Текст книги "Anorex-a-Gogo (СИ)"

Автор книги: havewelostjimmy?

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Прекрасный снег (Заплатить цену)

Это неправильно, что я хочу пойти в школу? Что я на самом деле стремлюсь вернуться в коридор, где был избит, где всегда был подвержен игнору? И не только потому, что я не могу оставаться дома, а потому что начинаю понимать, что школа не такая уж и плохая. В смысле, в школе есть Майки... А Майки, ну, он мой друг.

Самое странное, у меня хорошее настроение. Чертовски хорошее настроение. Я почти уверен, что это всё благодаря Джерарду. Я никогда прежде не знал, как поцелуй может на меня повлиять. Чёрт, я всё ещё чувствую на своём виске след от его губ. Это потрясающе, знать, что от одного поцелуя ты просто улетаешь. Это делает тебя живым.

И ты не просто ещё один зомби, хромающий по жизни.

Просто ты чувствуешь себя более живым, чем когда-либо раньше.

Мама удивлённо смотрит на меня, когда я, улыбаясь, спускаюсь по лестнице. Она медленно подходит, и наворачивает вокруг меня несколько кругов, не зная, что делать. Потом прикладывает одну ладонь к моему лбу, а другую к своему, в стиле Джерарда.

– Ты заболел, милый? – спрашивает она, и её тон осторожно игривый. Я усмехаюсь.

– Не-а. Я чувствую себя хорошо.

Это по большей части правда. Несмотря на то, что Джерард на самом деле учит меня чувствовать, я обнаруживаю, что почти сразу снова становлюсь онемевшим. Но не полностью онемевшим, потому что, как я сказал, я до сих пор чувствую его поцелуй. Но я не думаю, что онемение собирается пройти так быстро. Это займёт некоторое время. Вот почему мне так не терпится снова увидеть его. Мне нужен ещё час, ещё минута, когда я смогу чувствовать. Мне нужно это тепло.

– Будешь завтракать? Или поедешь в школу? – она тоже в хорошем настроении, и мысли о том, что я приложил к этому руку, делают меня счастливым.

С другой стороны, она, вероятно, попытается устроить мне какую-то засаду и расспросить о Джерарде Уэе и моей сомнительной ориентации. Моя мать – подлая женщина, всё делающая тайком.

– Нет, спасибо. Сегодня я пойду пешком.

– О, тогда возьми куртку, милый.

На полпути я останавливаюсь у двери, размахивая школьной сумкой, висящей на плече.

– Разве там холодно? – спрашиваю я.

– Идёт снег, – с улыбкой отвечает она, прежде чем отправиться на поиски её рабочего портфеля.

Я выхожу, распахивая дверь, и меня немедленно пробирает озноб. Святые равиоли, действительно идёт снег. Что случилось с дождём? Термометр на стене нашего дома показывает -10, температура упала чертовски резко.

На мне красная толстовка, которую я позаимствовал у Джерарда в воскресенье. Он сказал мне, что если я отстираю пятна своей крови на рукавах, то отдам ему её обратно, но если я не смогу этого сделать, то оставляю себе. Я всё ещё могу видеть красновато-багровые пятна.

Я знаю, это звучит глупо и типично, но, похоже, это идеальный снег. Он не такой мягкий, влажный и холодный, как тот снег, который жалит ваше лицо. Этот снег лёгкий, сухой и воздушный. Такой тип снега, при котором я всегда, всегда хотел выйти на улицу, чтобы бегать и лепить снеговиков, но мама и папа не позволяли мне, потому что я мог бы заболеть. Я обычно всегда заболеваю.

Сегодня это просто улучшает моё хорошее настроение. Очень холодно, и когда я выдыхаю, то вижу пар, но это нормально. Главное, что не идёт дождь.

Снег наводит меня на мысли о Рождестве. До него осталось около трёх недель. Всего три недели – и мы отправимся на каникулы. Я действительно не уверен, хорошо это или нет.

Я думаю, что мог бы прогуляться до дома Уэев, мне по пути. Он находится не так далеко от школы, всего в нескольких кварталах. Может быть, тогда я смогу остальную часть пути до школы пройти вместе с Майки.

