Текст книги "Чемпионы Черноморского флота (СИ)"

Автор книги: Greko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Глава 7

Вася. Поти, июль 1838 года.

Дорохов готовил гусарскую жженку. Вернее сказать – лазаретную с кавказским колоритом! Больничный бачок, сворованный с кухни, перекрестили не саблями, а припрятанными черкесскими кинжалами. Вместо пистолетов с залепленными сургучом замками в качестве бокалов использовали мензурки из-под «рубанца». Зато ром и горящая сахарная голова (обрубок ее верхней части) наличествовали. Как и уже открытое шампанское.

– Поливайте, поливайте! – скомандовал Дорохов.

Один из разжалованные в солдаты пациентов госпиталя начал с энтузиазмом плескать шампанское на горящий сахар. Он зашипел. Поднялся пар. Мерзко запахло горелой карамелью.

Руфин захохотал, потрясая в воздухе лазаретной посудой.

«Неслабый у них коктейльчик вышел! – поразился Вася. – Почище „Северного сияния“! Ведь упьются, черти!»

Вася с Дороховым не был лично знаком. Но не раз сталкивался с Руфином в туапсинском лагере. И обходил стороной, ибо разжалованные солдаты из офицеров больше времени проводили в обществе бывших товарищей. То, что не был знаком, не общался, вовсе не означало, что ничего о Дорохове не знал. Вася из любопытства порасспрашивал о нём. Ему с охотой выложили много информации о новом солдате, прибывшим в полк непосредственно перед началом похода. Рассказывали, практически, с придыханием. Но и с опаской.

– Говорят, любитель кулаки почесать.

Если бы знали все подробности, могли бы и призадуматься. Редкий был тип. Не история жизни, а просто какие-то «Тысяча и одна ночь» русского человека и зигзаг удачи в одном флаконе.

Дорохов был из числа тех, кто не по своей воле обрядился в серую солдатскую шинель, причем дважды. Но и в ней Руфин был своим для господ офицеров. Сын прославленного партизана времен Отечественной войны – и бретер, повеса, сорвиголова и отчаянный храбрец!

Дорохов был уникальным персонажем даже на фоне столичных кутил, известных своими эксцентричными выходками. Ему, непонятно каким образом, сходили с рук многочисленные дуэли, но он и этот момент сумел «преодолеть»! Вечно лез в драку по поводу и без. В первый раз в солдаты был разжалован в 1828 году за то, что в театре «сел статскому советнику на плечи и хлестал его по голове». И, вдобавок к сему преступлению, как установил суд, носил партикулярное платье.

Ехал на Кавказ с Мишей Пущиным, декабристом.

– Обещай, что не будешь никого бить!

Руфин поклялся… И на первой же остановке отлупил своего денщика и крепостного человека Пущина. Расстались. Лишь Пушкину удалось их помирить.

– В нем так много цинической грации, что сообщество его очень будет для нас приятно.

Стоило Дорохову вспылить, особенно, во хмелю, «грация» превращалась в безумие и неконтролируемый гнев. Война была его стихией, гражданская жизнь – темным омутом. Совершив множество подвигов на войне, получил не один офицерский чин. Вышел в отставку, избавившись от кавказской ссылки. Он продержался в Москве пять лет, где заслужил репутацию льва, фанфарона и хвастуна. Этот, по словам современника, «приятный в обществе господин и с хорошими манерами» довел побоями жену до развода и снова угодил в солдаты, исколов кинжалом отставного ротмистра Сверчкова. Возмутился, что его крупно облапошили в карты.

Он боялся, что своими выходками добьется того, что станет нерукопожатым в офицерском сообществе. С первых минут пребывания в Тенгинском полку искал славы, чтобы вернуть расположение товарищей. Когда разыгралась буря, он был в числе первых спасателей. Командовал азовцами, которые на лодке шесть часов боролись с морем, чтобы добраться до противоположного берега Туапсе. Лодка перевернулась, но Руфин спасся. Попал в число тех, кого отправили лечиться в Поти, как пострадавшего и особо отличившегося.

