Текст книги "Одиннадцать друзей Лафейсона (СИ)"

Автор книги: Holy Ghost

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)

– Смотри, без фокусов. Их жизни в твоих руках.

– Их жизни уже давно были в моих руках.

– Да вот только я тебя перехитрил.

========== S05E12 The War Prt.V ==========

– Присаживайся, – Адам указал Локи на противоположное от него кресло. – Разговор будет долгим.

Они так и не вышли за пределы метрополитена, но комната, что располагалась за стенами безжизненных тоннелей, больше напоминала гостиную старинного замка, где вместо обычной люстры повсюду стояли свечи. Понятно, что эти свечи оказались электрическими, но на красоте зала это никак не отразилось, хотя в декоре смущало одно – окна. Они были, и в них светил мягкий вечерний свет. Откуда в подземке взяться такому виду? Приглядевшись, Локи понял, что все это лишь бутафория, созданная для одной цели – владелец данного роскошества хотел помнить, что такое жить наверху, среди людей. Каково это гулять по солнечному парку, бежать по людным улицам или просто идти домой, вдыхая промозглый ночной воздух.

– А вот теперь я понял, – оторвав взгляд от Тора, Локи уставился на Адама. – Я, мать твою, понял.

– Да, – Моронье одобрительно кивнул головой. – Теперь ты понял, но я догадался быстрее. Хорошее совпадение, не так ли?

– Прекрасный план, – на секунду Лафейсон даже забыл об «улове» Адама. – Я до сих пор точно его не вижу, но примерно прикидываю, что к чему.

– Что они сказали обо мне? Что я вселенское зло? О тебе я слышал тоже самое.

– Лжец, предатель… – облокотившись руками на колени, Локи придвинулся к Аарону ближе. – Полный ненависти человек с твердой рукой.

– Какая заезженная пластинка, – Моронье махнул ладонью одному их своих слуг-охранников, и тот быстро ретировался в противоположную комнату. – Не нервничай, я отправил его за чаем. Он знает, какой ты любишь.

– Это… – подал голос Тони. – Это мне чудится или… Вы?..

– Знаем друг друга? – одернув пиджак, Адам встал с кресла и повернулся к пленникам. – Я всегда был неподалеку от тебя, Тони Старк, но нам было запрещено видеться, а Локи говорить. Хотя… Он бы сказал, но я не выделялся ничем особенным, в отличие от него самого. А ты? – Моронье вновь повернулся к Лафейсону. – Неужели ты не догадался, что это я? Мне казалось для тебя это как у младенца конфетку отобрать.

– Я начал сомневаться, когда личность «Адам Моронье» стала меняться чуть ли не каждый день, – призадумался Локи. – Хотя нет, не личность. Личность была одна и та же. Облик. Те фотографии, что были у Сиф, скорее постановочные, и именно того парня мы увидели на той вечеринке. Моронье – не человек, скорее сборище людей, как мне казалось. Так где тот парень?

– Мертв, – бездушно бросил Адам.

– Видимо, фамилия Смит была для тебя слишком…

– Простой? Тривиальной? Глупой?

– Скучной. Настолько же скучной, насколько был скучен сам ты. Проще было взять фамилию своего кумира*, особенно с учетом того, где ты провел большую часть времени под этим псевдонимом, – былой страх, что так отчетливо проявился на лице Локи, испарился. С каждой новой зацепкой, Лафейсон открывал для себя новую истину, читал с лица старого сослуживца откровения, но как это могло помочь ему, он не знал. – Адам Смит – истинный уроженец Соединенных Штатов, выросший в Техасе и нечаянно попавший в Нью-Йорк для поиска лучшей жизни. Тебя завербовали за мозги, за мышление. Быстрое, ловкое, цепляющее, как Большой Брат, ты все видел, но молчал. Мы никогда не понимали, что ты делаешь среди нас.

– А я, в свою очередь, не понимал, что мне делать рядом с такими глупцами, как вы. Именно поэтому я и ушел, – проведя ладонью по светлым волосам, Моронье-Смит аккуратно приземлился обратно на темно-синее драповое покрытие кресла. – За разрушения платят гораздо больше, как выяснилось.