Перевод: мне действительно трудно придумать хороший предлог, чтобы увидеть Джерарда.

Помните, я сказал, что он учит меня чувствовать? Ну, так вот, думаю, я сделаю что угодно, чтобы снова почувствовать. Я никогда не был так уверен, что хочу избавиться от онемения на всю жизнь. Я действую, потому что реально хочу этого.

Я решил, что чувства приходят вместе с ценником. Конечно, есть хорошие чувства, – рука Джерарда в моей, он целует меня в губы или заставляет моё сердце учащённо биться, когда я представляю его лицо. Но есть и плохие чувства. Как когда я ощущаю себя униженным, хочу просто покончить со всем, уснуть и никогда не проснуться. Именно так я не должен больше никогда себя чувствовать. Это страшно, как плохие чувства могут практически убить, как они могут настолько опустить тебя, что ты пропадаешь.

Но я бы принял сейчас эти плохие чувства, просто чтобы быть в состоянии почувствовать и хорошие вещи тоже. Что угодно, только не пустота и онемение. Если выбирать, чувствовать боль или не чувствовать вообще ничего, я выбрал бы боль. Просто ради возможности ощущать, как улыбка Джерарда заставляет меня светиться. Я заплачу эту цену.

***

Имеет ли значение, что я немного промок и дрожу, как в воскресенье, когда стою на пороге дома Уэев? Имеет ли значение, что я не чувствую своих ног или пальцев в перчатках? Имеет ли значение, что, я скорее всего, на этот раз заболею?

На самом деле, нет. Не тогда, когда я думаю о том, что (или кто) находится за этой красной дверью.

К сожалению, в этот раз дверь открывает не заспанный Джерард без рубашки. Это Майки, укутанный в огромный серый свитер, перчатки, шарф и одну из тех смешных шапок со свешивающимися верёвочками по бокам. Я всегда хотел попробовать поносить такую шапку, просто чтобы убедиться, что она действительно держит ваши уши в комфорте и тепле. Или, может быть, она просто заставляет вас выглядеть глупо. Тогда я мог бы надеть её задом наперёд, как Холден Колфилд, и называть моей охотничьей шапкой.

– Привет, Фрэнки, – Майки встречает меня с улыбкой, будто для него это обычное дело, что я захожу к нему по утрам. – Классно, что идёт снег, да?

Я киваю. Моё тело замерзло, но лицо горит от удовольствия просто быть здесь, в идеальном доме Майки и с возможностью того, что комната Джерарда совсем рядом.

– Подожди минутку, пока я соберусь, а потом мы сможем пойти в школу вместе, хорошо? – говорит он.

– Хорошо, – отвечаю я, и делаю шаг внутрь его тёплого дома. Майки исчезает в коридоре, а я сажусь на диван, рассматривая картину, на которой может быть изображена либо одна реально гибкая женщина, либо двое очень женственных мужчин. Пока я пытаюсь выяснить это, я так же стараюсь быть тихим и слежу за коридором. Дверь в комнату Майки открыта, и я слышу, как он складывает учебники, бормоча себе под нос. Я уже знаю, что родительская комната находится в другой стороне дома. Так что это должно означать, что последняя дверь в коридоре, находящаяся рядом с ванной, которую я в значительной степени попортил в прошлый раз, эта последняя комната должна быть его...

Я был без сознания, когда Джерард принёс меня в свою комнату, и оглядел там всё очень кратко, прежде чем он потащил меня в больницу. И простите меня, если я ошибаюсь, но это должна быть комната Джерарда с Джерардом внутри.

Из-за этого я ничего не могу с собой поделать, бросаю картину (на которой как я понял, фактически были трое голых мужчин в лодке) и крадусь мимо комнаты Майки к той, которая, я уверен, должна принадлежать Джерарду. Моё сердце колотится, когда я стою перед его дверью и изучаю, что он нарисовал на ней. Она выглядит, как ночное небо. Я впечатлён ещё больше, чем раньше. В этом парне есть хоть что-то плохое?

