Текст книги "Anorex-a-Gogo (СИ)"
Автор книги: havewelostjimmy?
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)
И я как идиот начал танцевать Самозабвенного Анорексика посреди гостиной Уэев. Всё было бы, наверное, просто отлично, если бы одной из рук я не задел лампу в форме летучей мыши, стоящую на краю стола, и она, практически пролетев через всю комнату, не разбилась бы об стену.
Вот дерьмо.
Джерард вышел из кухни, держа лопаточку в руках. При виде тяжело дышащего меня и разбитой лампы на ковре, его густые брови приподнялись. Настоящий вид, выражающий: «Что за хрень?». И он снова начал смеяться.
– Фрэнки, ты ужасно неугомонный, знаешь это? – сказал он, кладя лопатку на стол.
Ты не первый, кто говорит мне это.
Он опустился на колени и стал собирать осколки, кладя их аккуратно в руку. Чувствуя свою вину, я подошёл и начал помогать ему.
Через несколько секунд он тихо сказал:
– Я пойду проверю блины, ладно? Как думаешь, сможешь держаться подальше от неприятностей в течение одной минуты? – Джерард ухмыльнулся.
Я отчаянно краснел, когда он говорил со мной так, как будто я был глупым неуклюжим ребёнком. Хотя я вроде им и был, но мне не хотелось, чтобы со мной так разговаривали.
– Заткнись, – пробормотал я, почувствовав себя плохо. Я разбил лампу, он собрал осколки, и я сразу стал идиотом из-за этого? – Со мной всё будет в порядке, просто иди, – вздохнул я.
Он вернулся на кухню, выкинул осколки в мусорку. Джерард что-то напевал. Я напряг слух, пытаясь расслышать, что именно, но блины, шипящие на сковороде, всё перекрывали. Боже, они так вкусно пахнут...
– Блять! – я упал на задницу, и довольно большой кусок битого стекла от лампы распорол мою ладонь по всей длине диагонально.
И карма снова кусает меня за задницу.
Это, наверное, самое подходящее время для того, чтобы упомянуть, что я ужасно брезглив и подвержен тошноте. И так же я грёбаный недотёпа. Как вы можете представить, эти качества ужасно сочетаются.
Некоторые сказали бы, что я просто невезучий.
Какое-то время я просто сидел там, кровь капала на мои джинсы (джинсы Джерарда), на ковёр, текла по моему запястью, под моей толстовкой (толстовкой Джерарда). И мне было ужасно больно. И затем я начал кричать. Моя голова закружилась, живот сжался, и что-то в глубине сознания подсказало мне, что если я не попаду в туалет в ближайшее время, то буду блевать здесь, смешивая рвоту с кровью на почти что чёрном ковре.
На мои крики из кухни выбежал Джерард. Он взглянул на меня, мою руку, и его лицо стало бледным, выражающим абсолютный ужас.
– Какого чёрта, Фрэнки? Я оставил тебя одного на две секунды, и ты чуть не отрезал себе руку? – орёт он.
А я всё ещё продолжаю кричать, словно больше не могу контролировать голосовые связки. Я чувствую вкус желчи в горле, но не могу сдерживать тошноту, даже если бы захотел. Всё, что я могу делать, это смотреть на вытекающую кровь.
К счастью, Джерард замечает, что я выгляжу ужасно бледным, потому что следующее, что я чувствую, как он тащит меня по коридору, а я всё ещё продолжаю истошно вопить.
А затем меня тошнит, но унитаз оказывается прямо передо мной. Я больше не вижу крови, но мой желудок всё ещё яростно себя опустошает. В моём животе больше ничего не осталось, но меня скручивают спазмы, и моя чёлка в рвоте, это отвратительно. Но Джерард успокаивающе потирает заднюю часть моей шеи, бормоча что-то про то, какой я ужасно неугомонный.
И это заставляет меня улыбаться.
Мой желудок, наконец, прекращает сжиматься, и Джерард спускает воду в туалете, пока я прислоняюсь к обклеенной обоями стене. На них какие-то рыбёшки. Мои волосы спутаны, и голова болит в том месте, где Джерард схватил меня за волосы, чтобы как раз вовремя дотащить до туалета. Голова кружится сильнее, чем когда-либо, а горло саднит от крика.
