Текст книги "Anorex-a-Gogo (СИ)"

Автор книги: havewelostjimmy?

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

В Другом Месте

Это длинный белый коридор. Ослепительно-яркого белого цвета. Инстинктивно я прикрываю глаза рукой, но это не помогает. Свет отражается от пола, ослепляя меня. Я прищуриваюсь и иду дальше по коридору.

Я не уверен, почему я иду. Всё, что я знаю, я должен. Хоть я и не знаю, куда и зачем иду, я просто знаю, что должен продолжать идти.

Так что я иду. В коридоре есть двери. Я заглядываю в некоторые из них, потому что просто не знаю, что ещё сделать.

В первой комнате маленькая девочка. У неё лысая голова, а глаза выглядят слишком большими. Широко распахнутые невинные глаза. Её плюшевый мишка выглядит немного потрёпанным. Она говорит мне, что умерла от лейкемии. Она показывает четыре пальца. «Вот сколько мне лет», – говорит она.

Женщина нянчит малышку в комнате с нежно-голубыми стенами. Я захожу сюда, потому что это успокаивает – быть в месте, где нет ослепительно-белого.

Женщина молодая и рыжеволосая. Она прижимает к груди ребёнка, и её движения кажутся мне успокаивающими. Я прислоняюсь к стене.

– Где мы? – шепчу я после короткой паузы.

Она не отводит взгляда от своей малышки, гладя её по огненным волосам.

– Сейчас мы в Другом Месте, – шепчет она.

А потом она рассказывает мне, как попала сюда. Она говорит, что день и ночь её муж издевался над ней. Она говорит, что ей просто надоело, что мир так ужасно с ней обходится. Она говорит, что утопила ребёнка в ванной, чтобы спасти его. Потом она говорит, что застрелилась. Она показывает мне дырку от пули в затылке. Потом указывает на рану в моём боку.

Она говорит, что счастлива сейчас, сидя здесь, в этой голубой комнате со своей девочкой.

В другой комнате старик курит сигару. Рассказывает, что при жизни он был богатым, а умер бедным. Умер в одиночестве в приюте для бездомных, потеряв своё имя. Рассказывает, что его жизнь была такой же одинокой, как в Другом Месте.

Больше я решаю не заглядывать ни в какие комнаты. Это Другое Место кажется мне гнетущим.

Под всем этим я понимаю, что, вероятно, мёртв. В конце концов, это Другое Место, и обычные коридоры не ослепляют людей.

Одна дверь открыта. На табличке, висящей на двери, написано моё имя. Эта комната выглядит более тёмной, тихой тенью, и даже почти привлекательной. Из-за того, что мне скучно, или потому, что я маленький любопытный ублюдок, я проскальзываю в эту комнату и закрываю за собой дверь.

О, моя Карма, здесь Джерард. Я медленно подхожу к нему, моя обувь скрипит, соприкасаясь с блестящим линолеумом. Он склонился над кроватью, где под простынями лежит печальная фигура. О Боже, насколько же он реальный. Его позвоночник проступает под его чёрной футболкой. Я прикасаюсь к нему, от чего через все мои конечности проходит дрожь. Он не оборачивается или даже, кажется, не чувствует этого. Я зарываюсь лицом в его волосы, пахнущие сущностью Джерарда.

Смотрите на меня, я плавлюсь на месте.

– Джи, – выдыхаю я, скользя губами по его скуле. Я знаю, что он не может чувствовать меня, но, чёрт возьми, я могу чувствовать его. Мне кажется, как будто с тех пор, как я последний раз к нему прикасался, прошло много лет.

Я подхожу к другой стороне кровати. Я думаю о том, что если Оуэн убил меня, а потом убил Джерарда? Что делать, если мы оба застряли в этом Другом Месте?

Его лицо утешает меня. Даже если он хмурится, а его глаза полны грусти. Даже если его ресницы склеены от высохших слёз. Даже если он выглядит старше девятнадцати. Я продолжаю возвращаться домой, глядя на его лицо.

– Улыбнись, Джи, – прошу я его, протягивая руку, чтобы коснуться его лица.

Но он только продолжает безучастно смотреть на фигуру, лежащую в постели. Я позволяю глазам опуститься, и встречаюсь с тем, кого боялся увидеть.