Спустя какое-то время, я толкаю дверь. Признаюсь, я ожидаю обнаружить его спящим в своей постели, потому что сейчас только около 7:40 утра, и он достаточно взрослый, так что ему не нужно идти в школу. Думаю, я могу просто посмотреть на него спящего, может быть, прикоснуться к его волосам, как он любит делать это со мной. Может быть, я могу поцеловать его в лоб, как он сделал это вчера. Чтобы стать счастливее, мне достаточно будет даже просто увидеть его.

То, чего я не ожидал, так это увидеть его кровать пустой, выглядящей так, будто он и не спал здесь прошлой ночью. Я не ожидал увидеть скомканные листы бумаги, покрывающие почти каждый свободный сантиметр ковра. Я не ожидал увидеть восемь или девять бутылок из-под алкоголя, валяющихся на его столе и вокруг шкафа. Все они были либо пустыми, либо содержимого там оставалось на один стакан.

Я беру бутылку со стола, наполненную где-то на четверть. На ней нет этикетки, просто прозрачная жидкость, болтающаяся внутри. Я нюхаю открытую бутылку, но так пахнет много чего. Тогда я делаю совсем крошечный глоток. Водка.

Это всё здесь было? Я не могу вспомнить ничего из этого, когда был здесь в воскресенье. Неужели я тогда не увидел всего этого? Если я потерял много крови, значит, мог это не заметить?

Я сажусь на его застеленную кровать и подбираю пару листов смятой бумаги с чёрного ковра. Первый – набросок мальчика, лежащего в постели. Его лицо чуть отвёрнуто, а глаза закрыты, так что вы не можете как следует рассмотреть его лицо. Я переворачиваю лист и смотрю с различных ракурсов, как будто это может помочь мне лучше разглядеть лицо мальчика.

Подождите. Это моя гитара в углу? Слово PANSY едва различимо написано на боку гитары.

Мой разум возвращает меня во вчерашний вечер, в мою комнату, когда я старался делать вид, что сплю. В те минуты, до того как я обнаружил, что смотрю в его глаза, когда он поёт для меня. В минуты, когда он запоминал эту картинку, чтобы позже оживить её на листе бумаги, уединившись в своей комнате.

Я смотрю на «спящего» себя. Я обычно так выгляжу, когда спокоен? Неужели мои скулы так выделяются? Это то, как я выгляжу, или то, как он видит меня?

Мне нравится, как он изображает меня карандашом.

Другие листы бумаги столь же таинственны. Это отличное от этого искусство, на этот раз в виде слов.

Фрэнки нуждается в

Я хочу, чтобы он был счастлив

Может ли он когда-нибудь захотеть такого мудака, как

Он заслуживает

Всё перечёркнуто и настолько нечёткое, что я едва могу различить его мелкий куриный почерк. Я не понимаю, что это значит. В самом конце листа, под кучей зачёркнутых с такой силой строчек, что ручка порвала бумагу, есть одна абсолютно не тронутая строка.

Похуй, что я хочу. Он мне нужен.

Я вздрагиваю от тихого кашля. Смущённый Майки стоит в дверях. Я не могу сказать, смущён ли он потому, что прервал меня, или потому, что комната его брата забита бутылками из-под алкоголя. Я сам краснею, ощущая себя ребёнком, которого поймали с порнографическими журналами его отца. Эти вещи, очевидно, очень личные. Я бросаю листы бумаги на кровать рядом с собой.

– Эм, я –

– Джерарда здесь нет, – прерывает Майки мою жалкую попытку оправдаться. Мы оба смотрим друг на друга, а затем неловко оглядываем комнату, потому что совершенно очевидно, что его здесь нет. Если он, конечно, не прячется в шкафу, чтобы потом выпрыгнуть и закричать: «Я вас обманул!». Сомневаюсь, что ему в голову могла бы прийти такая идея. – В смысле, – продолжает Майки, – вчера вечером он не пришёл домой.

– Почему?

– Я не знаю, – он пожимает плечами. – Он вернулся от тебя и заперся здесь на пару часов. После того, как я пришёл пожелать ему спокойной ночи, он ушёл. И после этого не возвращался.

