Текст книги "Чемпионы Черноморского флота (СИ)"

Автор книги: Greko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

Глава 22

Вася. Крепость Внезапная-Северный Дагестан, сентябрь 1838 года.

О случившемся ночью Милов, разумеется, никого в известность не поставил. Да и времени особо на это не было. Рота скоренько позавтракала жидкой кашицей из сухарей и спешно выдвинулась к Внезапной, наверстывая потраченное на ночевку время. Лосев, не без оснований, ждал разноса от Пулло за опоздание.

Крепость, еще одно творение Ермолова, занимала важное стратегическое положение. Напротив нее за рекой Акташ лежал богатейший торговый аул Эндирей – бывший невольничий базар всей Восточной Черкесии и место проживания знатнейших кумыкских князей[1]. Из него вели дороги в Нагорный Дагестан. Через Салатавию с ее дремучими лесами и знаменитым Теренгульским «оврагом», прорезывающим вдоль весь край – сложнейшее препятствие, через которое можно было перебраться всего по двум крутым тропам. За ней Гумбет и Андия – одно из богатейших промышленных обществ, славившееся производством превосходных дагестанских бурок. Гигантский Андийский кряж оканчивался в Салатавии огромными округлыми зелеными высотами, господствующими над Кумыкской равниной и упирающимися в долину Сулака. Туда, к перевалам в Андию, выдвигался отряд Крюкова[2].

Странный поход. Не военная экспедиция, а скорее демонстрация силы, призванная напомнить жителям предгорий о силе русского оружия. Воевать было не с кем: аулы Салатавии регулярно слали гонцов с выражением покорности. И, тем не менее, решено было выступить. Так решило командование Левого крыла Кавказского отдельного корпуса, как только стало известно о восстании в щекинской провинции. На ее усмирение был отправлен отряд генерала Фези, возвращавшийся во Внезапную после сражений с Шамилем в Аварии.

Куринский полк входил во 2-ю бригаду. Та, соответственно – во 2-ю дивизию. Командовал ею генерал-майор Александр Павлович Крюков, переведенный на Кавказ меньше года назад. В местных делах он не разбирался совершенно, а потому прислушивался к мнению командиров полков – к Пулло и к командиру кабардинцев, полковнику Пирятинскому. Оба посоветовали отправить обоз отдельно, кружным путем через меатлинскую переправу, а основными силами форсировать хребет Гебек-Кала, выступив с разницей в день. Соединиться в долине речки Тала-су, у селение Инчху, и далее подниматься в горы общими силами.

– Как говаривала мадам де Сталь, – немного жеманно растягивая слова, выдал прикрепленный к штабу столичный «фазан», измайловец Грушевский, – человек не жил полной жизнью, если не наслаждался горной природой.

На него посмотрели как на идиота. Движение предстояло архисложное. Салатавия изобиловала лесистыми ущельями с крутыми склонами. Подъемы и, особенно, спуски были кошмаром артиллеристов. Отряд ожидала не увеселительная прогулка с шампанским на бивуаках, а трудный поход, в котором солдатам предстояло рвать жилы. Не дай бог, пойдут дожди. Тогда покатости балок превратятся в каток…

Выступили через сутки после отправления обоза. Быстро миновали кумыкскую равнину и начали подъем на лесистые высоты. Отряд моментально вытянулся в длинную узкую извивающуюся на подъеме ленту, сверкающую в лучах солнца примкнутыми трехгранными штыками. Словно отливающая металлом гигантская змея, он вползал в предгорья с непонятными намерениями.

Вся Салатавия пришла в волнение. Чего хотят русские?

– Зачем они идут к нам? Кто их просил, вероятно, не наши старики? Покажем им, что мы их не боимся, а напротив заставим нас бояться! – шумела в аулах нетерпеливая молодежь.

– Нам ни к чему война! – взывали к их разуму мудрые старейшины.

– Она уже идет! В Аварии! И скоро придет к нам через Андийские перевалы! Русские не смогут помешать. Они настолько боятся Шамиля, что сами просят его о мире!

