Текст книги "Крещендо (СИ)"
Автор книги: happynightingale
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)
Рей ехала за рулем своего вызволенного из сервиса BMW, когда на глаза попалась вывеска страшно модного последние месяцы ресторана. Вспомнив, что она с утра не поела, а вместо обеда у неё был кофе, девушка стала искать парковку. Затем столик. Затем что поесть. Жизнь человека всегда состояла из поисков.
В ожидании своего тунца татаки девушка проверила почту. Ни одного по-настоящему значимого письма. Затем разозлилась на себя. С момента, как дед, отчего-то спевшись с Беном, отобрал у неё дело Сноука, которое она вела полгода, все письма перестали быть интересными. Рей поняла, что устала от наивных, изнасилованных девочек, которым она помогала в надежде исцелить себя. Устала смотреть на ублюдков, которые это делали, и удивляться жестокости в их глазах. Жестокости, которой никогда не было в глазах того, другого мужчины, который…
Девушка тряхнула головой. Не стоило об этом думать. Возможно, ей нужен отпуск. Вернется – и работа обретет смысл. А, может, и не обретет, потому что с момента, когда её пальцы заиграли тот самый трудный этюд, она будто вернула себе то, что у неё украл Бен – саму себя. Не окончательно, постепенно, болезненно, но к ней, в её когда-то преданное парнем тело, постепенно возвращалась душа. Обновленная. Очищенная. Душа, которая больше не хотела ассоциировать себя с жертвой. Возможно, в этом была проблема.
Она не хотела работать с жертвами изнасилований, потому что больше не причисляла себя к ним и не считала себя частью этого странного, негласного братства, скованного болью. Семь лет закованная в бесчувственность, как в камень, она, наконец, делала свои первые шаги, ощущая, как с плеч падает груз. Тяжелый. Давящий.
За это она даже была благодарна Бену. Ведь все эти две недели, пускай он и не выходил больше на связь – чему Рей была рада, – в её доме его усилиями появлялись цветы. Каждый день разные, но цветы. Пионы, гиацинты, гортензии, анемоны. Он вносил в её жизнь, не спрашивая разрешения, яркие краски, превращая её холодный дом в Живерни. Это было трогательно. Как будто от того, заиграет она или нет, у него жизнь зависела.
Или Бен просто цеплялся за своё упрямство, как корабль, который уносило штормом, цеплялся якорем за дно. Жаль, что то дно, о которое она когда-то разбилась, было покрыто кораллами. Цепляться якорю было особо не за что.
Однажды Рей даже едва не позвонила ему. Это было около недели назад. Она, выйдя из душа, внезапно ощутила непреодолимое желание играть Дебюсси. Так и выбивала из Стейнвея Лунный Свет, оставшись в одном полотенце. А тело-то помнило, как его пальцы касались её обнаженной спины. Помнило и аж горело – так хотелось снова ощутить эти касания. О том, что её тело, вопреки голосу разума, хотело ощутить всего Бена – на ней, в ней, – Рей предпочитала не думать. А если и думала, то как о каком-то психическом отклонении. Она не могла хотеть, хотя бы и мимолетом, своего насильника. Она была нормальной. У неё не было стокгольмского синдрома.
Милая парочка, которая сидела за столиком перед ней, закончила свой обед. Когда они ушли, таким образом открыв обзор на другую часть ресторана, девушка резко утратила аппетит – за самым дальним столиком сидел Бен, который разговаривал по телефону, не замечая её.
Девушка моргнула. Она знала, что эта встреча, если и была подстроена, то только судьбой, которая решила над ней поиздеваться, потому что Рей выбрала этот ресторан случайно и по дороге. Он же, судя по кофе, уже заканчивал обед. Выходит, приехал раньше.
Однажды судьба уже играла с ними, случайно сталкивая их. Больше не хотелось. Судьба оказалась той ещё стервой.
Рей, которой принесли еду, к ней даже не притронулась. Наблюдала за Беном. Вот он закончил разговор – видимо, не из приятных. Тряхнул головой. Посмотрел в счет. Положил карту. Что-то сказал официантке. Вежливо улыбнулся.