Зеркальное отражение. Моё лицо выглядит таким же белым, как накрахмаленные простыни, на которых я лежу. Мои щёки впалые, как гладкие внутренние стенки морской раковины, такие же мраморные. Моя грудь оголена, бинты, перевязывающие рану, занимают большую часть туловища. Рёбра протыкают мою кожу, как острые края холмов, возвышающихся над равниной.

Впервые за много лет я не вижу в себе толстозадого ребёнка, не чувствую смущения из-за того, что моё тело наполовину обнажено. Вместо этого, я нахожусь в шоке, и мне стыдно. Я выгляжу истощённым и слабым, неестественно худым. Я похож на мальчика, который уморил себя голодом, чтобы оставаться незамеченным. Может быть, на мальчика, который с самого начала хотел внимания.

Я касаюсь лица своей копии, восковая бледность под моими пальцами. Такой холодный, такой ненастоящий.

Шёпот достигает моих ушей. Я поднимаю глаза и замечаю, что губы Джерарда движутся. Так медленно, практически почти без движения. Но он произносит слова, которые я так сильно хочу услышать.

Джерард наклоняется так, что его лоб прижимается к предплечью Фрэнка, лежащего в постели. Я чувствую покалывание в своём собственном теле через этот контакт. Он оставляет мягкий поцелуй на коже, затем ещё один. Как странно, что я могу чувствовать его губы, словно призрак на своей коже, даже если эти поцелуи предназначаются не совсем мне.

Это как мантра. Как будто повторение слов сделает нас сильнее. И они делают. Когда я слушаю их, внутри меня рождается надежда и, как огонь, распространяется по всей моей груди. У него есть столько надежды, гораздо больше, чем я мог представить. Он вселяет в меня это супер сильное чувство, будто ничто не сможет сломить нас. И я слушаю их, слушаю с таким трудом, и с каждой минутой я всё больше и больше верю в то, что это правда. Я хочу, чтобы это было правдой, ничем больше.

– Любовь может спасти нас, – шепчет он. – Любовь может спасти нас.

Пожалуйста, Бог, пусть это будет правдой. Я не знаю, где мы, чёрт возьми, или что произойдёт. Я даже не знаю, умер я или нет. Всё, что я знаю, что всё это высшая сила, которая где-то там смотрит на нас. Карма ли это, Будда, или даже Бог – мы под присмотром. И Джерард произносит короткую молитву, вне зависимости от того, знает он об этом или нет. Любовь может спасти нас. Если есть сила, которая на это способна, то это должна быть любовь. Это так просто.

– Любовь может спасти нас, Фрэнки. Я знаю, что может, нам просто нужно постараться. Мы постараемся немного сильнее. Любовь может спасти нас, клянусь. Тебе просто нужно очнуться.

Он сказал мне, что знает, что я не верю в него. Он сказал мне это вчера? Год назад? Целую жизнь назад? Кто знает. Может быть, это время ещё вообще не пришло. Но он сказал, что я не верю в него. Я верю в Джерарда сильнее, чем в любую высшую силу. Даже сильнее, чем в Карму. Я верю в Джерарда, и я верю ему, когда он говорит, что любовь может спасти нас.

Он говорит мне, что любовь может спасти нас, если я. Просто. Очнусь.

Так что я это и делаю.

Спасённый

Я как будто плыву. Я вижу свет над водой, и мне просто нужно к нему подплыть. Я выхожу из своего бессознательного состояния, пробиваясь через поверхность. А потом я снова дышу воздухом, и свет, к которому я плыл – бледное лицо Джерарда.

Я как будто открываю глаза в самый первый раз. Мои веки открываются, и я сосредотачиваюсь на Джерарде. На мгновение я задумываюсь, вдруг я всё ещё в Другом Месте, мёртвый, и он тоже может быть мёртв, а всё вокруг – ослепительно-белое. Но это выглядит как обычная больничная палата, наполненная звуковыми сигналами приборов и капельницы, сильным запахом лекарств. Стены светло-зелёного , обои с цветами.

Я как будто под наркотиками. Хотя, конечно, так и есть. Они вкололи мне морфин, мне трудно держать глаза открытыми, и левая сторона тела словно исчезла. В моей голове беспорядок, мысли затуманены и путаются. Язык сухой и тяжёлый, будто прилипший к нёбу. Я невольно дёргаю своей рукой, на которой покоится его голова. Думаю, моё тело, наконец, возвращается к жизни. Джерард рывком поднимается вверх, его глаза выглядят дикими под тяжёлыми веками.

