Текст книги "Anorex-a-Gogo (СИ)"

Автор книги: havewelostjimmy?

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Для чего мы здесь

Странно, что это не ударяет вас сразу же.

Моё сердце онемело, поэтому я ничего им не чувствую. Мозг не связан с нервами, он тоже ничего не чувствует. Я просто один большой онемевший кусок. Я ничего не чувствую, так что я не существую.

Это похоже на игру в прятки. Мне нужно найти Джерарда.

Выходи, выходи, где бы ты ни был.

Я проверяю душ, но его нет за шторами. В коридоре пусто. Дверь в комнату Оуэна заперта снаружи, а у меня нет ключа.

Внизу тепло, но я дрожу. Я не могу понять, почему. Наряженная елка горит огоньками, как город ночью. Несколько секунд я просто смотрю на неё, загипнотизированный мутным блеском. Я позволяю своему разуму, который заблокировал с тех пор, как проснулся, вернуться к тому, что Джерард мне говорил.

«Я не хочу совратить и испортить тебя».

«Я не думаю, что больше смогу смотреть на то, как ты плачешь».

«Но любовь не может спасти нас. Глупо было думать, что когда-нибудь сможет. Любовь не может спасти нас от чего-либо».

«Бог знает, что ты красивый, когда улыбаешься».

3, 2, 1...

Это ударяет меня внезапно, словно взрывается бомба. Шрапнель повсюду, режет моё сердце на куски. Я задыхаюсь и хватаюсь за грудь, боль невыносима. Да, это больно. Как будто я проглотил песок со стеклом. Это угнетает. Я стою на коленях, держась за огромную зияющую дыру в груди, где должно быть сердце. Всё, что есть под моими руками – разорванная кожа и измельчённые кости. Сердца там вообще нет, только дыра, которая болит так сильно. Это больнее, чем пустой желудок или разозлённый Оуэн. Больнее, чем получить удар ножом.

Я ослеплён болью, слёзы застывают в моих глазах. Но что-то внутри меня говорит мне, что есть нечто более важное, чем слёзы.

– Счастливого Рождества, малыш! – кричит мама, её голос живой и радостный. Она крепко меня обнимает, не понимая, что я умираю в её руках.

Когда я не обнимаю её в ответ, она отстраняется и внимательно смотрит на моё лицо.

– Фрэнки, милый, что случилось? – спрашивает она нервно. – Это из-за твоего бока?

Я не могу соврать маме. Я просто не могу. И поэтому я честно открываю ей эту ужасную истину, которую пытаюсь отрицать с тех пор, как проснулся в одиночестве. Задыхаясь от слёз, я разваливаюсь перед взволнованным лицом своей мамы.

– Он ушёл.

***

Я за рулём. Веду машину, как ненормальный, словно собираюсь разбиться. Но моё сердце уже разбито, а внутренности в руинах. В любом случае, меня больше не волнует мой внешний вид. Я разобьюсь и умру с улыбкой на лице.

Вежливость отходит на второй план, когда я стучу в красную дверь дома Уэев. Я стучу в неё с такой силой, что ладонь начинает гореть, а костяшки – кровоточить. Сейчас мой разум подвешен на одном крошечном проблеске надежды, заключающемся в том, что за дверью меня будет ждать он, вместе со сладким поцелуем и кривой улыбкой. Моя жизнь практически зависит от этого

Наконец дверь открывает измученного вида Майки, держа в руках чашку кофе. Когда он видит, что это я, то выглядит удивлённым, а затем улыбается.

–Привет, Фрэнки. Немного рановато для того, чтобы прийти сюда рождественским утром, не думаешь?

С каждым его словом надежда во мне разрастается. Просто слушая Майки. Он звучит совершенно по-обычному. Джерард не мог уйти. Он не мог.

Но, тем не менее, я должен убедиться.

– Майки, Джи здесь, верно?

Медленно, очень медленно, улыбка Майки сползает. И я понимаю, что всё это было видимостью. Ложью.

– Где он? – мой голос полон отчаяния и только что разбившейся надежды.

– Я... он не рассказал мне, Фрэнки. Он сказал, что ты не должен знать.

– Почему, блять, не должен?

– Он не хочет, чтобы ты отправился за ним. Он... он сказал, что ты должен быть непривязанным.

Дыра в моей груди потихоньку гноится. Я уже начинаю гнить.

– Не... непривязанным? Почему?

Глаза Майки начинают слезиться сильнее, чем у меня.