Казалось, будто в Бене внутренне ничего не изменилось. Это то, что Рей бы нравилось в нём, если б они были вместе. Заработав кучу денег, Бен на деле не стал другим. Любил простую одежду. Всё ту же машину. Деньги дали ему больше свободы и уверенности, но, кажется, она была тем единственным, на что он их тратил безоглядно, словно, даже не будучи с ней в отношениях, хотел дать то, чего не мог тогда, семь лет назад.
Видимо, в ожидании возвращения официантки мужчина закурил. И Рей проняла дрожь. Он делал это так же, как раньше. Затягивался, слегка закидывал голову, закрывал глаза и выдыхал. После этого всегда был её выход – она забиралась к нему на колени и целовала. А он всегда нежно поглаживал её. Иногда, в момент откровения, Рей нехотя признавалась, что курить начала не от отчаяния, а просто вкус сигарет всегда напоминал ей поцелуи с Беном. Таким был её якорь.
Девушке едва не стало дурно, когда она увидела, как он, абсолютно рефлекторно дернул рукой. Будто потянулся, чтобы кого-то коснуться, а в следующую секунду, будто опомнившись, сжал пальцы в кулак. От бессилия. Желание прикасаться к ней он пронёс рефлексом через все семь лет. Это осталось в нем, как мышечная память.
А ещё она заметила его сбитые, как в юности, костяшки пальцев. Рей вспомнила, что когда перестала играть на фортепиано и пошла на бокс, повинуясь желанию уметь защищаться, била грушу без бинтов. Будто желая кровью выбить из себя желание играть. Чтобы каждый раз, садясь за фортепиано, испытывать дикую боль. Чтобы больше не хотелось двигать руками.
Интересно, а с ним что случилось? Вряд ли он делал так же. Скорее всего, где-то подрался. Это он умел.
Рей заставила себя опустить глаза в свой тунец. Она же так любила тунец, разве нет.
Она же так любила Бена…
Девушка сердито фыркнула. Она могла любить его и дальше, превратив эту любовь в простой, леденящий душу факт и при этом запрещая себе чувствовать. Она делала это все эти годы. Принимала эту любовь как тяжкую повинность и ничего с ней не делала. Так что же с ней происходило? Отчего ее тянуло к нему именно сейчас, когда в её жизни всё было нормально, стабильно, хорошо?
– Рей?
Его голос прозвучал с удивлением. Конечно, выходя, её было сложно не заметить. Нужно было не надевать ярко-желтое платье, так нет, это ж цвет сезона, не удержалась. Цейлонский желтый, цвет будущего. Все по Пантону.
Интересно, какого цвета было её отчаяние сейчас? А желание? А непринятие? В какие бы цвета её душу разрисовал этот модный институт цвета?
– Привет, Бен, – она подняла голову. Он выглядел спокойным, собранным, расслабленным. Видно, что несколько растерялся от их встречи. Рей захотелось, чтобы он прошел мимо, просто пожелав приятного аппетита. Как случайный знакомый.
Мужчина её желаний не оправдал. Присел. Правда, было видно, что на секунду. Как-то странно посмотрел. Он вообще выглядел удивительно умиротворенным, почти счастливым и было в этом что-то неестественно жуткое, потому что счастливым Бен быть не умел.
Интересно, что он задумал? Может, просто рехнулся? Или был под кайфом?
– Хотел извиниться, – коротко объяснил он.
– За что теперь?
– За то, что вмешался. Ты извини. Просто хотел помочь. Иногда так сложно знать, что я больше ни при чем и не должен волноваться. Мы же не чужие, вот и… в общем, не волнуйся, больше вмешиваться не буду. Разве, что случайно столкнемся – тогда угощу тебя коктейлем. Не откажешься, правда?
Он говорил, а Рей ощущала какой-то дикий, необузданный страх перед каждым его словом. Что-то было не так. С ним. С его глазами. С его словами. Слишком спокоен. Слишком смиренен. Бен таким не был. Кайло таким не был.
Девушка даже хотела спросить, в порядке ли он, но не решилась. Это не её дело, в конце-то концов.
– Лучше фрешем. Из красных апельсинов, – хмыкнула она, вцепившись в свой стакан, чтобы скрыть дрожь. На секунду в глазах Бена мелькнуло что-то. Какая-то боль. Как апельсиновый фреш мог вызвать судорогу у человека?
