Текст книги "Чемпионы Черноморского флота (СИ)"

Автор книги: Greko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Глава 9

Вася. Дорога Поти-Тифлис, июль 1838 года.

– Устроили представление! – тихо шипел Руфин, чтобы слышал только Вася. – Еще и предупреждают! Ох, ты ж, жена героя! Тамара Георгиевна! Блестящая женщина! Небось, эта блестящая – на пять пудов. Лошадей не напасешься!

Вася тихо улыбался, слушая брюзжание Дорохова. Ему было, в общем, наплевать. Велено сопроводить? Так тому и быть. Не это же главное! Главное, что в Тифлис!

– Еще и немым пиратом пугают! – Дорохов никак не мог успокоиться. – Меня! Ну, нет! Я такого унижения так не оставлю! Матерь Божья! – тут Дорохов без паузы сменил шипение на восторженный возглас.

Вася очнулся, поднял голову. И сразу понял причину такой резкой смены тона у Дорохова. Впереди уже можно было разглядеть пару, которую им нужно было сопровождать и охранять. Оба – и алжирец, и совсем юная девушка в походном платье – внимательно смотрели на приближающихся мужчин. И эта девушка, которую Алексеев почему-то называл по имени-отчеству, была невыносимо хороша и заслуживала тысячи восторженных восклицаний.

Тех порядка сорока шагов, которые оставались до Тамары и Бахадура, Васе хватило, чтобы и разглядеть в подробностях, и оценить красоту девушки. Сразу отметил её стать. Стояла в четверть оборота, ровно держала спинку. Руки сложила в замке на животе. Длинная тонкая шея, голова в гордой посадке. Черные глаза. Тонкий прямой носик. Легкая улыбка. Взгляд живой с едва заметной, но доброй насмешкой. Идеальные пропорции фигуры. Высокая грудь. Тонкая талия. Вася удивился, когда, оценив все это по скупой солдатской шкале (будто докладывал начальству свои соображения о рельефе местности, будущего поля битвы, и разведданные о враге), неожиданно выдал совсем нехарактерный для себя эпитет «скульптурная красота». Потом порадовался за себя, что так верно определил самую суть достоинств Тамары. Но только внешнюю. Потому что если в холодном мраморе и можно было бы передать в точности все пропорции тела и черты лица, то уж никак нельзя было бы одновременно с этим передать еще и необыкновенную живость Тамариного лица, мягкий блеск её глаз, ровное дыхание, чуть вздымающее её упругую грудь. И уж совсем невозможно было бы передать то стойкое желание, которое сразу возникло при взгляде на девушку: желание просто прикоснуться к ней, чтобы почувствовать панбархат её кожи, пропустить через себя электрический разряд сбивающегося дыхания и нарастающего томления. Не было сейчас у Васи Милова, охальника и любителя пошуровать под юбкой у женского полу, похабных мыслей. Не думал он по обыкновению о задранных к небесам ножках и громких криках. К той девушке, к которой он приближался, такие картинки совсем не липли и вызывали мгновенное отторжение. Он, насмотревшийся за прошедшие недели на самые грязные человеческие испражнения, быть может, просто получил награду от Господа, явившего ему пример абсолютной чистоты и нежности.

Даже Дорохова прошибло. Его первое восклицание так и осталось единственным. Далее он уже молчал. Пожирал Тамару глазами. Но и во взгляде вечного шалопая сейчас совсем не было сального налета.

«А, ведь, он тоже растерялся!» – усмехнулся Вася про себя, бросив короткий взгляд на Руфина.

Дорохов взгляд почувствовал, среагировал. Понял, что Вася подловил его и поэтому усмехается. Быстро вернул свое обычное выражение на лице.

Меж тем Алексеев уже представлял Тамаре Лосева.

– Поручик Куринского полка Лосев. Тамара Георгиевна!

– Виктор Игнатьевич! Рад знакомству, Тамара Георгиевна!