– Слушай, Фрэнки. Ты мой лучший друг, а Джерард – мой брат. И я здесь не для того, чтобы передавать сообщения вам обоим. Я не могу быть посредником. Я здесь не для этого.

Я почти что хочу лечь в снег и просто замёрзнуть. Я могу чувствовать, как останавливается моё несуществующее сердце, как замерзает кровь в жилах. Но затем дыра в моей груди открывается шире, и меня волной накрывает гнев. Я злюсь на Майки, ударяя его в грудь. Я завидую тому, какой он наполненный. Мои кулаки впечатываются в его хрупкое тело, а он принимает мои удары без хныканья или гримасы. Он просто пережидает, глядя на меня с ужасающей жалостью.

Наконец, я устаю, тяжело дышу, и по моим щекам скатывается пот. Я плачу, это громкие, задыхающиеся рыдания, и вдохи, и заложенный нос. Я кидаюсь на его избитую грудь, цепляясь за его поношенную футболку, как будто это спасёт меня. Мне нужно, чтобы он меня спас.

Руки Майки оборачиваются вокруг меня, пока я дрожу, он кладёт свой подбородок мне на плечо. Так же, как это делал Джерард.

– Вот, – шепчет он мне на ухо, – вот, для чего я здесь.

***

Я не знаю, как долго мы вот так вот стоим с Майки. Это похоже на то, как будто снег заморозил нас и превратил в статуи, – высокий, худой и чертовски мрачный парень, обнимающий своего лучшего друга – крошечного, ранимого мальчика с блестящими замороженными слезами на лице.

В конце концов, Майки говорит мне зайти и погреться, и я слушаюсь его, потому что безрассудная часть меня всё ещё надеется, что Джерард окажется там. Но его там нет, и я знал это, знал, что не будет.

Майки прочищает горло после того, как делает глоток теперь уже холодного кофе.

– Он, э-э... оставил что-то в своей комнате. Он не уточнил, для кого именно, но я могу догадаться. Думаю, он мог оставить что-то для тебя. Ты можешь посмотреть, если хочешь.

Я замечаю, как он старается не употреблять его имя. Мне интересно, это ради моего разбитого сердца? Затем я понимаю, насколько трудно для него потерять брата, ведь у них такая связь, так что ему тоже может быть больно называть его имя. Может быть, я и Майки находимся в одной лодке, хоть и на разных уровнях. Будь то братские или романтические отношения, мы оба потеряли того, кого любим.

Любопытство и надежда сливаются внутри меня в опасное пламя. Я всем сердцем надеюсь на то, что он что-то оставил для меня, но в тоже время боюсь. Что если это просто ещё один кусок головоломки на тему, почему он ушёл? Что-то большее, чем я могу себе представить... или заметить. Что, если у него тоже есть секреты?

Я понимаю, что есть ещё столько всего, чего я о нём до сих пор не знаю.

Моя рука дрожит, когда я поворачиваю ручку двери. Холодный металл под моими пальцами. Я потерял его в этом ночном небе, которое нарисовано на его двери, среди звёзд, планет, галактик и атмосфер. Но есть что-то, чего здесь никогда не было прежде.

Солнце.

В потерянной ночи и темноте Джерарда – я морщусь – появилось солнце. Яркий свет, который освещает будущее. Яркий свет в море потерянных звёзд.

Он нарисовал солнце в своей Судьбе.

Дыра в груди становится немного глубже, и жжёт от потерянной любви.

Когда я открываю дверь-вселенную, мой взгляд размыт. Мои щёки обжигает поток новых слёз, которые я торопливо вытираю тыльной стороной ладони. Я не замечаю это сразу же, потому что его комната выглядит почти точно так же, как когда я был здесь в последний раз. Кровать не заправлена и помята. Чистая и грязная одежда, мусор на ковре, в котором я никогда не мог ничего отыскать.

Затем я начинаю замечать отличия. Со стола исчез его блокнот и все листы с набросками. Исчезли его старые потрёпанные конверсы, раньше стоявшие в углу. Я смотрю в зеркало, но за мной нет его отражения. Он оставил меня навсегда. Всё говорит о том, что он ушёл. Всё, что было для меня так важно.

Может быть, это больнее всего. Мало того, что он действительно ушёл, но ещё и не осталось ничего, что мне бы о нём напоминало. Как будто ничего никогда и не происходило. И это то, что причиняет больше всего боли, тот факт, что я потерял все воспоминания, касавшиеся его. Воспоминания исчезают...

Я не позволю исчезнуть своим воспоминаниям.