– Это сколько же тебе нужно, с учетом того, что я, например, никогда не жаловался?

– О, мне нужно много, – тихо рассмеялся Адам. – Даже больше, чем ты себе представишь.

– Деньги, – протянул Локи. – Власть, роскошь…

– Женщины, – добавил Моронье.

– Это относится к роскоши, – фыркнул Лафейсон. – Твоя жизнь так же скучна, как и реальная фамилия.

– Да что ты к ней так привязался?

– Мы будем вести с тобой светские беседы? Или все же… – Локи опять взглянул на Тора, который был в отличие от Тони без сознания.

– Они трупы, если ты об этом, – наконец, как и положено всякому злодею, на лице Адама появилась противная улыбочка. – Да и ты тоже.

– Уверен?

– На все сто, – в зал вошел тот самый парень, что ушел за чаем. На его правой руке красовался резной поднос, выполненный из серебра, на котором стояли две маленькие чашки, раскрашенные под гжель, и такие же сахарница с заварочным чайником. – Но травить я тебя не буду – не мой стиль, так что угощайся.

– Я должен рассказать тебе о том, как мне удалось обойти тебя за чашечкой чая, пока военные и мои запасные команды собирают штурм? – съязвил Локи, но чашку все же взял. Жажда мучала его уже очень давно.

– Нет, я расскажу, как я обошел тебя, так как твой выигрыш равен нулю.

– Я бы не был столь уверен на твоем месте, – Лафейсон старался держать себя в руках, выказывать самый спокойный и убедительный вид, когда на самом деле внутри все горело, хотелось вырваться, свернуть Адаму шею, положить всю его охрану, но нельзя. Во-первых, Локи не положит в одиночку пятнадцать человек с голыми руками, во-вторых, обязательно придут еще.

– И поставил из них двенадцать, чтобы с Ним были и чтобы посылать их на проповедь, и чтобы они имели власть исцелять от болезней и изгонять бесов, – проскандировал Адам.

– Это ты так ласково сравнил меня с Богом? – Локи медленно отпил из бело-голубой кружки терпкий зеленый чай.

– Ты сам сравнил себя с ним. Но я насчитал только одиннадцать, – Адам повторил движение за своим гостем. – Где твой Иуда?

– Я понял, на что ты намекаешь. У вас с этим самым Иудой очень схожая манера речи в плане религии.

– Ты рассказал им всем одиннадцать разных историй…

– Локи?.. – Лафейсона пробило мелкой дрожью. – Больно… Голова… Болит…

– Чем ты его накачал?! – последней трещиной, как когда-то предсказывал Старк, стал именно Тор.

– Это мое личной изобретение, – вскинул бровью Моронье.

– Больно… Очень больно… – продолжал скулить Одинсон, и Локи отчетливо его видел затуманенные бредом глаза.

– Так вот, ты рассказал им одиннадцать совершенно разных схем, уточнил вещи, которые якобы знают только они, а после добавил это напыщенное «для твоего же блага». Я прав? – Лафейсон практически не слышал то, что до него доносил Адам, да и уже стало все равно. Мысли работали только на то, как вытащить отсюда Тора, остальное казалось не особо важным, включая собственную жизнь. – Они действовали, как отдельные единицы, считали себя особенными, думали, что вокруг них вертится вся операция, но ты солгал каждому. Особенным для тебя был только один, и он должен был остаться жив.

– Они должны быть все живы, – рявкнул Лафейсон. – И помяни мое слово – будут.

– У нас тут конкурс несбыточных обещаний?

Где-то наверху над ними что-то с силой грохнуло, что с потолка посыпалась побелка и закачались сотни стекляшек люстр, исполняя свою веселую песню. Аарон и его охрана отвлеклись буквально на секунду, но и этого хватило, чтобы Локи ударил чашкой об пол, чем произвел второй отвлекающий маневр, и дернулся к Тору, но вместо ослабшего тела любимого человека его встретил жесткий прямой удар в нос, что в голове хрустнуло, в висках застучала кровь, а сам Лафейсон повалился на пол, где в его руку впился довольно большой кусок от разбитого сервиза.

