Текст книги "Anorex-a-Gogo (СИ)"
Автор книги: havewelostjimmy?
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
Сны исчезают
В считанные секунды моё желание сбывается, когда я снова засыпаю и вижу во сне Джерарда, вылезшего из моего телефона и просто поющего мне спящему…
Но самое худшее во снах... они исчезают. Сны исчезают и превращаются в кошмары, которые оживляют все ваши страхи.
Чужак в вашем шкафу.
Ваш отец, который не вернулся домой в ту ночь, когда вам было семь.
Ваши родители-психиатры, которые слишком слепы, чтобы понять, что происходит.
Ваш Джерард, который слишком далеко, чтобы заботиться о вашей безопасности.
Монстры под кроватью.
Сны исчезают, и возвращается реальность, которая как ведро холодной воды выливается на ваше лицо. Когда вы просыпаетесь и не хотите быть в одиночестве. Но потом вы видите, что вы не одни, и начинаете желать стать действительно одинокими.
Кошмары становятся реальными, самыми настоящими вещами, которые вы когда-либо испытывали. Оуэн, заходящий в вашу спальню, его белые зубы, блестящие в темноте, что кажется вдруг зловещим и угрожающим. Он забирается на вашу постель и зажимает вам рот рукой. Его карманный ножик сверкает в лунном свете.
Хотя в такой момент физическая боль почти приветствуется.
Потому что пусть лучше кровь вытекает из вашей кожи, чем из сердца. Вашему сердцу больно гораздо сильнее.
Особенно, когда сны исчезают и превращаются в кошмары, но на самом деле вы проснулись и не можете даже кричать.
Вы не можете докричаться до вашей матери.
Вы не можете докричаться до вашего отца.
И вы не можете докричаться до Джерарда, который так чертовски далеко вместо того, чтобы заботиться о вашей безопасности, как он обещал.
Открытый
Проходит ночь. Так бывает всегда.
Я ненавижу солнце за то, что оно восходит. Почему оно просто не может ради меня остаться внизу и дать мне умереть в одиночестве в темноте? Темнота угрожающая и оскорбительная, но по крайней мере, она держит всё в тайне. Прячет. Но теперь встаёт солнце и через окно светит на моё голое, истерзанное тело, и я обнаруживаюсь. От солнца никогда нельзя скрыться.
Проходит время. Так бывает всегда. Я отсчитываю секунды по тому, сколько вдохов я сделал. Я
отсчитываю минуты по неизменному тиканью кухонных часов. Моя мать оставила свой ежедневник на кухонном столе. Я отсчитываю часы по её назначенным встречам во второй половине дня.
Мистер Шаффер в её офисе в 13:00, чтобы поговорить о его жестоком отце.
Мистер Альба в её офисе в 15:30, чтобы понять, почему он пытался покончить с собой шесть раз за один месяц.
Миссис Барбаджелло в её офисе в 18:25, чтобы разобраться с проблемами, которые у неё были в детстве.
Я смотрю на пометку, стоящую рядом с записью в ежедневнике.
Изнасиловал её брат, когда ей было двенадцать.
Моё сердце сжимается в груди. Прямо сейчас, бедная женщина сидит в офисе моей матери, сжимая носовой платок и рыдая о тех ужасных вещах, которые её брат сотворил с ней, когда она была ребёнком. Её собственный проклятый брат.
В этом мире есть и другие Оуэны.
И вдруг я не чувствую себя таким одиноким.
Мне больно. Настолько больно, что я стараюсь не двигаться. И мне интересно, миссис Барбаджелло испытала так же много боли, как и я? Ей всё ещё делают больно так же часто, как мне? Есть ли у неё тысячи различных порезов, оплетающих внутреннюю сторону бедра, от её брата-садиста, который проводит ножом по коже?
Но мне не кажется хорошим компромиссом то, что кто-то лезет в вашу душу. Для меня это как улица с односторонним движением.
Это заставляет меня задуматься. Я так усиленно думаю о том, что правильно, а что – нет, и как ты должен сообщать людям о таких вещах. Прямо передо мной пример человека, который испытывал боль. Но он обратился за помощью.
Думаю, я, наверное, никогда не обращусь за помощью. Я не такой сильный.
