами, не придав лицу какое-либо выражение, но понятно всё было и без того.

– Хотим, – кивнул Яр. – Только где он?

– Так вот!

– Стоит жеж!

Дети затыкали ладошками в сторону кареты.

– Это гроб какой-то, а не театр.

– Сам ты гроб!

– А сто такое глоб?

– Это…

– Ты что, театров не видал?

– А я слазу понял, сто он оттуда нисё не видит!

– Идут! Идут!

Вдруг дети потеряли к незнакомцам, даже к эльфе, всякий интерес. Через толкучку, к коробу пробирались, звеня бубенцами, два гнома, не сильно выше собравшихся.

– Двигайся, мальки, расступись.

– Дорогу инженерам!

Гномы, два кремово-красных в полосы пятна, пробрались к «театру» и встали по обе от него стороны. Один перекрутил со спины не то лютню, не то ребек. Инструмент казался «нормального» размера в его руках, пока ведьмак не задумался над тем, какой гном крохотный сам по себе. Музыкант занёс над струнами смычок, подмигнув эльфийке. Лайка оживилась, мягко пробежалась пальцами по струнам под одобрительный кивок.

Шатаясь по Банульфрику, Яр уже видел краем глаза гномов, но впервые мог рассмотреть их только сейчас: эти двое никуда не спешили. Два остроухих гуманоида едва дотягивали ростом до середины ведьмачьего бедра, но умудрялись выглядеть при этом деловитей многих чародеев. Что-то было в их взглядах, в мимике, что говорило любому знающему: эти существа уже успели пережить несколько человечьих поколений. И хоть лица гномов исполосовали морщины – их с трудом можно было назвать старческими. Они напоминали скорее о некоторых зверях, которых ведьмаку довелось видеть под покровительством учёных и купцов из дальних земель: ещё щенки и котята, а уже в складках, не теряя при этом ни младенческих выражений мордочек, ни прыти, ни огонька в глазах.

При всём желании, ведьмак не отличил бы двух этих гномов, не носи один из них тонкие крючковатые усы. Он тем временем оттянул от короба гнутую ручку. Дети замерли, затаили дыхание. Гном топнул ногой. Зазвенел обруч бубенчиков на его сапоге.

– Ху-ха, мальки! – поздоровался, будто скомандовал, он.

Близнец его заскрипел инструментом, а толпа мальков, больше напоминающая гнездо совят, захухукала, захахакала весело вразнобой.

– Ну что, готовы, росточки, узреть лучший на всём Махакаме Механический Театр братьев Гайафлира и Гайафлара?

Музыкант поддал по струнам, Лайка присоединилась.

– Ху!

– Готофы!

– Да!

Заголосили дети.

– Надеюсь, вы хорошо учили гномский, опята! – крикнул музыкант под топот брата. – Потому что баллада будет на нём! На языке наук и искусств!

– Мы плохо учили, – хрипнул Марек.

– А не беда, коли вам оттуда чёта видать!

Усатый гном закрутил ручку под топот, хлопки и визги детей. Брат его с эльфийкой в тандеме подливали шуму инструментами.

Затрещала карета, задрожала, заходила ходуном. Поползли в разные стороны её стенки, будто распускался цветок, и замерли.

Дети выдохнули. Лайка сыграла потрясённую мелодию. Гномы поглядели удивлённо, куда все уставились. Из кареты выросла картина. Но не нарисованная, а отлитая в металле, объёмная из множества слоёв. Это был пейзаж с большой, размером почти с люда, горой по центру. Кончик её накрывали облака – тоже железные.

Что-то потянуло Марека за край куртки, и он обернулся: за ним с Лайкой уже подтянулись взрослые нелюди. Ведьмака тянул вниз, просил присесть седой, будто пожёванный молью боболак. Вот тебе и старческая мордочка для сравнения: даже не гуманоидная, скорее хомячья, но сразу видно – принадлежащая очень пожилому существу.

Марек опустился на колени в позу лёгкой медитации под одобрительный бухтёж других нелюдей с задних «рядов», Лайка последовала его примеру. Передние ряды продолжали восхищённо охать.