Я вспоминаю о своей руке. И совершаю самую тупую ошибку, когда смотрю на неё. Я снова вижу кровь, и тошнота возвращается с новой силой. Джерард берёт мою порезанную руку и подносит к своему рту. Последнее, что я помню, как он проводит языком вдоль пореза, а затем теряю сознание.
Больница
Одна из самых страшных вещей в мире – очнуться и не знать, где ты находишься. Проснуться в чужой постели в комнате, которую ты никогда раньше не видел, с провалом в памяти. С провалом, потому что ты на самом деле не знаешь, что произошло за это время, и как долго ты валялся без сознания.
Моя рука монотонно пульсирует, и я чувствую, будто она отделена от остального тела. Но я всё ещё ощущаю её. Я сонно открываю глаза и пытаюсь сфокусироваться на руке, которая теперь является глыбой бинтов. Я мумифицирован.
– С возвращением в жизнь, Пэнси.
Я поворачиваю голову и вижу Джерарда с сияющей ухмылкой. Он сидит на столе, держа в руке тарелку с блинами.
Я чувствую, что мои волосы влажные. Сначала я думаю, что это из-за дождя. Затем вспоминаю, что меня рвало. Как давно это было? Когда я нерешительно касаюсь своих волос, Джерард подходит и садится рядом со мной на кровать.
– Я сполоснул твои волосы, – говорит он небрежно, как будто такие вещи случаются с ним каждый день. – Это было отвратительно, они были все в рвоте.
И я понимаю, что произошло на самом деле. Разбитая лампа, осколки, я режусь, кричу, меня тошнит. И бедному Джерарду пришлось всё это терпеть. Подавленный, я зарываюсь лицом в подушку и хочу только одного – умереть. Она пахнет сигаретами, дешёвым одеколоном и совсем немного чем-то сладким. Сущность Джерарда. Как ни странно, это расслабляет меня.
Затем до меня доходит. Подушка Джерарда. Кровать Джерарда. Я лежу в постели Джерарда.
Я тут же вскакиваю, и моя мумифицированная рука начинает болеть с удвоенной силой оттого, что я пошевелил ей. Перед глазами плавают чёрные пятна, я как будто вижу тоннель, по сторонам всё затемнено, и есть только одно пятно света. Это обеспокоенные глаза Джерарда.
– Эй, садись обратно, – говорит он, но его голос звучит далеко и приглушённо. Он толкает меня рукой в грудь обратно к кровати, и я чувствую, что голова снова оказывается на подушке. – Знаешь, я собираюсь отвезти тебя в больницу, ладно? Думаю, нужно наложить швы, и ещё я немного волновался из-за того, сколько крови ты потерял.
Что? Нет! Я ненавижу больницы! Для кого-то, вроде меня, это худшее место. Для того, кто просто хочет быть невидимым.
Но Джерард уже поднимает меня с кровати, перекидывает мою руку себе через шею, чтобы мне было легче. А потом помогает мне выйти из дома, но мои ноги всё ещё не функционируют нормально и больше похожи на желе, так что он в основном тащит меня. Голова всё ещё кружится, и руки мёрзнут, но места, которых он касается, просто горят. Так сильно, что я хочу кричать...
И, в конечном итоге, я сижу на холодной жёсткой кушетке в отделении неотложной помощи, ожидая врача, который извлекает игрушечного пожарника из носа какого-то ребёнка, который посчитал, что это хорошая идея – туда его засунуть.
– Я правда не думаю, что мне это нужно, – ворчу я, указывая на капельницу и иголку, протыкающую мою вену. Наверное, это для того, чтобы восполнить потерю крови.
– Зато твои щёки наконец-то приобретают цвет, – говорит Джерард, недолго касаясь моей щеки. – Это хороший знак.
Я замираю, когда его рука отдаляется от моего лица, а он просто отправляется бродить по комнате. Открывает все баночки и ящики, ковыряясь в них. Делает пирамидку из ватных дисков и пытается построить что-то из осветителей для горла. Наконец, он подходит обратно ко мне и опирается на кушетку.
– Сильно больно? – спрашивает он, глядя на иглу, протыкающую мою кожу, тянется к ней, но почти сразу отдёргивает руку. Помню, Майки как-то сказал, что его брат в ужасе от иголок.