– Ты слаб, Локи, – Аарон поднялся с места. – Ты слаб именно из-за него. Ты изначально знал, что остальными тебе придется играть, а для полной доски тебе не хватало лишь одной фигуры. Ошибка, мой дорогой друг, большая ошибка.

– Я вытащу тебя, – из-под полуприкрытых век, Тор видел, как Локи прижимают к полу двое мужчин. Они давят на его поясницу своими черными военными сапогами, которые когда-то носил и сам Одинсон, а Лафейсон просто смотрит. Смотрит, обещает и верит в то, что говорит. – Вас обоих. Клянусь.

– Ты даже не задал мне верного вопроса, – достав из кармана пиджака коммуникатор, Моронье шустро застучал по нему стилусом.

– Мне не интересно.

– А я расскажу, – Адам даже не смотрел на свою жертву. Он прекрасно знал, что у него ничего не вышло, что все три «очага» лабораторий обезврежены. Обезврежены именно тогда, когда в них никого не было по причине запуска заражения, но и это стало неважным. – Я-то уйду. Скроюсь, буду жить дальше, а ты… Ты останешься здесь. Один.

Стены зала тряслись, с высоких стеллажей посыпались книги, свет замигал, как в стандартных фильмах ужаса, но никто не боялся. Локи понимал – армия идет, но почему не уходит Адам? Почему он медлит и не выполняет своих угроз? Чего еще ждет? Тут в воспоминаниях всплыли лекции по психологии на тему того, как обделённые вниманием молодые люди и девушки, добившись чего-то в более взрослой жизни, начинали откровенно изгаляться над теми, кто не принимал их. Все идет из детства, но по тем временам они уже не были детьми, однако Адаму это явно не мешало.

– Привести сюда, – скомандовал Моронье, что Локи вновь передернуло, а часть охраны направилась к одной из многочисленных дверей.

– Кто еще? – Лафейсон злостно обернулся.

– Беги… – послышался сзади шепот Тора. – Беги, прошу тебя… Спасайся, ради меня.

– Я, конечно, предполагал, что все так плохо, но чтобы настолько отвратительно, – Адам поморщился. – Вы ужасны. Не стану судить и бросаться громкими обзывательствами, но…

– Я понял, – процедил Локи, сквозь зажатые зубы. – Не утруждайся. Тебе самому было бы неплохо валить, пока не поздно.

– Ох, друг мой! – Моронье в голос рассмеялся. – Деньги! Они решают все. Я хороший, а вы плохие, и ни один человек не переубедит старшие чины в обратном, – дверь вновь скрипнула, и в гостиной нарисовались все те же мужчины из стражи с перевязанной по рукам и ногам Араши, изо рта которой торчал грязный кляп. – А теперь смотри.

Паззл сложился. Когда-то очень давно, лет с восемь назад, молодую девушку из Штатов, которую не очень-то жаловало общество из-за ее неумения находить с людьми контакт, звали Юкико Андо. История жизни довольно банальна: первые десять лет она жила в Японии, а после отца, который занимал важный пост в международной фирме, отправили в другую страну, и его семье пришлось переехать вместе с ним. Юкико довольно часто сбегала из дома, разрываясь между истинно японскими устоями жизни и развращенным, по словам ее родителей, американским мышлением. Вечная смена школ, в конечном итоге превратилась в частных учителей, но девочка явно не желала зубрить науку, считать, писать и читать, что врачи начали задумываться над тем, не больна ли она. Диагноз образовался не сразу, но как только Юкико признали неполноценной, отец от нее отвернулся. Нет, он не выгонял ее из дома, не лишал наследства, но дочери для него больше не существовало.

Локи никогда не был особо близок с Юкико, которая в последствие стала зваться Араши, но пуля, что оборвала ее жизнь, прошла и сквозь него. Андо была воспитанницей Огуна, именно к ней он относился со всем трепетом, словно к родной дочери, именно она впоследствии пришла в агентство и задала один вопрос: «Что от меня требуется?», только ее было невозможно раскрыть, так как ее мозг был действительно устроен по-другому, его нельзя было вскрыть, просчитать. Юкико не знала и большей палитры эмоций, что делало ее безупречным солдатом, только она не делала ошибок и не могла пойти на предательство из-за денег или любви. Ей это было не интересно. Все, чего она хотела – помочь, но одна ошибка, и ее больше нет. И Локи прекрасно знал, чья это была ошибка.

