Текст книги "Чемпионы Черноморского флота (СИ)"

Автор книги: Greko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Чемпионы Черноморского флота

Глава 1

Вася. Туапсе, Соча, 30 мая 1838 года.

Счастливо завершив десантную операцию у Туапсе, Лазарев отбыл с большей частью флота обратно в Севастополь. Из оставшихся кораблей он создал Абхазскую экспедицию, разделив ее на два отряда – Сухумский и Геленджикский. Каждый отряд состоял из фрегата-флагмана, двух корветов, двух бригов, двух шхун и тендера, а также нескольких люгеров для обеспечения связи и транспортов – для снабжения. Геленджикскому отряду было поручено крейсерство от Анапы до Гагр, Сухумскому – от Гагр до Редут-Кале. Каждому кораблю был отведен свой участок для несения службы.

У Туапсе были оставлены для прикрытия войск, занятых возведением укрепления, пять военных кораблей – четыре парусника и пароход «Язон». На рейде, на якорях болталось и восемь зафрахтованных флотом «купцов», набитых стройматериалами – лесом, керченским камнем для устройства башен, прессованным сеном, сукном и провиантом.

Разгрузку задерживала малая вместимость узкой полоски пляжа, уже забитого строевым лесом. Его не успевали поднимать наверх, поскольку людей не хватало. Слишком много всего приходилось делать одновременно: вырубать лес вокруг будущего форта «Вельяминовский», копать землянки и рвы, закладывать основания башен и формировать валы. Работа кипела. Солдаты сновали, подгоняемые офицерами. Обычный день военного лагеря. Рядовой Девяткин, он же Вася Милов, вдоволь накупавшись, поднялся наверх в предвкушении солдатских щей. Ничто не предвещало беды.

В два часа пополудни с юго-запада пришла зыбь, а вслед за ней и усиливающийся каждую минуту ветер. Открытая стоянка у Туапсе таила опасность в случае шторма. Моряки заволновались. Капитан лучшего ходока Черноморского флота, брига «Фемистокол», Николай Метлин собрал своих офицеров.

– Барометр падает с утра. Быть буре. Но при утреннем полном штиле у нас бы не вышло отойти от берега. Что, по-вашему, делать сейчас? Будем заводить дополнительные якоря или приготовляться к выходу в море? – поинтересовался он у своих подчиненных.

– От юза всегда стоит ожидать беды, – тут же откликнулись офицеры.

– Вот и я того же мнения. Не будем терять времени. Мы слишком близко стоим к берегу. Нужно срочно убираться отсюда.

Опытнейший Метлин просчитался, столкнувшись с тем, что вскоре назовут небывалым штормом на Черном море. Ветер свежел с такой скоростью, что поздно было думать о выходе в море. Какой бы галс не взяло судно, оно неминуемо оказалось бы выброшено на берег, прежде чем успело набрать ход. Рейд Туапсе образовывала дуга, ограниченная с северо-запада выдающимся в море мысом. Течение в ней было юго-восточным. «Фемистокол», как и другие корабли, оказался в ловушке. Поднялась суета. Морякам оставалось лишь ставить дополнительные якоря и молиться.

Еще была возможность спастись. Пароход мог бы оттащить тот же бриг, взяв его на буксир. На «Язоне» стали разводить пары. Но поздно. Слишком поздно! Ветер крепчал слишком быстро, будто издеваясь над медлительностью человечков. Надвигался ураган. Огромные волны накатывали на берег со зловещим гулом, вздымаясь все выше и выше. Разбивали штабеля досок. По пляжу бегали ошарашенные люди, не знающие за что хвататься.

На возводимое укрепление обрушилась страшная буря с ливнем и грозой и помчалась дальше, вглубь побережья. Раскаты грома, усиленные эхом из ущелий, перекрывали грохот морской стихии. Молнии то и дело освещали вершины гор, растекаясь огненными змейками по утесистым покатостям хребтов. Ветер все усиливался. Палатки сорвало в море. Лагерь моментально затопило. Струи дождя из-за порывов ветра летели почти параллельно земле, вынуждая солдат прикрывать лицо руками и жадно хватать ртом наэлектризованный влажный воздух.

Растерянный Вася стоял рядом с Никифором, тщетно ожидая команды офицеров. Неразбериха, сутолока и беспомощность перед лицом стихии парализовала батальоны. Мокрый до нитки Раевский кричал, пытаясь перекрыть шум ветра и ливня:

– Стройте цепь вдоль берега. Нужно помочь морякам!