– У меня аллергия на цитрусовые, – как-то тяжело, словно человек под наркозом, выдавил из себя Бен. А затем, словно повинуясь порыву, нарушил негласное правило и взял Рей за руку, легонько удерживая пальцами за запястье.
Девушка от этого простого прикосновения ощутила себя так, будто зависла в воздухе без страховки. Стало так…хорошо, что аж страшно. Дрожи возбуждения она не ощутила. Может, легкую ностальгию. Помнила, как ей хорошо было в этих сильных руках. Как они её нежно обнимали, гладили, дарили удовольствие, жестоко удерживали, когда он…
Рей вздрогнула и Бен тут же убрал свою руку. Она так и не поняла, зачем ему было касаться её. Он ей показался человеком, который падал и схватился хоть за какую-то опору. Что ж, когда-то они были как воздушные акробаты в паре. Не удивительно, что кто-то срывался и падал.
– А ручки-то дрожат, – внезапно хмыкнул мужчина глядя, как мелко задрожал стакан в её руках. – Осторожней, Рей, потому что несмотря на всё твоё отвращение, которое я вижу в глазах, тело, похоже, тебя предает. Я помню, почему у тебя раньше дрожали руки. Отнюдь не от страха.
Рей посмотрела на дрожащую руку. Она тоже… помнила. У неё всегда была дрожь, когда она хотела его. И начиналась эта дрожь именно с пальцев.
– Это усталость.
Бен сощурился. Перевел взгляд на её вторую руку. И неожиданно широко улыбнулся, увидев, что на двух пальцах у неё пластыри, а на запястье – повязка.
– Неужели ты снова играешь? – Он помнил, как она иногда лечила свои переигранные руки именно таким способом – накладывая под повязки успокаивающие мази. – Это так здорово. – В секунду он словно очнулся ото сна. Широко улыбнулся.
Да почему же это было так важно? Она же его все равно не простит, даже если бросит всё и станет пианисткой.
– Нет, просто ударила руку во время тренировки, – мотнула головой девушка, проявляя несвойственную жестокость. Бен тут же сник, замкнулся. Нахохлился, как голодная, замершая ворона:
– Ясно. Может это и к лучшему. Знаешь, я никогда не любил, когда ты играла Бетховена, на самом деле. С возрастом, когда стал чаще слушать пианистов – приходилось – понял, что это был не твой композитор. И эпоха барокко – не твоё. Тебе бы Эйнауди пошёл больше.
– Ты так хорошо разбираешься в фортепианной музыке.
– Нет. В тебе. Хорошо разбирался.
– Бен, ты в норме? – Не выдержала Рей. Вот это «что-то» в нём не давало ей покоя. Он либо лез на рожон, либо страдал. Третьего состояния не было с той минуты, как они встретились снова. А сейчас же он вел себя так, будто у него все было прекрасно, только вот девушка ощущала, что он весь изнутри покрыт кракелюрами. Будто распадался.
– А почему я должен быть не в норме? Из-за твоего ухажера? Боишься, что мне крышу сорвет? Какая, на самом деле, разница с кем ты сейчас. Это не меняет того, что ты не со мной. – Кайло снова пожал плечами. – Дважды ж сердце разбить нельзя. Так что наслаждайся своими идеальными отношениями, без страха, что какой-то псих их разрушит. Все эти киношные трюки с украденными невестами – не моя история. Твой дед, наверное, в восторге? Наконец-то кто-то знатный, достойный и с «чистой» биографией. Так что счастья тебе. Нарожаешь ему щеночков с родословной, ты же такая породистая…
Бен резко умолк. Рей закрыла глаза.
«Сука».
Это злое, невысказанное слово зависло между ними. Девушке так и хотелось сказать – ну, давай, договаривай, но она не стала. И Бен не стал. Нахмурился.
Все-таки сорвался. Боль, разбивающая его изнутри, на секунду взяла контроль над разумом.
– Я…
– Да, ты всё сказал, Бен, согласна. А теперь извини, я бы хотела доесть в тишине.