Я представляю Джерарда прошлой ночью. Сидящего за столом, яростно строчащего что-то, делающего наброски и потягивающего импортный виски, который, он, наверное, украл из бара родителей. Представляю, как он уходит пьяный, слоняясь ночью по опасным улицам Джерси. Или ещё хуже, едет на машине по опасным улицам Джерси, когда норма алкоголя в его крови чертовски превышена. А затем представляю, как он лежит на обочине дороги, торчащий из разбитой машины и истекающий кровью. И почему, почему никто не приходит ему на помощь? Почему я не спасаю его, как он спас меня?

Я не осознаю, что дрожу, пока Майки не просит меня успокоиться.

– Он, наверное, в порядке, Фрэнки, – бормочет он, улыбаясь при этом. Вероятно, это должна быть ободряющая улыбка, но я могу сказать, что он волнуется так же, как я. Просто он лучше это скрывает, потому что привык к такому. – Джи любит быть пьяным в говно, – продолжает он, показывая на пустые бутылки, – но он может сам за себя отвечать.

Так Джерард пьёт? Подумаешь, верно? В смысле, сейчас пьёт каждый, это модно. Ну, он, очевидно, пьёт много. Но кто я такой, чтобы судить о его недостатках? Я просто ещё один человек.

– Куда он ушёл?

– Вероятно, к одному из его друзей.

Мне не нравится, как он произносит слово «друзья». За этим словом скрывается намного большее, чем я хотел бы услышать. Я знаю, что значит быть «друзьями», и я понимаю, что именно имеет в виду Майки. Потому что он смотрит на меня сочувствующе и слегка виновато.

– О, – это всё, что я могу пробормотать.

– Не сердись на него, – быстро говорит Майки, выглядя испуганным. – Я имею в виду, что он, наверное, пошёл к одному из них просто, чтобы у него было место, где можно было бы упасть в обморок. Он не станет делать что-то, что причинит тебе боль. Джи не стал бы…

Он замолкает, и в воздухе повисает вопрос. Что Джерард не стал бы делать? К кому он ушёл? Что он уже сделал? Ещё важнее, что он сделает?

Боже, я чувствую себя так, будто кто-то пылесосом высосал весь воздух из моих лёгких. Я могу видеть, как идеальный образ Джерарда рассыпается на моих глазах. И после всего этого я вынужден начинать всё с чистого листа. Куда ушёл мой Джерард?

– Пожалуйста, не думай плохо о моём брате, – умоляет Майки, и я знаю, что он сожалеет о том, что я вошёл в эту комнату. – Он бы очень злился на себя, если бы знал, что сделал тебе больно.

Хоть я сердит, расстроен и опустошён, я слышу, как мой голос отвечает:

– Конечно, я и не думаю.

И затем я и Майки выходим под идеальный снег, потому что мы уже опаздываем в школу. Сейчас холод причиняет боль. Или может быть, это мне просто больно.

Мне больно.

И это хуже любых чувств, которые я когда-либо испытывал. Онемение возвращается снова, и на этот раз я знаю, что нет ничего, что могло бы его остановить, потому что Джерард не вернулся домой.

Смелый

Что мы вообще реально выносим из школы? Они говорят нам, что мы находимся здесь, чтобы получать образование, но учат одним и тем же вещам день за днём. Вы сидите за грязной, облепленной жевательными резинками партой, где люди любят выцарапывать, не писать – потому что вы не сможете стереть то, что выцарапано, – супер познавательную информацию о том, что кто-то там не даёт себя трахнуть.

«Я ненавижу это место».

«Ебать».

«Миссис Гивер – шлюха».

«Мисс Бауэр – старая задница».

И всенепременное: «Здесь был Майк».

Потому что мы все чертовски хотим знать, что Майк был здесь, сидел своей грёбаной задницей прямо на этом стуле, где сейчас сидите вы. По-другому – никак. Почему бы нам не возвести ему здесь памятник?

И давайте посмотрим правде в глаза, в конце концов, мы всё же узнали одну вещь?

Ну, конечно. Я теперь знаю, что Бекки ненавидит сучку Ханну, которая её предала, потому что она увела у Бекки Кёртиса, который является двуличным ублюдком, потому что изменяет им обеим с Джилл (шлюхой), которая является капитаншей черлидерш, которые ебутся буквально со всеми, у кого есть член и кто умеет ходить прямо.

Ах да, и несколько первых строк стихотворения Эдгара По, которое мы начали читать сегодня.