В оглушительной тишине я прохожусь взглядом по комнате. Я сразу же замечаю то, о чём говорил Майки. Чёрный цвет выделяется на белой подушке, привлекая моё внимание. Это камера, которую он выиграл в конкурсе, когда был на конвенции по искусству в Нью-Йорке. Та, с которой мы возились в ту ночь, когда он пришёл ко мне, и я понял, что он моя судьба. Та, которая запечатлела наши улыбающиеся лица в ночь, когда он узнал об Оуэне.

Это его камера.

Я знаю, что он оставил её для меня, точно знаю. Но я не могу понять, почему. На плёнке есть только два снимка. Я смотрю на своё отражение в зеркале. Я помню, каким был до встречи с ним. Я помню, каким был, когда мы впервые начали узнавать друг друга. Я помню Фрэнки, чувствительного и настоящего, влюблённого в свою Судьбу, в будущее, которое она принесёт. Я смотрю в зеркало и не могу понять, кто я. Я смотрю на того же самого себя, но что-то изменилось, я это знаю.

Я поднимаю камеру и фотографирую своё зеркальное отражение. Теперь я мальчик, пойманный зеркалом. Я останусь там, и буду ждать возвращения Джерарда.

***

Когда я уезжаю от Майки, камера спрятана в моей куртке. Он говорит мне, что всё будет в порядке.

– Ты всегда можешь приехать сюда в любое время, если это поможет тебе почувствовать себя лучше.

Я иду назад к своему автомобилю. Моему автомобилю, потому что псих Оуэн теперь заключённый. И я поднимаю камеру высоко над своей головой, отматываю плёнку к концу и делаю фотографию солнца, скрывающегося за облаками в небе ранним утром.

Маленькая игра

Каждые шесть часов я принимаю мои таблетки, чтобы остановить боль.

Каждые четыре часа я принимаю мои таблетки, чтобы остановить боль.

Каждые два часа я принимаю мои таблетки, чтобы остановить боль.

В конце дня я не чувствую вообще ничего.

Ну и ладно.

По крайней мере, я остановил боль.

***

Я становлюсь человеком привычки. Я просыпаюсь по утрам, от одного и того же замороженного солнца. Оно просто висит там, в небе, где всё розовое, голубое и серое, и это напоминает мне о том, насколько тёмным стал мой мир. Когда Джерард уехал, он украл солнце. Дальше идёт завтрак, потом мама уходит на работу, потому что для некоторых жизнь продолжается. У меня нет никаких занятий, потому что школа начнётся только через полторы недели. Потом я мою голову шампунем Джерарда, который он оставил в моём душе. Запах жасмина должен заставить меня почувствовать тошноту, но это не так.

Я хочу чувствовать горечь. Я хочу быть пессимистом, язвительным, сукой. Я хочу злиться. Я хочу взорваться. Но я не такой, и я этого не делаю. Ни одну из этих вещей. Я просто чувствую грусть. Только слабость и грусть.

Автоответчик мигает красным цветом, что говорит о сообщениях и пропущенных звонках. Первые несколько дней после Рождества, я дотошно сижу у телефона, ожидая и надеясь на то, что услышу его немного хриплый голос на другом конце линии. Когда телефон звонит, я бегу к нему с любого конца комнаты. Вскоре я понимаю, что это всегда будет Майки, мама или какие-нибудь бедные продавцы из телемаркета, которые затем должны страдать от моих перепадов настроения. Бедняги. Они звонят вам в надежде продать новую Библию, или подписку на Vogue, но всё, что они получают – меня, жалующегося и засоряющего им телефонную линию.

И это ещё, если им повезёт. А те, кому не везёт, получают длинный неудобный монолог, они не знают что сказать, потому что звонили, чтобы продать мне своё дерьмо, а в ответ получили историю моей жизни. «Эй, приятель, всё в порядке». «Пожалуйста, успокойтесь, сэр». «Я... я уверен, что всё будет хорошо».

О, и моё самое любимое: «Эй, парень, ты же не собираешься уйти из жизни, верно?».

Нет, нет, я не настолько отчаявшийся.

Да, настолько отчаявшийся.

Иногда они висят на линии достаточно долго, чтобы я мог, рыдая, излить всю свою историю. В такие моменты я получаю либо: «Гори в аду, педик. Скорее всего, он бросил тебя, потому что ты был такой плаксивой сучкой», или же более благосклонное: «Если он любит тебя, то вернётся. Только, пожалуйста, перестань плакать».

Как я и сказал, бедняги.

Но это было только в первую неделю. Сейчас я смотрю на звонящий телефон, и просто позволяю ему продолжать. Мои пальцы даже не чешутся, чтобы поднять трубку. Я сижу на своих руках и пытаюсь сосредоточиться на том дерьме, идущем по телевизору.