Когда Бен ушел, Рей попросила счет. Посмотрела на все-такие же дрожащие руки. Мужчина был неправ. Руки, конечно, дрожали из-за его присутствия, но не от желания, хотя оно где-то там тоже билось, едва слышно. Руки дрожали от эмоций.
Породистая сука.
Вот, значит, какой она была в его глазах. Рей не стала сердиться. В конце концов, сколько бы он не улыбался, она знала, что ему очень больно. Потому что если даже она, сквозь неудольствие, всегда где-то глубоко прятала надежду, что вдруг однажды её боль пройдет и они снова смогут что-то строить, то странно было ожидать, что Бен не надеялся.
Что ж, видимо теперь перестал. Она прямо мысленно возблагодарила Грега за то, что он два года был в её жизни, иначе Бен так и продолжал бы надеяться. А так глядишь – и начнет смотреть вперед, не оглядываясь. Главное, чтобы его ищейки не пронюхали, что её последний визит в США тогда, в апреле, был прощальным. Будто она предчувствовала встречу с Беном и готовилась начать всё с чистого листа.
Рей встряхнула свою руку, чтобы унять дрожь. Какой бред ей пришёл в голову. Выброшенные листы чистыми не бывают. Их можно было только достать из ящика и попытаться разгладить, чего девушка делать не хотела.
Господи, но как же она хотела его поцеловать всё это время. Просто ужас какой-то.
•
– Кайло! Каааайло. Кайло, ау, – роскошная девушка с копной пепельных волос наклонилась к сидящему возле бассейна мужчине. Тот с трудом разлепил глаза и моргнул. – Кайло, где у тебя посуда чистая? Как-то неудобно ходить по кухне и открывать все тумбочки, а ты её сюда не принес.
– Лиззи, дорогая, спроси у экономки. Понятия не имею, – отмахнулся Кайло, провожая девушку взглядом. – Ох, Траджен, повезло тебе с женой. Был бы ты не таким давним другом, я бы её у тебя увел.
– Увел, а как же, – хмыкнул тот, потягивая пиво. Будто никто не знал, что все семь лет Кайло сходил с ума по одной девчонке. Ещё когда-то давно, когда он среди ночи притащил её с собой в гараж – такую богемную и в то же время дерзкую в коротких шортах и белой рубашке – было ясно, что эта история надолго. Все тогда шутили, что Кайло станет первым, кто сунет голову в брачную петлю. А теперь выходило, что он единственный, кто не сунул. Хотя объект любви или одержимости остался тем же.
Трагично.
– Ладно, пойду помогу Лиззи. Так где тарелки-то?
– Я, правда, не знаю, – ухмыльнулся Кайло, потягиваясь. Тарелки они будут искать, а как же. Пара, которая вместе восемь месяцев, а жената всего три, точно в чужом доме займутся не поиском тарелок. Они были в том безумном периоде, когда каждая поверхность воспринимается, как новый вызов, а в его доме таких поверхностей полно. Нетронутых.
Он, прикрыв глаза, посмотрел на свой дом, который располагался в одном из элитных пригородов Лондона. Ультрасовременный. Почти весь стеклянный. Острый. Агрессивный даже. Просто как он сам. Кайло гордился тем, что не выбрал какое-то старинное поместье, а остался беспощадно честен к самому себе. Допрыгнув до верха, он не стал изображать из себя «старую» кровь.
«Щенок всегда знал своё место», – подумал он, рассматривая всех своих друзей на поляне. Кто-то занимался барбекю, кто-то – столом, где-то носились дети. Он был рад, что собрал всех просто так, просто потому, что давно не виделись. Теперь здесь они создавали красивую картинку красивой жизни, о которой никто не смел мечтать.
Красивой, пустой бессмысленной жизни.
Красивый дом, в котором не звучал смех. Дом, внутри которого было полно света, который, однако, не доставал до жившего там чудовища. Дом, ждущий когда его разбудят. Мужчина, потерявший на это надежду. Спиленное в саду дерево, как страшная тайна. Разбитые в погребе бутылки, как признание в беспомощности.
Кайло закурил. Дом ему было, действительно, очень жаль. Он словно подвел его. Купил, обустроил – больше под вкус Рей, наверное, чем под свой – но тот так и остался необжитым. Мужчина рассмеялся. Надо же, он даже надежд дома оправдать не смог.