– Это что же всех так удивило, брат? – топнул, звякнул ногой усач.

– Не знаю, брат! Неужели этот скучный пейзаж?

– Махакам не скусный! – гневно возразил кто-то среди совят.

– Какой умный комок! – развёл руками усач.

– И ты прав, малыш! – музыкант сыграл одобрительно.

– Но даже Махакам может пуще повеселеть. Дать бы искры!

Гном повертел пальцами за ушком ближайшего дитя и под восхищённые возгласы выудил оттуда блестящую коробочку.

– Кто хочет зажечь представление?

Гном толкнул ногтем шов по центру коробка, и тот раскрылся. Вспыхнул из него свечной огонёк.

Дети разбушевались. Музыкант заскрипел смычком о струны, пуще возбуждая.

– Я! Я!

– Можно мне!

– Хочу я!

– И я хочу! – щебетнула Лайка, не отставая от птенцов.

– Тиха! – крикнул гном, щёлкнув коробком.

Он закрылся, проглотив столь желанный огонёчек. Дети затихли, но кто-то выронил пару обиженных скулежей. Засмеялся взрослый позади.

– А давайте так: пусть самый младший зажжёт искру!

Дети снова загалдели, меряясь возрастом.

– Мне двадцать пять!

– Ха, а мне двадцать!

– Девятнадцать! – выкрикнула эльфийка, но её ставку тут же перебили:

– Двенадцать!

Вскоре победитель был найден. Крошечный боболачонок, похожий на цыплёнка и формой и цветом, восседал на плечах брата.

– Тли! – заявил он, гордо оглядывая остальных.

– Не врёшь, дедуся? – музыкант выдал подозрительный мотив. – А то выглядишь на тлиста!

Малыш нахохлился, хмурясь, но губы его под пушком предательски дрогнули.

– Так и быть, поверим деду, да?

Дети – кто радостно, кто обречённо – согласились.

– Подкатывай сюды, снежная баба, – махнул усатый гном старшему боболаку, и тот поднёс малыша к картине на колёсах.

Гном торжественно вручил цыплёнку коробочку, но тут же схватил за руки, стоило тому открыть – чуть сам себя не подпалил. Взрослые хохотнули, детишки подхватили.

Усач направил ладошки боболака с огоньком к картине. Никто не заметил фитиля, торчащего из железной скалы, а пламя коснулось его, и он вспыхнул, затрещал, плюясь искрами. Свет заиграл на металле, а притаившиеся зрители всплеснулись весельем.

– А теперь слушайте, киндердины!

Музыкант заиграл и запел на неизвестном ведьмаку с эльфийкой языке, на гномьем. Лайка старалась подыгрывать ему фоном, но получалось далеко не всегда – гном и пел, и играл в разы сложней, изощрённей.

Усач тем временем снова взялся за рычаг и закрутил, топая брату ритм бубенцами.

Затикали механизмы, запрятанные в основании кареты, под картиной. Кто-то запищал восхищённо и указал на ёлочки под горой – те начали гнуться, будто подул на них ветер. Ожили и облака – поплыли по небу, то туда, то сюда.

В восторг дети пришли, когда вдруг с края картины, под обрывом и огоньком поднялись волны из тёмного железа – заходили ходуном. Из них вынырнул корабль, а следом ещё один, и они поползли к суше, скача среди морских лезвий. Искра исчезла с берега, но тут же засверкали ею окошки суден.

Усатый гном всё крутил ритмично ручку, поглядывая за представлением, да принялся подпевать брату низко и хрипло. Голос же музыканта, зычный и певучий, настолько не подходил, на взгляд незнакомцев, худощавому носатому гному, что казалось, исходит не из него.

Гномий язык звучал для незнающих непривычно: то трещал глухими согласными, то тёк переливчатыми гласными, даже целыми слогами, похожими больше на бурления воды, чем на слова. Рифм Марек не слышал, но как-то интуитивно, по интонациям различал головы и хвосты новых мыслей.