Я как будто возвращаюсь домой. Он не верит своим глазам. Я моргаю, пока он смотрит на меня. А потом его руки на моём лице, обнаруживающие все повреждения и линии. Его глаза не отрываются от моих собственных, погружаясь глубже, чем когда-либо раньше. И наконец, наконец, его губы на моих собственных, движущиеся так заботливо и мягко. Думаю, что тот, кто придумал эту идею – прижиматься своими губами к губам другого и чувствовать такое блаженство, был чистым гением. Он целует меня так мягко, его губы просто порхают на моих.

– Спасибо, спасибо тебе, – выдыхает Джерард на мою щёку, когда падает на колени у кровати, утыкаясь лицом мне в шею. Я не уверен, кого он благодарит, меня или какого-то бога, но это не имеет значения.

– О чём ты думал, когда так выпрыгнул передо мной? – спрашивает он. Действительно интересно. Потому что он был полностью готов принять этот удар на себя, а я просто решил сделать это за него.

Мои первые слова получаются вялыми от тех препаратов, которые они вводили в мои вены кто знает, как долго. Я сглатываю, и моё горло жжёт.

– Я, эм, не знал, что у него был нож, – признаюсь я. Не время для того, чтобы притворяться каким-нибудь благородным героем. Мы оба знаем, насколько глупо было выпрыгнуть перед этим карманным ножиком. Это как пытаться увернуться от пули.

– Пэнси, ты идиот, – говорит он, но с облегчением, потому что он не собирается на самом деле меня ругать. Вместо этого он оставляет несколько поцелуев на моей шее, пока мои пальцы вплетаются в его волосы.

Я смотрю на повязку, наложенную вокруг моего торса, и снова сгораю от стыда за жестокое обращение со своим телом. Я стараюсь выкинуть всё это из головы как можно быстрее, немного приподнимаясь. Я ожидаю увидеть пятна засохшей крови, как во времена Второй мировой, но всё, что я вижу – чистая белая повязка. С крошечным пятном крови.

– Им удалось хорошенько тебя залатать, да? – спрашивает он. Теперь, когда первоначальное беспокойство и благодарность прошли, Джерард улыбается. Его лицо светится.

– Я не умер, – бормочу я, почти что в неверии.

Его улыбка подрагивает.

– Нет. Но чёрт, Фрэнк, я не хочу, чтобы ты снова был так близок к этому.

И он рассказывает мне, что произошло. Как он понял, что я принял удар в живот. Как он позаботился об Оуэне (и здесь он был очень неопределённым). Как моя мать проснулась из-за всего этого шума. Как она пришла в комнату, пока Оуэн истерически смеялся, а Джерард прижимал моё замершее окровавленное тело к груди. Как она вызвала полицию и скорую. Как Оуэн не переставал смеяться, даже когда на него надели наручники и затолкали в полицейскую машину.

Когда я узнаю эти недостающие части истории, в моём мозгу мелькают случайные проблески. Мигание синих и красных огней. Звук сирены. Рваные рыдания Джерарда. Крик моей матери. Истерика Оуэна. Но в основном, это просто тьма. Чёрная дыра, на месте которой должны быть воспоминания, кроме того, как я умираю.

Он рассказывает мне всё. Я хочу рассказать ему столько всего, каждое слово, пока моё горло не пересохнет, а язык не отвалится. Я хочу рассказать ему о Другом Месте и о вещах, которые я видел. Я хочу рассказать ему, что у нас всё ещё есть надежда. Но я так чертовски слаб, что не думаю, что способен на большее, чем просто кивать головой. И даже это для меня тяжело.

Кажется, Джерард понимает это, хоть я ничего ему и не говорю. Как будто он может читать мои мысли.

– Не разговаривай, ладно? – шепчет он, когда я пытаюсь. – Просто отдыхай.

Я делаю ещё один шаг вперёд. Шаг ближе к тому, что всё будет хорошо, и шаг дальше от этого кошмара, который пытался нас разрушить.

– Любовь может спасти нас, – шепчу я.