– Прошу вас, Виктор Игнатьевич, просто Тамара! Это Ваня меня совсем в матроны записал! – протягивая свою ручку, улыбнулась Тамара.

– Да, конечно, Тамара! – Лосев приложился к ручке. – Мои товарищи и Ваша, надеюсь, доблестная охрана! – Лосев обернулся к Дорохову и Васе.

– Дорохов Руфин Иванович! – молодцевато шагнул Руфин, чуть дольше положенного задержавшись в поцелуе Тамариной ручки.

– Тамара.

Сказав это, девушка изящно вытянула руку, оставив Дорохова теперь уже в дурацком наклоне. Потом запросто протянула её в сторону Васи.

– Тамара!

– Вася! – растерялся Милов, пожимая тонкую ручку и сожалея, что Тамара была в перчатках.

– Вася! – передразнил его Лосев. – Унтер-офицер Девяткин! Вы не обращайте внимания, Тамара. Он в унтерах всего ничего. Не привык еще.

– Вася – прекрасное имя. Если вы не против, я так и буду вас звать. Без чинов.

– Да, хорошо. Мне годится! – легко согласился Вася.

– А это мой ближайший друг и ангел-хранитель Бахадур! – Тамара сделала небольшой шажок в сторону, открывая взору офицеров экзотического алжирца.

Бахадур ограничился коротким кивком. Потом пристально посмотрел на Дорохова. И глаз уже не отводил.

– Надеюсь, что Ваня вас предупредил… – Тамара начала заминать неловкую сценку.

– Да, Тамара. Мы в курсе. – подтвердил Лосев. – Уверен, проблем не будет.

– И я в этом уверена, Виктор Игнатьевич.

– Ну, что ж… – Лосев кашлянул. – Если вы готовы, то можем выдвигаться.

– Да. Только минуту. Попрощаемся с Ваней.

Лосев, Дорохов и Вася пошли к своим лошадям. Сели. Наблюдали. Тамара и Ваня как раз тепло обнимались в это мгновение.

– А глазами-то как он её пожирает! – завёл шарманку Дорохов.

– На тебя насмотрелся! – усмехнулся Лосев.

– Ты о чём это? – вскинулся Руфин.

– О том, что ты, братец, школяром выступил, а не грозным бабником, как о том всем хвастал.

– Ты нарываешься, Лосев!

– Прекрати, Руфин! Уж не вздумал ли меня на дуэль из-за этого вызвать?

– Вот уж!

– Так и признайся, что оторопел!

– Я признаюсь лишь в том, что она будет моей!

– Ох, ты! Фу ты, ну ты! Напугал! – Лосев рассмеялся.

– Пари! – взвился Дорохов.

– Ты, верно, Руфин, совсем голову потерял такую низость мне предлагать! И я тебя предупреждаю. Думаю, и комендант тебя об этом предупредил, когда оставил одного в кабинете. Забудь о своих штучках. И не смей! Если что замечу, не посмотрю, что ты товарищ мне.

– Так я и не буду ничего делать. Сама прибежит.

– А вот этого не будет! – Лосев говорил уверенно и с улыбкой.

– Ты, Лосев, совсем про меня ничего не знаешь. Например, того, что обо мне сказал Александр Сергеевич! – тут Руфин даже подбоченился в седле.

– И что такого сказал о тебе Александр Сергеевич?

– «Счастлив ты в прелестных дурах!» – гордо продекламировал Дорохов.

Лосев неожиданно рассмеялся. Потом объяснил причину.

– Так то – в дурах, Руфин! Нашёл, чем гордиться! А Тамара девушка умная и чистая. И на тебя не клюнет. Так что, тебе её никак не испачкать. Обломаешь свои зубы. А алжирец её вдобавок отрежет тебе руки. А то и по шее полоснёт. Он то уж точно о Пушкине и его «эпитафии» по тебе не ведает!

– Ну, это мы исправим! – хмыкнул Руфин и пришпорил коня.