Раевский обещал пожаловать его унтером из уважения к былым заслугам и памятуя совместную службу в Нижегородском полку на войне с турками и персами. На фоне подвигов Васи, поступок Дорохова выглядел бледновато. Но кто же будет сравнивать рядового Девяткина и бывшего штабс-капитана, награжденного золотым оружием самим фельдмаршалом Паскевичем Эриванским⁈

Вася стоял на пороге. Слушал, как бывший штабс-капитан хвалился какими-то безумными выходками, дуэлями и картежными выигрышами. Наблюдал, не решаясь войти.

«Ещё обидится, что я речь его прервал! Полезет в драку!» – подумал.

Потом усмехнулся. Решил, что не полезет, и, даже если и полезет, то Вася истуканом стоять не станет. Ответит. Они пока на равных – оба солдаты.

«Интересно, а знаком ему простой прием барных драк: лбом с размаху приголубить?»

А потом его мозг, вдоволь напитавшийся за последние дни хорошей литературой, «щёлкнул» извилинами. Вытащил из недр давно позабытую фамилию «Долохов». Вася на уроках литературы не блистал. Чаще спал. Но один персонаж врезался в память. Вася напрягся.

«Долохов, Долохов. Это же… Ну, точно. У Толстого. Такой же забияка. Там с медведем какая-то история была. И в карты играл. Это что получается: Долохова Толстой с Дорохова списал⁈ Вот же…» – дальше литературных слов у Васи не нашлось.

Решительно вошёл в палату. Дорохов его сразу заметил.

– Бааа! Вася! Наш чемпион! Да, да, господа! Именно так моряки прозвали этого скромника!

Тут Вася обомлел. Чего, чего, а такого не ожидал! Откуда? Как?

– Что встал? – усмехнулся Руфин. – Никак не поймёшь, откуда про тебя знаю?

Вася отвечать не мог. Хватило только на кивок головы.

– Награда тебя ждет! Как и меня! Мне всё в штабе перед отправкой рассказали. Ждать осталось недолго, – усмехнулся Дорохов. – Знакомы ли вы, господа, с Васей?

Все дружно закивали.

– Признаться, поставил меня в тупик! – веселился Дорохов. – Такую отвагу проявил во время шторма. Меня затмил. Только о нём и говорили в экспедиционном отряде!

Вася попытался было высказать скромное отрицание. Но Дорохов не давал раскрыть рта.

– Ну, ну, не скромничай! – подошёл к Васе. – А вот тебе моя рука! И хватай мензурку с жженкой! Угощаю!

Вася руку пожал и посудину принял. Так завязалось их странное знакомство.

Дорохов Васю по-дружески отличал и часто вел с ним беседы. Вася постепенно освоился, перестал робеть. Стал выспрашивать, интересоваться мнением Дорохова по многим вопросам. В первую очередь рассказал про предложение Лосева о переводе к куринцам.

– Бежать нужно из Тенгинского полка, – тут же согласился с офицером Дорохов. – Лосев прав. Посадят тебя в крепостной гарнизон – и сгниешь там за понюшку табака. И еще! Проведешь лучшие годы жизни без женщин. Разве такое годится? Ни подвигов, ни славы, ни баб. Такая жизнь не по мне. Мне бы на коня![1] Я бы всем показал! Мне по душе там, где опасность. Только в полк возвращаться не желаю. Буду просить Раевского о переводе к казакам. И стану свою команду собирать из охотников. Как мой батюшка покойный со своим партизанским отрядом. Вот где жизнь! Сам себе командир! Пойдешь ко мне служить, коли выгорит дело?

– Поживем-увидим, – пожал плечами Вася.

– На лошади скакать привычен?

– Конечно. Я же из Урюпинска. Казачий край. Хоперцы!