Он замирает, когда мои глаза снова закрываются. На его лице самое странное выражение, и я смотрю на него через ресницы. Он откидывается на спинку стула и просто смотрит на меня несколько долгих секунд. Затем протягивает руку, убирает волосы с моего лица и улыбается.

– Я верю тебе, – выдыхает он.

***

Они говорят мне, что выпишут до Рождества.

И на следующий день, в понедельник после обеда, они отправляют меня домой со строгими правилами.

Никаких дополнительных нагрузок.

Не стоять дольше десяти минут за один раз.

Не спать на левом боку.

Никакого секса.

Я пытаюсь сохранить серьёзное выражение лица, когда Джерард хмуро смотрит и показывает язык за спиной врача. Даже моя мама улыбается.

Джерард откатывает меня в инвалидном кресле на стоянку, а затем помогает забраться в серебряную мазду моей мамы. Он целует меня и шепчет, что зайдёт сегодня вечером, и мы проверим гибкость правила «никакого секса».

Я становлюсь тёмно-красного оттенка. Боже, я не хочу получить приступ перед мамой.

Мама и я молчим в машине. Есть столько всего, что мы должны сказать, и столько всего, что я никогда бы не хотел рассказывать. Думаю, что ни один из нас просто не знает, с чего начать.

– Мам –

– Милый –

В конечном итоге мы оба начинаем говорить в одно и то же время, затем останавливаемся и смущённо смеёмся. Наступает неловкое молчание, потому что ни один из нас не хочет снова начинать говорить, когда знает, что хочет сказать другой. Смех убивает мой бок и дыру в нём, которую любезно оставил псих Оуэн.

– Мам, мне очень жаль, – наконец говорю я, чтобы сломать лёд неловкого молчания.

Она выглядит такой удивлённой, как будто я случайно сказал: «Мам, я очень-очень сильно хочу трахнуться с Джерардом».

– Ты извиняешься? За что? – спрашивает она сомневающимся голосом.

– Эмм... за то, что получил удар ножом?

И она начинает плакать. Так сильно, что мне интересно, безопасно ли ей находиться за рулём, так что я прошу её остановиться. Она останавливается, яростно растирая когда-то идеально нанесённую тушь. Это странно, видеть мою обычно спокойную, собранную маму, отчаянно рыдающей за рулём. Она обхватывает его так сильно, что белеют костяшки пальцев, и начинает стучать по нему кулаком. Я вспоминаю тот первый день, когда Джерард поцеловал меня, а потом ушёл и оставил меня у реки. Как больно было видеть его, сражающегося с самим собой в машине. Так же больно, как видеть маму, разваливающуюся по кусочкам.

Моя первая мысль, – нужно протянуть руку и как-то утешить её. Но потом я понимаю, что если я был на её месте, то просто хотел, чтобы меня оставили в покое, пока я плачу, так что я даю ей выплакаться. Она плачет добрых пять или шесть минут, затем шмыгает носом минуту или около того. Потом, она, наконец, успокаивается, вытирая размазанный карандаш под глазами.

– О Боже, Фрэнки, я одна должна извиняться, – наконец выдавливает она, вытирая рукавом слёзы. – Я была худшей матерью, которую только можно представить.

– Нет, мам, ты –

– Пожалуйста, позволь мне сейчас договорить, хорошо? Иначе я никогда не смогу сказать то, что должна.

Я киваю и замолкаю.

– Милый, Джерард.... ну, он рассказал мне. Об Оуэне, о мистере Стоксе, о твоём... твоём расстройстве пищевого поведения. Он рассказал мне всё, пока мы ждали в больнице. – Ей хватает порядочности, чтобы выглядеть немного виноватой. – Но он сделал это только потому, что хотел, чтобы ты был в порядке.

Моё лицо становится белым, как бумага, а во рту всё пересыхает. Я хочу быть в ярости на Джерарда, но всё, что я чувствую, это благодарность, потому что он покончил со всем, будучи таким храбрым, сделав то, что я никогда не мог.

Она громко всхлипывает.