– Вот… послал на голову! – вздохнул Лосев. – Ты, Вася, присмотри за ним, пожалуйста. Он ведь с головой не дружен. Точно выкинет какой-нибудь фортель. А мы стыда не оберёмся!

– Присмотрю! – уверил Вася, будучи на стороне Лосева.

Вася не лукавил и соглашался не из-за старшинства Лосева. Действительно не хотел грязных историй, связанных с Тамарой. Да и шкурный интерес никто не отменял. Лосев прав. Случись что подобное, стыда и позора не оберешься!

Подъехали Тамара и Бахадур.

– Готовы? – спросил Лосев, мягко улыбаясь. – Вижу, что готовы! Ну, тогда с Богом!

Поскакал впереди. Тамара и Бахадур сбоку от неё – за ним. Вася замкнул кавалькаду.

«Она статью и тонкостью очень на мою Кочениссу похожа, – подумал Вася, глядя в спину Тамаре. – Мою⁈ Вот тож! Мою! Хех! Скажешь тоже! Только грудь у Тамары… Ну, если бы Кочениссе не зажимали. Тоже, наверное, была бы такая. Побольше. И красивая. И упругая. И вообще, она хорошая же баба! Любила меня. Вот, что ей уперлось! „Веру поменяй!“ Ага! Щас! Могла и сама поменять. Может, и сладилось бы. Хорошая же девушка, в общем. И талия, как у Тамары. Ножки. Лицом, конечно, попроще. Зато работящая…»

Вася еще долго не мог остановить поток мыслей и сравнений. И все время вздыхал, пытаясь убедить себя, что он не может серьезно рассуждать о возможности совместной жизни с Кочениссой.

… Неприкрытый восторг Лосева – и тайный Васи – по поводу Тамары и её достоинств нашёл дополнительное подтверждение во время первой же остановки на ночевку. Когда зашли на постоялый двор, Лосев растерялся. Ничего на перегоне между Поти и Тифлисом не изменилось за прошедший год. Постоялые дворы, как были апофеозом убожества и антисанитарии, так таковыми и остались.

«В госпитале и то чище было!» – даже Вася удивился.

Лосев же беспомощно оглянулся на Тамару, даже не зная, как ей можно предложить ночлег в подобном месте.

– Виктор Игнатьевич, – Тамара мягко улыбнулась, – если вы не против, то мы с Бахадуром этой ночлежке предпочли бы бивуак на свежем воздухе. Нам не привыкать. Но вы можете поступать, как вам угодно. Я бы не хотела, чтобы из-за нас вы терпели такие неудобства!

– Тамара, голубушка! – Лосев чуть не всплеснул руками. – Вы мне честь спасли! Я же даже не знал, как вам предложить! Конечно, здесь останавливаться нет никакой возможности. Знаете, совсем не хочется после ночи в подобном заведении опять попасть на госпитальную койку!

Тут Лосев засмеялся, довольный своей шуткой. Тамара поддержала его.

– Тогда я позволю себе показать и место, где мы можем расположиться. Нам с Бахадуром оно знакомо.

– Ах, да! Вы же уже ездили этой дорогой! – вспомнил Лосев.

– Да! – Тамара счастливо и коротко улыбнулась своим воспоминаниям.

Так и поступили. Место оказалось у воды. По-солдатски быстро справились с ужином и чаем, пока Тамара и Бахадур отходили к речке. Когда вернулись, поужинали. Попили чаю. Чуть поболтали. Улеглись спать.

Вася не спал. Чувствовал, что заноза… Нет, гвоздь-сотка в заднице Дорохова заставит его пойти на штурм. Наблюдал за ним весь день. Видел, как постепенно звереет российский Ален Делонович Казанова, обнаруживший неприступную крепость в лице 18-летней девушки.

И Дорохов не спал. И, действительно, был зол. И… растерян. В этом признаваться не хотелось совсем. Но пришлось. Пропустил мимо ушей предостережение Лосева. Верил в свои силы и чары.