Я пожимаю плечами.
– Не очень, – бормочу я с равнодушным видом. Ладно, может я пытаюсь произвести на него хоть какое-то впечатление.
Джерард смотрит вверх и улыбается.
– Ты милый, Пэнси, – говорит он.
Прежде чем я успеваю ответить, возвращается врач, натягивая новую пару резиновых перчаток. В любом случае, мне повезло, потому что я просто не знаю, как стоит реагировать на слова Джерарда.
– Хорошо, мистер Айеро, – говорит доктор с потрясающей улыбкой. – Давайте ещё раз взглянем на вашу карту.
Я не могу не заметить, как он красив, даже если это довольно скучная и шаблонная красота. Ему, может быть, немного за двадцать, он классический блондин с голубыми глазами и идеальной белозубой улыбкой. Затем я перевожу взгляд на Джерарда, который, кажется, не обращает совершенно никакого внимания на врача и выглядит гораздо привлекательней, чем этот доктор Вежливость.
– Итак, вы порезали себе руку, – говорит доктор, добродушно посмеиваясь. – Ну, я наложу швы и сделаю прививку от столбняка, просто на всякий случай.
Джерард заметно вздрагивает, хотя это не его сейчас будут протыкать иголками.
В следующую минуту доктор разматывает бинты, которые Джерард наложил до этого, и я отворачиваюсь, потому что они уже довольно грязные, в кровь попала куча бактерий и вирусов, и моя ладонь выглядит раз в десять хуже. Он дезинфицирует рану и вкалывает местную анестезию, протыкая кожу настолько медленно и ужасно, что в уголках глаз собираются слёзы, но я смаргиваю их. Я не буду плакать.
Мне и до этого накладывали швы, раза четыре, точно. Когда ты такой недотёпа, как я, то такие вещи становятся обыденными. Врач начинает зашивать порез, но моя рука немного онемела, так что я чувствую только странное дёргающее ощущение. Тем не менее, я не смотрю на это, потому что знаю, что могу снова потерять сознание. Джерард находится рядом со мной, и хоть мои глаза закрыты, я могу ощущать его присутствие. А затем он берёт меня за руку, и хоть я не чувствую физической боли, мне становится спокойнее.
Доктор накладывает шестнадцать стежков. И я знаю, что не смогу играть на своей гитаре несколько недель.
– Я сейчас вернусь, Фрэнк. Мне нужно взять вакцину от столбняка, – говорит Доктор Привлекательность и выходит из комнаты.
Джерард и я не смотрим друг на друга, но он всё ещё не отпускает мою руку. Я плохо её чувствую, как будто она не принадлежит мне. Но в какой-то степени, то, что он всё ещё её не отпускает, является для меня доказательством. Доказательством того, что после всех лет, после всего того, что со мной произошло, я всё ещё могу что-то чувствовать. Я могу чувствовать.
– Тебе страшно? – спрашивает он тихо. Мы оба смотрим на какой-то плакат, висящий прямо перед нами и напоминающий о том, что нужно регулярно проходить обследование простаты.
Страшно? Очень.
Это пугает мой здравомыслящий (или не очень) мозг. Я боюсь, что он отпустит мою руку, если я посмотрю на него или пошевелюсь. И, по правде говоря, мне страшно вновь стать онемевшим.
Теперь, когда я знаю, как это – чувствовать вещи, когда к тебе кто-то прикасается, я не хочу возвращаться в то состояние, когда не чувствуешь вообще ничего. Мне нужно большее.
Я знаю, что он имеет в виду совсем не то, о чём я думаю, но всё-таки шепчу: «Да», и он сжимает мою руку чуть крепче.
Когда доктор Типичный-Американец возвращается со шприцом, я чувствую, как Джерард напрягается рядом со мной. Он хочет уйти, это заметно по тому, как он чуть заметно задерживает дыхание и по дрожащей руке.
– Ты не обязан оставаться, – бормочу я, не встречаясь с ним взглядом. Он слабо улыбается.
– Нет, я могу с этим справиться.
Я знаю, что он просто пытается успокоить меня и быть со мной милым.