Дело в том, что я приветствую боль. Это пришло мне в голову, когда я бродил по своему пустому дому, но совсем не с пустой головой: я – выживший. Такие вещи должны убить тебя, на самом деле должны. Когда твоё сердце разрывается на кусочки и проваливается в желудок, а затем тебя тошнит, и в конечном итоге ты остаёшься без целого сердца. И есть только один крошечный кусочек, израненный и упорный, чертовски слабый, но ты выжил. Даже тогда, когда ты знаешь, что должен быть мертвым, ты жив. И поэтому каждая капля боли похожа на маленькое ознаменование победы. Ты живой, мальчик. Ты не онемевший. Маленький мальчик, ты живой.
Жаль, что тайно я болею за команду, которая положит конец этой жалкой жизни.
Иногда у меня такое чувство, что он в ловушке собственного сознания.
Слова моей матери. Насколько же они правильные. Я медленно приближаюсь к осознанию того, что нахожусь в плену своего разума. Только дело в том, что в любом случае я слишком боюсь высвободиться. Но эти слова... они делают меня одним из её грёбаных пациентов. Но я не психически больной с диагнозом шизофрении и бегающими глазами.
Я сексуально запутанный, униженный, эмоционально выебанный, тайно насилуемый подросток. Я застрял где-то в своём собственном сознании. У меня есть установленные правила для одинокой игры, с которой у меня появились проблемы после недавнего.
Я одинокий. Я одинокий. Я одинокий.
Я на кухне. Я на кухне, но не ем. Еда делает тебя жирным. Быть худым – Спасение. Когда ты маленькая худая сучка, тебя любят. Это так просто. Когда ты сидишь в одиночестве на кухне, отсчитывая секунды, минуты и часы по твоим вдохам, часам и ежедневнике, который на самом деле даже не твой, ты гниёшь. Твои внутренности гниют, и гниют, и умирают.
Кто этот мальчик, стоящий после бесконечных часов однообразных гуляний по грёбаному пустому дому? Он выглядит как кто-то знакомый. Но он слишком истощённый. Слишком исхудалый. Слишком пустой. Он похож на выжившего. Выжившего не после ночи. После Освенцима. Холокоста. Домашнего насилия. Изнасилования. Кто этот ребёнок? Кто-то на самом деле должен сказать ему, что он гниёт.
– Ты, блять, гниёшь.
Это был мой голос? Дерьмо. Я этот ребёнок. Ты гниёшь, Фрэнки. Просто гниёшь, истощаешься и умираешь внутри.
Теперь я ребёнок, говорящий сам с собой. А кто вообще сказал, что я не был сумасшедшим?
Звонок в дверь. Нахмурившись, я иду открывать. Кто прерывает мои страдания? Пошёл на хуй, Таинственный Прерыватель Страданий. Я тебя ненавижу. Давай, проглоти нож. Давай, поймай пулю. Давай, наткнись на медведя гризли. Сделай что-нибудь. Просто оставь меня в покое.
Я открываю дверь.
Вы когда-нибудь размышляли о судьбе? Как когда вы абсолютно подавлены, в унынии, не можете ещё раз по частям собрать себя с пола, судьба стучит в вашу дверь? Или это шанс? Совпадение?
Это странно, потому что я никогда не верил в судьбу. Родственные души? Я не верю в эту теорию. Участь? Никогда бы второй раз и не взглянул на это. Оплата наперёд? Смотрите не переусердствуйте с такой благотворительностью.
Но судьба. Такое странное слово. Оно напоминает изображение звёзд. Вы стоите где-нибудь, где ничего не видно, но звёзды и ваша судьба и будущее разворачиваются перед вами.
Когда я открываю дверь, судьба стоит на моём пороге. Мой мозг закипает от всех этих мыслей о том, сколько в доме мест, где я мог бы повеситься, и никто бы не стал волноваться; о парне, который думает, что я его персональный приятель для секса, и делает мою жизнь несчастной, что в конечном итоге приведёт к тому, что я стану мистером Айеро, раскачивающимся в кожаном кресле в каком-нибудь стерильном офисе и рассказывающем о своём брате, трахающим меня ночь за ночью. А потом судьба улыбается своей улыбкой с маленькими зубами, которые больше бы подошли маленькому ребёнку. И он улыбается своими глазами. И он роняет сумку, когда моё тело сталкивается с его.