– Что я не так сделал?! – перед глазами стояли картины, как в скором времени так же падет Тони, а за ним и Тор. Адам явно не остановится на Араши и сделает Лафейсону еще больнее. – Что, мать твою!

– Аккуратней с выражениями, – только по одному излому брови Моронье его свита поняла, что Локи заговаривается, так что следующий удар пришелся по икре.

– Не надо! – щелчок рвущихся связок заставил Тора распахнуть задурманенные глаза и взвыть в унисон с Локи. Лафейсон корчился от боли, извивался, стонал в голос и готов был потерять с минуты на минуту сознание, но доблестная охрана уже подготовила нашатырь, чтобы он видел. Видел, слышал и даже чувствовал все то, что творится вокруг. – Не мучай! Не трогай его!

Ни на одной военной операции Тор не помнил, чтобы он хоть кого-то умолял. Были потери, много крови, ужасающих зрелищ, но внутри самого Одинсона всегда оставалась ледяная пустыня. Сейчас же Тору казалось, что он идет прямой дорогой навстречу всем кругам ада, и зрелище кричащего во все горло Локи никогда уже больше его не покинет. В лучшем бы случае Лафейсон потерял сознание от болевого шока, но ему не позволяли этого делать, Адам должен сделать больнее.

– Что, наркотик, как рукой сняло? – Моронье улыбнулся во все тридцать два и направился к столу, на котором лежал маленький металлический чемодан, что был изъят у Лафейсона Араши при их фиктивной стычке. – Твои спасители идут, Локи. Ты слышишь? Они в пути. У нас осталось не так уж много времени, чтобы повеселиться.

Лафейсон не хотел отвечать, лишь бы только успокоить эту сжигающую боль, лишь бы только она закончилась. Лишь бы уже все это закончилось.

– Сколько, говоришь, можно принять этой вашей чудо вакцины, чтобы самому стать переносчиком?

И вновь эта жажда. Хотя бы один глоток воды смог помочь, дал бы возможность заговорить, прокричать очередное бессмысленное «нет», но никто не поможет ни Локи, ни Тору, ни Тони, ни тем более Араши.

– Отключился? Опять? – Моронье с отвращением поднял голову Тони. – Одно другому не мешает.

Локи насчитал около шести ударов в грудь Старка, что означало только одно – Тони больше не жилец. Сорок восемь часов, и его не станет. Пытаясь перебороть нестерпимую боль, Лафейсон шептал всего одно слово: «прости», но Тони явно его не слышал. В это же время Тора посетила мысль, что выражение о плаче сердца не выдумка, что душа действительно умеет болеть, и если это не так, то он что же сейчас творится такое? Даже самые страшные сны, где его преследовали бывшие товарищи по службе и монотонный голос Миллера, не доводили до такого. Он вновь просыпался, понимал, что это все сон, и жил дальше, но сейчас Тор отчетливо понял: после такого он больше не хочет жить.

– А твоего любимца я оставил на десерт, – в очередной раз кивнув свите головой, Адам подошел к Локи. – Я не буду его убивать. Сейчас мы его немножко успокоим, отпустим, а потом твои «спасители» из вооруженных сил обвинят его в теракте. Как тебе идея? – Локи хотелось послать эту скотину куда подальше, но вместо связанных слов из его горла выходили только сдавленные стоны. – А ты помнишь, что у нас дают за такой вид… Хм… Нарушений?

Тора свалило, как при лихорадке. Они лежали на полу, покрытым дорогим ковром, практически в нескольких метрах друг от друга, и им так хотелось дотянуться, сказать что-то, попросить прощения, последний раз признаться в самом главном, но Моронье еще не закончил свой извращенный план.