Его никто не слушал. Одни спасали свои вещи. Другие из последних сил удерживали рвущуюся из рук, подобно птице, палатку. Кто-то падал на землю, закрывая голову руками и шепча слова молитвы. Молоденький солдат с перекошенным от ужаса бледным лицом метался по лагерю, пытаясь догнать свою фуражку. Генерал-ураган разбил в считанные минуты десантный отряд.

– Втыкай штык в землю! – заполошно закричал Никифор.

Вася поразился, но принцип «делай как я» никто не отменял. Он воткнул ружье в жидкую глину прикладом вверх. И тут же понял, зачем обрАзный староста роты подал такую команду. Над головой раздался жуткий треск. Сверкнула молния, мгновенно убившая часового на валу, не успевшего последовать примеру товарищей.

Стоило ливню немного утихнуть, все побежали к краю обрыва посмотреть, что с моряками. Солдатам открылась жуткая картина. Вода на рейде кипела. Корабли мотыляло как поплавки после удачной поклевки. Сила прибоя была такой, что река Туапсе повернула вспять. Речное течение от моря – удивительное зрелище.

Но куда более ужасной была судьба застигнутых бурей моряков. Несмотря на двойные якоря, суда дрейфовали к берегу. Они наваливались друг на друга. Сталкивались бортами. Лапы якорей бороздили грунт на дне, затеяв смертельную пахоту! То один, то другой матрос срывался с вант и навечно исчезал в морской пучине. Не справлялся даже «Язон», несмотря на то, что помогал своим якорям двумя бут-трейлерскими машинами общей мощностью в 120 лошадиных сил.

Австрийский «купец» поступил умно. Он обрубил якоря и выбросился кормой на пляж в районе лагеря. Но это его не спасло. В большое трехмачтовое судно врезался двухмачтовик из Херсона. Его, как щепку, бросило бортом в нос «австрийца». Сила ветра и прибоя были настолько неистовы, что под оглушающий треск «херсонец» был разрублен пополам так, что корма сошлась с носом. Крики раздавленных и покалеченных людей разнеслись над пляжем.

Понемногу порядок в войсках восстанавливался. То ли зрелище смертей в море, то ли предвидение страшной участи, ожидавшей моряков, то ли завершение грозы (но не дождя) привели солдат в чувство. Офицерам удалось собрать команду из черноморских казачьих полков и вывести ее на пляж, выстроив цепью. Казаки бросились вытаскивать моряков с выброшенных на мель «купцов». Раевский приказал двум батальонам новагинцев выдвинуться к Туапсе, переправиться на другой, вражеский, берег и помочь морякам, заняв господствующую над устьем гору, на тот печальный случай, если корабли затянет в реку. Черкесы не упустят шанса поквитаться.

Отправленные выполнять приказ роты не справились. Не было никакой возможности форсировать взбесившуюся пожелтевшую реку, спокойную, прозрачную и неглубокую в обычное время. Попытка переправиться выше стоила жизни нескольким смельчакам. Последовал приказ отступить. Солдаты с облегчением вздохнули. Не было и тени сомнения, что горцы воспользуются непогодой и атакуют при первой возможности. Отбиваться пришлось бы штыками.

– Как сохранить порох сухим, ныряя в энтакую жуть? – бурчали солдаты и втайне костерили начальство за невыполнимые указания.

Быстро темнело. На судах жгли фальшфейеры, подавая сигнал бедствия. Волны перекатывались через палубы, не успевая исчезнуть сквозь порты. Эта огромная тяжесть давила корабли вниз. Ничто не могло помочь. Даже отменная выучка экипажей. Как позднее напишет Лазарев военному министру, есть случаи, «противу которых никакое искусство и никакие силы человеческие противостоять не могут». Близилась минута печальной развязки.

… В это же время в 77-ми километрах южнее от 77-го Тенгинского полка, на рейде только возведенной и еще недостроенной до конца крепости Александрийской[1] у реки Соча, также свирепствовал жестокий шторм.

Как и их северные соседи, «александрийцы» весь день разгружали дубовые брусья и доски. Буксировали их по морю. На берегу лямками растаскивали строевой лес. Складывали его в штабеля. Заодно и купались в теплой воде, спасаясь от неожиданной духоты, предвещающей грозу.

После полудня отдыхавшие после обеда карабинеры Эриванского полка, составлявшие главную силу Александрийского гарнизона, заметили на палубах кораблей какую-то суету. Матросы забегали по вантам. 60-пушечный фрегат «Варна», 24-пушечный корвет «Месемврия» и 7 купеческих судов завели верпы. Развернулись носом к открытому морю, стоило зарябить зеркальной поверхности сочинской бухты. Ветер усиливался.