– Я твоя мать, чёрт возьми! Я должна была знать, что происходит. Прямо в моём собственном доме. Теперь, когда я оглядываюсь на это, становится так мучительно ясно, как тебе было больно. Но я просто никогда не уделяла тебе достаточно внимания. И все эти годы... Я знала, что что-то сдерживает тебя. Я знала, что ты не был счастлив. Но я никогда... я никогда даже не понимала... – Её голос срывается. – Что Оуэн делал с тобой... О Боже, я даже не могла себе представить. Детка, мне жаль, мне очень, очень жаль. Я такая ужасная мать, ужасный человек. Эта обязанность матери, понимать такие вещи, а я этого не сделала. Я не з-защитила тебя...

Я молча жду ещё пару минут, пока новые слёзы вытекают из её глаз. Я протягиваю руку и беру её ладонь в свою. Она сжимает её так сильно и болезненно, но я бы не рискнул её сейчас отпустить.

– Он уезжает, Фрэнки. В тюрьму или объект, чтобы получить помощь. Я не знаю. Но он не вернётся. Я обещаю, что ты будешь в безопасности. – Она смотрит на меня, вытирая нос. – Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня за то, что я такая ужасная мать?

– Только если ты сможешь простить меня за то, что я такой ужасный сын, – отвечаю я, заставляя её немного улыбнуться.

– Мы вроде ужасной семьи, да? – смеётся она.

Да, мы такие. Это не так уж и смешно, но что мы ещё можем сделать, кроме как посмеяться? В смысле да, мы отстойная семья. Мы были такой семьёй в течение последних шестнадцати лет. Но кто знает, может быть, мы со всем справимся и будем процветать. Намекнуть может только будущее.

Она целует меня в щёку.

– Я люблю тебя, Фрэнки. Независимо от того, кто ты есть, кого ты любишь или что делаешь, я всегда буду тебя любить. Я собираюсь тебе помочь, хорошо?

– Мне больше не нужна помощь, мам. Джерард... ну, ты теперь тоже это знаешь. Он помог мне сильнее, чем ты можешь себе представить.

– Я всегда знала, что этот мальчик может спасти тебя, – шепчет она.

И я целую её руку и улыбаюсь, потому что думаю, что тоже всегда это знал.

Фрэнки, чувствительный и настоящий

Ваш взгляд проходит по моему телу. Вы смотрите на меня, и видите, кто я такой. Вы видите худого мальчика. Вы видите его лоб, блестящий от пота. Вы видите страсть, спрятанную под его полуприкрытыми веками.

Вы видите мальчика, который сгорает в пламени поцелуев другого мальчика, который даже не осознаёт, что прошёл уже по крайней мере час.

Но вы не видите повреждённого мальчика. Для вас он выглядит просто отлично. Ну, может быть, только немного взъерошенным. Конечно, он прошёл через многое. Но вы не видите сломанного мальчика. Вы видите кого-то целого и наполненного. Абсолютно наполненного.

Последний час я думаю, вот оно. Святые пельмени, вот оно. Но Джерард целует, только целует. Я думаю, к чёрту правила. Сегодня вторник, Рождество всего через два дня. Это может стать ранним подарком самому себе. Санта Клаус не сделает ничего лучше, чем Джерард.

Но каждый раз, когда мои руки опускаются слишком низко, Джерард возвращает их обратно на свои плечи, даже не разрывая поцелуя. Одна его рука покоится на повязке на левом боку, осторожно оберегая рану. Другая рука почти что властно обёрнута вокруг задней части моей шеи, его большой палец поглаживает кожу, сводя меня с ума.

Я поворачиваю голову, пока его губы спускаются от моих губ к ключицам. Моё дыхание становится глубоким и рваным, словно я под водой. Мои руки обводят контуры его спины. Мои глаза трепещут, будучи закрытыми.

– Джи, – выдыхаю я, подталкивая его своим коленом.

Он слегка поднимает голову, его глаза встречаются с моими. Я молча умоляю его. В его глазах мелькает что-то вроде сомнения, затем исчезает, как волна океана, откатывающаяся обратно. Он закусывает губу, его взгляд мечется с одного на другое. Он борется с чем-то внутри, это битва нравственности против желания. Кто бы мог подумать, что у Джерарда Уэя есть моральные принципы?

Спасибо Карме, он не следует им прямо сейчас.

Медленно, очень медленно, его рука, лежащая до этого на моём боку, начинает скользить вниз. По пупку. По тазовым костям. Достигает пояса моих джинсов.

И вот оно.