Я даже не понимаю, что был тем, кто кинулся навстречу первым. Может быть, это облегчение заставило меня броситься к нему в объятия. Может быть от того, что я так чертовски скучал по нему. Может быть это из-за тех проклятых химических веществ, которые делают меня легкомысленным и парящим в небесах, и влекут к нему больше, чем к кому-либо.
Судьба, кажется, не возражает. Он ловит меня в свои объятия, чуть не спотыкаясь об крыльцо, и утыкается лицом в мою шею, глубоко вдыхая. Мгновение я думаю о том, что это странно, пока не ловлю себя на том, что бессознательно нюхаю его куртку, глубоко вдыхая запах дешёвого одеколона, пота и сигаретного дыма.
Смотрите на меня, получающего оргазм прямо на месте, только от вдыхания запаха.
Я даже не понимаю, что он отвёл голову немного назад и смотрит на меня с самым странным выражением лица. Как будто он снова знакомится со мной. Здравствуй, я Джерард. И ты мой Фрэнки. И я скучал по тебе.
Вы видите этого мальчика, который смотрит на свою судьбу, как на грёбаного Иисуса Христа? Это я.
Вы видите этих двух целующихся мальчиков? Это мы. Мы скучали друг по другу. Я знаю это. Я почти уверен в том, что он скучал по мне так же сильно, как я скучал по нему. Это понятно по тому, что он не позволяет мне уйти.
Его потрескавшиеся губы прикасаются к моим. Они со вкусом вишнёвой гигиенической помады. Кажется, что я просто не смогу от него оторваться, и меня это устраивает.
– Больше никаких конвенций по искусству, – шепчу я.
– Больше никаких конвенций по искусству, – соглашается он, делая быстрый вдох, прежде чем снова прижаться к моим губам. – Не без тебя.
Я готов согласиться с этим.
– Такой красивый. Настолько красивый, мой Фрэнки, – шепчет Джерард мне на ухо. Его дыхание щекочет шею и заставляет каждый волосок встать дыбом. Я крепче обхватываю его шею.
– Заходи, – говорю я ему.
– Нет, не двигайся.
Так что я замираю. Я не двигаюсь, просто чуть крепче цепляюсь за него и позволяю ему скользить губами по моей щеке. Моей шее. По впадине между ключицами. Иногда я открываю глаза. Смотрю через его плечо, когда он наклоняется, чтобы снова поцеловать меня, и вижу позади него все эти звёзды. Так чертовски много звёзд, особенно для Нью-Джерси. Обычно здесь есть просто много фонарей, свет от которых застилается туманом. Но не сегодня. Сегодня эти звёзды повсюду, и они светят на меня и Джерарда. Я думаю, что это действительно моя судьба. Он, стоящий прямо здесь, твёрдый, реальный, ощутимый, целующий меня. Вот они, блестящие и мерцающие звёзды практически кричат: «Фрэнки, видишь этого мальчика? Этого черноволосого мальчика, который стоит прямо перед тобой? Поцелуй его прямо сейчас! Разве ты не видишь, что это может быть твоим последним шансом? Он – твоя Судьба. Лучше быстро целуй его, пока он снова не исчез».
Я отстраняюсь, Джерард смотрит на меня взглядом, требующим всего или ничего вообще. Вся боль исчезла и забыта, я улыбаюсь и прижимаюсь своими губами к его.
Действительно судьба.
***
– Улыбочку.
Я улыбаюсь и фотовспышка камеры на мгновение ослепляет меня и посылает разноцветные пятна плавать перед глазами.
– Откуда ты взял эту камеру?
– Я выиграл её, – говорит Джерард с гордостью улыбаясь, когда готовая фотография вылезает из камеры и падает на покрывало, – в одном конкурсе.
Я лежу на кровати, а он сидит на мне верхом. Так же, как вчера утром, но на этот раз мои руки свободно бродят по его рубашке, как им заблагорассудится. Они просто делают это, пока он с удовольствием фотографирует меня, себя и нас.
Мамы нет дома. Она звонила и сказала, что задержится в своём офисе, потому что ей нужно закончить какие-то дела. Оуэна нет дома. Мне всё равно, где он, чёрт возьми.
