Текст книги "Чемпионы Черноморского флота (СИ)"

Автор книги: Greko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Глава 17

Вася. Владикавказ-Моздок-станица Червленая, август 1838 года.

Лосев был постарше Васи, но еще греб двумя руками удовольствия от жизни. Всю ночь пропадал в лагере туземной милиции, разбитом рядом с крепостью на всякий случай, в связи с отбытием отряда генерала Фези на борьбу с Шамилем. Князья с татарских дистанций гуляли с размахом. Кахетинское из огромного бурдюка щедро лилось в чаши. Нукеры жарили на железных шампурах шашлыки, пекли на походных печках тонкие листы лаваша и подтаскивали котлы с жарким пловом. То и дело звучали обращение «Алла-верди» – «Бог дал» – к пьющим и их ответное «Якши-иол» – «добрый путь ему», мол, хорошо пошла! У большой зеленой палатки молоденький юноша распевал персидские песни на стихи, тут же сочиненные одним из князей в подражание Хафизу Ширази, воспевавшему вино и красоту. Или вспоминали сонеты Мирзы-Джана, запевая их кофеем и заедая сладостями[1].

Утром Лосев вернулся никакой. Трясущимися руками нацарапал по заведенной формуле квитанцию от хозяина постоялой квартиры: «постояльцами обывателям обид и притеснений делаемо не было, безденежно ни у кого ничего не брали, нижние чины довольствовались провиантом положенном от казны». Дал расписаться хозяину и потащился с Васей к месту сбора оказии на Моздок.

Зря спешили. Густой туман окутывал равнину в сторону Назрани. Отправление обоза задерживалось.

– Это надолго, – заключил поручик. – Я спать.

Он завалился на подводу с мешками риса и мгновенно отключился.

Ближе к полудню туман рассеялся. Застучал барабан. Оказия тронулась. Несмазанные оси татарских арб заскрипели так – хоть покойников выноси. Лосев спал.

Двигались с черепашьей скоростью. Постепенно вереница повозок расползлась в стороны, растянувшись на версту. Часть отставала, несмотря на ругань начальника оказии. Казалось, пехота конвоя, распределенная спереди, сзади и с боков, была дана не для отражения нападения горцев, а «чтоб былО»!

– Дикий обоз, а все русский авось! – прокомментировал проснувшийся Лосев.

Оказию взбодрило появление большого отряда всадников. Были бы чеченцы или лезгины, проблем не оберешься. Но пронесло. Обоз догнала группа кумыкских князей и узденей – все щеголевато одетые, на дорогих конях с прекрасной сбруей. Среди них выделялся один – в гражданском сюртуке, с гвоздикой в петлице и с одной нагайкой в руке вместо шашки и кинжала на поясе. Проезжая мимо, он вежливо склонил голову:

– Я первый помещик на Руси!

Вася лишь удивленно покрутил головой.

Встали на ночевку, соорудив из повозок вагенбург. Пушки расставили по углам. Обложились ночными секретами.

– Что-то мы с тобой насчет продовольствия промахнулись, – уныло констатировал Лосев.

Васю так и тянуло буркнуть: «пить надо меньше!» Вместо этого он сказал:

– Рис есть. Был бы лук, морковка, головка чеснока и кусок баранины с жиром, сварганил бы плов.

– Плов сможешь⁈ Сейчас к татарам сбегаю. У них, наверняка, овца с собой припасена.

– У меня есть лук и морковка, – оживился возчик из отставных солдат, уже раскочегаривший костер. – И чеснок! Только зачем он нужен для плова?

– Увидишь, – важно ответствовал Вася[2].

Поручик не соврал. У кумыков, действительно, нашлась баранина и кусок курдюка. Вскоре от костра стал разноситься умопомрачительный запах. На него, как бабочки на огонь, подтягивались голодные ротозеи.

Когда Вася вывалил на добела отмытую доску лоснящуюся от жира гору риса и украсил ее кусочками мяса, один кумык со знанием дела сказал:

– Якши пилав, Ивась!

Эти слова хлестнули Милова как удар нагайкой. Ивась! Забытая рабская кличка! Он зверем уставился на кумыка. Тот растерялся. Постоял с минуту и убежал. Вернулся со странным круглым сосудом с длинным узким горлом.