Огонь взрывается в моём животе и быстро распространяется по каждой конечности. Как будто я сейчас просто сгорю и разлечусь по атмосфере. Всё словно отдаляется, но я всё ещё чувствую его. Джерард повсюду, пока его пальцы возятся с пуговицей на моих джинсах, он снял с меня рубашку где-то между поцелуями больше часа назад и временем, когда он оседлал меня. Он в воздухе. Я вдыхаю его, и он плавает в моих лёгких, топя меня. Он в волосах, в которые я вплетаю пальцы, когда он расстёгивает мои джинсы и стаскивает их. Его дыхание, – музыка в моих ушах, когда оно становится более затруднённым от нетерпения.

Я понимаю, что Джерард раздевает меня. Это кажется настолько невыносимо романтичным, что я просто хочу похоронить его внутри себя, чтобы никогда не потерять это чувство снова. Оно наполняет каждую мою пору, это чрезвычайно соблазнительный момент. Нереальная нежность всего этого заставляет меня на секунду затаить дыхание.

А потом его тёплые ладони скользят вверх по моим бёдрам, заставляя меня затаить дыхание совсем по другой причине.

С каждым касанием приходит новое понимание. Как своего рода вызванное гормонами оргазменное прозрение.

Его пальцы проходятся по внутренней стороне моего бедра, практически исцеляя шрамы.

Я хочу, чтобы он был внутри меня.

Его губы прижимаются к задней части моего колена.

Это то, чего я ждал всю свою жизнь.

Его волосы щекочут мою грудь, когда он целует кожу над моим пупком.

Я вот-вот оживу.

Его горячее дыхание посылает озноб по моей коже.

Я не просто хочу его...

Его лицо обрамлено золотым светом, льющимся в окно. Последний луч заката, прежде чем ночь примет нас в свои объятья. Это... поэтично.

... я просто нуждаюсь в нём.

И затем я голый, а он всё ещё полностью одет, и его тело отбрасывает тень на моё. Моё лицо автоматически краснеет, когда я лежу, уже задыхаясь от нетерпения, на своей кровати.

Лёгкая улыбка вспыхивает на его лице, как ночник. Это моя защита, пока последний свет скрывается за туманным горизонтом Джерси, но ночь уже не кажется зловещей. Это тайна, которую я, наконец, готов раскрыть, секрет, который больше не сможет причинить мне боль. Джерард – темнота, и я приветствую его поцелуем.

– Я буду скучать по твоему красивому лицу, – шепчет он, его губы трепещут над моим разгорячённым лицом. Он молча смотрит на меня, запоминает. Фиксирует мою уязвимость и беспомощное желание в своей памяти. Я подсознательно делаю то же самое.

Единственное, чего я не могу сделать, – задуматься над его словами. Они практически ничего не значат для меня рядом с этим выражением его лица. Почти собственническое ликование, смягчённое и приглушённое его улыбкой. Слова ничего не значат, когда он так на меня смотрит.

Он осторожно стягивает меня с кровати и прислоняет к стене. Я резко вдыхаю, когда его руки начинают скользить вниз по моим бёдрам, едва задевая головку моего члена. Он просто вжимается своим одетым телом в моё, и каждый изгиб его тела отлично чувствуется через рубашку и брюки, пока наши губы снова сталкиваются, а языки переплетаются.

– Раздень меня, – мягко командует он. Мои глаза расширяются, и я начинаю характерно заикаться, хотя на самом деле из моего рта не вылетает ни одного слова. Он берёт мои руки в свои, а затем прижимает одну к своей промежности, а другую к сердцу. – Я твой, Фрэнки. Весь твой.

Так что я заставляю его сделать шаг назад, а затем скольжу своими руками под его футболку, медленно снимая её через голову. Думаю, это может быть единственным разом, когда у него есть терпение на то, чтобы позволить мне не торопиться, так что я собираюсь воспользоваться моментом. Заношенная футболка падает на пол, как шёлковая нить между нами. Я позволяю своим пальцам коснуться его бледной груди, находясь практически абсурдно очарованным. Это не первый раз, когда я касаюсь его кожи. И даже не первый раз, когда я вижу его полуголым. Но теперь я вижу его в другом свете, потому что с каждым прикосновением я всё глубже и глубже погружаюсь с ним в любовь. Сейчас я слишком глубоко, чтобы когда-нибудь снова выплыть, но мне поебать.