Мы все грёбаные гении.

Но знаете, что просто, блять, делает мой день? Это не тот факт, что я не выношу того, что мне приходится прямо сейчас находиться рядом с Майки, потому что я расстроен, а он знает из-за чего. Не тот факт, что я узнал, что Джерард скрытый художник-алкоголик, который тоже может ебаться со всеми, у кого есть член и кто умеет ходить прямо. И даже не тот факт, что я по-прежнему чертовски нуждаюсь в Джерарде, хоть и знаю, что он совсем не тот супергерой, каким я его сделал.

О, нет, что действительно делает мой день, так это мой идеальный, процветающий, личный сталкер мистер Грёбаный Стокс.

– Привет, Фрэнки, как дела? – спрашивает он, идя рядом со мной, когда я направляюсь к кабинету химии.

– Фантастически, – бормочу я.

– Отменные синяки, – говорит он, улыбаясь своей грёбаной глупой улыбкой. Он слишком весёлый. – Из-за них ты выглядишь устрашающе.

– Ага, спасибо. Я уверен, что они обязательно взглянут на них, когда снова соберутся сделать из моего лица отбивную, – отвечаю я, растягивая слова. – Они будут пиздец, как рады увидеть результаты своих трудов.

Я, конечно, ожидаю, что он сделает мне замечание по поводу того, что я использовал ненормативную лексику, но он просто смотрит на меня взглядом, который говорит: «Я заметил, что ты сматерился. Я ожидал этого, потому что ты молодой, язвительный, расстроенный подросток. Я когда-то сам таким был. Я понимаю».

– Я понимаю, как ты себя чувствуешь, Фрэнки. Когда кто-то тебя бьёт, то всё, о чём ты можешь думать, так это о причинах. Мол, насколько же ты им не нравишься, раз они хотят нанести тебе вред.

Я думаю, и это должно заставить меня чувствовать себя лучше? Мысли о том, почему я всегда отхватываю намного больше, чем кто-то меня ненавидит?

– Но никто из них не осознаёт, – продолжает он, – что ты ни в чём не виноват. На самом деле, ты не виноват в том, что тебя бьют. Помни, Фрэнки, те дети, которые сделали это с тобой, скорее всего, смотрят в зеркало и чувствуют себя настолько неуверенными, что единственный способ, который они находят, чтобы эту уверенность повысить, – унижать других детей.

Всё, что я могу делать, это смотреть на него и чувствовать, что сейчас просто вспыхну. «Быть невидимым» предупреждает меня, что если я устрою скандал прямо сейчас, то буду отстранён от игры. Возможно, на неопределённый срок. Но моя кровь продолжает закипать. Карма даже разрешает происходить всему этому, напоминая мне, что из-за всего того, что я говорю или делаю прямо сейчас, она в конечном счёте опомнится и даст мне пинок под задницу.

Но я не могу просто наплевать и забыть, потому что сейчас я не просто могу чувствовать, мои эмоции бурлят, как вода в грёбаном джакузи. И я знал это, знал, что в один прекрасный день могу просто взорваться.

– И это нормально? Они считают себя крутыми, так что это нормально, выбирать маленьких замкнутых детей и выливать на них свой негатив? Это нормально, выбивать из меня дух, потому что это повысит их популярность и грёбаное эго? Я могу только повышать их уверенность? Для меня это совсем, блять, не нормально. И конечно, они выбирают меня. На мне же просто висит неоновая табличка с яркими мигающими буквами: «Выбей из меня всё дерьмо». Но вы же это и так знаете, да? Потому что вы всегда только говорите, говорите и говорите о том, что знаете, каково быть мной, напуганным и запутанным. Знаете, каково быть школьным фриком. И вы всегда говорите о том, что знаете, как я себя чувствую, как чертовски трудно вписаться в коллектив, если у тебя нет причёски, как у всех, и крутых джинсов. Вы всегда говорите о том, что знаете меня. Так вот, вы меня не знаете. Если бы вы действительно меня знали, то вам было бы известно, что мне ни хрена не нужны ваши советы и дерьмовые разговоры для поднятия настроения. Вам было бы известно, что я не хочу, чтобы вы решали мои проблемы. Это мои проблемы, не ваши. И вы бы на самом деле знали, что я просто хочу... я хочу быть один.