– Чупрака!

– Чихирь! – заревел Лосев, цепко хватая за горлышко чупраку.

Он распечатал сосуд и приложился. Передал Васе с блаженной улыбкой на лице. Вася глотнул. Кислятина! Жутко кислое домашнее вино!

– Гребенцы делают, – со знанием дела пояснил поручик. – Жить без нее не могут. Если не в походе, сидят по своим избам и чихиряют. А когда в поход собираются, вся станица выходит в степь. Спешенная сотня строится во фронт. Казачки обносят строй чашами с чихирем. Тот, кому дева вручает, может ее три раза поцеловать. Потом джигитовка. Казаки проскакивают через толпу, выхватывают казачек. Через седло – и в рощу!

– Да ладно! – поразился Вася.

– Увидишь! – таинственно пообещал Лосев. – Вот доберемся до Червленой – только успевай с непривычки нижнюю челюсть подбирать. Только имей в виду: там ваши, солдатские, не пляшут. Охотников за казачками поволочиться и без вашего брата хватает. У заезжих аристократов это вроде как традиция.

«Еще посмотрим, где моя не плясала!» – пообещал себе Вася, облизывая жирные пальцы.

… За Моздоком остановились в станице Галюгаевской. Усадьбы небольшие, без садов и огородов. Дворы тесные, турлучные неказистые мазанки. Лишь в центре хоть какой-то простор. Площадь у церкви с домами поприличнее, где проживало станичное, полковое и даже бригадное правление. Тут же несколько лавок. В одной седла с уздечками, черкесские наряды для заезжих господ да красный товар. В другой – бакалейный и москательный. В третьей – нефть, деготь, канаты. И непременно винный погребок с кислым кизлярским, бурдючным кахетинским, жгучей мадерой или хересом, а также с разными сортами горьких и подслащенных водок.

Четырехугольная, окруженная высоким земляным валом и колючей изгородью, станица на ночь запиралась. В узкие улицы сгоняли скот и лошадей, отчего даже в летнюю жару все утопало в грязи. А куда деваться? Хищник баловал! Дня не проходило без тревоги. По ночам с кордонов поступал сигнал: набег! На пикетах жгли огромные факелы из соломы. В станице звонил колокол или стреляла пушка. Ночевавшие дома казаки вскакивали, одевались. Казачки бежали седлать лошадей. Дети подавали оружие. Старики пихали в торбу сухари. Все делалось настолько обыденно, как на автомате, без малейших стенаний, что Вася только диву давался. Казаки уезжали, а все домашние бежали, вооружившись, на вал. Потом возвращались в хату досыпать.

А утром на работу в сады. Малолетки с ружьями залезали на деревья и стерегли. Бабы и дивчины работали на виноградниках. Только сады и кормили. А как пахать или держать скот, если с другого берега постоянно шли прорывы?

– Откуда только берется у казаков хозяйственное довольство? Постоянно себя об этом спрашиваю, – признался Лосев, когда наутро с новой оказией двинулись вдоль берега Терека.

И то правда. Линейные казаки, попадавшиеся навстречу, красивые, смышленые, развязаные и ловкие, щеголяли новенькими чекменями-черкесками, огромными папахами и дорогим оружием. Жизнь у них – не приведи Господи! А они знай себе посмеиваются, хвалятся молодечеством и джигитовкой.

– Небось воруют, как и горцы, – предположил Вася.

За рекой отчетливо виднелась стена Кавказа, в предгорьях которого, в непролазных лесах и тесных ущельях, шла непрекращающаяся война. Снежные хребты спрятались в тумане. Лишь в одном месте, словно случайно откинутым платком казачки облака обнажили белоснежную щечку снежной вершины, подчеркивая ее грозную красоту. Быть может, потому Ермолов и назвал свою крепость Грозной, когда оценил суровую прелесть кавказских гор? Нет, скорее он сим названием предупредил всю Чечню, что настали тяжелые времена.

Именно в крепость Грозную намылился Вася поправлять здоровье после лихорадки. Странный способ лечения он выбрал. Радикальный!

Коста. От реки Соча до долины Вайа, август 1838 года.