Он откидывает камеру на мою подушку и наклоняется, чтобы поцеловать меня, ломая то положение, в котором мы находились последние несколько часов. Садится верхом, целует, ложится на меня, целует, наклоняется, целует, делает несколько снимков, садится на меня, целует и так далее. Мы целуемся в течение нескольких долгих мгновений, пока наше дыхание не становится слишком тяжёлым, и он не заставляет себя отстраниться от меня. Хорошо, что он всё контролирует, потому что я – давно уже нет. Я как в тумане, совсем ни о чём не думаю, но как же хорошо ощущать его губы на своих.
– Фрэнки, – шепчет он, положив голову мне на живот.
Я вздыхаю, когда он перемещается обратно, чтобы снова поцеловать меня. Второй раунд продолжается приблизительно пять минут, прежде чем он отстраняется. Но на этот раз он смотрит не мне в глаза, он смотрит на мои джинсы.
– Эм, тебе необходим тампон или прокладка? – спрашивает он.
Что за херня?
Я прослеживаю за его взглядом до моих бёдер, где тёмно-красное пятно медленно расползается по всему дениму. И джинсы Джерарда тоже впитали его.
Вот дерьмо. От трения друг о друга и царапанья ткани о кожу открылись мои порезы на бёдрах. И в настоящее время кровоточат. На протяжении моей промежности и бёдер.
Я отталкиваю его от себя и скатываюсь с постели, слепо вставая, чтобы убежать в ванную. Но как только я встаю, то чувствую, как открываются ещё несколько порезов, и я пошатываюсь от первой волны боли. Это заставляет меня упасть на ковёр.
– Фрэнки, дерьмо, парень, – говорит Джерард, падая рядом со мной на колени. Я пытаюсь подняться с пола, моё лицо вспыхивает всеми оттенками красного, а джинсы пропитываются кровью.
Он тянет меня за плечи обратно к полу.
– Эй, лежи. Что происходит?
Мой разум фокусируется только на том, что мне нужно убежать от него. Меня не волнует, что именно я должен сделать, чтобы освободиться от его рук. Я царапаюсь, цепляюсь ногтями, пинаюсь, и это только заставляет мои порезы открываться ещё больше. Думаю, что может быть я даже ударил его по лицу несколько раз. Но он не отпускает меня.
– Фрэнки, что, блять, происходит? Почему ты истекаешь кровью?
И я... я начинаю плакать. И это не просто тихие слёзы, которые делают щёки мокрыми и затекают в рот. Нет, я, блять, начинаю орать, кричать и истерить как пятилетний ребёнок. Серьёзно, изо всех сил.
Но это делает своё дело. Лицо Джерарда смягчается и становится обеспокоенным, и он наклоняется и целует меня, просто чтобы я не издавал столько шума. Меня не волнует, что я веду себя, как ненормальный. Я – ненормальный. С большой буквы "Н".
Каким-то образом ему удаётся удерживать моё лицо так, что я вынужден смотреть ему в глаза, в то время, как весь этот нечеловеческий шум всё ещё вырывается из моего горла. И он как будто гипнотизирует меня своими глазами, я всё ещё плачу, но уже не вырываюсь.
– Скажи мне, – шепчет он, и в его голосе столько эмоций, что я просто не могу не сделать этого. Я больше не могу лгать.
Слёзы катятся по моим щекам, некоторые попадают в рот, другие капают на ковёр. И он прижимает меня к полу с такой силой, что я не могу двигаться в любом случае. И он хочет, чтобы я ему доверился. Он просил меня ему доверять. Я хочу ему доверять.
– Он не мой брат, – выдыхаю я хриплым голосом.
Его глаза расширяются.
– Что?
– Оуэн. Он не мой настоящий брат. Он... он приёмный.
Во мне всё просто распадается на миллион кусочков. Это вышло наружу. Боже, наконец-то, это вышло.
– Пиздец.
Это единственное слово, которое он говорит, но я знаю, что он понимает. Он читает по моим словам и точно знает, что я имею в виду.
– Фрэнки... Почему ты никогда не говорил мне? – его голос разрывается от нехарактерных ему эмоций, и он выглядит так, как будто, может быть, сейчас заплачет или пойдёт и совершит убийство. Я могу слышать кипящий гнев за его вопросом.
Я цепляюсь за его рубашку, боясь, что когда я отпущу, он уйдёт. Кто может хотеть тратить своё время на такой грязный кусок дерьма, как я? Если я отпущу, он уйдёт. И кем тогда буду я? Буду ли я вообще?