Он не заехал вместе со всеми на постоялый двор. Ждал результата ревизии местного гостеприимства. Увидел ретираду отряда и двинулся вперед, не дожидаясь остальных. Как только кавалькада его нагнала, бросился в бой, пустив в ход весь свой арсенал короля ухажеров и известного сердцееда. Болтал без умолку. Шутки, прибаутки, геройские истории, многозначительные намёки, томные взгляды, скорбные взгляды, залихватские взгляды, широкие улыбки, легкие улыбки, громкий смех, тихие усмешки, лихое гарцевание, выпивание воды с тем, чтобы она стекала по подбородку на разгоряченную грудь… И ещё десятки других приемов и приемчиков, всегда дававших гарантированный результат, сейчас не нанесли сколь-нибудь заметного урона в стане «врага». Словно он все это время стрелял деревянными стрелами без наконечников в железные ворота крепости. Но больше всего его злило не то, что не сработала привычная манера поведения.

Тамара! Тамара! Эта 18-летняя мелюзга за весь день и виду не подала, что он ей интересен или надоел. Да! Да! Пусть ненависть. Но только не равнодушие! А Тамара именно равнодушием его и уничтожала все это время. Не позволив себе ни одного невежливого слова или жеста. Выслушивала все его шутки, пошлости, анекдоты. Не хмурилась, но и не смеялась. Не зевала, но и не требовала (просила) рассказать еще что-нибудь.

Бахадур в какой-то момент, когда Дорохов решил подъехать бок о бок к Тамаре, попросту своим конем наехал на его лошадь. Отогнал, как надоедливую муху, и больше не давал приблизиться к своей дражайшей подруге. То есть проявил какую-то настоящую эмоцию! Тамара же и бровью не повела. И неизвестно, как бы долго еще Дорохов изгалялся, если бы в какой-то из моментов все-таки смог уловить короткий и живой взгляд Тамары. Но лучше бы и не ловил! Эта девушка посмотрела на него с жалостью! На Руфина Дорохова совсем юная девушка посмотрела с жалостью! И это был приговор! Окончательный и не подлежащий пересмотру!

Дорохов тут же заткнулся. Будто проткнули иголкой воздушный шарик. Он лопнул и тряпкой повис на ветке. Руфин тут же вспомнил Лосева. Его смех над пушкинской строкой. С ужасом осознавая, что поручик был прав. Что удел его, мнившего себя Ловеласом всея Руси, только лишь дуры! Что ни одна порядочная и умная девушка никогда не поведется на его заезженные остроты, позёрские позы, выспренные, а потому фальшивые слова. И сейчас лежа на земле в нескольких метрах от этой удивительной девушки, дОлжно было бы Руфину Ивановичу признать этот неутешительный факт, смириться, передумать жизнь свою, чтобы впредь избежать подобного конфуза. А только не хватало пока у него на это сил. Уязвленное самолюбие теребило, заставляло вскочить, броситься на решительный штурм, убеждая его, что еще не все потеряно, что весь сегодняшний день Тамара так вела себя для виду, для чужих глаз. А на самом деле, как и все остальные девушки, она не может устоять перед Руфином. Никак не может. И не устоит. Не устоит под покровом ночи, когда никто этого не увидит. Ослепленный разум убедил Руфина. Он тихо поднялся. Тихо пошел в сторону, откуда раздавался мощный храп Бахадура, за которым еле-еле можно было различить тихое дыхание юной девушки.

Коста. Туапсе, июль 1838 года.

Юный Соловей-разбойник меня порадовал сметливостью молодого поколения. Эх, не пропадет Россия, коль богата такими сынами! Его в 10-летнем возрасте захватили в казачьей станице, куда он с отцом прибыл по делам торговым. Помыкавшись в горах рабом полтора года, этот ушлый купеческий сынок умудрился сколотить капиталец! Как – история умалчивала. Наверняка, у кого-то украл в ауле ценную вещь. Или нашел прикопанное серебро, как любили делать черкесы[1]. Деньгами (или добычей?) распорядился мудрено. Подговорил армянина-коробейника его выкупить и перепродать поближе к русским укреплениям в надежде на обмен. Но его хитрому плану смертельный удар нанесла природа, подарив горцам нежданное богатство в виде трофеев с разбитых кораблей и рассорив их с русскими всерьез и надолго.