– Ха! Тебе же, брат, прямая дорога в казаки! Что ж ты в солдатах делаешь⁈

– Так получилось.

– Понял. Молчу. У каждого – свои секреты. В общем, даст бог, свидимся в Грозной.

«Не было и гроша! – улыбнулся про себя Вася. – Теперь целых два предложения! Одно точно: из полка нужно уходить. А вот переходить к куринцам, или к Дорохову… Это уже после Тифлиса решу».

Так-то в душе, Вася, конечно, хотел к Дорохову. Но тут же нужно было учитывать и другие обстоятельства. Сколько тут Дорохов просидит? Как быстро организует свою команду? Вася же не мог вечно ждать и болтаться без дела? Кто ему позволит? В идеале нужно, чтобы была стопроцентная гарантия. Типа, вместе с Дороховым выбрались отсюда, поехали в Грозную через Тифлис. Там вылечился. И можно в летучий отряд к Руфину.

За этими размышлениями только на второй раз расслышал, как его кто-то громко зовёт.

– Вася! Девяткин! Скорей же ступай во двор! Раевский приехал!

Вася вздрогнул. Тут же часто задышал. И уже широко улыбался, оборачиваясь на зов. На долгожданный зов спасения!

Коста, Пшада-Вулан, начало июля 1838 года.

– Мы искали вас, Зелим-бей! – своим скрипучим мерзким голоском приветствовал меня Джеймс Станислав Белл, английский шпион на Кавказе, недодавленный мной в прошлом году.

Я, игнорируя его, обратился к шапсугскому князю.

– Достопочтенный помирился с англичанином?

– Я сделал ошибку, поверив подметным письмам. На общем собрании я повинился перед старейшинами и вождями, – огорошил меня Шамуз.

– Мы все выяснили! Это было недоразумение! Это ваша вина!

– Моя? – искренне возмутился я. – Вините вашего бывшего дружка Андрео Гая. Или как там его? Жабермеса?

– Вы знаете? – изумился Белл.

– Еще бы мне не знать? Я только из Константинополя! Сефер-бей мертв, Стюарт застрелился!

Белл выдал неподражаемый звук, словно кутёнка придавили в темном углу. Но не накинулся на меня с обвинениями. Сцепил зубы. Не моргая, выслушал мою версию событий в Стамбуле. Весьма далекую от реальной картины. Внутренне я наслаждался! И покатывался от хохота, глядя на ошеломленные лица слушателей.

Я был уверен, что ничем не рискую. Даже если из Стамбула дошли свежие новости, немало времени понадобится нанимателям Белла, чтобы разобраться в случившемся. Единственным человеком, кто мог меня вывести на чистую воду, был Эмин-паша. Но он далеко. В Адрианополе. И ему нет дела до Черкесии. Он на службе султана и должен управлять вверенным ему пашалыком. По крайней мере, так считали все мои начальники.

– До нас уже дошли страшные вести! Вы кое-что прояснили. Про Стюарта я не знал, – не унимался Белл. – Жду инструкций от Дауд-бея.

– Какие инструкции, Белл⁈ – осадил я его. – Максимум, что вы услышите: горцы должны своими руками обрести свободу[2]. Все кончено! Бегите!

– Как бежать? В такую минуту⁈

– Чем вам угодна эта ситуация? Когда мы встречались последний раз, вы мечтали последовать примеру своего спутника Лонгворта и удрать в Турцию.

– Как чем⁈ Вы не в курсе?

– Вы о чем, черт побери? – спросил я, раздражаясь.

– Спокойно! Я объясню! – торопливо заговорил Белл, переходя на английский.

Я отметил, что от его уныния, граничившего со страхом не осталось и следа. Это откровенно бесило. И настораживало.