Точно, что красивая, пустая бессмысленная жизнь.
Без семьи, без сердца, без цели.
Кому она такая, бессмысленная, нужна? Прав был Палпатин – безродных щенков нужно было топить, когда те ещё были слепыми. Меньше вреда. Все равно они не сумеют обрести себя.
– Кайло, дружище, здорово, что ты нас собрал, – Кардо плюхнулся на шезлонг рядом. – Ты как? В норме вообще?
– Да, а почему я должен быть не в норме? Ты снова испортил мясо? А… Викрул тебе рассказал, что я в курсе об ухажере Рей. И что тут такого? Немного сердит, что вы все знали, но… но какая разница? Слушай, я, правда, отлично себя чувствую. Просто встреча с Рей выбила меня из колеи. Я же думал, мы никогда и поговорить не сможем, привык жить без неё, а тут все эти страсти… смешно сказать, даже на секунду подумал, что смогу снова завоевать её… – он умолк. Смешно ему не было с этой надежды. – Все прошло, я снова один и наслаждаюсь этим. То было как затмение. Выздоровел.
Кардо смотрел на улыбающегося друга и не верил ему. Он не знал, за какой грех так расплачивается Кайло, но точно был уверен, что сейчас тот лжет ему. Глазами, жестами, словами. Он не был в порядке. Сидел здесь, в этом крутом особняке, и как чужой смотрел на них всех. Как будто бездомный, который ночью заглядывал в окна чужих домов и жадно следил за чужим счастьем.
Внезапно Кардо понял, что никогда ещё не видел Кайло Рена таким потерянным, хоть тот и пытался улыбаться, будто всё было отлично. Но не успел ничего спросить ещё – друг поднялся и направился к Ушару, чтобы помочь тому с барбекю. Глядя, как он, весь в черном, суетится, Кардо показалось, что он видит призрака, который вот-вот растает.
***
Шив Палпатин любил музейную ночь, которую сам и учредил – единственную ночь в году, когда вся элита разных слоев общества собиралась в Лондонской Национальной Галерее. Выключались камеры, открывался алкоголь стоимостью в годовой бюджет небольших стран, выставлялись картины из частных коллекций, деньги на благотворительные цели делались из воздуха. Рушились репутации. Создавались новые подпольные союзы. Ночь, полная надежд и возможностей.
Почти сказочная. Только более земная и грязная, потому что Золушка шла на бал за любовью, а здесь все упиралось в борьбу за власть и влияние. Кто больше заплатит, кто покажет картину поинтересней, у кого её украдут до утра… Если девочка, задержавшаяся на балу, потеряла одну только туфельку, то утром из Национальной Галереи можно было выйти голым. В метафорическом смысле. Для этого здесь были покерные столы, под которыми делались нелегальные ставки. И люди, торговавшие чужими секретами.
Ночь грехов, взлетов, падений, становлений.
Ночь, когда возможно всё. Почти новогодняя. Только среди мая. И без магии. Только за деньги.
Шив Палпатин, находящийся здесь, словно на троне, улыбался, наблюдая за всем происходящим. Ходил. Жал руки. Изучал. Прислушивался.
Его внучка все время была где-то рядом. То танцевала вальс с премьер-министром Франции. То обсуждала с нынешними собственниками поместья Петрюс прошлогодний урожай Мерло. То о чём-то шепталась с частным детективом – последнее Палпатину не понравилось, зачем ей был детектив?
В целом, он мог гордиться Рей – она была самым дорогим украшением вечера, стоившим дороже всех картин, включая даже те, которые сегодня здесь вышли из тайных частных коллекций. Сверкающая. Скромная. Приковывающая взгляды. Улыбающаяся. В тёмно-синем платье в пол и с открытой спиной. Ни капли пошлости. Красивая и холодная, как северное сияние.
Без чудовища, которое могло бы выползти и утащить её, что странно. Потому что чудовище тоже было приглашено на бал, но, похоже, предпочло спиваться где-то в темноте. Или снюхиваться. Палпатину было все равно, как там залечивал раны Бен Соло.