Ближе к вечеру с юго-запада быстро надвинулась огромная свинцовая туча, заслонившая горизонт. С ее нижней кромки срывались зловещие жгуты. Смерчи! Унтер-офицер Рукевич насчитал подобных пятнадцать штук. Они неумолимо надвигались на берег – гигантские черные столбы, способные погубить все живое на своем пути. К счастью, они прошли справа и слева от рейда. Врубались в береговую линию, продвигались еще немного вперед и исчезали, как морские чудовища, бессильные на суше.

Море запенилось. Прибой резко увеличился. Каштаны, оставленные в крепости, чтобы дарить тенек в жаркий летний день, начали гнуться как тростинки. До испуганных солдат с рейда донесся свист такелажа. Пошел дождь, перешедший в ливень. «Торговцы» принялись избавляться от груза, как только осознали, что якоря не держат. Волны несли доски к берегу. Солдаты подхватывали их и веревками оттаскивали подальше от воды. Часть бревен относило южнее, но за ними никто не погнался. Всем было не до них.

Сброс строительного леса «купцов» не спас. У них начали лопаться якорные канаты. Отважные моряки развернули суда к берегу, приняв решение выбрасываться на берег. Выходило у них ловко. Ловили волну и мягко опускались на песок*. Кидали тросы солдатам. Те закрепляли их, как придется, не давая отхлынувшей волне утащить суда обратно в море. Истошно мычали быки на транспорте «Штиглиц», предназначенные для отряда Раевского, но так и недовезенные до Туапсе[2].

Гроза усилилась. Черное небо над кипящей поверхностью моря освещалось то и дело фиолетовыми вспышками и извилистыми белыми росчерками. В волны били молнии, как плети небесного погонщика, разгневанного упорством деревянных скорлупок.

Военные корабли продолжали бороться. Плехтовые и даглистовые якоря не справлялись. Сбросили дополнительные – той и бухтовый[3]. Помпы работали непрерывно, но уже не спасали. Водяные валы перекатывались вдоль и поперек фрегата. На корвете ударом водной стихии разбило гичку.

Назначенный командовать сводным десантом из моряков капитан 2-го ранга Антуан Рофшор прибыл на корвет «Месемврия» до разгула стихии. Капитан корвета Бутаков пригласил его на обед. Сейчас недавно пониженный в чине Антон Иосифович, как его называли на русский манер, проклинал ту минуту, когда принял предложение. Вернуться на берег у него не было никакой возможности.

– Что намерены делать, господин капитан-лейтенант? – с тревогой спросил он, вглядываясь в разгул стихии.

– Жду сигнала с фрегата, – ответил Бутаков. – Теряем глубину. Плехтовый якорь вытравили на 80 саженей. А даглист – всего на 45. Грунт – ил с песком.

– Дрейфуем к берегу?

– Выходит так.

Ближе к полуночи волнение усилилось. Корвет жестоко мотало. Лопнул штуртрос и румпелем ушибло шестерых матросов. Руль и румпель тут же были принайтовлены из-за получившего трещину рудер-писа.

– Нас сносит к югу в сторону Константиновского мыса! – крикнул капитану старший офицер лейтенант Зарин. – Лагерь уже не виден.

– Что фрегат⁈

– Подал сигнал: «Не можем держаться, уходим в море!»

Затрещал и с хлопком лопнул трос плехтового якоря.

– Рубите все якоря! Нужно развернуть корвет носом к берегу!

Выбора не было. Придется выбрасываться на берег. Сердце капитана тревожно сжалось. Имея на борту 182 человека экипажа, он нес ответственность за жизнь каждого. Многие ли из них переживут сегодняшнюю ночь?

В непроницаемой тьме, окутавшей берег, в воздух взвились две ракеты. Раздались пушечные выстрелы. Корабли сообщили о своей гибели. Так поняли в гарнизоне, в котором никто не решился отправиться спать. «Варну» и, особенно, «Месемврию» буря утащила прочь от лагеря. Туда, где их ждало новое испытание. Несложно было догадаться, что к месту кораблекрушений стекаются убыхи, влекомые жаждой крови и надеждой на богатую поживу.

* Во избежание упрёков за песок добавили эту сноску. Пляжи в районе Сочи двести лет назад не были галечными. Даже сто лет назад их вид сильно отличался от современного. Для более полной картины посмотрите пост в нашем блоге под названием «Песчаные пляжи Сочи».

Коста. Севастополь, 14 июня 1838 года.

Нет, меня точно приложило по голове кофель-нагелем, и я брежу. Кем меня посчитал прославленный адмирал? Начальником команды морских спасателей? Что значит «спаси моих моряков»⁈ Не нашли никого лучше в этакой толпе?