Кораблики уткнулись в прибрежные скалы и закачались на месте. Потухли оконца, но тут же свет появился на берегу – там будто из-под земли выпрыгнули шарнирные фигурки – бородатые краснолюды и ушастые гномы ростом с пару фаланг. Все элементы картины были плоскими, будто вырезаны из листа железа, но отчеканенные узоры придавали им объема. Куклы задвигались, замахали ручками и ножками. Похожие нелюди повыскакивали следом по всему пейзажу, затанцевали, а огонёк бегал между ними по невидимому в движении и блеске металла фитильку. Вдруг свет нырнул под гору и исчез.

Даже понимающие слова песни зрители захлопали глазами, потеряв ориентир. Музыка замедлилась, замедлилось движение на сцене. Облачка над вершиной горы поползли прочь, открывая к радости зрителей краснолюдскую фигурку. В руках у неё искрился крошечный факел.

– Наконец до меня дошло, что происходит, – хрипнул ведьмак, глянув на Лайку.

Но она не обратила на него внимания – она разрывалась между представлением и гномом-музыкантом, пытаясь (чаще безуспешно) за ним поспевать. Он корчил эльфийке ехидные рожицы, и ей приходилось отвечать с задержкой ещё и на них. Лайка была очень занята, но умудрялась тихо хихикать и вздыхать восхищённо на появление каждой новой куколки в картине.

Гномы ускорились – Лайка панически пискнула. Краснолюд на вершине прыгнул в жерло горы вместе с огоньком. Гора начала открываться, будто драконид лениво распрямлял крылья, загородив половину пейзажа. Дети заулюлюкали.

Перед ними выросла новая композиция: в десятках отделений двигались сотни крошечных марионеток, словно муравьишки в потревоженном муравейнике. Как и подобает муравьям, каждая кукла была занята своим делом. Искра освещала то одну комнатку, то другую, ползая между ними сверху вниз. Вот в её блеске нелюди бьют кирками гору, а из той летят, падают за пределы видимости осколки, и снова отлетают под ударами инструментов. А вот другие нелюди устанавливают здоровенные по сравнению с ними (шириной с мизинец) блоки на другие… Нелюди строили Махакам изнутри.

Искра вдруг погасла и возникла снаружи горы. Никто из зрителей не заметил их появления, но там уже вовсю танцевали длинные фигурки. Они стучали друг по другу мечами-зубочистками. Куколки поменьше (среди них уже виднелись остроугольные боболаки и безбородые низушки), ныряли от зубочисток под гору.

Снова свет переместился в Махакам и пополз в новые отделения. Мареку больше других понравились три миниатюры: в одной махал рукой гномик, и по команде его тонкие проволочки вылезали язычками из потолка отделения. Они касались земли и уползали обратно, до следующего взмаха, а из дырок под ногами гнома вырастали медные грибочки. Меньше ногтя размером, они вылезали и тут же ныряли в свои норы, пока железная водичка снова не орошала железную почву.

В другой сценке краснолюд сидел перед большим (размером с ладонь) куском железа, но как только ударял по нему молоточком, тот рассыпался на множество частей, а на месте его стояла неподвижная дамская фигурка с выдающимися формами.

Третья ни разу за представление не освещалась, поэтому видна была только силуэтом. Происходила она снаружи, на горном выступе: нелюди сажали в бочку какого-то бедолагу, давали ему по кумполу, захлопывая крышку, и пинали с горы. Бочка закатывалась за край картины, а нелюди на верхушке уже доставали новую бочку и нового бедолагу.

Когда свет пробежал по всем отделениям внутри (исключая пару рассчитанных на зрителя постарше), гора начала закрывать свои ставни. Фитилёк затух, выдыхая из железного Махакама мягкий дымок. Музыка снова замедлилась, давая Лайке продыху, а гномы заговорили певуче по-очерёдно. Усатый совсем перестал крутить рычаг, и длинные фигурки с мечами замерли. Братья беседовали со зрителями на своём наречии, переглядываясь. Вдруг какой-то вопрос вызвал бурную детскую реакцию: совята загалдели наперебой. Среди кучи неизвестных слов Марек поймал знакомое, брошенное случайно не на том языке:

– Хляд!