Напрягся бывший Королевский атторней только раз – когда началось традиционное состязание пианистов. Это была аукционная часть вечера, в которой участие принять мог каждый желающий. Принцип был прост – кто-то играет, публика платит деньги. Такой вот способ потешить тщеславие и заняться благотворительностью.
Когда-то Шив Палпатин это придумал для своей Рей. Она всегда играла в конце – хозяйка вечера, как никак. Всегда изящная, милая, трогающая всех своим исполнением и огромными, горящими глазами. После того, как девушка бросила музыку, он всегда искал её в момент, когда начинались соревнования. В первый год Рей ушла. Во второй лишь побледнела. В третий стояла рядом и даже обсуждала что-то. Сегодня же она, вертя в руках бокал-флейту со своим любимым Шатонёф-дю-Пап – игристым для властных и элегантных – смотрела с вежливым любопытством, будто никогда и не играла сама. Даже заплатила сто тысяч за довольно посредственное исполнение Лунное Сияние Деббюси, при этом странно, загадочно улыбаясь. От пианиста в подарок она получила бутоньерку. Это тоже была традиция. Тот, кто играл, обязательно одаривал чем-то своего «спонсора».
Часто бутоньерками или невинными поцелуями в щеку не обходилось. Но Рей всегда держала дистанцию.
Когда за рояль начали садиться профессиональные пианисты, ставки возросли. Этой ночью самым дорогим оказался Шопен и молодой американский виртуоз. Благодаря одному из меланхоличных этюдов благотворительный фонд Палпатинов пополнился на четыреста тридцать тысяч.
Вот вроде и ночь не совсем законная, зато сколько денег пойдет потом на благотворительность. Все хотели сегодня купить себе индульгенцию.
Когда пианист встал, к шикарному Фациоли абсолютно спокойно подошла Рей. Ослепительно улыбнувшись деду и отдав тому свой бокал. Села. Спокойно заиграла. Кто-то, кто помнил в ней пианистку, улыбнулся. Кто-то открывал для себя сурового барристера с новой стороны. Но Рей было все равно, она играла, как будто вырывая музыку из самой себя.
Для кого-то, кого здесь не было. Для кого-то, кого она уже давно перестала ждать.
Палпатин смотрел на внучку, будто впервые её видел за семь лет. Она была так хороша, так вдохновлена. Но ведь она не была все так же влюблена?
Это было бы непоправимой катастрофой.
И внезапно адвокат увидел, как из тени появилась фигура. Словно охотник, чующий кровь, Кайло Рен пришел на звуки музыки. Как он угадал её исполнение – непонятно. Но вот он аккуратно, извиняясь, протолкнулся в первый ряд. Наплевав на все приличия, он с таким обожанием смотрел в спину его внучки, что было не по себе. Наверное, если б этот монстр мог, он бы, как призрак оперы, утащил её с собой навсегда.
А затем он посмотрел на него. В его черных глазах мелькнуло торжество. Он своего добился. Рей снова играла. Но затем Шив Палпатин увидел в его взгляде кое-что ещё и расслабился. А щенок-то, оказывается, больше не был опасен: чудовище не выдержало давления собственного греха и сломалось. Палпатин видел людей с таким взглядом. Обычно они улыбались на публике, а затем тихо вешались в собственных ванных.
Это было бы весьма кстати.
Когда утихли аплодисменты, начался аукцион. Рей смотрела на деда, тот – на Кайло. Не хотел, чтобы девушка оборачивалась, да она и не стала бы.
Пока звучали ставки, фигура в черном молчала. Кайло слушал, продолжая смотреть на обнаженную спину Рей. А когда прозвучала сумма в триста двадцать тысяч от какого-то герцога, он покачал головой.
– Пятьсот. – Прозвучало от него с ледяной бескопромиссностью. В одно мгновение он стал выглядеть хмуро. Ему не хотелось, чтобы кто-то здесь стоял и торговался за Рей, потому вмиг поднял ставку на неприлично высокий процент, нарушая правила.
Но он-то правил не знал.
Значит, вот оно как. Полмиллиона за Эйнауди. Полмиллиона, чтобы выиграть у него на собственном празднике.