Я ехал, понурив голову и опустив плечи. Победа над князем Берзегом не принесла ни спокойствия, ни удовлетворения. Вся эта история отдавала пеплом. Несбывшимися надеждами и скрытыми угрозами. Убыхи были не из той породы, кто готов забыть и простить. Свирепые и злопамятные мстители – вот их точный портрет.

Нам всем очень быстро пришлось в этом убедиться. Да, нам освободили дорогу и дали переправиться. Но вскоре нам в спину загремели выстрелы. Появились первые раненые и убитые. Одной из жертв стал подарок князя Гечь, кауровый жеребец.

Я не мог отдать приказа развернуться и наказать наших преследователей. Мы спешили к реке Аше, к аулу Хаджико. Туда, где прятали кавторанга Рошфора. Я рассчитывал лихим кавалерийским наскоком взять аул и забрать Антуана. И отсечь наших преследователей в долине Вайа – на родине Цекери. Но сперва нам нужно было проскочить Дагомыс, родовое гнездо убыхского рода Фабиа, чьих представителей я не то спас, не то ограбил, когда отбивал Тамару.

Единственная нормальная дорога вела вдоль моря, по широким пляжам, вполне проездным, если море было спокойно. Иногда приходилось сворачивать, чтобы миновать мыс, перекрывающий путь. Тогда скорость движения совсем падала. Нас нагоняли люди Берзега. Но мне надоело изображать жертву. Выставили арьергард и перестреляли парочку особо ретивых групп.

В Дагомысе нас никто не решился задерживать. Наоборот, ко мне выехал собственной персоной мой старый знакомый Эдик-бей, у которого я отнял свою невесту. Пристроился рядом, не удосужившись даже поздороваться. Проехал с нами метров триста. Когда воины начали переправу через реку, заговорил:

– Что с девушкой?

– С Тамарой? Она, как я тебе и говорил, стала моей женой. Брат не выжил?

– Нет! Я, получается, тебе как бы должен. Мне-то вы жизнь спасли.

– Нет между нами счетов!

– Есть! – упрямец из рода Фабиа был верен себе. – Перед вами едет отряд шапсуга Шамуза. С ним англичанин, Якуб-бей. Они кричат, что ты русский шпион и что каждый должен накормить тебя свинцом. Остерегайся!

– Спасибо за предупреждение!

– Вот теперь мы в расчете, – буркнул Эдик-бей и отъехал в сторону.

Подождал, пока мы все переправимся на другой берег и поехал в свой родовой аул. Видимо, тот, в котором он прежде жил на границе с Абхазией, приказал долго жить.

– Цекери! – окликнул я своего юного падавана. – Какой прием нас ожидает в твоей долине?

– Смотря с кем столкнемся.

– Думаешь, твои враги нас поджидают?

– Не знаю, – растерялся парень. – Род Пшикуи тебя ждет с распростертыми объятиями.

– Можем как-то незаметно проскочить до Аше?

– Зачем? – удивился Цекери.

– Плохое предчувствие!

Предчувствие – правильнее сказать, предупреждение Эдик-бея о мистере Белле – меня не подвело. У отряда начались новые неприятности, как только мы переправились через реку Шахе и были вынуждены убраться с побережья. На ближних подступах к долине Вайа мы столкнулись с организованными засадами. Не убыхов. Шапсугов. Вернее, людей одного с Цекери племени гоайе. Они открыли по нам огонь из-за деревьев.

– Это люди из рода Косебич! – Цекери чуть не плакал, не решаясь направить ружье в сторону соплеменников. Он и Курчок-Али отчаянно прикрывали своими телами Кочениссу.

Трещали выстрелы. Крики и стоны наполнили ущелье. Нам не хватало пространства, чтобы развернуть кавалерию. Из-за сложного рельефа все наше преимущество в дальнобойности штуцеров оказалось утеряно. Мы ввязались в тягомотную перестрелку, в вязкую стычку, грозившую потерей темпа и ударом в спину разозленных убыхов.

– Нужно обойти засаду по верху ущелья и зажать ее на склоне, – подсказал решение Башибузук.

– Действуй! – дал я добро, хорошо осознавая, что крови пролилось уже столько, что миром дело не закончится.