– Эту картину я буду лелеять в своих мечтах, когда начну встречать старость на далёком песчаном пляже, – самостоятельно подтащив Тора к Лафейсону, чтобы было веселее, Адам немного отошёл, достал из-за пазухи пистолет и прицелился. – Я бы мог вас отпустить. По сути, мне ничего не нужно, у меня все есть, но я ненавижу, когда кто-то рушит мои планы.

Тело Локи содрогнулось, и его рука по инерции перехватила запястье Тора, на котором были когда-то подаренные Лафейсоном часы. Одинсон не слышал, как Моронье с остальными покидает зал, не слышал заунывного воя эвакуационной сирены, он даже не заметил, что все вокруг окрасилось в красный аварийный свет, а двери в гостиную не то что открылись, они вылетели внутрь помещения.

Из правого бока Локи текла кровь. Ее было слишком много, чтобы это было правдой, но правда была одна: Локи умирает, задыхается, из последних сил цепляется за жизнь, а Тор даже не может ничего сказать и помочь. Бесполезен. Немощен. Не нужен. Онемевшие губы кривились в неестественной гримасе, по щекам катились раздражающие кожу соленые слезы, а Одинсон все так же безуспешно пытался пересилить себя, чтобы закрыть раны, дать своему любимому человеку хотя бы еще несколько мгновений жизни, не задумываясь над тем, что жизнь эта будет полна мучений.

В зал ворвался целый батальон солдат в полном обмундировании. Они, прижав к груди винтовки, кричали что-то на непонятном Тору языке, но даже если бы это был английский, а не французский, Одинсон бы все равно не понял. Сейчас, как он когда-то мечтал, его жизнь сосредоточилась всего на одном, но скоро и этого не станет. Лафейсон все еще боролся, держался, что было сил, но Адам завершил свой план. Завершил с достоинством психопата, но все же завершил.

Пара солдат подняла Тора на ноги и потащила к выходу. Странно, но он даже смог оказать сопротивление. Малое, ничтожное, недостаточное, но он пытался. «Меня невозможно убить, только покалечить». Насмехался ли Локи над судьбой – неизвестно, но она посмеялась над ним с присущей ей лихвой. Тор дернулся еще раз, и тупой удар по голове окунул Одинсона в темноту, но до этого он все же смог услышать одно французское слово, которое смог понять: «Сжечь».

*Локи имеет ввиду персонажа нескольких романов французского современного писателя Фредерика Бегбедера – Марка Марронье (у меня его фамилия звучит немного по другому). Марк является главным героем романа “Любовь живет три года”, что был издан в 1997г. и экранизирован в 2012г. Так же он занимает немаловажную роль в романе “99 франков”, хоть и является второстепенным персонажем.

========== S06E01 Phantom ==========

Высшая мера социальной защиты – самое глупое название смертной казни, которое я когда-либо слышал. Их было девять – все в дорогих костюмах, гладко выбритые, отъевшиеся, но следящие за фигурой. Они смотрели на меня без намека на интерес, словно знали, что я ни в чем не виноват. Просто так нужно, страна требует предоставить виновника, и они его им предоставят. Я стоял связанный по рукам и ногам, чуть ли не в наморднике, как будто я могу разгрызть железные цепи и сбежать, стоял и не понимал, что я тут делаю, как вообще очутился в этом холодном и светлом зале, что полностью вымощен белым камнем, но после слов «исключительная мера наказания», меня словно вернуло в реальность.

Наверное, они ожидали протестов, криков о невиновности, что плавно бы перетекли в истерические слезы и угрозы обратиться за помощью к Соединенным Штатам, но я молчал. Молчал и улыбался. Меня приговорили к смертельной инъекции, к казни, чей вид не столь распространен, но спасибо на том, что не расстреляют, не закидают камнями, как пса или прилюдно не повесят. Совет смотрел на меня, как на ненормального, как на психа, и я вновь вернулся на пару лет назад, когда военный трибунал на пару с отцом отправили меня в психушку. На миг я почувствовал страх оказаться вновь там, но он отпал сам собой, когда я услышал срок: четыре недели. Через четыре недели меня не станет.