В кабинете адмирала, и вправду, было тесно. В глазах рябило от золотых эполет и шитья на высоких воротниках и обшлагах. Сплошь контр-адмиралы и каперанги. В это представительное собрание затесались совсем еще молодые, но такие узнаваемые Корнилов и Нахимов. Лица у всех были взволнованными. Явно, случилось нечто экстраординарное.

Лазарев хмыкнул, мгновенно считав мою растерянность, и решил меня добить окончательно.

– Ты, поручик, должен защитить мой флот!

Я закашлялся, поперхнувшись слюной. Сконфузился окончательно.

– Он не понимает, Михаил Петрович! – отлип от стенки старый знакомый, старина Эсмонт, который, насколько я слышал, командовал ныне Дунайской флотилией. Зачем он прибыл в Севастополь?

– Контр-адмирал тебя расхвалил, – кивнув на Эсмонта, молвил Лазарев. – Мол, ты на Кавказе как рыба в воде. Лучший лазутчик. Спаситель барона Торнау. Правду сказал?

– Не мне себе давать оценку, – ответил я, с трудом решившись раскрыть рот.

– Скромный, – снова хмыкнул адмирал. – Самуил Андреевич, введи его в курс дела.

Эсмонт откашлялся.

– Случилась большая трагедия, Константин Спиридонович! В ночь с 30 на 31 мая у берегов Кавказа разразилась невиданная буря. Много кораблей погибло. А также хороших моряков – матросов и офицеров.

Мне не составило труда придать лицу искреннее выражение сочувствия. Хоть мои отношения с черноморцами были подчас весьма непростыми, но дело они свое знали. И рисковали не меньше меня. Слова Эсмонта – тому подтверждение.

– Корабли и погибшие моряки – это полбеды. Корабли восстановим. Раненых вылечим. Мертвым воздадим почести. Настоящая беда пришла позже. Когда люди спасались, на них набросились горцы. И многие попали в плен.

В темном туннеле, в который меня закинули слова Лазарева, забрезжил лучик света. Я начал понимать, что от меня понадобилось прославленному флотоводцу.

– Флот – это не корабли! – резко, как отрубил, вклинился адмирал в рассказ Эсмонта. – Флот – это прежде всего люди. Любой юнга, даже сопляк – это флот! Любой матрос – это флот! Лейтенант, кавторанг, контр-адмирал – это флот! Каждый, кто служит под моим началом – это Черноморский флот. Видишь кулак? – грозно спросил меня Лазарев, показав мне крепко сжатую пятерню. – Отруби любой палец – и все! Инвалид! Так и с моими людьми! За каждого отвечаю. Каждый мне дорог, как сын. Торнау спас? Теперь моих вытащи! Спасешь одного – спасешь флот! Спасешь всех – я твой должник! Ну, что молчишь⁈ – он возвысил голос, заставив всех вздрогнуть.

Его глаза метали молнии. Казалось, он с трудом сдерживал ярость. По всему чувствовалось, что он с трудом сохраняет самообладание. Невероятно тяжело адмиралу пережить гибель целой эскадры.

– Ваше превосходительство! Правильно ли я понимаю? Вы хотите, чтобы я отправился в Черкесию и вступил в переговоры с горцами о выкупе?

– Правильно понимаешь, – кивнул довольно адмирал, словно я уже согласился. – Признаться, больше и некому договариваться. Моряки попали в плен там, где еще не завязались отношения с местными. Туапсе и Соча. Там еще бои не стихли. С начальниками крепостей горцы говорить не станут. Нужно изнутри найти к ним подход. Смекаешь, отчего на тебя пал выбор?

– Осмелюсь доложить господину адмиралу, – как можно более нейтрально ответил я. – Обстоятельства моего отъезда из Черкесии в конце прошлого года нельзя назвать безопасными для возвращения.

– Цену себе набиваешь? – ощерился адмирал. – Вечно у вас, греков, так. Ну, и в чем твой интерес? Что хочешь взамен?

– Ваше превосходительство! – раздался знакомый голос.

«Вах! Это же Коля Проскурин!» – удивился я.

– Что там у тебя, штабс-капитан? Докладывай по существу!

Из-за контр-адмиральских спин Лазаревского окружения вынырнул штабс-капитан собственной персоной.

«Он-то что здесь забыл?» – не мог не удивиться я. Происходящее в кабинете напрягало все больше и больше.

– Осмелюсь доложить господину адмиралу, – повторил Николай мою формулу обращения, – что поручик Варваци вернулся в Крым на захваченной им турецкой кочерме.

– Эка невидаль! Кочермами нас не удивишь! – послышались общие смешки.