Я не уверен, что больнее, – то, как игла протыкает моё плечо, или то, с какой силой Джерард сжимает мою руку, будто сейчас переломает в ней все кости. Что бы ни происходило, я всё ещё был съёженным, и не поворачивал голову. Джерард был так близко от меня, что моя щека касалась рукава его кожаной куртки. Запах был точно такой же, как у его подушки, но к нему прибавился ещё и запах старой кожи. Он полностью расслабил меня, и боль исчезла, уступив место приятным ощущениям.
А потом всё закончилось, доктор Милое-Личико выкинул использованную иглу и залепил пластырем прививку.
– Вот и всё, мистер Айеро. Рука может болеть несколько дней, но с вами всё должно быть в порядке. Если почувствуете тошноту, или вам будет очень плохо, то позвоните мне, и мы договоримся о приёме, хорошо?
Я кивнул. Теперь, когда я больше фактически не утыкался лицом в куртку Джерарда, все приятные ощущения исчезли, и я снова начал чувствовать себя дерьмово. Моя голова заболела, и ладонь, которую Джерард всё ещё держал, ужасно ныла.
В довершение ко всему, снова пошёл дождь, гораздо сильнее, чем раньше. Супер.
– Подождите здесь ещё несколько минут, я проверю другого пациента, потом вернусь, вытащу капельницу, и вы будете свободны.
Я снова кивнул, почувствовав себя вдруг действительно уставшим. Какая-то часть меня хотела отправиться домой, лечь в постель и просто уснуть. Но я же всё равно не смог бы отдохнуть. Моя мама суетилась бы надо мной, пытаясь узнать, что случилось. Оуэн, наверное, посмеялся бы над моей тупостью, а потом... Не знаю, что бы он со мной сделал.
С другой стороны, я бы, вероятно, в конечном итоге обманул бы их обоих.
От разглядывания комнаты меня отвлекло то, что Джерард выпустил мою руку и отошёл в другую сторону комнаты. Мне сразу стало немного холоднее. Я чувствовал, что ускользаю от самого себя, снова становясь невидимым, потому что он оставил меня.
И я ведь этого хотел, верно?
Может быть.
– Мне жаль, что ты пострадал, – пробормотал он, но стоя не передо мной, а перед очередным плакатом. Я смотрел на свою руку, чувствуя холод и пустоту.
– Это не твоя вина. Как ты сказал, я просто неугомонный.
Он повернулся, и на его губах играла полноценная улыбка.
– Неугомонный Фрэнки, – сказал он, запрыгивая на кушетку и устраиваясь рядом со мной.
Что-то в моей голове не давало мне покоя, что-то, что я почти не помнил. Я и пол в ванной Джерарда, кровь, перед глазами всё плывёт. Джерард языком проводит по моему порезу.
Подождите, что?
Я наклонил голову и посмотрел на бледное лицо Джерарда, его сухие губы, изогнутые в улыбке. Он пялился на зелёную плитку, которой был выложен пол. Наверное, он почувствовал, что я смотрю на него, потому что поднял на меня глаза. Улыбка медленно исчезла с его губ. Думаю, его сбило с толку моё выражение лица.
– Ты в порядке? – тихо спросил он, чуть хмурясь в замешательстве.
– Ты л-лизнул меня? – пробормотал я, вспыхнув. Мой голос звучал изумлённо.
– Не мог бы ты повторить это?
Я мог только вообразить, как сейчас выглядело моё лицо, с широко распахнутыми глазами и отвисшей челюстью.
– Ты лизнул меня... прежде чем я потерял сознание! Ты взял мою руку и просто её, блять, облизал! – прокричал я, отодвигаясь от него.
В течение нескольких удушающих минут он выглядит таким же удивлённым, как я. Потом его лицо расслабляется, и на губах появляется лёгкая ухмылка. Он смеётся и опускается на кушетку, заложив руки за голову. Его футболка задирается на несколько сантиметров, обнажая привлекательный бледный живот.
Я оборачиваюсь к нему, всё ещё пребывая в шоке.
– Почему ты лизнул меня?
Джерард пожимает плечами, лениво ухмыляясь.
– Ты был в крови.
– И поэтому ты лизнул меня?
– Я же должен был стереть кровь.
– Мы были в ванной! Ты... ты не мог воспользоваться раковиной или ещё чем-нибудь?
– Ну не могут же все быть такими умными, как ты, Фрэнки, – говорит он торжественно, прежде чем снова ухмыльнуться.