Маневр Башибузука принес нам победу. Мы даже захватили пленных, включая их вождя. Их притащили связанными и изрядно помятыми. Оружие у них отобрали и особо не церемонились. Гнали пинками. Больше двух десятков наших людей сложили головы в этом мрачном ущелье.

– Зачем вы напали на нас? – спросил я Косебича, с интересом его разглядывая.

Как-то он не тянул на знаменитого льва Черкесии[3]. Того, о котором при жизни слагали легенды.

– Четыре рода племени гоайе решили, что Пшекуи ведут нас к погибели! Нельзя бросать вызов всей Убыхии и Шапсугии, сотрудничая с хакучами. Твоего аула, Цекери, больше нет. Мы сожгли его, а людей прогнали. А ты, Зелим-бей, не настоящий черкес. Грек из Константинополя и русский шпион! Нам все про тебя рассказал Якуб-бей!

Пшекуи-ок страшно закричал и бросился с кулаками на пленника. Еле его оттащили. Коченисса что-то зашептала ему на ухо, пытаясь успокоить. Курчок-Али поддакивал. Они как-то все сдружились, пока соперничали за сердце девушки.

– Поехали на пепелище. Посмотрим, что уцелело, – предложил Башибузук.

Цекери печально кивнул и стиснул рукоять кинжала, с ненавистью глядя на Косебича.

– Где англичанин? Это он вас надоумил?

– Он уже уехал на север. Тебе его не догнать. Поговорим о выкупе?

– О выкупе⁈ Ты что себе вообразил? Что можно вот так, запросто, стрелять в моих людей, а потом предлагать быков или серебро? Башибузук! Всех перебить!

– Повесим? – осклабился мой кровожадный заместитель.

– Времени нет. Перережьте им глотки!

– Эй, эй, так нельзя! – заволновались люди из рода Косебич.

– Еще как можно! – возразил я и подал пример.

Стряхнув капли крови с кинжала, я успокоил Цекери:

– Ни к чему тебе руки марать. Кто знает, как все сложится. Тебе еще жить в одной долине с родней этих уродов. Еще затеют канлу по своему обыкновению.

Я чувствовал, как медленно, но верно наливаюсь ненавистью. Ничего не мог с собой поделать. Мне хотелось все больше крови. Я мечтал добраться до глотки Белла. Даже хладнокровная казнь напавших на нас шапсугов меня не утолила.

А что еще могло прийти мне в голову при виде сожженного дома Цекери⁈ Что с этими людьми не так⁈ Откуда столько ненависти и жажды насилия⁈ Ведь долина прекрасна. Да, многовато болот, но и вино у местных получается отличное. Кровь и вино – это как-то не соотносилось в моей голове. Вино – это застолье и песни, а не пожарища и слезы сестер и матери Пшекуи-ока.

Они уцелели. Как только мы появились в ауле, который невозможно было узнать, попрятавшиеся люди стали собираться. Сколько таких аулов уже погибло по всей Черкесии⁈ От рук русских солдат и от своих же сородичей. Ужасно! Непереносимо!

Мы хотели устроить здесь перевалочный пункт для людей, чтобы они могли спастись в горной котловине хакучей. Но кто-то решил, что так не пойдет. Страдать – так всем вместе. И нанес нам удар в спину, послушав советов беспринципного англичанина. Как теперь мне создать свой список Шиндлера?

У меня была еще одна печальная новость для Цекери. В крепости Александрия генерал Симборский мне на прощание рассказал в двух словах о планах командования на следующий год. Зачем-то решили устроить в местных болотах новое укрепление. Это означало, что для племени Вайа грядут тяжелые времена.

Потерянный бледный Цекери стоял посреди разгромленного родного двора и не знал, что ему делать. Дым от пожарища разъедал глаза и маскировал слезы отчаяния. Он словно завис над землей в августовском зное, лишенном и подобия ветерка. Сгоревшее ореховое дерево, которое, быть может, посадил прапрадед Пшекуи-ока, с немым укором роняло черные скрученные листья и недозревшие плоды в зеленой кожуре, полопавшейся от жара. Трупы домашней птицы, разбитые кувшины и прочая утварь, сломанная надочажная цепь – все пропало, включая урожай на истоптанных огородах! Роду Пшекуи предстояло все начинать с нуля. Или бежать. Спасаться у хакучей.

