Текст книги "Cure Te Ipsum (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Эля добросовестно выполняла функции социального работника-садиста: прислала мне несколько гигабайт средиземных фотографий, снабдив их поясняющими комментариями, от щедрот поделилась какими-то гномьими побрякушками, в довершение всего посоветовала книжку в стиле «помоги себе сам». Открыв ее и прочитав первую строчку «Как много значит в жизни человека любовь! Найдя ее, мы обретаем счастье. Но что делать, если…» – выкинула в окно.

Все было, как всегда. Эля вела бурную общественную жизнь. Саня работал. Максимыч пропадал в гараже. А я сидела дома, игнорируя родственников, не подходя к двери и по несколько дней не выходя в социальные сети.

На столе перед компьютером разложила украшения – подарок Бофура, платок, на рабочий стол установила заставкой нашу средиземную дежурку за праздничным столом. Вишневский кривился и пытался выглядеть величественно, Нимир спал лицом в рагу, Линуэль висла между Саней и Идреном. На заднем плане видны были Леголас, Максимыч и Нилси возле уазика.

Фотографии я смогла пересмотреть не сразу. Не находила в себе силы. Знакомая обстановка, ставшая родной и близкой, настолько контрастировала с тем, что снова было вокруг, что от этой двойственности было совсем тошно. И чем дальше – тем чаще я открывала заветную папку, и под грустную музыку и ментоловый дымок изучала снова и снова лица, которых больше никогда не увижу.

Было несколько видео: Кили, лохматый и взъерошенный, с вороватым видом держит Тауриэль за руку, прокрадываясь в кладовку. Не было случая, чтобы он при этом как-нибудь себя не выдал. Бессмысленное, но очень милое видео осмотра какого-то парня из Эсгарота. Крупным планом прыщи на спине. Видео свадебное – букет летит мимо гномок, человеческих девушек и эльфиек, похожих на клубок прыгающих змей.

Фотографии – множество, самых разных, сиюминутных, постановочных, смешных, грустных. Кусок плеча мастера Боргунда с выцветшим якорем – татуировкой времен, когда пожилой врач служил на флоте и сплавлялся с какими-то вояками по Андуину.

Засвеченное слегка фото – мне очень понравилось. Утро на складе. Куча тряпок – одежда пациентов. Ведро с глиной. Я потягиваюсь в свете соляной лампы. На столе неразобранные пучки полыни и мяты.

Дежурка. Вишневский маячит с кучей бутылок странной формы, Саня распекает кого-то из ЭБЦ, Оин вздымает руки, обращаясь к толпе, напирающей из коридора. Сюрреалистическая композиция.

И многочисленные фото со свадьбы. Торин с выражением лица «уберите камеру». Элрохир с выражением «достала, липучка». Элронд в позе опытного селебрити – надо же, здесь он может соперничать даже и с… да, вот и он – Трандуил собственной персоной. В руке бокал, на голове корона, слева брюнетка, справа блондинка, из-за плеча выглядывает олень. Трандуил, что удивительно, улыбается. Кажется совсем юным и простым.

Двалин изображает непримиримую силу Эребора, опираясь на здоровенный топор. Если бы не попавший в кадр Даин в кальсонах в цветочек, эффект был бы что надо.

Неудачное фото – пляски в круге, все в каких-то сомнительных позах, у кого-то глаза красные, Саня клонится влево, Бомбур с кружкой эля занимает половину кадра.

Бофур. Я, Бофур, ушанка. Ушанка, Бофур, топор Бифура, торчащий из черепушки, усы Фили, немного меня – локоть и кулак. Бофур ржет, запрокинув голову. Видны даже коренные зубы. На левой семерке наверху черное пятнышко. На шестерке – пломба. Надо же, стоматология там все-таки существует.

Бофур и Бомбур изображают какую-то сцену из похода к Горе. Бофур тузит Кили, Кили не в состоянии сопротивляться. Бофур надел на голову мастеру Нимиру салатницу. Бофур и Нимир с салатницей на голове позируют.

И только одно-единственное фото из всех этих гигабайтов памяти, где он не веселится и не веселит. Он и я, обернувшиеся в камеру. Его губы слабо изгибает мягкая улыбка, в блестящих молодых глазах отражается огонь факелов, он придерживает одной рукой меня за плечи, другой – свою куртку. У меня во рту его трубка, на голове – его платок, на шее и в ушах – его подарки…

Вырезанные из дерева украшения. Металла почти нет, только дерево – можжевельник, кораллы и немного янтаря. И соединяющие петельки и застежки. Таких больше ни у кого нет. Тончайшая работа: подвески в бусах – крохотные шприцы, пилюли, склянки. В ушах – стилизованные, но вполне узнаваемые котлы с янтарным огнем под ними. По круглым деревянным браслетам бежит узор листьев крапивы и мать-и-мачехи. Все такое миниатюрное и живое при этом, что сложно представить, сколько внимания нужно уделять деталям, как глубоко вникнуть в суть вещей, чтобы получился именно такой эффект.

– Носи, – сказал он мне в нашу ночь накануне прощальной, – носи и думай о том, каким будет наш дом.

– Я не люблю готовить, учти. А к уборке меня приучила только Скорая. И кстати, у тебя нет своего дома разве?

– Он не был мне нужен, – невозмутимо ответил мой мужчина, – у нас так. Нет у тебя женщины – живи с братьями.

Задумался, прищурился, глядя в потолок над нами.

– Люблю с деревом работать, – закинул руки за голову, сладко потянулся, – хочу сам всю мебель сделать, чтобы рука радовалась, а глаз отдыхал.