Я надуваю губы, снова поворачиваясь лицом к двери. Его улыбка висит в воздухе, как если бы это на самом деле можно было ощутить. Но дело в том, что прямо сейчас я представляю его язык, скользящий по моей коже. Не обязательно по окровавленной, не обязательно по руке. Просто его язык на моей голой коже.
Это на самом деле неплохо выглядит.
Подождите, нет. Это ужасно выглядит. Я же ничего не чувствую. Ничего ни к кому не чувствую. Я – невидимый.
Доктор Красавчик возвращается в комнату, вынимает иглу из вены, прикладывает ватку и заклеивает лейкопластырем.
– Не волнуйся, Фрэнк, – говорит он с идеальной, как у Джерарда, ухмылкой. Я не отвечаю. Я просто хочу убраться подальше... от всего и выхожу из приёмного покоя.
Тишина в машине Джерарда совсем не комфортная. Неудобная и наполненная напряжением. Ты можешь почувствовать это, когда делаешь вдох.
Ледяные капли дождя всё ещё бьют по автомобилю. Джерард включает печку, и из-за тёплого воздуха его щёки розовеют, что делает его ещё красивее. Я уверен, что из-за него выгляжу, как помидор.
Он не разговаривает, но, кажется, удовлетворён тем, что ведёт машину молча, и ухмылка всё ещё играет на его губах. Я тоже не буду говорить, потому что прямо сейчас хочу быть невидимым, и правило №2 гласит, что разговоры не принесут тебе ничего, кроме неприятностей, и я твёрдо уверен в этом.
Так что мы держим наши рты на замке, не желая признавать события, произошедшие с нами за этот день.
Когда мы подъезжаем к дому Уэев, я замечаю Майки, который курит на крыльце. Он выглядит раздражённым, и я, вероятно, догадываюсь почему.
– Где вы двое были? – спрашивает он. Всегда странно слышать и видеть Майки сердитым, потому что он обычно непринуждённый и спокойный парень.
Джерард подходит к нему, вырывает сигарету из губ брата, и затягивается сам.
– Курить вредно, – ругает он Майки, выдыхая на него дым. Тот закатывает глаза, но не возражает.
– Это не ответ на мой вопрос. – Он смотрит на меня. – Фрэнки?
Я замираю, когда все взоры обращаются на меня.
– Эмм, – я запинаюсь, пытаясь поймать взгляд Джерарда. У меня получается, и это своеобразное соглашение не рассказывать о больнице.
– Мы выходили за попкорном для микроволновки, – говорит небрежно Джерард, держа в руках пачку попкорна с маслом. Я понятия не имею, откуда он её, чёрт возьми, взял, но на задних сиденьях его машины столько разного дерьма, так что я не удивлюсь, если он обнаружил там её прежде, чем мы вышли.
Майки поворачивается то ко мне, то к брату, то снова ко мне. Не думаю, что он верит нам.
– Хорошо... – наконец произносит он, всё ещё глядя на нас с подозрением. – Ну, раз у нас есть попкорн, то почему бы нам не посмотреть фильм или ещё что-нибудь?
Джерард делает ещё одну затяжку, прежде чем тушит сигарету о деревянные перила и выкидывает её куда-то в сад. Бормочет «Классно» и заходит в дом. Майки заходит следом, закрывая дверь. И затем на крыльце остаюсь только я, мокнущий под дождём, который всё ещё идёт.
И чёрт, я никогда не чувствовал себя более запутанным и смущённым.
Ошибки
Правило №5: никогда никому не доверяй. Ты не можешь довериться человеку, независимо от того, кем он является. Потому что в девяти случаях из десяти человек предаёт твоё доверие.
К утру понедельника я убедился, что нарушил каждое правило «Быть невидимым». За выходные я прибавил килограмм, и теперь вешу 56. Я много разговаривал с Джерардом и Майки, совершенно при этом не думая. Я доказывал сам себе миллион раз, что-то, что я чувствовал к Джерарду, было просто галлюцинацией оттого, что я слишком долго ничего не ел. Я разложил по полочкам каждую эмоцию, которую испытал в приёмном покое больницы. И, что хуже всего, я полностью доверился Джерарду. Я не хотел этого, но сделал. Вероятно, это было моей самой большой ошибкой из всех.