А еще Коченисса! За ней ухаживал молодой и гордый глава рода, в мгновение ока превратившийся в изгоя в родной долине. Неожиданный зигзаг выписала его судьба. Как бы он не сломался. Сдюжит ли он такой удар?

Мы стояли рядом с Цекери, не решаясь что-либо сказать. И так было понятно, как мы ему сочувствуем. Ждали, пока он чуть придет в себя, когда в его пустых глазах появится первый отблеск возвращения в ужасающую действительность. Он появился. Цекери вздрогнул. Начал оглядываться. Часто задышал.

– Цекери! Цекери! – я поднял руку, призывая его обратить на меня внимание и успокоиться.

Цекери не нужно было ни то, ни другое. Полностью опустошенный, он за долю секунды наполнился гневом и ненавистью, призывавшими его к немедленным действиям, к мести. Цекери зарычал, бросился к коню. Взлетел на него. Мы с Курчок-Али успели побежать наперерез, успели схватить коня за уздцы. Еле-еле удавалось сдерживать порывы сильного животного. Уже ноги начали скользить по земле.

– Прошу тебя, брат, – заговорил первым Курчок-Али.

– Отпусти! – Цекери не хотел слушать. – О чем меня можно просить? Остановиться?

– Цекери! Цекери! – я понимал, что еще немного и наших с Курчок-Али сил не хватит. – Ты знаешь, я никогда тебя ни о чем не умолял. А теперь умоляю. Просто выслушай меня. Просто выслушай. Даю слово, что потом сделаешь то, что посчитаешь нужным. Ни я, ни Курчок-Али тебе препятствовать не будем. Но сначала выслушай!

Мои крики на Цекери подействовали. Он перестал дергать уздечку. «Кабардинец» успокоился. Грозно на нас фыркал, мотая головой. Мы с Курчок-Али бросили поводья.

– Хорошо! – согласился Цекери, спрыгивая с коня. – Я слушаю.

– Давай, присядем, – предложил я.

Присели. Я чуть подождал, пока выровняется дыхание у парня. Бросил короткий взгляд на Кочениссу. Она все поняла, отошла в сторону, чтобы не слышать мужских разговоров.

– Цекери, ты знаешь, как я и Курчок к тебе относимся…

– Как братья, – кивнул Цекери.

– Не совсем.

Парни с удивлением посмотрели на меня. Я улыбнулся.

– Да, для Курчок-Али ты – как брат. Я же не могу тебя назвать братом. Потому что для меня ты, все-таки, почти как сын. Почти. Но – как сын. Ни Курчок-Али, твой брат, ни я, твой, считай, аталык, никогда тебя не бросим, всегда пойдем за тобой. И если ты сейчас решишь сесть на коня, мы поскачем рядом с тобой. Мы поскачем рядом с тобой обязательно. Только я прошу тебя, давай сделаем это чуть погодя. Нам нужно отомстить, а не погибнуть сгоряча, по глупости. Иначе все будет понапрасну. Разве не так?

– Да, ты прав, – согласился Цекери. – Я уже спокоен. Можем двигаться.

– Нет, не можем, – неожиданно мне на помощь пришел Курчок-Али.

Цекери обернулся к нему с немым вопросом в глазах. Я же еще и не смог скрыть своего удивления.

– Зелим-бей прав. Мы не можем рассчитывать только на полыхающий внутри нас огонь, требующий немедленно убить Косебичей за причиненное ими зло. Одного огня мало. Нам нужно действительно остудить головы, придумать и составить такой план, чтобы эта месть точно свершилась и чтобы мы при этом не потеряли свои головы. Особенно, ты, брат мой Цекери. Чтобы ты смог своими глазами увидеть смерть этих шакалов.

Цекери задумался. Соглашаясь, кивнул головой.

– Давайте думать!

– И опять не время! – Курчок-Али продолжал уверенно выполнять роль главного в серьезном разговоре под мое нарастающее удивление.

– Почему? – вскинулся Цекери.

– Потому что твой род растерян, напуган. Ты вождь этого рода. Ты сейчас нужен ему. Они ждут от тебя слов, которые их успокоят и обнадежат. Чтобы у них пропал страх. Чтобы у них проснулась воля, чтобы жить дальше. И когда ты успокоишь их, вдохнешь в них силы, тогда можно будет заняться всем остальным.