По стандартам жанра, я должен был испытывать нестерпимую боль, чувствовать огромную выжженную дыру где-то в районе сердца, упиваться этими эмоциями, разрушаться, жалеть себя, сетовать на жизнь и молить Бога о том, чтобы все это было сном и неправдой, но этого не было. Я видел, что стало с Локи, я видел его ранение, ощущал, как жизнь покидает его, я помнил, как меня и Тони вытаскивали из подземки, как запихивали, словно бревна, в бронированный военный автомобиль, а потом я отключился. Честно, не знаю, что произошло со Старком, и Локи явно бы прибил меня или хотя бы неплохо заехал по физиономии, но мне все равно, куда делся Тони. Мне теперь на все наплевать.

Да, дыра внутри все же образовалась, она не горела, а изводила, ныла, терзала, словно из меня выдрали кусок живой плоти, и организм сам по себе на инстинкте сохранения заполнился камнем и льдом вперемешку с битым стеклом. Говорят, что люди без души не спят, и я не спал. Я отрубался, когда компенсаторные возможности тела подходили к нулю, а после нескольких часов полудремы в бреду, вновь просыпался. Я не ел, практически не пил, ни с кем не разговаривал. Не знаю зачем, но конвой чуть ли не каждый день таскал меня в лазарет, чтобы врачи посоветовали, что со мной делать. Меня накачают анальгетиками, парализуют дыхание и остановят сердце. Я труп и не нуждаюсь в лечении.

Видимо, для того чтобы я не помер раньше времени и все же доставил верхам общества удовольствие созерцать момент смерти того, кого они винили во всех смертных греха, меня посадили на капельницы. От них меня тошнило, порой я несколько часов проводил в обнимку с унитазом, пока меня выворачивало желчью, которой уже и не оставалось, так что охране было велено заливать в меня воду при очередном приступе. Поначалу я сопротивлялся, а потом сил стало не хватать и на это. Сокамерника у меня не было, что не могло не радовать, да и сама камера находилась в самом дальнем крыле на отшибе. Странно, но обо мне заботились. Часто меняли постельное белье, спрашивали не хочу ли я съесть чего-то особенного, изъявляли желание вывести на прогулку, но не ко всем, а отдельно, чтобы не беспокоили. Наверное, хорошее отношение персонала и даже самого начальника тюрьмы – единственное, что заинтересовало меня за все время, проведенное в тюрьме, так что в один прекрасный момент я задал вопрос, и мне ответили: «Потому что мы знаем правду».

С тех самых пор я начал подпускать к себе одного из охранников, который на счастье отлично владел английским. Я не говорил, лишь изредка кивал головой, а вот ему было что рассказать. Как выяснилось, я стал для всей Франции пока что живой легендой, что в мою честь прошло уже несколько митингов, что народ не верит в причастность Тора Одинсона, когда вторая и большая половина населения настаивает на том, что я и есть сам дьявол во плоти. Безусловно, ни о каком смягчении наказания речи не было. Меня нужно было убить, и тогда бы все закончилось, а я с этим был полностью согласен.

Закончилось. Чтобы все поскорее закончилось – это все, чего мне хотелось. Никогда не был верующим человеком, но, как говорят, в окопах нет атеистов. Мне хотелось верить что там, где-то за пределами этой жизни, он ждет меня, что он будет первым, кого я увижу, что даже сейчас, он смотрит на меня откуда-то сверху и так же упрямо желает, чтобы я жил дальше. Скажи, Локи, а каково тебе было бы существовать без меня? Да, именно существовать, ибо я не живу, а лишь проживаю жалкие и слишком долгие дни отведенного мне времени.

Я злился на него, злился за то, что покинул меня, за то, что оставил, за то, что лгал. Именно тогда ко мне пришла стадия отрицания – я перестал верить в то, что Локи мертв, что его больше нет. Странно, но когда я начал отрицать смерть любимого человека, то стало немного лучше, что Маттиасу – охраннику, который смог ко мне приблизиться больше всех, удалось уговорить меня поспать. На таблетках, конечно, но все же поспать, а когда я проснулся, то мое отрицание разбили в пух и прах. Маттиас смотрел с сожалением, не с тем, что было раньше, а с чем-то гораздо более глубоким. В его глазах я видел некую скорбь, словно он метался из стороны в сторону между двумя огнями. Тогда он думал говорить ли мне или нет.