Могу сказать, что многие люди сейчас реально ошеломлены. Стокс. Я. Около двадцати людей, которым повезло увидеть, как я практически послал учителя. Не думаю, что я когда-нибудь говорил столько слов за раз... да и вообще, за всю мою жизнь.

Несколько человек хлопают. Другие даже кричат что-то вроде: «Молодец, чувак» и «Правильно». Но они даже не знают моего имени. И всё, что я могу делать, так это как рыба, вытащенная из воды, глазеть на Стокса. Я чувствую, что тону в воздухе. Он явно слишком удивлён, чтобы ответить мне. Я как будто нахожусь вне своего тела. Как будто я вижу себя со стороны, наблюдаю, как я заикаюсь и задыхаюсь от своих же слов.

Почему так вышло, что они не нашлись так же легко раньше?

Я разворачиваюсь и вслепую иду по коридору, чувствуя себя как типичный подросток, участвующий в школьной драме. Гормональный ураган.

К чёрту тебя, Джерард Уэй, потому что ты переворачивал мой мир вверх-вниз, а затем оставил в одиночестве, и мне теперь приходится во всём разбираться самому.

В конечном итоге я сижу на полу кладовой уборщиц. Лимонный запах аммиака и сладкий марихуаны (все знают, что вы можете спокойно курить траву в кладовке, и вас не запалят) забиваются в мой нос, притупляют чувства и заставляют чихать. Заставляют меня чихать так сильно, что я плачу. Я чувствую себя таким неуравновешенным, введённым в заблуждение типичным подростком. В смысле, люди всё время разбивают сердца других людей. Земля продолжает вращаться. Вы продолжаете жить. В конце концов, ты повреждён, но всё ещё дышишь.

И почему я не прислушался к себе, когда думал о том, что нельзя ожидать от людей слишком многого и возлагать на них надежды? Я действительно верил в Джерарда. Я действительно ожидал, что он поможет мне чувствовать все эмоции, что он сломает стену, которую я так тщательно выстроил вокруг себя. Я доверился ему. Только что я получил?

Он подвёл меня.

Я, блять, будто выставил на витрину все свои уязвимости, а он подвёл меня.

Чёрт, это больно.

Карма в очередной раз сделала своё дело. Я сказал мистеру Стоксу, что просто хочу быть один. Это, очевидно, должно касаться и Джерарда.

И моё желание исполняется. Я такой чертовски одинокий, стою на коленях рядом с бутылками моющих средств и рулонами туалетной бумаги.

Я хотел бы надышаться аммиаком. Или выпить его, как Джерард пьёт свой не такой уже и секретный джин-тоник. А затем просто лечь на грязный пол и лежать, пока не потеряю сознание.

Мне нужна помощь.

***

Никто не видит, как Фрэнки выскальзывает из кладовой уборщиц около 13:38, когда все возвращаются в классы после обеда. Все болтают о нём, но никто на самом деле не знает, кто он такой. Просто безымянный человек, который оказался достаточно смелым, чтобы отчитать учителя. Некоторые делают вид, будто что-то знают об этом парне, но это просто надувательство.

Для меня это ново, быть описанным, как смелый.

Ага, я сваливаю со школы, потому что настолько крут. А на самом деле, я просто не думаю, что смогу выносить всё это. Я могу просто взорваться, если вещи не начнут обретать смысл. Я ненавижу не знать, что со мной случится.

Я знаю, что попал. Потому что вы не можете просто взять и оскорбить учителя, даже если он «классный», и не получить за это выговор. Тебе не сойдёт это с рук, даже если ты был прав. В школе их не волнует ваше мнение. Всё, о чём они заботятся, так это чтобы ваши родители платили деньги их образцовым учреждениям для того, чтобы они воспитывали в вас будущих сенаторов и руководителей великой Америки.

Но я просто хочу быть в порядке. Я хочу, чтобы мне не нужно было беспокоиться о сломанном замке моей спальни и об Оуэне, который вымещает на мне все свои проблемы, связанные с ориентацией. Я хочу снова быть невидимым. Я хочу быть маленькой худенькой сучкой, которая всегда с лёгкостью заполучает бойфренда. Я хочу, чтобы мама прекратила свои попытки выяснить, кто меня привлекает.