И Цекери, и я были настолько впечатлены мудрой не по годам речью Курчок-Али, что долго не могли и слова вымолвить. Все ждали и уже хотели, чтобы Курчок-Али сказал еще что-нибудь.

– И, брат мой, – Курчок-Али, как будто чувствуя наши пожелания, продолжил, – между мной и тобой больше нет спора о Кочениссе.

Тут уже и Цекери, как и я, посмотрел на Курчок-Али с неприкрытым удивлением.

– Она – твоя! – улыбнулся Курчок-Али. – Я с чистым сердцем уступаю. Я так хочу. Тебе рядом сейчас нужна как раз такая девушка, которая поддержит тебя, поможет тебе, как вождю, исполнить свой главный долг – спасти свой народ. А я, поверь, совсем скоро найду свою Кочениссу!

Опять повисла пауза.

– Спасибо, брат, – горько усмехнулся Цекери. – Да, такая девушка рядом сейчас нужна мне, как никогда. Но только, думаю, что я ей не нужен. Я уже не тот…

– Цекери, – наконец, я вмешался. – Не нужно мерить свое значение количеством людей, домов, урожая. Даже на этом пепелище ты все равно вождь! Никто не сможет отнять у тебя этого звания. И, вспомни, прошу тебя, о чем я тебе говорил в тот день, когда мы расставались на берегу и что ты мне обещал.

– Ты говорил, что лучшая месть за моего отца – сын, названный в его честь. А я обещал, что у меня будет еще один сын, которого я назову в твою.

– Да. Так. Только теперь ты должен с Кочениссой родить трех сыновей. Ты должен, – я улыбнулся, – третьего назвать в честь Курчок-Али!

Мы все тихо и коротко рассмеялись. Затихли. Цекери опустил голову. Смотрел на землю. Мы с Курчок-Али ждали.

– Спасибо вам, мои названные отец и брат! – Цекери улыбнулся. – Я согласен с вами. Я сделаю, как вы сейчас сказали. Но и вы послушайте меня.

– Слушаем.

– Мы исполним все наши обещания. Поэтому сначала я поговорю с людьми, успокою их, вселю в них веру и надежду. Потом мы выполним то, что обещали тебе, Зелим-бей. Потом мы займемся моими врагами. Только так и никак по-другому. Это мое последнее слово.

Мы переглянулись с Курчок-Али.

– Мы согласны, – сказал я. – Будь по-твоему.

Цекери кивнул, бросил взгляд на Кочениссу.

– И с Кочениссой, брат мой, спор не закончен. Я благодарю тебя за то, что ты готов уступить. Но считаю, что выбор должен быть за ней. И, поверь, не будет счастливее человека, чем я, если она выберет тебя.

– Клянусь, что и я буду самым счастливым, если она выберет тебя, – тут же ответил Курчок-Али.

Парни обнялись.

– Хорошо! – сказал Цекери, вставая. – Пойду к людям.

Мы смотрели вслед молодому парню, по мне – еще пацану – который выпрямился, шел сейчас твердой походкой, с каждым шагом оставляя своё детство и юность далеко позади. И с каждым шагом превращаясь в настоящего мужчину и настоящего вождя своего рода.

[1] Мадатов Мирзаджан – азербайджанский поэт армянского происхождения, личный драгоман А. С. Ермолова, полковник русской армии.

[2] Как это ни дико звучит сегодня, но чеснок в плов, если верить Сталику Ханкишиеву, в Узбекистане стали добавлять лишь в 1950-х. Потом мода на чеснок в плове распространилась повсеместно.

[3] Коста ошибся из-за созвучия фамилий. Казбич (Кызбэч) Шеретлоко, лев Черкесии и знаменитый вождь адыгов, был из дворянского шапсугского рода из аула Беаннаш. Считается, что он погиб в 1840 г. в долине реки Вайа при штурме укрепления Лазаревское. Но, быть может, там погиб другой Казбич. Тот, кто принадлежал к племени гоайе и как раз был из рода Косебичей. Точных свидетельств не было, одни слухи от русских беглецов.