– Потому что, – я задыхаюсь, – ты не захотел бы меня. Ты не захотел кого-то, как я. Я не... чистый.
Это больно. Моё сердце сжимается, превращаясь в кровавое месиво. И это больно. Так больно думать, что он сейчас просто встанет и уйдёт.
– Ты не хочешь меня, – всхлипываю я. – Я такой грязный и... я просто не хотел, чтобы ты меня ненавидел.
– Блять! Ненавидел тебя? Фрэнки, я не ненавижу тебя!
Что?
– Это не твоя вина. Это не твоя грёбаная вина. Я знал это, я, блять, знал, что никогда не должен был оставлять тебя наедине с ним. Что-то всегда казалось мне неправильным. Как ты мог подумать, что я не хотел бы тебя? Фрэнки... Боже, я хочу тебя. И я хочу оберегать тебя от боли.
Он уже пообещал мне это однажды, и это не сработало. Но я пропускаю эту часть. Он хочет меня... Слава Богу, он хочет меня.
Всё и что-то другое
– Что именно он с тобой делает? – спрашивает Джерард.
Я снова нахожусь в неловком положении, стоя перед ним частично обнажённый, одетый только в чистые, не такие окровавленные боксеры. И на этот раз, у меня есть только моя кожа, чтобы защититься. Я полностью уязвим в своём теле, и нет даже слоя лжи, который сохраняет меня в безопасности. Это холодно, холодно открываться перед всем миром, но к счастью, у меня есть одна искра тепла, и это его улыбка.
Долгое время я думал, что мы никогда больше не сдвинемся. Мы лежали на ковре, залитом моей кровью и слезами. Правда была наброшена на наши шеи как петля, держала нас вместе, но также и затягивалась, и я думал, что упаду в обморок от нехватки воздуха.
А потом он поцеловал меня.
И поцелуй никогда не бывает просто поцелуем. Я думаю, что его поцелуй может быть классифицирован, как поцелуй, объединяющий всё.
Испуганный. Нерешительный. Примирительный. Яростный. Сожалеющий. Клятвенный. Траурный. Лелеющий. Затянувшийся. Крепкий. Разъярённый. Полыхающий. Мрачный.
Так много эмоций, что я просто в шоке от них всех.
Некоторые назвали бы его равнодушным за то, что он поцеловал меня после того, как я признался в чём-то таком тяжёлом и эмоционально разрушительном. Я называю это спасением моей жизни. Думаю, он на самом деле действительно делает это.
И теперь я чувствую себя маленьким ребёнком, теребя его слегка жирные волосы, пока он тонкими пальцами скользит по моим боксерам, заклеивая лейкопластырем худшие из порезов на бёдрах. Ещё более неловко то, что у меня есть лейкопластырь только со Спайдерменом (давайте, осудите меня, я схожу с ума по Спайдермену, с тех пор, как мне исполнилось шесть).
– Фрэнки, – шепчет он, слегка пихая меня локтём в голень, бросая обёртку от другого пластыря в мусорку в моей ванной.
– Прости, что? – говорю я и трясу головой, выбираясь из моего собственного маленького мира.
Он улыбается. Джерард так много улыбается с тех пор, как полчаса назад вскрылась правда. Я улыбаюсь в ответ. Обе наши улыбки слишком натянутые, немного вынужденные. Это мы, пытающиеся быть обычными. Это мы, пытающиеся вернуться туда, где он ничего не знал, и мы были почти счастливы.
Нет, это не так.
Это мы, просто пытающиеся двигаться вперёд дальше. К счастью.
– Что он с тобой делает? – повторяет он.
Я зарываюсь в его волосы пальцами, и другой пластырь прикрывает доказательство того, что я никогда не был абсолютно одинок.
– Он трахает меня, – говорю я честно. – В последнее время он начал использовать меня в качестве своей разделочной доски. – Я больше не буду врать ему. Он заслуживает гораздо больше, чем это.
Джерард вздрагивает от моей прямоты. Он прослеживает взглядом длинный порез на моём животе.
– Как долго?
– С тех пор, как мне исполнилось тринадцать. – Я молча наблюдаю, как колёсики в его голове начинают крутиться, сопоставляя мой первый раз, и Оуэна, и моё сожаление об этом, и невозможность ходить прямо в течение недели. Я знаю, что он помнит, что я говорил ему это, потому что он наклоняется и целует мою внутреннюю часть бедра, место, которое он заклеил пластырем, мягко, сладко и примирительно. Но не понимающе. Он никогда не сможет понять, что со мной происходило.