Прознав про странного урума Зелим-бея и его переговоры с тамадой, решил действовать. В конце концов, чем он хуже моряков. Такой же русский человек. И не меньше матросов мечтает вернуться в православный мир. И, желательно, в родной город, где его поджидало тятино наследство в виде крепкого лабаза с красным товаром. Если, конечно, что-то еще осталось после ушлой родни. Впрочем, видя хватку этого молокососа, можно было не сомневаться: если он вернется на родину, всем незаконным наследничкам придет амбец!

– Позже поговорим, пацан! У меня есть кое-какие мысли насчет тебя, – не стал я разочаровывать своего тайного собеседника, ерзавшего в колючках. – Лекаря с тендера знаешь?

– Встречались! – солидно, как ему казалось, прогундосил юнец, шмыгая носом.

– Держись к нему поближе. Я тебя сам разыщу.

… Ранним утром занял позицию в прибрежной зоне, с тревогой ожидая сигнала. Наконец, дождался. На берегу громыхнула пушка. Тут же рядом с ней взвился красно-сине-белый гюйс, он же бушпритный флаг, он же кейзер-флаг. Насмотрелся на него в Михайловском укреплении. Пора!

– Капитан-лейтенант Метлин! Николай Федорович! – представился мне усталый моряк в морском мундире с чужого плеча. – Панфилов, которого вы ждали, не смог подойти. Ему ногу сильно повредило при крушении. Вас уже ждут! Сам командир корпуса Головин, а также Раевский и командир отряда судов Абхазской экспедиции контр-адмирал Захарьин! Только что прибыли!

Ого! Представительная компания. Впрочем, меня высокими чинами не удивишь.

– Я, с вашего разрешения, на коне! – попросил я. Не хотелось ноги мочить в утихомирившейся Туапсе.

– Как вам будет угодно! Вас проводят! – козырнул мне на прощание Метлин. – И вот что еще! Мы все на вас молимся, Константин Спиридонович! Удачи вам и семь футов под килем!

Удача, оказалось, мне бы не повредила. Новый наместник Кавказа,[2] генерал-адъютант Евгений Александрович Головин, встретил меня холодно. Озадачил с порога, стоило мне зайти в палатку, где собралось золотоэполетная троица. Даже Раевский пребывал в сюртуке.

– Получил я странную бумагу, господин поручик. Пишут мне из Петербурга: офицера Эриванского полка поручика Варваци задержать по прибытии в Тифлис и оставить в городе под домашним арестом до прибытия флигель-адъютанта Государя, дабы мог он произвести некое секретное расследование. Растолкуй ты мне, старику, Константин Спиридонович, что сие значит?

Головин, действительно, выглядел уставшим от жизни стариком, которому назначение на Кавказ было поперек горла[3]. Мне не хотелось его огорчать.

– Ваше высокопревосходительство! Никак не могу ответить. На последней миссии действовал волей Его Императорского Величества!

– Нет! Так дело не пойдет! Я твой главный есть командир и ответ тебе держать передо мной!

– Царьград, – тихо пояснил я.

Мне было все ясно. Прилетела «ответка» из царских чертогов за убийство Сефер-бея. Не миловать меня будут, а казнить.

– Что Царьград? Ты о чем⁈

– Думаю, поручик пытается сказать, что исполнял поручение Государя за пределами вашей юрисдикции, Евгений Александрович, – пришел мне на помощь Раевский.

– А? – глуховато переспросил Головин. И обрадовался. – Так это другое дело!

– Нужно дать поручику закончить дело, порученное ему адмиралом. Лазарев обидится, если мы задержим его, – вмешался незнакомый мне контр-адмирал. По всей видимости, Захарьин.