– Глупцы! Шамиль бежал от русских в Ахульго![3]

Бесполезные увещевания! В поражение имама никто, кроме старших, не верил. Прошлогодняя поездка русского генерал-майора Клюки-фон-Клюгенау к Шамилю на переговоры вместо успокоения внесла смятение в умы. Генерал хотел уговорить имама встретиться с Императором в Тифлисе и решить дело миром в Дагестане. Перед встречей с ним поговорили старики из восставших аулов.

– Он сумасшедший! – был их безоговорочный вердикт.

Быть может, этот диагноз спас жизнь безрассудному генералу. Шамиль с ним встретился, выслушал и отпустил с миром, хотя у мюридов чесались руки вырезать немногочисленный отряд русских. Зачем? Генерал сделал царский подарок вождю газавата. На Кавказе первым начинает просить о мире проигравший. Как теперь успокоить вечно отчаянную молодежь и заставить ее проявить сдержанность⁈

В Салатавии старейшины попытались. К временному лагерю отряда Крюкова, вставшему на ночь у аула Инчху, утопавшему в фруктовых садах и виноградниках, съезжались местные вожди. Даже чиркеевцы, тайные последователи мюридизма, и бурутанаевцы, бахвалившиеся неприступностью своих селений, прислали переговорщиков. Дорогие персидские кони, убранные как невеста на свадьбу, богатое оружие кубачинской работы с золотыми и серебряными насечками, шикарные андийские бурки. Пулло жадно поглядывал на эту роскошь. Внятных ответов не давал, ограничивался туманными намеками о недопустимости поддаваться агитации Шамиля. Впрочем, он и сам не мог четко сформулировать, для чего нужен затеянный поход.

– Войскам не помешает тренировка переходов через горную труднодоступную местность, – уверял он Крюкова.

Генерал важно кивал, но сам пребывал в полном раздрае. Вся его служба прошла в европейских краях, на польских равнинах с благоустроенными дорогами. Вековые малопроходимые буковые рощи, крутые утесы, глубокие лесистые балки, буйные реки, зеленеющие альпийские труднодоступные луга – все это было прекрасно, но пугало своей первозданной дикостью. Он не понимал, как управлять войсками в таких условиях. Первый же день марш-броска отряда привел его в замешательство. О каком порядке могла идти речь, если привычная плотная колонна превратилась в ручеек, растянувшийся на версту без какого-либо бокового прикрытия застрельщиками? А что будет дальше, когда отряд отяготится обозом? Какие нормативы перемещения войск, если за второй день, при подъеме на Хубарские высоты, было пройдено всего пять верст?

– Дальше будет полегче, – успокоил его Пулло. – Поднимемся до самого Суук-Булака по открытой плоскости, имеющий постепенный подъем.

– Ожидается ли неприятель?

– Неприятель? – удивился Пулло. – С кем тут воевать? С тех пор, как вырвали мы кумыков из-под власти чеченцев, живших у Качалыковского хребта, пушки Внезапной гарантируют нам верность местного люда. Кумыки – народ мирный. Пашут, виноград растят в большом количестве. Если их, как и жителей Салатавии, можно на войну с нами повернуть, то лишь силой. Нужно лишь вовремя пресекать враждебную нам агитацию.

– Я на всякий случай выставлял бы на ночь боевое охранение.

– За это не беспокойтесь, Александр Павлович. Без секретов в горах никак нельзя!

Рота Лосева шла в составе колонны сводного батальона Куринского полка. Вася проклял все на свете, пока карабкались на Хубар. Артельную повозку втащили, по сути, на руках. Он с ужасом думал об обратной дороге. Одно радовало: обилие ключевой воды и травы на плато, Манька с Буланкой не останутся голодными и не напоенными. С людьми было хуже. У Васи тряслись и болели каждая мышца, каждый сустав.