Мелодия стихла. Вместо неё музыкант тянул новый рычаг со своей стороны. Усач топал, звеня. Затопали дети, не роняя ни слова, забила по боку гуслей Лайка, зашлёпал ладонями по бёдрам Марек.

Из картины повалил снег. Он сыпался из платиновой земли, будто извергались вулканы. И хотя шёл он снизу, под напором, казалось, что летит отовсюду, накрывая «сцену» и первые ряды зрителей.

Когда ещё Белый Хлад принесёт с собой столько радости, представить было сложно.

Усатый гном тоже закрутил механизм. Снова ожили длинные фигурки, замахали ручками под снегопадом. Начали падать и исчезать под сугробами. По картине без освещения заскакали крупные фигуры: тени тощих, остролапых волков. Дырявые в рёбрах и черепах они пронеслись под вьюгой от края до края, давя лапами последние вытянутые куклы. И исчезли.

Несколько секунд гномы крутили ручки, но ничего не происходило: только рокотали механизмы, спрятанные в коробе.

Вдруг что-то посыпалось со дна телеги, застучало по каменным плитам под ноги зрителей. Кто-то крякнул испуганно, кто-то взвизгнул весело, кто-то принялся поднимать. Мареку и Лайке было не видно, что там, а совята приходили в восторг и ужас.

Наконец, повозка вывалила на детей и картину весь снег: он не таял, потому что был не настоящим, скапливался кучками на снова пустом пейзаже. Только теперь даже ёлки не качались, даже облака не ползали, а волны не лизали берег – пейзаж умер.

Музыкант отпрянул от театра и поднял над инструментом смычок. Усач продолжал крутить свой рычаг… Но ничего не происходило. Он снова заговорил с детьми, и те начали недовольно, пугливо вскрикивать. Гном хлопал глазами, еле скрывая улыбку, а дети всё громче, всё проникновенней возмущались. Толпа распереживалась, кто-то запищал в секунде от срыва в рыдания…

И вдруг все затихли, потому что гном поднял свой коробок. Свечное пламя мягко лизнуло железо и новый фитилёк, который снова никто не заметил в буране.

Толпа вздрогнула вместе со светом. А он тут же пропал.

Кто-то заныл сокрушённо, но его перебил скрип струны. Повозка загрохотала, а вместе с ней загрохотали зрители: снова распускалась гора, сбрасывая со сцены снег. Только теперь она трещала изнутри десятками, если не сотнями огоньков. Гора дышала, жила, как и прежде: крохотные нелюди в ней строили, рисовали, готовили и летели в бочках с горы.

Зрители ликовали. Праздновали победу жизни под снова весёлую, энергичную музыку, вместе со своими маленькими копиями.

Гномы пели последние строки и замедлялись. Закрылся медленно, укутался в железо Махакам, закрылась сцена, снова превратившись в неприметный короб на колёсах. Последнее слово песни пришлось на исчезновение щёлки в механизме.

Братья гномы выдохнули и поклонились под топот, крики и хлопки. Кто-то из старших детей рядом с Мареком засвистел, но тут же с заднего ряда высунулась рука и шлёпнула свистуна по затылку.

Лайка с Мареком шумели, награждая актёров и постановщиков, вместе со всеми. Удивительно, но камешки с «пещерного» потолка где-то высоко над головами не сыпались, хотя даже пол заметно подрагивал.

Когда музыкант пошёл по взрослым рядам с открытым кошелем, ненавязчиво намекая всем желающим, ведьмак развернулся было улизнуть, но эльфийка потянула его за рукав. Последний раз Марек видел такой взгляд пару лет назад у дворового щенка, рядом с которым имел неосторожность жевать кусок солонины.

– Художников надо поощрять, – шепнула она, на что ведьмак скрипнул кисло, но пару монет в мешочек кинул.

Лайка с музыкантом стрельнули друг глазками на прощание, и гости Банульфрика продолжили путь по делам.