Думай о хорошем думай о хорошем думай о хорошем.

Звонок умолкает, но пронзительный сигнал всё ещё продолжает путешествовать по пустым комнатам дома. В своё время он был запятнан позором ночных визитов Оуэна. Теперь он заражён воспоминаниями.

Это был стул, на котором сидел Джерард и пел мне, пока я притворялся спящим. Он спал рядом со мной на этой кровати. Его волосы всё ещё остались на подушке. Это порог, где он стоял, когда стал моей Судьбой, и звёзды образовывали кривой нимб над его головой. Это душ, где он нежно поцеловал меня, и перевернул весь мир.

Это был дом, где я влюбился. Сейчас это дом, в котором я потерял его.

Как я потерял его?

Я до сих пор не знаю.

Маленький красный огонёк, мигающий на телефоне, я вижу его боковым зрением. Я буду игнорировать его, как и другие двадцать три оставленных сообщения. Это стало моей привычкой – не надеяться.

А я человек привычки.

***

Я пишу ему длинные письма. В них рассказывается о моей маме. О моём дне. Майки. Песнях, которые я слушаю. Словах, впечатывающихся в мой мозг.

Но в них никогда не рассказывается о том, как я себя чувствую. Никогда.

Я заклеиваю конверт и ставлю в углу штамп. На них никогда не бывает адреса отправителя или получателя. Он никогда не получит их, а я не хочу, чтобы они вернулись.

Это ничейные письма.

Но в конце дня, когда все письма написаны и отправлены, у меня всё ещё есть, что ему сказать.

Всегда есть что сказать.

***

– Милый, я... я беспокоюсь о тебе, – говорит мама.

Я хочу сказать ей, чтобы она не волновалась за меня, просто потому, что меня больше ничего не волнует. Обезболивающее украло мои эмоции, Джерард украл моё сердце. Во мне не осталось того, что могло бы волноваться.

– Ты не должен так вести себя. Я боюсь, что твой бок не заживёт.

Дыра в моей груди гниёт немного сильнее. Медленная смерть.

Я смотрю на неё пустым взглядом. Иногда это всё, на что я способен. Я просто не заживаю.

***

Я играю в маленькую игру. Она называется Быть Невидимым. Уверен, вы слышали о ней.

Это когда вы прячетесь целый день в своей комнате, не едите, не спите и не существуете. Это когда вы запираете дверь и игнорируете вашу мать, которая стучится в неё и кричит, и, наконец, прекращает, потому что она целый день работала с психами, и слишком устала, чтобы иметь дело с ещё одним. Это когда вы принимаете слишком много обезболивающих, так что просто сидите в ступоре, пока ваш мозг не отключается, а вы не засыпаете. Это когда вы касаетесь себя и представляете, что это рука Джерарда на вашей разгорячённой коже, а потом плачете, потому что открываете глаза и понимаете, что это только вы и ваша грёбаная рука.

Быть Невидимым.

Я уверен, вы слышали о ней.

Без

Иногда я представляю себе, что Джерард может слышать меня. Что он со мной, тихо ходит рядом, наши пальцы переплетаются. Его руки вокруг моей талии. Он может слышать мои мысли.

– Я люблю тебя, – шепчет он мне на ухо, посылая мурашки вверх и вниз по позвоночнику. – Думаю, без тебя я был бы потерянным.

Затем я моргаю, и он пропадает, моей талии холодно. Его дыхание – просто ветер. Правда в том, что он без меня, а я без него. Мы друг без друга. Вот почему он потерянный, в месте, которого я не знаю. Вот почему я такой чертовски потерянный в месте, в котором не хочу находиться.

***

Как бы я не хотел признавать это, опасаясь, что Карма может снова надрать мне задницу, но всё перестаёт болеть. Снова начинается школа, и все знают. Знают, кто я по определению.

Фрэнки (сущ.): тощий Невидимый ребёнок. Брат красивого Оуэна Баррета. Жертва покушения на убийство. Жертва изнасилования.

Это точь-в-точь я. Но я просто существительное. Просто объект. Люди знают моё имя, но я всё ещё Невидимый. Я всё ещё могу оставаться Невидимым, хоть вся моя жизнь известна общественности.

Иногда всё, чего я могу пожелать – идущее время.

Иногда у меня бывают плохие дни. Я захожу в супермаркет, и внутри меня что-то трескается, как стекло. Ветер залетает через отверстие в груди. Оно перестало увеличиваться, но это не означает, что оно зажило. Я всё ещё гнию. Я всё тот же мальчик, который заблуждался, думая, что любовь может спасти его.