– Черкесы считали войну с русскими чем-то вроде божьего наказания. И с каждым месяцем, с каждой новой экспедицией московитов, все более падали духом. И вдруг этот шторм. Гибель целый эскадры. Страшные потери Черноморского флота. И огромное богатство, которое привалило горцам. Они снимались целыми аулами и двигались к морю с арбами. Даже женщин с собой брали. Грабили выброшенные на берег корабли. Даже те, которые спаслись в пределах лагерей, пытались ночью поджечь, чтобы потом поживиться металлом. Снимали и тащили все подряд. Промокший порох, все виды железа, одежду, оружие. Даже обрывки канатов…

– На кой черт им разлохмаченные концы?

– Они раздергивают нити, красят их и потом ткут из них одежду. Сами знаете, какая тут бедность. Насколько людям не хватает самого обыкновенного… И на фоне этого морального подъема я придумал план, как его укрепить. Я говорю всем подряд, что султан объединился с египетским пашой. Что вскоре флот Мухаммеда Али прибудет к берегам Черкесии.

– Вы сумасшедший? Или самоубийца? Султан снова воюет с египтянами и терпит поражение. Все ждут нового русского десанта на Босфоре!

– Черкесам это знать ни к чему!

– И что потом? Я не стану участвовать в новом обмане и вам не советую.

Белл скривился. Попытался сменить тему.

– Что с Паоло Венерели? Он пропал. Его никто не видел, после того как вы вместе поехали встречать груз из Турции.

– Я ему не нянька! Быть может, засел в каком-нибудь ауле и пьет горькую в своем духе. Или черкесы его прирезали, не устояв перед соблазном прихватить такой куш.

– Это все крайне подозрительно, Варвакис!

– А мне плевать на ваши подозрения. Держите их при себе. Иначе…

Я махнул рукой. Мой отряд ощетинился ружьями. Защелкали взводимые курки. Мои телохранители выдвинулись вперед, чтобы прикрыть меня в случае стычки.

– Эй, эй, спокойно! Мы не враги! – всполошился старый Шамуз.

– Ты скажи это гяуру, с которого пылинки сдуваешь, – решился вмешаться Башибузук.

Белл недоуменно переводил взгляд с Шамуза на мой отряд. До него только что дошло, что он посмел угрожать предводителю отряда, превышающего его конвой раз в пять. И что церемониться с ним никто не собирается. Он усиленно морщил лоб, пытаясь найти достойный выход. И старый сераскир выглядел растерянным.

Я решил ему подыграть и заодно расправиться с предателем чужими руками.

– Шамуз! Человек, который создал тебе проблему, живет на левом берегу Кубани и выдает себя за армянского купца.

– Этот предатель на Кавказе⁈ – вмешался неожиданно Белл, распаляясь и пыхтя как чайник. – Нужно его срочно отыскать! Я сдеру с Андреа кожу заживо!

«Не понял. Разве он не ваш парень? Мы же решили, что он тройной агент! Что-то тут явно не так. Где-то мы с Фонтоном просчитались. Не сделал ли я ошибку, его подставив? Ведь он может меня выдать! Черт! Черт! Черт!» – заволновался я не на шутку.

– Где он⁈ – не унимался Белл.

– Ищущий – да обрящет! – небрежно ответил я, заканчивая беседу с надоевшей компанией и дав указание продолжить движение.

Не было времени на долгие разговоры. Мы спешили к реке Вулан. Миновали долину реки Шапсухо. Люди были обеспокоены. До них дошли слухи, что русские готовят здесь вторжение. И лишь страшный шторм их задержал. Я пожалел, что не уточнил планов Раевского. Меньше всего мне хотелось оказаться со своим отрядом в эпицентре высадки русского десанта. Ощутить на своей шкуре, что значит, когда 250 орудий Черноморского флота посылают чугунные «гостинцы» в прибрежный лес.