– Но он начал прикасаться ко мне с тех пор, как мне исполнилось девять, – добавляю я.
Странно, как подсаживаешься на правду, как и на многие другие вещи. Я думаю, что для людей это всегда по-разному. Некоторые кайфуют от кокаина, героина, маленьких разноцветных таблеток. Я говорю правду, и мой мир перестаёт вращаться.
О Боже, как же странно ему во всём этом признаваться. Как доверие может быть таким трудным для понимания?
Он медленно встаёт, скользя руками по моим бокам пока поднимается, так что его руки оказываются на моих плечах, когда он встаёт в полный рост. Он целует меня в лоб.
– Я не оставлю тебя здесь, – говорит он, как бы напоминая мне.
– Тогда оставайся сам.
– Нет, я заберу тебя с собой.
– Почему?
– Ты запачкал мои штаны. Мне нужно переодеться. Ты мне должен.
– Тогда вернёмся, когда ты переоденешься.
Он вздыхает.
– Пожалуйста, не будь таким трудным, Фрэнки.
– Ты не можешь просто похитить меня из собственного дома, даже не сказав, почему.
– Похитители когда-нибудь дают своим жертвам объяснение?
– Да, если они хорошие.
Он хмурится.
– Ты пойдёшь со мной, если я скажу тебе, что похищаю тебя потому, что очень, очень хочу спать рядом с тобой этой ночью?
Конечно, я был согласен ещё с того момента, как подразумевалось, что он хочет взять меня куда-то с собой на определённое количество времени. И нет ничего, что я хотел бы сильнее, чем выбраться из этого дома. Особенно, если это означает, что я буду спать в его постели...
Он видит моё лицо и решает, что моё молчание должно означать согласие.
– Просто набей одеждой. Кинь зубную щётку и что там ещё нужно.
– Как долго я буду похищен? Есть ли необходимость в письме с требованием выкупа? Должны ли мы оставить загадочные подсказки?
Я признаю, что я странный мудак. Это выше моего понимания, как я могу быть в таком хорошем настроении.
– До тех пор, пока этот сукин сын не будет мёртв и похоронен, – бормочет он себе под нос, и я даже не уверен, что расслышал его правильно. Поворачиваясь ко мне, он просто пожимает плечами и говорит: – Я не знаю, – а затем возвращается обратно в мою спальню.
Я просто чувствую себя в такой безопасности. Это будет звучать странно, но рассказав всё Джерарду, я как будто отдал ему часть своей души. Теперь в теле Джерарда есть часть моей души. Она находится там в безопасности. Пока он чувствует всё это ко мне, я могу быть в безопасности. Вы понятия не имеете, насколько невероятное это чувство.
Он защищает меня, даже не подозревая об этом.
Собирание вещей является бездумным процессом. Я закидываю несколько футболок в рюкзак, несколько пар носков. Я бы совершенно забыл о джинсах и боксерах, если бы Джерард не схватил мой рюкзак, нетерпеливо вытряс его, затем неодобрительно нахмурился и начал собирать всё сам. Он с лёгкостью носился по комнате, подбирая одежду с пола, доставая из моего шкафа и складывая её в рюкзак.
Я ловлю себя на том, что таскаюсь за ним. Плетусь, как потерявшийся щенок. Когда он подходит к моему столу, я ковыляю позади него. Когда он возвращается к кровати, я следую за ним по пятам. Когда он заходит в ванную, я захожу за ним.
Он оборачивается у раковины, держа в руке мою зубную щётку. Я действительно не замечаю этого, и утыкаюсь лицом ему в грудь. Моя зубная щётка выпадает из его рук, стукаясь о кафельный пол.
– Эй, – шепчет он, положив одну руку мне на щёку, – я никуда не денусь.
И этими словами он развеивает мои опасения, из-за которых мой живот скручивался. Он не бросит меня. Он всё ещё здесь. Я не знаю, как долго это продлится, но важно то, что он всё ещё здесь. И он никуда не денется.