– Как же быть? – растерянно спросил Головин. – Указания свыше изволь выполнять!

С моряками армейские ссориться не хотели. От них зависел успех и летней кампании, и будущие десанты. Раевский, как мне дал понять Эсмонт в Севастополе, ужом вертелся вокруг Лазарева.

– А вы напишите в отчете, что в лагерь прибыл не поручик Варваци, а лазутчик Зелим-бей и помог решить дело с выкупом пленных, – подсказал я решение.

– Ты што ль Зелим? – опешил командир корпуса. – Имечко же какое, прости Господи!

– Так точно, господин генерал-адъютант! – гаркнул я молодцевато.

– А ну цыц! – тут же откликнулся Головин и хитро мне подмигнул. – Не хватало, чтоб в моей палатке черкесы обращались ко мне, как положено офицеру!

– Так как же мне быть? – растерялся я.

– Зови меня «большой генерал», как все черкесские князья.

– Слушаюсь… Так то… Тьфу… Эээ…

– Докладывай! – махнул рукой Евгений Александрович.

Я с облегчением вздохнул. Арест и «казнь» откладывались. Быстро изложил суть дела и свой план. Генералы и контр-адмирал впечатлились.

Захарьин не выдержал. Подошел ко мне и крепко пожал руку.

– За одного моряка – уже тебе наша благодарность, Константин Спиридонович! А коль выйдет у тебя всех вытащить – особливо тех, кого под Сочей захватили – флот у тебя будет в неоплатном долгу!

Его поддержал Раевский:

– Во время шторма отличился здесь рядовой Девяткин. Своей властью наградил его Георгиевским крестом и унтер-офицерским званием. Его наши офицеры прозвали чемпионом. Быть и вам, поручик, чемпионом Черноморского флота!

… Обмен оставшихся матросов прошел, как выразился кто-то из офицеров, comme bonjour, то есть без сучки и задоринки. Предварительно поторговался для вида с тамадой. Сбил цену до 250-ти целковых за голову. Выторговал себе комиссию, чтобы не выглядеть полным лохом в глазах аульцев. Сидели, когда все закончилось, со старейшиной и делили притащенное мною серебро. Это тебе, это мне – все по канону! Моя доля – 200 рубликов. А жизнь-то – налаживается!

Вышел из кунацкой, позванивая мешочком с серебром. Отдал Кочениссе ее саблю.

– Ну⁈ – не выдержала она.

– Нет в крепости твоего Васи. Пострадал во время шторма. Увезли в Поти в госпиталь.

У девушки на глаза навернулись слезы.

– Не кручинься, душа моя! Все, что не делается – к лучшему!

– Ты не понимаешь! – выкрикнула мне в лицо.

Резко развернулась и пошла прочь. Я двинулся в обратном направлении, выглядывая юного махинатора. Заметил, что он крадется параллельным курсом. Сделал ему незаметный знак следовать за мной. Вышел к укромному месту. Парень, взволнованно дыша, примостился на корточках рядом. В тени, чтобы не заметили сновавшие по аулу горцы.

– Как тебя величать?

– Устин я. Семенов. Сын Тихона.

– Ты вот что, Устин Тихонович, должен будешь сделать. Ночью выведешь лекаря из аула и двинетесь по Каштановой щели. Шагайте по осыпи, чтобы не оставлять следов. Доберетесь до реки вдоль ручья. Там вас в засаде будет ждать отряд моряков.

Я быстро прутиком нарисовал план в пыли. Стер его ногой.

– Забоится Никодим Станиславович. Робкий он. Даром, что на лодке плавал по морям-океанам.

– Не на лодке, а на военном корабле! Ты ему скажи, что нормально все выйдет, вас прикроют. Если будет погоня – а она будет обязательно – с ней поеду. И буду свистеть громко – вот так, – я показал. – Услышите свист, прячьтесь. Лучше на дерево повыше забирайтесь. И ждите, пока погоня пройдет мимо.