«Ты по кому-то очень сильно скучаешь, Тор», – тогда я не хотел настаивать на том, чтобы он говорил. В тот день я почувствовал себя лучше, где-то внутри появилась надежда и местами уверенность, что Локи жив, что он просто выжидает и обязательно придет за мной, что все еще может быть хорошо, что я зря мучаюсь, ведь он обещал. Локи клялся мне, что останется живым. «Этот «кто-то» очень дорог тебе, не так ли?» – да, он стал самым дорогим, что у меня есть. Моей любовью, моим учителем, моей второй частью, моей душой и сердцем. Он был моим, и всегда таковым будет. «Запрещено, но, думаю, это единственное, как я могу отблагодарить тебя за спасение моей семьи и дома», – он кивнул мне на камеры. Это был общепринятый жест того, чтобы я отошел к стене и приковал себя наручниками, дабы Маттиас мог войти. Не знаю откуда, но у них распространен подобный вид общения между заключенным и охраной, что-то вроде психологического эксперимента, в ходе которого они пишут огромную кипу отчетов и выясняют влияет ли это на наше исправление или нет. «Я оставлю это здесь, а ты сам решишь нужно тебе это ли нет», – закрыв за собой решетку, Маттиас швырнул мне ключи. Чтобы я мог высвободиться, вновь кивнул, но на этот раз в знак прощания и пошел на выход. «Полагаю, тебе захочется побыть одному».

И тогда стало действительно больно. Даже когда я потерял всю свою команду не было так плохо, но при виде местами покрытого копотью кольца из платины в виде пера у меня сжалось сердце, к горлу вновь подступилась тошнота, а кожа покрылась холодным потом. Раньше мне казалось, что только женщины способны впадать в истерику, что только они способны рвать и метать, кричать в пустоту проклятия, упиваясь слезами, но я ошибся. Все в миг почернело, голова закружилась, и я сам оказался на холодном полу, сжимая в руках то последнее, что осталось от Локи. Я не мог дышать, я задыхался, казалось, что с очередным приступом кашля, я захлебнусь своей же собственной кровью. Хотелось сгинуть, умереть, прямо сейчас и здесь, чтобы больше не чувствовать, чтобы больше не проходить этот ад. Чтобы просто уйти. Я молил об одном – отпустите. Не мучайте. Оставьте.

После этого я начал говорить. Много и постоянно одно и то же. Просил, чтобы мое дело пересмотрели, приблизили казнь, но, как и следовало было ожидать, никому, кто мог бы повлиять на это, не было до этого дела. Маттиас винил себя в моем усугубившемся состоянии, и не знаю, есть ли на свете интуиция или нет, но тогда я отчетливо чуял, что он скрывает что-то еще. Глупо, но в одну из моих вылазок в душевые, я напал на него, пытался узнать, что же он такое знает, что должен знать я, но в итоге оказался в карцере. В темном, в сыром, насквозь пропитанном запахом плесени помещении, где мысли наваливаются с новой силой, нежели раньше.

Стало еще хуже. Меня настигали галлюцинации, в которых происходило что-то сложное, странное, непонятное моего воспаленному мозгу действо. Порой я просто видел цветные пятна в темноте, они подбирались ко мне, а я боялся. Тогда я стал бояться всего, кроме казни – она меня никогда не устрашала и даже притягивала. Время тянулось противной жвачкой, и я не знал день сейчас или ночь, а потом начались воспоминания. Первая и лживая ночь, когда я совершенно неожиданно испытал не ненависть с холодом, на которые надеялся, а страсть. Пытался уловить момент, когда страсть стала перерастать во что-то большее, чувствовал под ладонями горячую кожу и видел перед собой окровавленное лицо Локи, когда он ушел, когда его избили, когда я в первый раз остался с ним. Я слышал его голос, слышал смех, вспомнил все глупые идеи, коими он вечно сыпал, видел его взгляд, когда он сказал, что это все, почувствовал его дрожь, когда он говорил «прости». Фантом, что поселился со мной в камере, был довольно тихим, но одно его присутствие сводило с ума, однако я знал – в этом нет ничьей вины, кроме моей.