У Джерарда терпение святого. Он просто как статуя стоит на месте, пока я поглаживаю его спину, живот, тёмную дорожку волос, уходящую в его джинсы.

– Ты выглядишь очень красивым, когда сосредотачиваешься, – говорит он мне.

И только когда я перехожу к джинсам, его поведение изменяется. Я могу чувствовать его мышцы, дрожащие под пылающей кожей, и это единственный признак того, что ему тяжело ждать. По некоторым причинам это заставляет меня раздуваться от гордости, от того, что я могу заставить такого удивительного человека чувствовать себя настолько неконтролируемо.

Вместо того, чтобы снять с него боксеры, я прижимаюсь своим обнажённым телом к его. Я могу чувствовать, как напрягаются его мышцы, когда его руки практически автоматически оборачиваются вокруг моей талии. Мои губы прижимаются к его плечу, и я делаю это, совершенно не задумываясь. Моё тело откинуло мозг на задний план, и переложило управление на любую часть тела, которая у меня есть. Моё смущение выходит в окно, и всё, что остаётся, – это Фрэнки, чувствительный и настоящий.

Он прекрасен на вкус. Солёно-сладкий от пота и его сущности, которая существует исключительно на его коже. Я пробую его на вкус, скользя губами по его груди, ключицам, шее.

Джерард вздрагивает.

– Любитель подразнить, – выдыхает он, откидывая голову немного назад, чтобы открыть мне доступ к нежному месту под его мочкой уха.

Вот в чём разница между трахом и занятием любовью. Мы собираемся не просто слиться телами, мы собираемся обменяться сердцами.

Два мальчика стоят в середине затемнённой комнаты, один обнажённый и смелее, чем был когда-либо раньше, другой отдающий себя взамен. Два сердца, которые управляются их обладателями, танцующие такой красивый танец, что это может просто разбить сердце.

Это может просто разбить сердце.

Тишину разрывает стон, плотный и страстный. Я даже не знаю, из чьего рта он вылетел, но это возвращает нас к реальности. Это на самом деле происходит. Наши сердца выстроились в линию, вот оно.

– Мы не можем заниматься сексом, – шепчет Джерард с серией глубоких вдохов. – Врачи запретили, Фрэнк.

Я чуть не плачу в знак протеста. Моё отчаяние даёт о себе знать в виде тихого стона.

– Джерард, – прошу я, прижимаясь своей кожей ближе к нему, как бы соблазняя его.

Его улыбка дразнящая, почти невинная.

– Никакого секса,– напоминает он, мотая пальцем, как будто я мог забыть последние шесть секунд. – Разве ты не хочешь выздороветь?

– Нет, – скулю я, моя грудь вздымается. Чего, блять, он меня дразнит.

– Что, если я сделаю тебе больно? Если я тебя трахну, ты, вероятно, отправишься прямо в ад.

– Я уже был на небесах, и это не так уж и хорошо. – О Боже, и теперь он смотрит на меня так, как будто я, может быть, не получаю достаточного количества кислорода. – Ад не может быть намного хуже. Теперь поцелуй меня, пожалуйста.

Его улыбка искажается, становится наполовину забавляющейся, наполовину обеспокоенной.

– Я не уверен, что действительно хочу совратить тебя, Пэнси.

Я фыркаю.

– Да, конечно. Тебе бы хотелось совратить меня. Ты же Джерард Уэй, верно?

Он смеётся, но в то же время выглядит расстроенным. Как будто в моей шутке было слишком много правды.

– Шучу, Джи. А если серьёзно, я весь готов совратиться, – говорю я, приподнимая брови.

– Но если мы сейчас займёмся сексом, больше не будет неизвестности?

Блин, и как я на это должен ответить?

Джерард вздыхает.

– Я просто боюсь, что сделаю тебе больно, – бормочет он, проводя пальцами по моей щеке. – Я испугаю тебя.

Мне интересно, это его попытка рассказать мне, что он очень странный и причудливый в постели? Но затем я думаю об этом, о его страхе сделать мне больно. И я боюсь. Потому что я так долго был онемевшим. Кто сказал, что буду чувствовать вообще что-либо? До тех пор я ничего не чувствовал, когда Оуэн был внутри меня, ни боли, ни удовольствия. Только онемение, как будто его там и не было. Что если это не так просто, как ничего не чувствовать? Что, если это то, что я не смогу почувствовать? Что делать, если Джерард будет стараться, а я всё ещё ничего не буду чувствовать? Это бы уничтожило нас.