– Понимаешь, что я имею в виду? – спрашивает он. Он не ждёт, что я отвечу. – Это не волнует меня, Фрэнки, нет. – Его лицо становится мрачным. – Хотя нет, это неправда. Это убивает меня. Но это не меняет моих чувств к тебе. Ты это понимаешь?
Я киваю, моё горло закупорено. Джерард никогда не узнает, как я ему благодарен. Он даже не догадается.
– Хорошо, – говорит он. И улыбается первой искренней улыбкой за ночь. Я не могу ничего с собой поделать, когда мои собственные губы растягиваются в улыбке. Я не смог бы остановить это, даже если бы попытался. Почему-то всякий раз, когда он рядом, я просто не могу удержаться от того, чтобы тоже улыбнуться. – Так что ты можешь перестать меня преследовать, верно?
И мы смеёмся. Каким-то образом я думаю, что всегда знал, что мы снова будем смеяться.
***
Школа – сука. Деньги – сука. Жизнь – сука.
Но думаю, Карма выигрывает Bitch Award, аплодируйте.
Джи и я идём по коридору, мой рюкзак висит на его плече, его пальцы переплетены с моими. Хоть всё и запутано, перемешано, полное дерьмо и пиздец, всё налаживается. Мы покидаем этот дом с чувством начала чего-то. Не чего-то нового... просто чего-то другого.
Внизу хлопает задняя дверь.
– Чёрт, – бормочу я. Может ли эта ночь стать ещё хуже? Скажите мне, что это мама, пожалуйста, просто скажите, что это она.
– Фрэнки, – кричит Оуэн, поднимаясь по лестнице, – мама дома?
Сейчас это может показаться нормальным вопросом. В любой другой ситуации это мог бы быть нормальный вопрос. Но в этом случае «Мама дома?» приравнивается к «Если она не дома, я собираюсь тебя заставить отсосать мне. И если ты не сделаешь это хорошо, я выебу тебя».
Я замираю и на самом деле оглядываюсь, ища пути эвакуации. Чёрт, я даже рассматриваю тот вариант, чтобы попытаться уговорить Джерарда выпрыгнуть из окна.
Только дело в том, что всё его тело напрягается, а лицо выражает абсолютную ярость. Я не думаю, что за всю свою жизнь видел кого-то злее. Это действительно очень страшно, и я даже не знаю, кого на данный момент боюсь больше.
– Джи...
– Фрэнки, пожалуйста, заткнись, – говорит он резко, и я закрываю свой рот на замок.
Оуэн поднимается по лестнице. Он выглядит так, будто он в хорошем настроении, и для меня это является плохим знаком. Он улыбается, оказываясь в коридоре, и когда видит Джерарда и меня, по-прежнему стоящего как статую, его улыбка становится только ещё шире.
Вот дерьмо.
– Привет, – говорит он небрежно, прислонившись к стене. На мгновение я вижу в нём того обычного человека, которого каждый день в нём видят другие. Довольно красивый молодой парень, тёмно-каштановые волосы, спадающие отдельными прядями на его глаза, идеальная улыбка. Но я знаю его слишком долго, кучу раз видел эту улыбку, и только я могу увидеть этот жестокий блеск в его тёмных глазах. Он не мой брат.
Я смотрю то на него, то на Джерарда, наблюдая за их столкнувшимися взглядами. Между ними в воздухе разлетаются сверкающие и трескучие искры. Оуэн выглядит пугающе довольным. Джерард выглядит так, будто собирается совершить убийство.
– Ты не говорил мне, что будешь с компанией, Фрэнки, – говорит Оуэн сдержанным голосом.
– Эм, мы уже уходим, – выдавливаю я и смотрю на Джерарда, сообщая, что мы действительно сейчас уходим.
Он не сдвигается ни на сантиметр. Как будто его ноги прикололи к полу грёбаным степлером. И в его потемневших глазах бушует очень опасный огонь.
– Так быстро? – спрашивает Оуэн.
– Прямо сейчас, – говорю я немного более решительно. Джерард не двигается. Я приподнимаю брови, глядя на него. Он, кажется, меня даже не замечает. Он смотрит только на Оуэна, который всё ещё, блять, улыбается. Так что я беру его за руку.
Это кажущееся простым прикосновение возвращает Джерарда обратно к жизни, его словно ударяет током. Его губы размыкаются, и почти что рычание вырывается из его горла. Он вытаскивает свою руку из моей и подходит прямо к Оуэну. Он сантиметра на два его выше, хоть и худее килограммов на пять. Тем не менее, Джерард выглядит чертовски пугающе.