И я хочу Джерарда. Даже после того, как он поцеловал меня, а затем оказался алкоголиком, что ввело меня в вынужденный ступор. Даже после того, как он не вернулся домой и оставил меня, а я испытывал боль, чувствовал себя брошенным и разбитым, а затем не чувствовал совсем ничего. Даже после того, как он подвёл меня. Я просто хочу его обратно.

Потому что когда он рядом со мной, он заставляет меня чувствовать себя так хорошо, как я не чувствовал себя долгое, долгое время.

***

По времени у мамы сейчас должен быть обеденный перерыв. Я считаю, что будет лучше, если она узнает всё от меня, чем от дежурного по школе или директора, поэтому звоню в её офис и оставляю короткое сообщение.

«Мам, я повздорил с учителем в школе. Сейчас иду домой. Обещаю, что всё объясню, когда ты вернёшься домой сегодня вечером. Люблю тебя. Пока».

По крайней мере, у меня будет возможность поделиться своим видением случившегося, прежде чем она сделает поспешные выводы.

Примерно к 14:30 я переступаю порог своего дома. Идеальный снег прекратился несколько часов назад, но на улице всё так же холодно. Мои конечности замёрзли, и мне не терпится принять горячий душ.

И только когда я чуть не падаю с лестницы и не ломаю себе шею, я чему-то учусь: пытаться в одно и то же время подниматься по лестнице и снимать влажные от снега джинсы и толстовку Джерарда, не самая блестящая идея. Ну только если вы не хотите покончить с собой.

Так что я останавливаюсь, снимаю с себя джинсы, влажную толстовку и рубашку, прежде чем продолжаю идти к своей комнате и утешать себя мыслями о горячем душе. Я остаюсь в одних боксерах, потому что в доме прохладно, а я не горю желанием подвергать Фрэнка младшего холоду.

Я заношу вещи в спальню и иду прямо в ванную. Весь пол, раковина, унитаз в рвоте. Из-за своей брезгливости я автоматически отворачиваюсь, встречаясь взглядом с абсолютно голым Джерардом Уэем и получая небольшой сердечный приступ.

– Боже, – восклицаю я, немного пятясь назад и чудом избегая лужи рвоты. – Джерард, что, чёрт возьми, происходит?

– Называй... называй меня Джи, – отвечает он с кривой улыбкой. Его глаза стеклянные, я почти вижу в них своё отражение. Я не спорю с ним.

– Иди сюда, Джи, – говорю я. Он вдрызг пьян. И абсолютно голый, как в день, когда родился, но я стараюсь не обращать внимания на эту вообще-то большую деталь прямо сейчас. Он нуждается во мне.

Я оттаскиваю его к кровати и накрываю одеялом. Его немытая голова падает на подушку, а рот приоткрывается, что выглядит малопривлекательно. Он слабо стонет.

– Джи, что случилось с твоими вещами?

Ему требуется минута, чтобы сформировать мысль.

– Меня... стошнило на них.

Я замечаю кучу одежды, пропитанной рвотой, валяющуюся за дверью ванной. Я даже не хочу думать о беспорядке, который он там устроил, так что перевожу взгляд на его потное лицо.

– Ты пьян, – тупо бормочу я.

– Н-немного. Я просто под... под... подвыпивший, – бессвязно отвечает он, не в состоянии говорить без запинок и членораздельно.

Хотя, думаю, это больше похоже на то, что он пьян в говно.

– Я... я не мог правильно нарисовать тебя. Ты выглядишь с-слишком идеально, чтобы перенести это на бумагу, но я старался. Я так старался, Фрэнки, но у меня ничего не получалось. Но мне нужно было, нужно было нарисовать тебя, потому что ты ненастоящий.

Я не понимаю, что он пытается сказать.

– Я настоящий, – шепчу, прикладывая его холодную руку к своей щеке. – Видишь, я абсолютно настоящий.

Он снова криво улыбается.