Удивляли сослуживцы. Они, эти поджарые бывшие рязанские или костромские мужички, казались двужильными. Не роптали, вытягивая наверх артиллерию и вьюки, от которых пришлось избавить непривычных к хождению по горам лошадей. Добравшись до гребня, солдаты безропотно стояли, навалившись на ружья и мучаясь от давящих на плечи лямок ранцев.

Куринцы с завистью поглядывали на кабардинцев с их мягкими мешками за плечами. В ранце – старого образца, без политуры – все уложено четко. Два отделения, разделенные холстиной. В одном – запас сухарей на три дня. В другом – зимние панталоны, набрюшник, портянки, теплые носки, две запасные подошвы и куча приспособ для ухода за телом, ружьем и сапогами. Лишнего – ни-ни. А в мягкий мешок чего только не засунешь! И тащить его куда приятнее[4].

Валились снопами на траву, когда разрешали. Через силу каждый себе варил кашу. В сухомятку хрумкать сухарь нельзя – обдерешь им кишку и заработаешь сухарный понос. Безучастно стучали ложками, выскребая манерки с густой тюрей. И засыпали прямо на траве, закутавшись в шинель.

Утром барабаны простучали генерал-марш. Солдаты вставали, продрогнув до костей в рассветном тумане. Со стонами и кряхтением надевали теплое исподнее. А как иначе? Дальше, в горах, будет еще хуже, и застудить требуху – проще простого. Разводили костры на скорую руку, запасая впрок хворост. Помолившись, хлебали жидкую кашицу все из тех же сухарей.

Второй сигнал барабанов. Начали укладываться и вьючить лошадей. Без привычных шуточек, без разговоров о наболевшем. Без жалоб на отбитые ноги, сорванные ногти и отдавленные колесами пальцы.

Третий бой. Все занимали свои места в колоннах, разобрав ружья, закинув на спину мешок с сухарями и приладив сбоку патронную сумку. И мгновенно взбодрившись, как принято в армии Императора. Солдат должЁн быть весел и мордую лица демонстрировать радость от похода.

Общий сигнал к выступлению. Тронулись. Над отрядом грянули песни, разносясь в горной тишине на много верст вокруг. Весельчаки и любители позабавить товарищей – откуда только силы брались? – выбегали вперед и приплясывали, выделывая замысловатые коленца.

Воздух был чистейшим. Целебным. Но не так себе представлял Вася поправку здоровья. Адская трудотерапия могла свести в гроб без всякой лихорадки.

Чем выше отряд поднимался в горы, тем холоднее становился воздух и суровее – окружающая местность. Зелень постепенно уступала серым скалам и чахлой траве на странных уступах, плавными сглаженными террасами-волнами спускавшихся с верхней точки плато. Дров нет, вода – только в балках. Пологий подъем сменялся крутым, и приходилось двигаться зигзагом. 12 верст одолели со скрипом. Утомленным до крайности людям открылась лежащая внизу долина, через которую вела дорога к перевалу – к Андийским воротам. Предстоял новый спуск – в земли Гумбетовского общества. Чтобы его совершить, необходимо было взрывать скалы и пробивать тропу. Зачем? Посчитав свою миссию выполненной, Крюков приказал возвращаться[5].

По заведенной еще Ермоловым традиции войска в экспедиции всегда торили дорогу с прицелом на будущее. Крюков не сделал ничего! Пулло и Пирятинский промолчали.

Знакомым путем до спуска с Хабарских высот добрались быстро. Дальше начался ад.

Полил дождь. Тропа, вытоптанная и расширенная при подъеме, превратилась в грязную осклизлую жижу. В постромки зарядного ящика впрягали лишь одну лошадь. Толпой наваливались, не давая колесам набрать ход. Оступались, падали не в силах удержаться на скользкой крутизне. Кому-то не везло. Без вывихов и переломов, увы, не обошлось. Но спускали. Медленно, шаг за шагом спускали. То же проделали и с остальными повозками и пушками. Повозки – на руках, орудия на лафетах – с помощью канатов. Справились!