Полмиллиона. Такова была цена его любви к Рей. В эту минуту, вешая на её голую спину ценник, он, ещё сам не зная, делал ошибку. Потому что его внучка не любила, когда её пытались купить. Одно дело, когда незнакомые люди играются во всесильных, другое – когда тебе назначают, пускай высокую, но цену.
Лицо Рей окаменело. Здесь, этой ночью, в сердце владений своего деда, она не ожидала встретить Кайло. Медленно повернулась, но тут же улыбнулась. Её талант заключался не в игре на фортепиано, а умении держать лицо.
– Луи Родерер, 2013, – назвала она свой подарок. Что ж, он платил за прошлое полмиллиона, она готова была расплатится не цветочным браслетом на руке, а шампанским, которое они пили в их первую ночь.
Эти суммы и символы были на грани приличия. Они и сами были на грани. Рей замерзала под его горящим взглядом, Кайло тонул под тяжестью её злых глаз.
Но вот миг напряжения прошел – его никто и не заметил, кроме Палпатина. Кайло улыбнулся. Кивнул. Ему подходило. А затем растворился в толпе. Рей вернулась к деду, забрала шампанское. Выглядела она задумчиво.
– Отправь своего водителя домой. Там, в твоем погребе, у меня есть пара бутылок Луи Родерера этого года.
– Рей, позвоню, но сначала… скажи, ты играла для него? Ты же никогда не любила Эйнауди.
– Для себя. – Бескомпромиссно заявила девушка, но голос дрогнул. Она всегда играла для него, даже когда они ещё не были знакомы. Сначала – с предчувствием любви, а затем, после знакомства,– за эту самую любовь. Но если бы она сегодня знала, что Кайло будет здесь, то не стала бы даже прикасаться к клавишам и, тем более, выбирать композитора, которого он снисходительно порекомендовал. Он не заслужил её игру, а по факту заплатил за мелодию полмиллиона.
– Ты до сих пор его любишь? – Со вздохом недоверия спросил Палпатин, уже зная ответ. Те, у кого были уши, слышали, как она играла. Даже Бен Соло, если бы был не в таком забитом отчаянии, мог бы это понять. Тем лучше, что не понял. Ведь развернулся и ушел он все с тем же взглядом, который был только у обреченных и потерявших всё.
Девушка покачала головой.
– Дедушка, ничего не изменилось. Я никогда не переставала его любить. И ты знаешь об этом. Я же тебе сказала в ту ночь. Я буду любить его всю свою жизнь. Это не болезнь, чтобы пройти. Такое чувство даже он убить не сумел. Но это не значит, что мы будем вместе. Не волнуйся.
– Ты никогда даже не думала простить его?
– Думала. Пыталась. Не смогла. Даже ради самой себя не смогла. Понимаешь? Чтобы снова уважать саму себя. Не вышло.
– Тем не менее, ты играешь для него, сама того не понимая, а он швыряет немалые деньги на ветер ради этого, – холодно заметил мужчина.
– Отыметь меня стоит полмиллиона? – Вскинула бровь Рей, – ты так думаешь? Твоя внучка так недорого стоит?
«Твоя мимолетная улыбка стоит полмиллиона. Для него ты не имеешь цены»
– Что он тут вообще забыл? Мы стали приглашать всех подряд? Зачем ты его позвал? Что ты задумал, дедушка?
– Мне для аукциона автомобилей не хватало чего-то особого, и я узнал, что Бен не прочь продать кое-какое старье. Но то, что для него хлам – отличные деньги для поклонников. Как никак, а он крутой гонщик, потому пришлось позвать. Я не знал, что ты собираешься устраивать перформанс, Рей. Вы могли и не встретиться вообще.
Девушка прищурилась. Всё было не так просто. Дело было не в машине, а в Бене. Но зачем он его сюда позвал?
– И какую машину дал тебе Бен? – Быстро спросила она.
– Мустанг 2012 года – это его первый автомобиль или что-то такое. Сказал, что эта машина ему больше не нужна.
– «Сокол» не продаётся, – резко сказала девушка, – не вздумай его продавать. Я заплачу больше, чем тебе могли предложить. Эта машина останется у меня, а лучше бы ты её вообще не брал. – Зачем Бену было продавать «Сокол»? Неужели он таки решил избавиться от прошлого и идти дальше? Но зачем было продавать то единственное, что он любил? Та машина стоила для него очень дорого. У них даже душа была одна на двоих. – Ну, говори. И что он взял взамен машины? Что ты ему пообещал?