«Твои друзья пишут, что похоронили его, как положено», – этот голос не был похож на Локи. Он был тише, выше и гораздо нежнее. «Надеюсь, ты слышишь меня. Тони написал тебе письмо, он говорит что они с Сиф и Стивом обо всем позаботились, что Тони останется… Не знаю, что это обозначает. Тони останется, а остальные уйдут. Он просит прощения, что ничего не может сделать, а еще он сожалеет», – только под конец речи, я понял, что голос был женским. Тони просит прощения… Значит, он жив. Мертвецы, обычно, ничего не просят. «Завтра тебя не станет, и я… Я не жду от тебя раскаяния, так же не могу утверждать, что тебе это нужно, но можешь спать спокойно, я буду молиться о прощении твоих грехов», – очередная не складывающаяся в голове чушь намекнула на прогрессию моих галлюцинаций. Теперь, они еще и прощают мне грехи, однако в кое-чем галлюцинация не лгала: через несколько часов меня забрали.

Я бы с удовольствием шел с гордо поднятой головой, но был слишком измотан, что позвоночник отказывался держать тело. Двое охранников далеко не маленькой комплекции тащили меня по коридорам тюрьмы, где заключенные устроили бунт. Я не понимал, радуются они или протестуют, но гул стоял такой, что внутри что-то замирало. Он словно отчеканивали какую-то сложную мелодию, понятную только им, громкую, четкую, как марш, и в то же время хаотичную и непонятную. Их крики отдавались от черепной коробки, били в уши, что меня бросило в жар, но я почувствовал силу. Обернувшись назад, я понял, что четыре недели провел в бреду, что все стерлось, слилось в одно, я испытал слишком много всего, но оно прошло. Оно там, где-то далеко позади, и остался всего один шаг до спасения, избавления от страданий. Забыть все: семью, друзей, армию, непонимание, надежду, неудачи, привязанности, любовь. Я устал, сам же себя вымотал, потерял интерес ко всему, что происходит. А еще я скучал. Непрерывно скучал, даже когда меня настигали самые сложные моменты, когда я доходил до того состояния, что готов был в прямом смысле драть волосы на голове и калечить себя, моя тоска по Локи была неизменной.

Из моей памяти стерлись все воспоминания о том, как меня готовили к смерти, но зато я помню многое другое. Помню, как Маттиас повесил мне на шею цепочку, на которой висело то кольцо, помню, помню, как давил взгляд людей за стеклом, что решили восполнить отсутствие хлеба и зрелищ в своей жизни за счет чужой смерти, помнил суровый тон человека, что зачитывал мой приговор повторно, помнил мягкие и систематические удары пульса в висках, помнил, как они стали слабеть, помнил, как по венам пошел жгучий яд, помнил, как ярко светили лампы, помнил, как меня окутали теплые и такие знакомые руки. Я помнил, как последний раз почувствовал присутствие своего фантома. Я помнил, как он ласково звал меня с собой. Я помню, как остановилось мое сердце.

«Мне так больно. Очнись, прошу, помоги мне», – я мечтал попасть в рай, но, видимо, попал в ад, где он будет преследовать меня вечно, будет взывать о помощи, а я ничего не смогу сделать. Я буду бесполезным.

========== S06E02 Personal Space ==========

Когда единственным твоим занятием становится созерцание потолка, в голову приходит слишком много мыслей. Ненужных мыслей. Неправильных. Больше всего в тот день мне хотелось сказать всего пару слов: «Я еще жив». Этого было бы достаточно. В первые пару часов, когда мой мозг разрушался, а тело с периодичностью раз в несколько минут сводило судорогами, ко мне пришел побледневший Вольштагг. Он ничего не объяснял, а просто поставил перед каким-то одному ему известным фактом, поменяв мою капельницу на что-то ярко синее. «Тебе будет легче», – он не солгал. Судороги прекратились, голова перестала напоминать чан, наполненный раскаленной магмой, и я, наконец, смог нормально дышать, однако ни голос, ни власть над собственным телом ко мне не вернулись.