И я знаю, что в конечном итоге из-за всего этого карма снова схватит меня за задницу. Она никогда не оставит меня в покое.
После всего, что произошло между Джерардом и мной, даже если он просто подержал меня за руку в отделении неотложной помощи, мне страшно. Я боюсь, что он завладел большим, чем моя ладонь. Он завладел моим доверием. Он завладел моими надеждами.
Человеку, который должен быть невидимым, нельзя надеяться и чего-то ожидать. Если у вас есть надежды на чей-то счёт, значит, есть и возможность, что вас подведут и разочаруют. Так что в целом, лучше просто никому не давать такой возможности.
Проще сказать, чем сделать.
Так что в понедельник утром я ощущаю себя ещё более подавленным, чем обычно. Сутулясь, я перехожу из класса в класс, чувствуя себя чертовски голодным, обозлённым и запутанным. Хуже всего то, что я разочарован. Я разочарован в Джерарде из-за того, что он снова заставил меня что-то почувствовать, и что происходит то, что никогда не происходило. По большей части я разочарован в себе из-за того, что думаю о том, что когда-нибудь могло бы произойти.
Майки несколько раз пытается привлечь моё внимание в коридорах и классах. Я игнорирую его, потому что это то, что я обычно делаю. С каких это пор я нуждаюсь в каком-то дополнительном внимании?
После мучительного разговора с мистером Стоксом о том, как трудно быть подростком, и о прочей фигне, я иду в медицинский кабинет и отпрашиваюсь, ссылаясь на то, что болею. Я на самом деле чувствую себя немного дерьмово со вчерашнего дня, хотя для этого есть целый ряд причин. Моё пребывание под дождём, моя ладонь, которая болит ещё с больницы, или, может быть, моё плохое настроение, давящее на меня. Я всегда был болезненным, так что ничего из этого не облегчает моего положения.
К тому времени, как приезжает мама, чтобы забрать меня из кабинета медсестры, я успеваю испытать жар и покрыться холодным потом. Меня ещё и тошнит. Мама помогает мне сесть в машину, приглаживает волосы и целует в лоб. Я помню, доктор говорил, что я должен позвонить ему, если начну чувствовать себя так плохо, это может быть негативная реакция на прививку от столбняка, но для меня возвращение в больницу равно попаданию в ад. Моя мама даже не знает, что я там был, потому что я лёг спать сразу после того, как вернулся от Майки, а сегодня тщательно спрятал бинты под перчатками.
Мама не может отвезти меня домой, потому что это слишком далеко от её офиса, и через 10 минут она должна встретиться со своим пациентом. Так что в конечном итоге, выпив аспирин, следующие пять часов или около того я провожу на диване в её кабинете, пока к ней приходят посетители, каждый со своей жалобой или историей.
Я стараюсь отогнать подальше противные ощущения, но это трудно, когда я слышу, как мама спрашивает «И что ты чувствуешь?» каждый раз, когда её пациент заканчивает свою историю. Вскоре я начинаю представлять себя на месте этих психов.
– Мам, вчера я порезал ладонь и пытался не есть, потому что планирую оставаться невидимым всю оставшуюся часть моей жизни, а ты не можешь быть жирным, если ты невидимый.
– И что ты чувствуешь?
– Я чувствую себя голодным, потому что ничего не ел. Что касается моей ладони – она чертовски болит. Но в приёмном отделении Джерард, брат Майки, держал меня за руку.
– И что ты чувствуешь?
– Отвращение. Джерард не хочет иметь ничего общего со мной, я не могу это изменить, но хочу быть с ним. Это больно – хотеть этого. Я, наверное, мазохист.
– И что ты чувствуешь?
– Что это плохо. Я нарушил все правила. И мне это не сойдёт с рук, карма меня накажет. Но, даже зная это, я всё ещё хочу быть нужным Джерарду. Но я никогда не буду ему нужен. Я ужасно запутался. Я онемевший. Мне чертовски больно.
– И что ты чувствуешь?
– Я хочу умереть, мам.
– Дорогой? Фрэнк, милый, как ты себя чувствуешь? – спрашивает тихо мама, тряся меня за плечо.
Я открываю глаза. Я всё ещё неподвижно лежу на диване. Её последний пациент ушёл, настало время ехать домой. Моё воображение снова играет со мной, я ведь никогда ничего не расскажу ей. Я никогда никому ничего не говорю.