– Захватил он контрабандиста практически в одиночку с небольшим отрядом своих людей. А перед тем уничтожил матерого врага и английского агента, перехватив груз опаснейшего оружия.

– Да он смельчак, каких поискать! – удивился Лазарев. – Уже наградили? Орден на груди за то дело? – спросил он меня.

– Никак нет! За другие отличия.

– Непорядок! Лично напишу Раевскому, чтоб представил тебя к очередной награде!

Все понятно. Сначала порычал. Теперь орден пообещал. Знал бы он про то, как все вышло в Стамбуле. Ужо, царь-батюшка разгневается – да как даст мне по шапке!

– Я лишь три месяца, как вернулся из Петербурга, где Государь лично наградил меня по-царски, – признался я, не раскрывая своих опасений.

– За Торнау? – заинтересовался Лазарев.

Я кивнул.

– Дозволю себе добавить, что операцию по спасению поручика я готовил не один. И много пришлось крови пролить, прежде чем все сладилось.

– Нету у нас времени, Константин Спиридонович! – вмешался Эсмонт. – Быстро нужно действовать, пока моряки еще живы. Кто знает, что с ними горцы вытворят⁈

– Без плана кидаться в бой – непорядок! – тут же откликнулся Лазарев. – Ты вот что, штабс-капитан… Забирай своего протеже, садитесь в кабинете у Эсмонта и думайте! Крепко думайте! Найдите мне решение! Как договоритесь – сразу ко мне на доклад!

– Слушаюсь!

Я покорно потащился за Эсмонтом и Проскуриным. Лазарев был настроен решительно. И ему сейчас явно было не до уговоров скромного и пугливого меня. Не успели мы покинуть кабинет, он продолжил совещание со своими старшими офицерами. Как я услышал, покидая собрание, на очереди было обсуждение вопроса, как обеспечить спасшиеся команды минимальным набором вещей.

– Дожили! Мои капитаны и их подчиненные вынуждены обряжаться в армейское и питаться из солдатского котелка… – донеслось мне в спину.

– А что ты удивляешься? – пояснил мне Эсмонт, когда я осмелился уточнить у него, что значили последние слова Лазарева. – Такого поражения Черноморский флот еще не знал! Потерян фрегат, корвет, бриг, два тендера, транспорт «Лонжерон». Особенно жалко прекрасный пароход «Язон» и новенькие и отличного качества «Фемистокол» и тендер «Луч». Еще нет полной картины о случившемся в Соче. Постоянно поступают новые данные о потерях. Сколько народу погибло, еще не подсчитано, как и сколько пропало артиллерии. Но выжившие потеряли все, включая личные вещи. Работы непочатый край. Лазарев собрал всех. Вот почему я примчался из Измаила, прихватив по дороге Проскурина из Одессы. Сам понимаешь, как только стало известно, что многих моряков захватили в плен, сразу стали гадать, как их выручать. Вот тут я и вспомнил как про тебя, так и про штабс-капитана, который тебя опекает по поручению де Витта. А тут такой счастливый случай: ты сидишь в карантине и винишко попиваешь со Скарятиным. Можно сказать, под боком. Как бы я упустил такую возможность⁈

– Коста! – сразу взял быка за рога Проскурин. – Медлить и впрямь не резон. Пока ты прохлаждался на рейде…. Стоп-стоп! Не ершись! Не хмурься! Знаю-знаю про твои царьградские приключения… Короче, есть план!

– Ты сперва мне скажи: сколько народу попало в плен?

– Точно не известно.

– Кто-то из офицеров?

– Пока неизвестно. Под Туапсе захватили несколько моряков с брига «Фемистокол» и тендера «Луч». Сведений от Сухумского отряда еще не поступило. Но все уверены, что и там беда.

– Неизвестно, неизвестно… Звучит, как: пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что.

– Пока доберешься до Кавказа, данные обновятся.

– Это ты называешь планом? Коля! Я тебя, конечно, очень уважаю, но скажи на милость, что ты понимаешь в реалиях Черкесии?

– Я? Ровным счетом не понимаю, – признался Проскурин. – Мне де Витт подсказал.

– И что же придумал наш гений разведки?

– А вот что. Слушай и не перебивай…

[1] В 1839 г. переименован в Навагинский из-за сходства названия с укреплением в Цемесской бухте.

[2] Позднее Раевский напишет шутливое письмо командиру Сочинского отряда генерал-майору А. М. Симборскому. Мол, захвати моих быков черкесы, я бы их отбил. А с вас компенсации мне не получить.

[3] Плехтовый – самый тяжелый якорь. Той – якорь с правого борта.