Я посоветовал испуганным старейшинам уводить людей подальше. Если русские придут и начнут строить укрепление, мир не перевернется. Лучше сохранить людей. А еще лучше уводить тех, кто устал от войны, к хакучам. К моим словам прислушались в этот раз куда внимательнее, чем в прошлом году. Когда беда стучит в дверь, не стоит заколачивать запасной выход.

В ауле Псышопэ на реке Вулан меня ждал иной прием. Старейшины не горели желанием куда-то бежать. Часть черкесов из селения побывала у Туапсе и неплохо обогатилась. Увы, Белл оказался прав: награбленное на морском берегу воодушевило людей, несмотря на недавнее поражение во время штурма укрепления Михайловское у устья Вулана. Единственное, о чем многие горевали, так это об убитом сбежавшим рабом кузнеце. Некому стало в ауле превратить ту массу железа, которая досталась горцам на побережье, в достойное оружие или предметы обихода.

– Ничего не слышали о захваченных в плен моряках? – спросил я расхваставшихся аульцев.

– Нет, у нас таких нет. И у соседей нет, – вздохнули они.

– Жаль, можно было бы на соль сменять.

– На что нам та соль?

– Это как же? В первый раз слышу, чтобы в горах от соли отказались, – подначил я собеседников.

– Спасибо Кочениссе. Все, благодаря ей. Она научила, как соль из земли добывать.

Я искренне удивился, но расспросы прекратил. Не стоило забывать про поговорку «подозрителен, как черкес». Лишние вопросы могли насторожить местных старост.

Я вышел на улицу передохнуть после плотного угощения и дать возможность другим гостям насладиться гостеприимством хозяев. У плетня стояла красивая черкешенка. Смотрела на меня пристально, словно не решаясь заговорить. Наконец, пересилила себя.

– Я Коченисса, – представилась.

– Слышал про тебя! Здравствуй, красавица!

– Ты можешь сходить в русский форт и узнать про одного человека?

Я обомлел от такой прямолинейности.

– Не удивляйся. Я всех спрашиваю. Пока смельчаков не нашлось. Меня интересует не попавший в плен черкес, а один русский. Наш бывший раб. Он туда сбежал не так давно. Василием звать.

– Тогда откровенность за откровенность. Я ищу русских моряков, чтобы их выкупить. Если был бы один, я мог бы пойти в форт и предложить обмен.

– Моряков нет, – вздохнула Коченисса. – Но есть офицер.

– Даже так⁈

– Завалящий такой. Всем уже надоел. Его откуда-то с юга привезли. Все пытались на нем заработать. Мечтали о большом выкупе. Теперь готовы за два пуда соли отдать.

– Тема… – призадумался я. – Могу сходить в крепость парламентером. Опыт такой имеется.

– Тогда не будем терять времени. Нам нужно съездить в аул поблизости.

… В ауле Тешковых на реке Тешебс все обалдели. Не от Кочениссы на белом коне – к такому ее виду уже привыкли. От мощного отряда вооруженных черкесов, у многих из которых были весьма интересные, необычного вида винтовки. Старый уздень Тешков решил, что готовится очередной рейд на юг за хабаром. Сразу стал прикидывать варианты, как бы отмазаться от нового похода. Но его ждала приятная неожиданность. Урум Зелим-бей хотел выкупить русского пленного.

– Я бы тебе его даром отдал, уважаемый уорк. Такому молодцу, как ты, приятно угодить. Но сам понимаешь, нужно возместить расходы. Много не прошу. 200 пудов соли – обычная цена за казака, а не офицера. Хотя приехал бы ты на пару дней позже, тебе бы достался обезглавленный труп. Сил уже нет терпеть гяура! Этот русский чушка лишь о выпивке мечтает. И ноет, и плачет, и просит… Дай бузы, дай! Тьфу…

Подпоручика Валишевского захватили пьяным где-то в Абхазии за пределами лагеря. В плену он опустился до крайности. За собой не следил. Находился в том состоянии, когда до безумия один шаг. Его тело и спутанные длинные волосы кишели паразитами. Штаны ему заменял рваный кушак. Понятно, что горцы его не баловали, относились с презрением, смешанным с брезгливостью, и старались поскорее от него избавиться. Но и он мало что сделал, чтобы сохранить человеческий облик. Мне невольно на ум пришло сравнение с Торнау, каким я его увидел в первые минуты после освобождения. Не менее изможденного, больного, но не сломленного, с огоньком в глазах. У подпоручика же взгляд был тупой и лишенный жизни.