***

Проходя по этой улице через несколько часов, ведьмак с эльфийкой уже не встретили ни толпы, ни кареты. Один маленький бурый боболачонок ползал по полу, что-то вынюхивал. Увидев длинные фигуры, он вскочил.

– О! Мефок ф эльфикой! Тофе за кофтями прифли?

– За чем?

– Ну! За кофтями. Фы фе ффади фтояли, и фам не дофталофь! На, эльфика, я нафол лифнюю. Это тефе за ноф!

Боболачонок протянул Лайке лодочку из пушистых ладошек. Она тоже слепила руки, чтобы малыш положил в них свои вместе с подарком.

– Фу-фа! – промямлил боболачонок и ускакал.

Лайка открыла ладонь, а в ней лежала маленькая железная косточка. Косточка эльфа, человека или кого-то ещё, кто не пережил Белый Хлад.

Комментарий к Глава 6.5 – Механический Театр

дорогие читатели, вам сюда (извините): https://drive.google.com/file/d/13Z1rJG_bYcxECBbvV9NgC35kURu-o3U-/view?usp=sharing

========== Глава 7 – Джеммельзунг Люхса ==========

Гости Банульфрика караулили лифт около получаса. За это время вокруг них образовалась толпа нелюдей, у двух из которых даже обнаружились лютня и бубен. Остальные мычали, хлопали и топали в такт трём, считая эльфийку с гуслями, музыкантам. Когда лифт всё-таки дополз до ждущих, оказалось, что половине собравшихся он был не нужен – они подтянулись на музыку, а теперь расходились. Но самопальный концерт на этом не закончился, потому как минимум низушке с бубном всё-таки надо было на четыре яруса ниже. Более того, у маленького боболачонка с вьющейся, будто овечьей, шерстью, который управлял лифтом, тоже оказался при себе инструмент. Он напоминал одновременно железную коробочку и флейту (только дуть ей надо было не в хвост, а в отверстия). И хотя вещица умещалась в двух боболакских ладошках, петь она могла очень громко. Звук инструмента одновременно напоминал что-то низкое струнное и высокое духовое.

Боболак играл обеими руками и ртом, а ногой с цепкими пальцами давил на рычаг, опускающий механизм. Помимо рычага был в его власти еще один поменьше и несколько кнопок. Платформа медленно ползла вниз, нагруженная шумной компанией – первая останавливалась через этаж, вторая в эти остановки редела и меняла состав. Чтобы спросить, куда им ехать, ведьмаку пришлось петь – народ не позволял никому говорить против ритма музыки, начинал шикать на нарушителей и толкаться. А вот поющих глупые вопросы наоборот, поддерживала.

– Нелюди добрые, помогите гостям… Докуда катиться нам… Чтоб найти Ульфриков клан?

Голова Яра чуть не взорвалась от такой старательной рифмовки.

– Ульфрики это вам до конца! В самую глубь, как говори-ца!

Нелюди задались хохотом, который, видимо, не считался за порчу ритма. Марек, красный под маской, выдохнул: качество слога никого в толпе не волновало.

Ведьмак незаметно для себя продолжил петь (что странно – на трезвую голову), переговариваясь с собравшимися. Так следующие сорок минут прошли незаметно. Чем ниже опускался лифт, тем становилось теплее, всё ярче в нос ударял запах сухого камня и серы. Яр стянул с лица ткань – под ней становилось жарковато. Никто из нелюдей при виде ведьмачьей морды даже не вздохнул, хоть и поглядывали некоторые с интересом.

Боболачонок потянул на себя рычаг, ткнул локтем одну из кнопок, тормозя платформу, и выдал последний аккорд. Лайка сыграла ему прощальную мелодию. Последние оставшиеся в лифте нелюди ступили с дерева на камень. На их место зашла пара новых, и механизм тронулся вверх, к сожалению нововошедших, уже без музыки.

Перед эльфийкой и ведьмаком открылся грот, стены которого симметрично пронизывал с пяток туннелей. В углублении по центру стоял каменный стол, заваленный бумагой, а за ним сидел увлечённый письмом гном. Сошедшие с лифта нелюди с тяжёлыми мешками и звенящими телегами шустро рассыпались по тёмным аркам. Гном не обратил внимания на оставшиеся посреди зала длинные фигуры, а фигуры не спешили с делом.