– Не залезет лекарь, – усомнился Устин.

– Залезет! Жить захочешь, не так раскорячишься, – процитировал я неизвестный этому миру мем.

Прав я оказался. Не в том смысле, что лекарю пришлось раскорячиться, а в том, что все прошло как по маслу. Когда на утро поднялась тревога из-за пропажи лекаря и мы отправились в погоню, следов беглецов не сыскали. Даже свистеть не пришлось. Черкесы, с моей подачи, поскакали не в том направлении. К побережью. Решили, что только таким путем могли сбежать рабы. А лекарь с Устином тем временем пробирались параллельном курсом. Вышли, уверен, благополучно к отряду, поднявшемуся по реке и затаившемуся у впадения ручья в Туапсе. Мои дела на этой речке были закончены.

– Ушли! Ушли! – сокрушался старейшина, заезжая в аул бок о бок со мной.

Меня обвинить ему духу не хватило. Да и «какие ваши доказательства»? Мои люди джигитовали вокруг нас – вот лучшее свидетельство моей невиновности! На Северном Кавказе только так и делаются дела.

– Кто-то еще из аула пропал? – притворяясь простачком, осведомился я.

– Мальчишка! Ивась! Ууу, шайтан…

– Зато ты при деньгах остался! – успокоил я тамаду.

Он смотрел на меня со злым прищуром.

– Да не кручинься, старинушка! Хочешь денег еще заработать?

Тамада печально кивнул.

– Продай мне пороху на то серебро, что мне отдал.

– Подмоченный порох с корабля взяли, – вздохнул честный горец. – Самодельный устроит?

Я удивился. Кто-то раньше не приходил в голову вопрос, откуда черкесы берут столько пороха, чтобы сплошь и рядом палить холостыми?

– Неужто сами делаете?

– Делаем! – подтвердил тамада. – Серу карачаевцы привозят. На уголь пережигаем тонкие деревца, которые между сосен растут.

– А селитра?

– Из растений добываем.

– Это как? – изумился я.

– Есть у нас серая травка с колосом. А в нем черные ядрышки. Сушим ее и смешиваем с соломой из овечьих загонов. Потом перемалываем. Неплохо получается.

Мне сложно было поверить, что горцы допетрили до столь сложной технологии, как производство пороха из растительного компонента. Впрочем, и не верить оснований не было. Порох хоть и не в избытке, но был. Достаточно оглядеться вокруг: все с ружьями бегали. А турки-торговцы – тю-тю. Все меньше и меньше кочерм прибывало из Османской империи. И все меньше и меньше рабов отправлялось на невольничьи рынки…

Мои размышления прервал громкий голос. Кто-то несся на знакомом «кабардинце», вопя во все горло:

– Зелим-беееей!

Цекери! Этот несносный и любимый парень не стал меня дожидаться. Как услыхал о моем возвращении, полетел во всю прыть дареного мной коня!

– Зелим-бей! – подергала меня за рукав Коченисса. – Нужно поговорить.

[1] В воспоминаниях разных авторов встречаются упоминания о том, что черкесы, выручив деньги или получив от русских серебро за сведения о готовящемся набеге, всегда закапывали монеты в землю. Боялись светиться с деньгами. Народ жил по-простому: напасть на счастливчика могли запросто.

Насчет смекалки при избавлении от рабства. В показаниях выбежавших и выкупленных каких-только не обнаружишь ухищрений для обретения свободы. Наш топ – история казацкого сына Моисея, подкупившего черкеса, чтобы тот его выкрал и доставил на русскую территорию (1841 г.).

[2] Строго говоря, такого титула тогда не было. И Г. В. Розен, и Е. А. Головины были командующими Отельным Кавказским корпусом, главноуправляющим гражданской частью и пограничных дел в Грузии, Армении и Кавказской области. Но в частных разговорах их называли наместниками.

[3] Генерал Г. И. Филипсон вспоминал, что в бытность на Кавказе Головин любил подремать во время докладов.