– Да, уж… – протянул я.

Тешков всполошился:

– Дешевле не отдам.

– А могу рассчитаться билетами на получение соли в Анапе?

Старейшина тут же согласился и чуть ли не насильно впихнул мне в руку веревку, к которой был привязан бывший офицер. Назвать его по-другому у меня язык не поворачивался. Вылитый дикарь из племени Мумба-Юмба.

Я расплатился с тамадой, мысленно поблагодарив плац-майора Анапы за билеты. Выпросил белую тряпку. Прикрепил ее к палке. Взобрался на коня и поспешил к крепости. Подпоручик вяло засеменил за моим конем.

– Башибузук! – окликнул я своего зама. – На расстоянии пушечного выстрела остановитесь так, чтобы вас из крепости не разглядели. В ущелье укройтесь или на опушке лесной. И местных не пускайте. Нашли себе, понимаешь, бесплатное зрелище.

Коченисса умоляюще на меня смотрела. Я смилостивился.

– Девушку с собой берите. И приглядывайте за ней, чтобы ничего не учудила.

– В крепости ко мне привыкли. К тому, что я на опушку выезжаю, – с вызовом сказала черкешенка.

– Даже так? Спинным мозгом чувствую, что тут дела любовные. Не можешь своего Василия забыть?

– Он дядю моего убил. Кузнеца Исмал-ока. Все люди Вулана горюют от его смерти.

«Ох уж эта Черкесия. Все-то здесь не как у людей», – вздохнул я и двинулся к крепости размахивая белым флагом.

В меня стрелять не стали. Когда я остановился у рва перед покосившемся валом, меня окликнули.

– Парламентер! – закричал я по-русски испуганному часовому на турбастионе. – Старшего зови!

Ждать долго не пришлось. Комендант крепости появился рядом с часовым.

– Что вам угодно? Вы мне не знакомы, – окликнул он меня сверху.

– Я вам русского офицера из плена привез!

– Ого! – отозвался комендант. – Объезжайте крепость слева. Там на берегу баня, а от нее подземный ход в крепость. Только без глупостей!

– Баня – это то, что нужно. Этому господину, – кивнул я на понурого подпоручика, – она не помешает. Он весь вшами зарос.

Поворотил коня. Не спеша объехал укрепление. Заинтригованный комендант спустился лично меня встретить.

– Что-то он не похож на офицера!

– Я и сам в нем не уверен. Зато в себе – на сто процентов. Поручик Эриванского полка Варваци!

– Штабс-капитан Лико. Не из греков будешь, лазутчик?

– Из них. Коста, – протянул я руку коменданту.

– Николай, – улыбнулся капитан. – Я и сам грек. Из Таганрога.

– Для полного комплекта не хватает еще одного грека, контрабанды и Одессы!

Лико, естественно, песни не знал, но развеселился.

– Заходи, брат, гостем будешь, – пригласил он меня широким жестом.

Темным провалом зиял подземный вход в Михайловское укрепление. От него тянуло могильным холодом.

[1] Именно в таком духе за Дорохова хлопотали друзья. Поэт Жуковский написал Раевскому о Руфине: «Он ранен в ногу, ходить не может… Посадите его на коня: увидите, что драться он будет исправно. Одним словом, нарядите его казаком». Очаровательно, не правда ли? Но поэту позволительно!

[2] Так прямым текстом Д. Уркварт написал Дж. С. Беллу примерно в это время, после чего английский шпион заметался.