Лайка ткнула Марека в ребро, указывая на причудливые источники света: будто большие цилиндрические фиалы вмонтированные в стены. В них булькала и лениво ползала красно-рыжая масса. Яр и так это видел, поэтому Лайку для порядка ущипнул. Вот что за душный запах стоял в шахте лифта, а здесь, в гроте, мягко пропитал каждый камень – лава жила в горе.

– Кадмил вилько-с, – вдруг подал голос гном, не отрываясь от письма. – Мьюль Ульфрик.

– Утро доброе. Эган из Гесо.

– Просто Лайка.

Марек бросил эльфийке неодобрительный взгляд – она ответила таким же.

Гном поставил точку и отложил металлическое перо. Изучил подозрительно гостей с ног до головы. Поправил маленькую полосатую шапочку.

– По какому делу?

– Чинить меч.

– Вообще-то, день приёма завтра, но вижу-с, вы издалека. Меч Ульфрик или арс кутвайф?

Лайка нервно прыснула. Марек оскалился, хотя понял только слово «зад», а сам скользнул по спутнице взглядом: чуть шире обычного распахнуты глаза, чуть резче движения. Сжала губы. Задевает струны ногтями, хотя обычно перебирает подушечками.

– Меч Ульфрик Дброга, – ответил ведьмак на секунду позже ожидаемого.

На лице гнома, большую часть которого занимал нос, мелькнуло удивление, тут же сомнение.

– Доставайте-с.

Мьюль сполз с кресла, и захромал к гостям. Одна из его ног оказалась железной и сгибалась неподатливо.

Марек вытащил Зунг, вытряхнул его осколки.

– Ох, красавица, – пробормотал гном, – была-с…

Он принялся крутить клинок, не жалея эмоциональных вздохов: восхищённых, но тут же недовольных, недоверчивых, но тут же что-то понимающих.

– Хм… О!.. Мда… Вот это вандализм… Вот это… Ох…

– Что скажешь?

– Клеймо Дброга. Сталь махакамская. Но вот… Хм. Надо найти паспорт изделия-с.

– Паспорт?

– Грамотку. Документ её-с.

– У мечей… есть документы?

Даже у Марека не было документов.

– Здесь, в Махакаме, у каждого изделия есть. Особенно изделия из-под руки Мастеров. Рог! – вдруг крикнул Мьюль в сторону, – подмени! – а гостям махнул рукой. – Идёмте-с… Рог?!

– Да вот я, вот, блёде-шмёде… – раздалось приглушённо из дальнего коридора вместе с копошением.

Гном заковылял в другом направлении, да так резво, что Мареку пришлось спешить за ним широким шагом, а Лайке бежать трусцой.

Нелюди шли по широкой шахте на механический стук и ритмичный выдох пара где-то в глубине. Рельефные стены природной пещеры снова мешались с гладкими рукотворными. Последние порой прерывали арки, которые уводили в новые коридоры. Как и улицы Банульфрика сверху, каждый поворот имел табличку с подписью. Вскоре вместо проходов на стенах начали появляться подвешенные предметы, а таблички переместились под них. Клещи, шестопёры, шила, алебарды, тарелки и шестерни, резаки, фрагменты калиток, шлемы и кубки… Тускло освещаемый диковинными источниками туннель превратился в музей.

– Ведьмак же? – поинтересовался Мьюль, не сбавляя темпа.

– Угу.

– Точно, точно. Есть у меня с тобой карточка… Только-с ты на ней не Эган…

Марек закряхтел.

– Всяко, – кхм, – бывает в жизни…

– …Я ей, правда, не играю-с. Не люблю шпионов, люблю на своей части поля хозяйничать.

– Слушай, Мюль, а в Махакаме все что ли карты гвинта наизусть знают?

– Хм, ну… Большинство уж точно. Особенно молодняк. В моей-то юности гвинта не было ещё, а нынче дитё ходить не ходит-с, а в карты уже рубится.