Как я себя чувствую?
Больным.
Сердитым.
Голодным.
Печальным.
Депрессивным.
Убитым.
Одиноким.
Покинутым.
Онемевшим.
Запутанным.
Как я себя чувствую?
– Я чувствую себя хорошо, – отвечаю я.
***
Вечер понедельника, я лежу в постели. Мама позволила мне проскользнуть без обеда мимо, потому что я «нездоров». Я этого не понимаю. Она целый день анализирует проблемы незнакомцев и помогает им в них разобраться. Как так получается, что она не замечает проблем в её собственной семье?
Вечер понедельника, я молюсь о том, чтобы быть онемевшим, ничего не чувствовать. Но Оуэн касается меня, и я чувствую это. Чувствую его руки, холодные, как лёд. Чувствую горячее дыхание на своей коже. Чувствую, как он ускоряется, собираясь кончить. На протяжении многих лет я ничего не чувствовал, но теперь я могу чувствовать всё, что он делает со мной.
Я чувствую, как он дрожит, как достигает пика.
Из моих глаз выскальзывают слёзы, потому что я чувствую его, и это больно. Намного больнее, чем не чувствовать ничего. Как будто он пытается разорвать меня пополам. Я больше не хочу ничего чувствовать. Я снова хочу быть онемевшим.
Это всё вина Джерарда. Если бы он не держал меня за руку, не был таким чертовски милым и хорошим, не заботился обо мне. Если бы он не заставил меня чувствовать эти вещи... Хотя, на самом деле, я никогда не хотел быть онемевшим.
Но теперь я могу чувствовать, и я чувствую всё. Сквозь боль и слёзы часть меня понимает, что мне это нравится, я чувствую себя отлично. Чувствую себя замечательно. И из-за этого мне хочется кричать, из-за того, кто именно сейчас заставляет меня чувствовать себя так хорошо.
А затем я открываю глаза и понимаю, что это Оуэн вытирается старой футболкой. Это Оуэн усмехается, прежде чем выйти из моей комнаты. Это Оуэн заставляет меня задыхаться от рыданий в постели, липкой от моей собственной спермы. Оуэн, не Джерард.
Я сорвал с себя все маски.
***
Я знал это. Знал, что карма накажет меня за мои ошибки и недальновидность. Знал, что это случится.
Большую часть времени я могу быть невидимым. У меня нет друзей, у меня нет никаких ожиданий. У меня нет жизни. Легче лёгкого.
Но если кто-то меня замечает, я больше не могу быть невидимым. Тогда я могу только молиться о том, чтобы мне не причинили слишком много боли.
Я послушно вернулся в школу во вторник. Я чувствую себя отвратительно. Нечистым. Грязным. Я знаю, что чертовски болен. Я знаю это. Вероятно, я самый большой урод на Земле. И серьёзно, я хотел бы умереть.
– Эй, педик!
Я не оборачиваюсь. Кто вообще реагирует на это? Даже ребята, чью ориентацию можно определить за километр, на это не оборачиваются.
– Эй, пидор, я с тобой разговариваю!
Как будто я этого не знаю. Коридор пуст, за исключением меня и группы из 5-6 парней, которые идут за мной. Это тот тип парней, которые считаются самыми крутыми, всем вокруг демонстрируют свою мускулатуру и, не стесняясь, говорят о девушках, с которыми трахались. Это тот тип парней, которые тайно каждую ночь вместе с мамой смотрят шоу Опры Уинфри.
Я невидимый. Я невидимый. Я невидимый.
Вдруг я отрываюсь от пола, когда один парень поднимает меня на несколько сантиметров и прихлопывает к шкафчику в коридоре. Я съёживаюсь, когда моя голова ударяется о холодный металл, из-за чего перед глазами появляются чёрные пятна. Замок упирается мне в спину.
– Я с тобой разговариваю, – разъярённый парень сильней прижимает меня к шкафчику. Его дыхание жаром обдаёт моё лицо.
– Как типично, – бормочу я, закатывая глаза.
Он снова ударяет меня о металл, на этот раз сильнее. До того как моя голова не стукается об угол шкафчика, а в глазах темнеет, я даже не понимаю, что сказал это вслух.