Отсюда, с Хубарских высот, и Кумыкская равнина, и Сулакское ущелье были видны в мельчайших подробностях. Зеленели сочными кронами груши и яблони. Могучие орехи обещали богатый урожай. Ухоженные виноградники радовали глаз стройными рядами. Тучная пашня ждала сборщиков урожая. Весёлые луга полнились стогами убранного сена. Дымили трубы многолюдных аулов. Этот благословенный край доживал последние месяцы спокойной жизни. Года не пройдет, и все будет порушено. Газават и борьба с мюридами обратят в прах труды многих поколений. Аулы сожгут, люди на долгие годы бросят свои селения. Но пока они об этом не знали. Ждали и звали Шамиля. И он вскоре пришел.

Коста. Тифлис, осень 1838 года.

Я практически не разговаривал все последующие дни. Односложно отвечал на какие-то вопросы, а то и вовсе предпочитал просто кивать. В зависимости от ответа – из стороны в сторону или сверху вниз. Совсем не отвечал на вопросы, на которые не хотел отвечать, потому что они затрагивали темы, на которые я ни с кем не хотел разговаривать. Уже на второй день моего пребывания в Вельяминовском форте майор Середин понял, что я в таком состоянии, когда не следует ко мне приставать. На запрос о просьбах, пожеланиях, я только попросил быстрее меня отправить в Тифлис. Тут флот расстарался. Опять выделил мне «Геленджик» с тем, чтобы подбросить до Поти. Середин, думая, что это известие меня порадует, с широкой улыбкой докладывал о восторге его начальства по поводу выполненного мною задания. Я не реагировал. Улыбка слетела с уст доброго коменданта.

Ему же я должен был быть благодарен, что он, очевидно, предупредил лейтенанта Алексеева, а Ваня – и всю команду, о моем состоянии, с советом не лезть ко мне с вопросами, разговорами. Уж, тем более, не проявлять радости от встречи и не пытаться меня развеселить.

Взошёл на люгер, поблагодарив и коротко попрощавшись с майором. Обнялся с Ваней, который не смог скрыть своего удивления. Видимо, я выглядел по-прежнему так, что нельзя было сказать обо мне, как о полноценно живом человеке. Лейтенант вздохнул, покачал головой.

– Пойдем, покажу твоё место, – только и сказал.

Войдя в огороженный для меня закуток, я тут же лег.

– Спасибо! – сказал Ване. – И прости!

– Я понимаю! – кивнул Ваня. – Отдыхай. Тебя никто не побеспокоит.

Из закутка до Поти так и не вышел. Сойдя на берег, начал свой путь на перекладных до Тифлиса. Въехал в родной город в лучшую и любимую пору – ранней осенью. Но и этому значения не придавал. Последовал сразу к гостинице. Ваня предупредил. Тамара как-то ухитрилась передать ему известие о своем приобретении.

Встал перед домом не в силах больше и шагу ступить. С лихвой исполненная мечта – козырное место, знаменитая гостиница на будущей Пушкинской улице напротив сквера Пушкина – совсем не радовала, никаких эмоций не вызвала. Смотрел пустыми глазами, как рабочие приводят все в порядок.

Распахнулась дверь. Ко мне бежала моя жена. Видимо, заметила в окно. За ней поспешал Бахадур. Красавица Тамара уже через пару секунд все поняла. Улыбка сошла на нет. Продолжала бежать, пристально вглядываясь, пытаясь понять причины моего состояния. На шею не бросилась. Остановилась подле. Смотрела.

– Кто? – спросила.

– Курчок-Али.

Я опустил голову, шагнул навстречу и зарылся у неё в груди. Она обняла мою голову.

– И Цекери, – продолжал я, борясь со слезами. – И Боливар. И девушку хорошую погубил.

Тамара, не переставая, гладила меня.

– Пойдём, – прошептала. – Не нужно на улице.

Ничего не говорила, гостиницей не хвалилась. Не призывала порадоваться нашей просторной комнате, спальне. Усадила за стол.

– Что нужно? – спросила только.

– Переодеться. Нужно к коменданту явиться.

– Хорошо.