– Что, прям в гвинт?

– Нет-нет-с. От него там только картинки. Правила совсем другие, и рамки жёстче. Мы зовём игры для малышей пазлами. М-м-с… Головоломки по-вашенски. Хотя я вот дядька большой, а сам люблю-с по паззлику вечерком разложить.

Хотя все волосы Мьюля, тонкая косичка бороды и даже густой пух в ушах были по человеческим меркам седыми, определить возраст гнома ведьмак снова не мог.

Туннель петлял, и вот уже с минуту нелюди направлялись на яркий блеск в его конце, а мерный бой отдавал в полу и стенах вибрацией.

– Сюда-с, – вдруг скомандовал Мьюль и резко свернул прямо перед выходом в шумящий свет.

Марек задержался, сужая зрачок и вглядываясь: коридор заканчивался гигантским залом, который занимали ряды больших подвижных механизмов. Они-то и грохотали, отбивая металлом жёсткий ритм, а под ними и на них сновали краснолюды. Ведьмак свернул за остальными, и в спину его толкнуло жаром.

Мьюль провёл гостей в длинную узкую комнату, заставленную стеллажами в шахматном порядке. Место напоминало винный погреб, но на полках лежали не бутылки, а тубусы с металлическими крышками, каждый в своём отделении. Вибрация от близких ударов была в помещении настолько сильной, что на нелюдях дрожала одежда, но полки и их содержимое ходуном не ходили – устроены были с учётом соседства.

– Ждите здесь. Ничего не трогайте-с.

Гном бросил жест на небольшое кресло у стены, а сам скрылся в лабиринте архива. Он быстро исчез из поля зрения, но его неровный шаг ещё долго цокал железной ступнёй по камню – архив был огромен. Ведьмак прислушался, отделяя ритмичный бой за стенкой, задвигая его на второй план. Мьюль где-то далеко бормотал себе под нос.

– Клеймо… в букве б… угол засечки… значитс… шестидесятые-с…

Остановился он очень далеко, выйдя из зоны слышимости даже ведьмака. Тот уже было перестал вслушиваться, как почти случайно уловил шуршание камня о камень. Низкое и глубокое. Удар за стеной. Тишина. Гнома в архиве больше не было.

Лайка отчего-то не начинала играть. Она не трогала гусли уже минут пятнадцать, и это ощущалось пусто. Эльфийка сидела без движения, пялясь на висящий напротив рубанок – очередной экспонат.

Марек стянул с полки случайный тубус. Пришлось приложить усилие, чтобы вытащить его из крепко держащих пазов. Яр открутил причудливую крышку и вытряхнул содержимое: несколько свитков.

Лайка отвлеклась от невероятно интересного рубанка и присоединилась к изучению бумаг.

На первой оказалась стена гномьего текста, разбитая по абзацам с заголовками. Внизу стояла печать, похожая на ту, что была на гарде Зунга, но в деталях отличная. Второй лист исчертили схемы непонятно чего, с пометками, с печатью. Следующие листы оказались одним очень длинным и сложенным много раз пергаментом.

Марек расправил его на полу, и перед любопытным носом и не менее любопытным остатком другого вырос полноразмерный рисунок топора. Очень тонкий, написанный чуть не волоском, плоский и технически подробный. Тоже с измерениями и поясняющими закорючками.

Ведьмак с эльфийкой порассматривали его пару минут и сложили обратно (правда, как именно он был утрамбован, Яр так и не понял – свёрнутый после него местами неправильно, пергамент влезал обратно с трудом).

Гном не появлялся так долго, что Марек, хотя и не планировал, успел заглянуть в ещё несколько тубусов с как можно более удалённых друг от друга полок. Ему попались документы с рукавицей, сосудом и неизвестным сложносоставным предметом. Стиль ведения записей на них отличался, но они все давали об изделиях какую-то информацию, схемы и рисунок один к одному.

Ведьмаку наскучило ворошить чужие грамоты, и он сел обратно к эльфийке. Она перебирала три струны снова и снова.