Его глаза снова встречаются с моими, чтобы пронаблюдать мою реакцию. Я улыбаюсь ему половинчатой улыбкой, которая выходит совсем неправильной.

– Я люблю тебя, – говорю я ему, потому что это кажется тем, что нужно сказать.

Его взгляд смягчается, у глаз появляются морщинки, когда он улыбается моей любимой кривой улыбкой.

– Мы всё ещё не можем заняться сексом, – говорит он. – Твой бок даже близко не зажил.

Я надуваюсь, когда он кладёт мне руки на плечи и начинает подталкивать меня обратно на кровать, где я предполагаю, мы ещё немного поцелуемся, а затем будем смотреть телевизор или ещё что-то такое. Я, хмурясь, сажусь на кровать, глядя на его хитрое усмехающееся лицо.

– Нет, ты не можешь просто... Ох, блять. – Мои глаза почти вылезают из орбит, когда его тёплая ладонь оборачивается вокруг моего члена. Безумное давление, которое я никогда не чувствовал раньше, и я не думаю, что когда-нибудь хотел прекратить эти ощущения.

– Тсс, – выдыхает он, снова усаживаясь на меня и толкая назад, пока мой затылок не касается подушки. – Дверь заперта?

Я едва могу сосредоточиться на чём-то взглядом, не говоря уже о понимании того, что он говорит. Тем не менее, я киваю, прижавшись щекой к подушке. О, Господи, я могу чувствовать это. Эта чистая энергия, пульсирующая ниже моих бёдер, набирающая силу, когда его рука скользит вверх и вниз. Грёбаный любитель подразнить меня.

Я думаю о том, что должен держать голову прямо, но моё подсознание просто не слушает.

Я хотел бы видеть его лицо. Ох, как бы я хотел иметь возможность наблюдать за его выражением лица. Но мои глаза плотно сомкнуты, я наблюдаю тошнотворный водоворот цветов за веками. Это огонь, прекрасный огонь.

– О, Боже, – выдыхаю я, моё лицо искажается, пока его пальцы умело скользят вверх и вниз. Массовые судороги возникают в моей коже и органах, ревущих и кипящих, готовых просто лопнуть. Я могу только представить себя, извивающегося на постели и хватающегося за простыни.

Я чуть не кричу от того, что его пальцы исчезают, но крик застревает у меня в горле, когда они сменяются его ртом.

Убийство интенсивным торнадо давления поднимающегося в моей крови Идеальные движения влажного языка Игра разума Скользящий язык Сгорание и изгибание в лунном свете Ощущение полёта словно свободы когда ты укладываешь меня Целуешь так мокро и действуешь так нежно Только. Не. Отпускай.

Мои мысли не имеют вообще никакого смысла, они перемешиваются и путаются, как кусочки пазла в коробке. Я даже не могу начать собирать их вместе. Всё, на чём я могу сконцентрироваться, – его невероятный язык, жар его рта и пряди волос между моими пальцами. Я непроизвольно подаюсь бёдрами вверх, когда давление во мне начинает нарастать. Поднимающееся, как лава, и достаточно горячее, чтобы обжечь.

– Джи... Джи... – Я хочу предупредить его, но я слишком увлечён, чтобы сформировать буквы в слова, а слова в имеющие смысл предложения. Гудящий электрический ток, который посылает ударные волны удовольствия и желания в каждую мою конечность. Я тяну его за волосы немного сильнее, но Карма ведь знает, что я эгоист. Я чувствую, будто просачиваюсь, как вода в сломанном кране, но затем происходит землетрясение, которое разбивает мои внутренности, как стекло, и я взрываюсь. Мои бёдра дёргаются вверх, и я не могу даже пытаться сдерживать стон, когда испытываю огромное облегчение вместе с этой чертовски огромной волной. Мои глаза захлопываются, когда толчки следуют за толчками головокружительного совершенства, словно волны, разбивающиеся о мои внутренности. Прекрасное наводнение тепла в каждом нерве, поджигающее меня, как спичку.