– Он ничего не попросил взамен. Но, знаю, что интересовался гравюрами Дюрера по «Потерянному Раю» – вроде хотел купить их у частного коллекционера. Они выставлены в дальнем крыле этой ночью. Ну, в том, куда только покупатели ходят.
– Потерянный Рай? – Повторила девушка, теряя остатки злости. Она поняла, что он там будет искать. И в ком. Был только один персонаж в пьесе Мильтона, который выпал из неба. И хоть на одну ночь, она готова была затащить его туда обратно, даже если он будет сопротивляться, потому что до Рей, наконец, дошло, чем вся эта история может закончиться. И такого финала она никому не желала.
***
Кайло сидел на полу лучшей картинной галереи Британии и смотрел на стену, увешанную гравюрами Дюрера. Он думал, что забраться на вершину мира – это восхищенно махать рукой с балкона Букингемского Дворца, а оказалось – пить 60-летний Maccalan на закрытой вечеринке в сердце Британии. В одиночестве. Без надежд, амбиций. Без сердца.
Знал бы – не пытался бы допрыгнуть. Потому что даже сейчас, со своими миллионами, он все так же не вписывался. Потому что не было ради кого.
Как и обеспеченные люди, он рассматривал искусство как капиталовложение и имел свою, очень современную коллекцию, состоящую из Шагала, Кандинского, Макке, даже одного, совсем маленького, но ван Гога. Никаких старых мастеров. Никаких полотен два на пять. Только темные, жестокие, агрессивные краски. Его небольшая коллекция, хранящаяся в одном из швейцарских банков, была олицетворением самого Кайло. Если всю свою жизнь и вкусы он как-то невольно подстраивал под Рей, чтобы ей, если она захочет вернуться, было уютно, как дома, то картины были только его. Тёмные, злые, в каком-то смысле даже уродливые.
Но это были его отражения. Не Рей. Она была бы музой Моне, потому что сама была как водяная лилия. А он бы отлично подошел, чтобы позировать такому психопату, как Мунк, например. «Крик» точно будто с его души списывали.
Однако с Дюрером была иная история. Когда они были вместе, девушка приносила в его жизнь искусство. Не с целью обтесать своего, далекого от всего этого, вора, а просто оно тянулось за ней, как шлейф. Во что-то, как в музыку, Бен пытался вникнуть. Во что-то нет. Но он точно помнил, как Рей читала «Потерянный Рай», и парню ужасно не нравилось это произведение. Бен не мог понять, почему нужно уходить из Рая, если в нём живешь. Шептал Рей, забирая книгу, что для него рай – это она и уж он-то не собирается его терять. Максимум, может попытаться совратить и стащить вниз очередную «независимую и красивую», ведь у неё тоже имя из трёх букв.
Через три дня после того случая он узнал, что такое потерянный рай, когда Рей, сверкнувшись клубочком, рыдала, а на её тонких запястьях проступали синяки от его пальцев. Узнав и вкус греха. Ничего подобного со вкусом яблока. Всё было ложью. Грех имел вкус крови. Крови на обкусанных губах. Он упал со своих небес. Не был изгнан. А сам подошел к краю и упал.
Когда лежал в больнице после страшной аварии – совсем один, в чужой для него стране, – читал «Потерянный Рай» и смеялся. Надо же, Люцифер тут был прямо герой эпоса. Спустился с небес на землю, упустил свой рай, ради высшей цели.
Неудивительно, что люди тоже стали делать такую глупость. Бежать за высшей целью и терять по дороге рай. Жаль, Мильтон не написал, как же это больно – разбиваться носом о землю, а потом приспосабливаться к жизни без света.
Он так и не приспособился, например. Семь лет бродил, как слепой, натыкаясь на все подряд и, продолжая совершать ошибки. Например, молчал. Или не пытался вернуть Рей. А когда, наконец, решился – стало слишком поздно. Кто-то его опередил. Второй раз рушить её счастье было бы просто худшим поступком в его жизни. Хотя ему же не привыкать совершать глупости.