Вынесла форму. Помогла переодеться.

– Пойти с тобой? – спросил Бахадур.

– Нет. Не нужно, – ответил я безразличным тоном, цепляя эполеты.

Дошел до коменданта. Как только доложился, комендант, кашлянув, сообщил, что я по приказу из Петербурга, впредь, до выяснения обстоятельств, должен быть посажен под домашний арест. Удивился, когда я совсем не отреагировал на это грозное известие. А к чему стенать? Ожидаемо. Еще Головин предупредил.

– Хорошо. Понятно, – только плечами пожал. – Сопроводите? Охрана?

– Ну, какая там охрана! – ответил комендант. – Одного солдата посажу для вида. Вы же никуда не убежите?

– Даю слово.

– Этого достаточно.

Вернулся. Тамара и Бахадур были напуганы. Я их успокоил. Они сделали вид, что успокоились. Я завалился спать.

Последующую неделю я молчал. Спал отдельно от Тамары, в другой комнате. Что-то ел. Как полагается, много пил. Тамара пыталась поначалу меня как-то растолкать. Потом оставила эти пустые попытки. Бахадур также приставал. Но и его я не слушал. До поры.

Однажды вечером Бахадур приоткрыл дверь в комнату, где я обнимался с кувшином кахетинского. Подошёл ко мне. Смотрел гневно.

– Тамара плачет! – указал он мне на дверь в спальню.

– Что поделаешь, – ответил я. – Бывают такие дни. Не все же время веселиться?

В следующую секунду я оказался на полу, расколотив кувшин. Получил удар такой силы по уху, каких прежде ни в одной из жизней не получал. Было за что. Бахадур мог бы мне простить все на свете, за исключением единственного. Он никогда не смог бы простить мне слёз Тамары. Я не успел что-либо предпринять. Алжирец уже крепко схватил меня за шкирку обеим руками, наклонился надо мной и… начал говорить. Да, да! Говорить. Не жестикулировать. Говорить! Понятно, что слов не было слышно и не могло быть слышно. Но та ярость, которая охватила Бахадура, с лихвой компенсировала все остальное. Я все понимал, что мне сейчас говорил мой друг, с легкостью разбирая его страшный наждачный клекот.

– Я и тебя убью за Тамару! – кричал Бахадур. – Хватит ныть! Хватит себя жалеть. Сделанного не воротишь. Парней не воротишь. Коня не воротишь. Кто виноват в этом?

– Белл, – ответил я.

– Ты убил его?

– Нет.

– Почему⁈

– Он сбежал в Лондон.

– Значит, мы поедем в Лондон, разыщем его там и убьём! Ты понял?

– Да!

– Хорошо! – Бахадур дернул меня за шкирман. Поставил на ноги. Стряхнул с рубахи капли вина. – А теперь иди к Тамаре! Еще раз позволишь себе так с ней вести, еще раз увижу её слёзы – убью!

Я кивнул. Пошёл в спальню. Тамара не спала. Лежала на спине с открытыми глазами. Я лег ей под бочок, обнял. Долго так лежали.

– Прости меня! – произнёс я тихо.

Тамара повернулась ко мне, крепко обняла.

– Ничего! Я все понимаю.

– Я люблю тебя!

– И я люблю тебя!

Помолчали.

– Сильно получил? – спросила Тамара.

– Заслужил. – ответил я.

– Может, разденешься? Мокро.

– Сейчас, любимая. Нужно одно письмо обязательно написать.

– Хорошо. Я подожду.

Я вышел в соседнюю комнату. Бахадур ждал. С улыбкой кивнул мне. Сел рядом со мной за стол. Пока я писал, наблюдал за мной, все больше расплываясь в улыбке. Видел, что я вернулся.

Писал Фонтону.