– Глупый Фрэнки. Слишком идеальный для бумаги, но не способный увидеть то, что находится прямо перед твоим носом. – Джерард старается сесть, и его одеяло оказывается опасно низко на его талии. Примерно в это же время я понимаю, что из одежды на мне одни боксеры. Глупый Фрэнки.

Он хватает меня за лицо и грубо целует. Его губы сминают мои, и наши зубы сталкиваются, и это, безусловно, самый грязный и небрежный поцелуй, который он дарил мне, но какой-то части меня это нравится. Даже если на вкус он как грёбаный пивной бочонок, да и пахнет так же.

Но я понимаю, что пьяному Джерарду лучше не позволять вставать с кровати и слишком приближаться ко мне. Я отстраняюсь, наши губы отдаляются друг от друга с чпоканьем, наше дыхание учащённое и затруднённое.

– Ты такой пьяный, – я немного нервно смеюсь, отходя от кровати. Пытаясь держать свои чувства в узде, поворачиваюсь к нему спиной. Я смотрю на листы бумаги, покрывающие мой стол, даже не разглядывая их, пока, наконец, не понимаю, что смотрю на сотню копий моего лица. Я пролистываю их, замечая между ними небольшие различия. Это чертовски странно и немного нереально.

Затем я замечаю бутылку из-под алкоголя, стоящую рядом с моим принтером.

– Так это то, что ты делал прошлой ночью? – сердито спрашиваю я, пихая ему бутылку в лицо. – Напивался?

Джерард выглядит настолько пристыженным, что я сам чуть не извиняюсь за то, что он пьян.

– Фрэнки, я хочу быть тем, кто тебе нужен. Не просто тем, кого ты хочешь. Я хочу быть твоим супергероем, я хочу быть тем, кому ты доверяешь. – Он встаёт с постели, не подозревая о своём обнажённом теле или не стыдясь его. Я заставляю себя сосредоточиться на его лице. – Но я плохой, плохой человек.

Моё лицо краснеет, когда я почти непроизвольно смотрю вниз. Во мне что-то вздрагивает, что-то, что я не чувствовал в течение длительного времени. Животный инстинкт, стремление защитить. Мне очень сильно хочется обнять Джерарда и оградить от всего, что заставляет его обращаться к алкоголю, как к убежищу.

– Ты такой чертовски красивый, Фрэнки, – шепчет он, подходя ко мне совсем близко. Он прослеживает взглядом порезы на моём животе и синяки, покрывающие лицо. – Такой красивый и испытывающий такую боль, – он опускает глаза. – Я сделал тебе больно так же, как и все они.

– Н-нет, ты не сделал, Джи. Ты не сделал, – я пытаюсь убедить его, даже если это ложь.

Выражение его лица становится серьёзным, ну, по крайней мере настолько серьёзным, как может выглядеть кто-то пьяный.

– Я... я никогда не причиню тебе боль, Фрэнки. Слышишь меня? Я всегда буду рядом с тобой, чтобы поймать, когда ты будешь п-падать, но я никогда не подтолкну тебя. Я не сделаю тебе больно, как делают все они. Никогда больше. – Он смотрит на свои ноги, продолжая шептать. – Никогда больше. Никогда, никогда.

Я просто киваю, и он прижимается к моим губам, даря ещё один поцелуй. Он не такой же грязный, как прошлый, но так же наполнен эмоциями. Моё тело подчиняется ему, разум протестует, но тело шлёт его нахуй. Я оборачиваю руки вокруг его шеи, когда его язык проникает в мой рот. И затем – святое дерьмо.

Нет лучшего сигнала, что пора опомниться, чем член Джерарда, давящий на живот.

Колокола в моей голове бьют о том, что я, блять, должен всё прекратить и отстраниться от Джерарда, прежде чем ситуация выйдет из-под контроля. Джерард слишком пьян, чтобы здраво мыслить, а я нахожусь в серьёзной опасности, даже не заботясь об этом. Так что я ещё момент соприкасаюсь с ним губами, осторожно отхожу назад, а затем толкаю его обратно на кровать.

– Джи, я не могу... мы не должны... ты пьян... – я заикаюсь и краснею, как ненормальный, пока он лежит на моей кровати.

Джерард улыбается.

– Я просто... не могу рисовать твои глаза, – бормочет он, натягивает на себя одеяло и отключается.