Так что в конечном итоге на ленте не оказывается ничего из того, что просила купить мама. Только корзина, полная шампуня с ароматом жасмина. Тридцать одна бутылка. Кассирша насмешливо смотрит на меня, низкого ребёнка в красной толстовке, которая выглядит так, словно на ней можно спрятать пятна от крови. Но она всё пробивает, а затем складывает в пакет.

Моя мать не спрашивает меня, где всё то, что она просила купить. Я думаю, что она меня боится. Нет, не меня. Зомби, который выглядит, как я. Согласно определению, конечно.

Я не могу сказать вам, сколько бутылок жасминового шампуня Джерарда стоит в ванной под раковиной.

***

Большинство дней у меня всё хорошо, просто отлично.

Я езжу в школу, и дети смотрят на меня так, будто из моей задницы растёт ещё одна пара ног.

«Это он».

«Это действительно он?».

«Я думаю, что он в кабинете английского».

«Я в порядке», – говорю я им, хоть они и не спрашивают.

Когда мне удаётся улыбнуться Майки на перемене или в обеденный перерыв, он несколько раз моргает, а затем спрашивает меня, в порядке ли я, и это уже почти как шутка. Он знает, что я редко улыбаюсь, и он пытается вытянуть улыбку из меня. Я улыбаюсь ему одному, потому что он мой лучший друг. Но он знает, что я не в порядке, и это чертовски глупый вопрос с его стороны. Он знает это. Вот почему спрашивает. Он надеется получить от меня какую-то реакцию, что-то кроме взгляда зомби без сердца.

«Я в порядке», – иногда отвечаю я, хоть мы оба знаем, что это чушь.

Хотя, иногда я думаю, что я действительно в порядке. Прошло три недели с тех пор, как он ушёл, и я, наконец, снова могу дышать. Я не зажил, но я учусь притворяться заново. Всегда легче Быть Невидимым, когда ты уже знаешь, что произойдёт, если ты нарушишь правила.

Как я?

Я в порядке, просто в грёбаном порядке.

***

Через месяц после его ухода, я иду к реке. Да, к той же реке, куда меня привёз Джерард в тот день, когда меня избили. Они уже почти достроили эти дома. Теперь я не нарушаю закон, потому что у них есть парковка, а не сетчатый забор, и людям разрешается приезжать сюда, чтобы убедиться, хотят они купить здесь дом или нет.

Его камера лежит в моём кармане. Плёнка полностью использована, но иногда просто приятно знать, что он что-то мне оставил. Такие мелочи могут даже заставить меня немного улыбнуться. Там есть некоторые хорошие воспоминания. Я заживаю.

Когда я добираюсь до воды, то удивляюсь, обнаруживая, что это не та река. В смысле, с географической точки зрения она такая же. Она расположена в том же месте, что и раньше. И она всё ещё должна убеждать людей покупать многомиллионные дома здесь, а не в самом грязном Нью-Джерси.

Но всё по-другому, потому что медленная, спокойная река, у которой мы когда-то сидели и целовались, теперь движется в довольно быстром темпе. Там, где когда-то вода была настолько ленива, что практически не двигалась, она булькает и плещется, омывая мелкую гальку у берега. Я думаю, что дожди и снег просто затопили её.

Я смотрю на быстро текущую реку, усаживаясь на подмороженную траву около берега. В реке плавают неровные куски льда. В некоторых местах есть тонкие мостики изо льда, связывающие два берега. Интересно, что если бы я провалился под лёд, и река унесла меня подальше от Джерси. Я могу почти представить себе это. Шок от встречи кожи с ледяной водой. Моя одежда тянет меня ко дну, потопляя. Я почти что ощущаю онемение, медленно замораживающее меня. Посиневшие губы. Стучащие зубы. А потом вообще ничего. Меня унесёт из грёбаного Нью-Джерси.

Я вспоминаю, как Джерард держал меня за руку и попросил меня посмотреть на своё отражение в реке. Сказать ему, что я вижу. Он знал, уже тогда он знал. Он знал, каким никчёмным я себя считаю, он увидел отчаяние в моих глазах. Но он сказал, что может смотреть сквозь это. Он может видеть грустного, красивого мальчика...

Я смотрю в реку, но я больше никогда не увижу в ней своё с Джерардом отражение. Река просто забрала его и унесла далеко-далеко.

И я задаюсь вопросом: куда же она забрала моего Джи?