Оуэн вздрагивает, и его улыбка сползает, пока Джерард подходит прямо к нему и практически прижимается к его груди.
– Ты вообще, блять, думаешь, что делаешь, пидор? – выплёвывает Оуэн.
Джерард фыркает.
– Пидор? Что насчёт тебя? Видно, у тебя нет памятки, но когда ты трахаешь парней, то тоже становишься геем.
Улыбка Оуэна быстро превращается в уродливый мрачный взгляд.
– Ты даже не знаешь, что ты, блять, несёшь, – его голос угрожающий.
– Я знаю больше, чем ты думаешь.
Джерард делает шаг назад, и, кажется, оборачивается, чтобы отойти ко мне, замершему и приклеенному к ковру. Но в последний момент он разворачивается обратно и бьёт Оуэна прямо в челюсть. Меня передёргивает, когда кулак впечатывается в кость, и треск эхом отдаётся в ушах.
Удар такой силы, что Оуэн отлетает к стене и обрушивается на пол. Джерард, прижимая кулак к своей груди, громко ругается сначала на английском, а затем язык становится похож на итальянский. Его пальцы уже опухают и отекают, и я уверен, что они сломаны.
Он подходит к Оуэну, который стонет и катается по полу, держась за челюсть. Джерард поднимает ногу и чуть менее резко ставит её на грудь Оуэна, достаточно сильно придавливая его к полу. Хотя Оуэн в любом случае вряд ли смог бы встать. И первый раз в его жизни он выглядит... испуганным.
– Ты, блять, думал, что тому, что ты делаешь, есть оправдание? Что мучить людей нормально, если в итоге ты получишь хороший трах? – спрашивает Джерард опасно низким голосом. Его правая рука бесполезно болтается рядом с его боком, а другая сжата в кулак. – Ты думал, что тебе всё сойдёт с рук, больной ублюдок?
Оуэн скулит от боли, когда старые конверсы Джерарда сильней надавливают на его грудь. Его глаза бешеные.
– Я хочу, чтобы ты посмотрел на Фрэнки, своего брата, в его глаза, а потом сказал мне, что ты видишь, – продолжает Джерард.
Когда Оуэн отказывается, Джерард пинает его под рёбра. Он задыхается и медленно поворачивает голову в мою сторону.
Наши глаза встречаются. И кошмары снова и снова встают у меня перед глазами. Бесконечные, болезненные ночи. Боль при потере того, что принадлежит мне. Страх. Онемение. Покалывание, ледяное онемение, которое никогда не оставляло мои конечности в течение семи лет. Я чувствую, что мои маленькие и почти не существующие вдохи замораживаются внутри моих лёгких. В результате я смешно и с шумом задыхаюсь каждый раз, когда втягиваю воздух.
– А теперь скажи мне, что ты видишь.
Оуэн просто скулит и смотрит на меня.
– Ты, блять, не видишь? Самый невинный мальчик в мире стоит прямо перед тобой, и ты разрушил его. Ты – кусок дерьма, украл его невинность. Ты украл её, даже не думая о последствиях.
И с этими словами Джерард убирает ногу с груди Оуэна. Оуэн делает глубокий вдох, пытаясь восстановить дыхание, по его щекам текут слёзы. Он тут же сворачивается, рыдая в стену.
Я отворачиваюсь. Это неправильно. Ничего из этого не должно было случиться. Оуэн трахал меня так долго, так долго. Но он был моим братом, он пользовался тем, что был моим братом...
Джерард идёт обратно ко мне, его губы сжаты в тонкую линию. В первый раз за неделю я понимаю, что он старше. Он на три года старше меня, на год старше Оуэна. Но в этот момент он кажется намного старше, старше, чем я могу себе представить. Он выглядит не по годам взрослым.
Я смотрю обратно на Оуэна, который снова смотрит на меня. Проходят секунды, Джерард снова берёт меня за руку, мы должны уходить. Мы начинаем идти, рука в руке, мой рюкзак снова на его плече. Я тупо следую за ним, не отрывая глаз от Оуэна. Когда мы проходим мимо него, он улыбается сквозь слёзы. Я понимаю, что он выглядит просто как ребёнок, маленький мальчик.