– Держи язык за зубами, Айеро.
Этот план мне отлично подходит. Правило №2: Не разговаривай. Правило №3: Никогда не спорь. Принимая во внимание эти правила, его предупреждение действительно было услышано.
– Я не люблю панков, как ты, – выплёвывает парень. Я не узнал его, но трое или четверо других ребят, друзья Оуэна. На самом деле, это иронично. Эти парни как-то избили меня за то, что я педик, в то время как педик Оуэн продолжает тайком трахать парней. Я почти засмеялся.
Я понимаю, что мне пиздец, когда у меня вырывается смешок. Глаза парня темнеют, а губы искривляются в усмешке. Такие парни, как он, терпеть не могут, когда над ними смеются.
Почему-то кулак, бьющий в мою челюсть, заставляет меня рассмеяться ещё сильнее. Я не знаю, почему. Может, я наконец-то ломаюсь.
Парень толкает меня на грязный пол и несколько раз бьёт кулаками, пинает в живот, в голову. Мне ужасно больно, но всё, что я могу делать, это смеяться. Я могу слышать свой задыхающийся хохот на фоне его разочарованного ворчания.
Я смеюсь так сильно, что по моему лицу текут слёзы. Всё это просто чертовски весело. Моя жизнь – шутка. Так почему бы мне не посмеяться?
Парень бьёт меня по щеке, и моя голова поворачивается. Вдруг я вижу, что за всей этой сценой наблюдает Джерард. Он опирается на стену, засунув руки в карманы, и просто наблюдает. Удар в живот заставляет меня закашляться кровью, но я до сих пор слышу свой смех. Кажется, у меня истерика. Это на самом деле страшно, но я могу только смеяться сильнее. Наши глаза встречаются, и взгляд Джерарда полон жалости. Чистой жалости.
Я так сильно смеюсь, что у меня сводит мышцы живота. Джерард беспокоится обо мне? Конечно, нет, блять. Он не хочет иметь со мной ничего общего. Он хороший парень.
Он просто пристально смотрит.
Каждый удар постепенно убивает меня. Я умираю изнутри. Это больно. Это весело.
Парень, удовлетворённо улыбаясь, тяжело дышит от напряжения.
– Ты это заслужил, педик, – говорит он, а затем плюёт на моё разбитое лицо. В следующую минуту все они уходят.
Я смотрю на Джерарда и всё ещё продолжаю ломаться. Я этого заслуживаю. Я заслужил всё это за свои надежды на лучшее, а сейчас мне больно, так больно. Чертовски забавно, как карма может убить тебя.
Я чувствую, как моя грудь вздымается, я задыхаюсь от неуместного смеха. Моё лицо мокрое от крови, пота, слёз и плевков. Металлический запах собственной крови вызывает тошноту, но я слишком сильно смеюсь, чтобы позаботиться об этом. Каждый мускул в моём теле болит от смеха, но я не могу остановиться.
Джерард не смеётся. Он медленно подходит, всё ещё держа руки в карманах. Он находится всего в метре от меня, истерически смеющегося на полу. Это почти визжание. И внезапно оказывается, что это больше не смех. Моя грудь содрогается от рыданий, прорывающихся изнутри. Слёзы продолжают катиться по лицу, почти полностью застилая глаза. Я сворачиваюсь в комочек и прерывисто плачу, задыхаясь. У меня всё болит. Но Джерард не отводит взгляда, и я ничего не понимаю.
Всё это так смешно, но я больше не могу смеяться. Я могу только плакать, потому что я заслуживаю намного худшего, чем жестокое избиение. Я заслуживаю этого жалостливого взгляда Джерарда. Это ещё хуже любого удара в живот.
Кажется, что проходит несколько часов, прежде чем мои рыдания постепенно утихают, и на их смену приходят ужасные хрипы, из-за которых кажется, что я действительно умираю. Может, так и есть.
Как только я перестаю так сильно плакать, Джерард поднимает мою голову и кладёт себе на колени. Он гладит меня по волосам и позволяет крови капать на его узкие джинсы. Я знаю, что измазываю его кровью, слезами и соплями, но он, кажется, этого не замечает. Или, может быть, его это просто не волнует. Моя здоровая рука цепляется за его футболку, пока маленькое тело дрожит от усталости.