"Феликс Петрович! У меня появились дополнительные мотивы напомнить вам о вашем обещании поспособствовать мне с поездкой в Лондон. Мне кровь из носу нужно туда попасть, а потому предлагаю выгодный взаимообмен. Вы хотите знать мою тайну. Я ее открою. Только отправьте меня в Англию. Не знаю, имеет ли смысл предупреждать Вас, что в случае отказа, я все равно найду способ туда попасть. Ни перед чем не остановлюсь. Брошу службу. Да и вообще, все похерю, но в Лондон попаду. Мне терять нечего. Вам, наверняка, наплевать на мой ультиматум. И тем не менее. Так что очень прошу вас, помогите осуществить все без крайностей. Как мы любим повторять, без пыли и шума.

Ваш Коста Варвакис."

Закончил. Запечатал. Бахадур протянул руку.

– Вечер же⁈ Куда⁈ – удивился я.

– Отдам солдату, что тебя охраняет. Все равно ни хрена не делает. Пусть пробежится! – объяснил пират.

– Ну хорошо!

Только передал письмо, как внизу раздался шум. Явно стал слышен громкий стук нескольких пар сапог. Кто-то поднимался по лестнице. Мы застыли. Смотрели на дверь. Из спальни выбежала взволнованная Тамара. Дверь открылась. Какой-то важный чин в сопровождении двух солдат, увешанный флигель-адъютантскими аксельбантами. Катенин! Палач Дадиани!

– Поручик Варваци. Приказом императора вы арестованы! Попрошу последовать за нами. Только приведите себя в приличный вид.

Я оглянулся на Бахадура и Тамару. Поразился. Они были спокойны. Более того, Тамара сделал шаг вперед, обратилась к флигель-адъютанту.

– Дадите нам одну минутку? – спросила.

– Но только одну! – кивнул офицер.

Тамара метнулась в спальню. Выбежала оттуда через мгновение с бутылочкой. Протянула.

– Пей!

Я удивился. Совсем забыл про наш счастливый обычай. Взял бутылочку в руки.

– А почему ты мне в первый день не дала её?

– Потому что ты только сейчас вернулся ко мне!

И я в первый раз за последние три недели улыбнулся.

– А это? – кивнул на ожидавших меня стражников.

– Это – ничего. Я чувствую! – ответила моя блестящая жена.

Я выпил. Надел на бурую от вина рубаху позабытый мундир. Повернулся к флигель-адъютанту.

– Я готов! – сказал, продолжая улыбаться.

… Улыбался и всю дорогу до Метехского замка. Улыбался, когда вели по мрачным коридорам. Улыбался, когда с лязгом закрылась тяжелая дверь моей камеры.

[1] Эндирей – мирный аул, в котором жили персонажи Лермонтовской повести – Бэла и Азамат.

[2] Для карательных экспедиций против горцев русские собирали так называемые «отряды», сборную солянку из разных полков под командованием одного из генералов. Часто такие отряды назывались по имени командира (отряд Фези) или местности, в которой предстояло действовать (Чеченский отряд).

[3] Сражение у села Энхели 6–7 августа 1838 г., действительно, было выиграно русскими, и имам отступил. Жители аулов выразили покорность и подписали присяжные листы. Толку из этого вышло немного. Вопрос покорения Дагестана так и не был решен. Восходившая звезда Шамиля набирала силу. Казалось, имам мог каждое свое поражение обернуть в свою пользу.

[4] Без политуры – не покрытый лаком; набрюшник – специальная накладка на завязочках для тепла. Выбор между ранцем и солдатским сидором для кавказских войск постоянно менялся. То разрешали мешки (Паскевич), то вводили ранцы и сухарный мешок вдобавок (Головин). Часто этот вопрос решался на усмотрение командира полка. В Отдельном Кавказском корпусе то и дело отходили от общепринятых правил, требований устава и решений Петербурга. Часто нововведения, принятые по инициативе полковников, превращались в уставную форму, как было с папахами, высокими сапогами и чехлами на фуражках.

[5] В коротких отчетах об этом походе сообщается, что отряд дошел до Андии. Не верим! Когда на следующий год войска ген. П. Х. Граббе отправятся в поход тем же путем, выяснится, что местность за Суук-Балаком известна по одним расспросам.