Знали оба, что общего у нас – короткие месяцы в прошлом и две оставшиеся ночи. И другого дома, кроме складской койки, уже не предвидится. Но отчего не помечтать о том, что могло бы быть?

Одно я знала точно: я не позволю больше ни одному мужчине дотронуться до своего сердца. Насчет тела обещать не стану, я знаю, как потом плохо, когда нарушаешь такие обещания. Но мечтать с кем-то еще о доме? Резной мебели? Позволить снова появиться картинке, где уже есть не я, но мы? Нет.

И эти браслеты пусть станут моими оковами, держащими сердце вечно в тюрьме памяти.

Я всхлипнула, и с отвращением покосилась на очередной стремительно расходующийся рулон туалетной бумаги. Извести такую бесценную вещь на сопли и слезы!

Включила телевизор. Опять местный телеканал передавал бодрые новости городка. Невыносимо было слушать нудные разглагольствования чиновников о борьбе с наркоманией, открытыми люками на улицах и непокрашенными скамейками в парках, но хотелось чем-то забить гулкую тишину вокруг.

Нет привычного шума пациентов. Ни бурчания сменщиков, ни толчеи в очереди. На работу идти тошно – там память меня вообще с ума сведет. Как я смогу заснуть в ординаторской? Никогда не смогу без бульканья в алхимической лаборатории Вишневского, без грохота сапог Нимира и сурового оклика матроны Мины.

– В районе деревни Ивановка егеря обнаружили необычные следы…

Снежный человек – его уже ловили в Костроме, Перми и Ингушетии, вот и до нас мода дошла.

– На чердаке дома по улице Мира найдена мина времен Великой Отечественной.

Каждый год. Каждый долбанный год!

– Всплеск необычного заболевания…

Погромче.

– Как сообщают сотрудники санэпидемстанции, уже несколько десятков человек обратились к ним с жалобами на сильный кожный зуд, вызванный необычным видом кровососущего паразита. Сотрудники сообщают…

Из моих рук покатилась чашка. На экране возник толстый дядька в белом халате, с самым озабоченным выражением лица.

– Новое насекомое, не относящееся к эндемичным видам, представляет собой тип блох, по предположениям, обитающим на крупных парнокопытных. Скорее всего, к нам эти насекомые попали с экзотическими питомцами, которых жители…

Я не смогла удержаться от смеха. Ну удружил Энску олень Трандуила! Живучи лихолесские блохи оказались. Наверное, затесались в Элиных тряпках от Даина. Словно уловив телепатически, что я подумала о ней, позвонила Эля. Вопреки обыкновению последних дней, звонок я не сбросила, обнаружив, что у меня аж одиннадцать пропущенных вызовов. Ничего себе.

– Лара? Лара, Саня тебя искал-искал, но не нашел. Слушай, у меня батарея разрядится сейчас, а я на шашлыках с Арменчиком в Березовке, скажи ему, я все поняла, и завтра положу ему на карточку. Да. И побрякушек этих страшненьких привезу, пусть сдаст. И пусть позвонит Насте из терапии, у нее там что-то есть на списание. А машину я ему не дам, он плохо водит. Чао.

Информативно, однако. Я перезвонила, но Эля уже была недоступна. Снова входящий. Таня, из хирургии.

– Алё, Лариска? У тебя первое дежурство восьмого? Тут Саня намутил что-то, я уже сумку сложила, а он не велел никому отдавать, кроме тебя.

– Какую сумку? – что там учудил в очередной раз Саня, предположить было сложно.

– Синюю, сетку. Ой, я не могу тут долго, у меня обход. Короче, пусть в медтехнику съездит, а не клянчит. А денег в долг у меня ему нет, так и передай.

– Непременно, – пробормотала я, но Таня уже дала отбой.

Загадочные звонки продолжились. Позвонил Женя – спросил, зачем, по моему мнению, ломбард нужен Сане. Позвонил Максимыч, грозно потребовав у меня донести до старшего медицинского персонала, что на даче он занят жизненно важными делами – разбирает на зиму стеклянную теплицу, и потому… – дальше связь оборвалась. А Саня не звонил и не отвечал на мои звонки и сообщения.

Я снова зависла перед компьютером, пересматривая фотографии. Грустная музыка осточертела. Телевизор только усугублял положение. Я принялась бродить в пижаме по квартире, лохматя нерасчесанные вот уже три дня волосы, и с тоской глядела в сторону ванной. Там меня ждал ремонт.

Наконец, решилась. Залезла, пыхтя, под раковину, уставилась на хитросплетение труб. Помедитировала минут пять, пытаясь понять смысл увиденного. Наугад протянула руку к одному из кранов, и тут ожил мой телефон. Я зашипела, стукнувшись локтем о ванную.

– Я ненавижу тебя, Саня, – сообщила я в трубку, пытаясь изогнуться под раковиной так, чтобы разглядеть все краны. Ящик с инструментами меня пугал еще больше, чем перспектива остаться без воды.

– Ларка, детка, срочное сообщение! – бодро зазвучал Саня в трубке, – у тебя марля есть?

– Вроде была, – я попыталась закрутить кран. Труба угрожающе заскрипела в месте сочленения с пластиковой.

– Сколько метров?

– Тебе много? Возьми в аптеке, ты же дежуришь сегодня.

– Уже взял. Слушай, Таня звонила?

– Кто только не звонил! – снова промах, труба покривилась уже в другую сторону, – слушай, ты не мог бы перезвонить минут через… а, черт. Мэ пхэнава тукэ чячипэн: ты вообще сейчас невовремя. Сантехник мне нужен, я тут погибну.

– Ларка, ты не поверишь! – громыхал Саня в телефоне, – тебе больше никогда не понадобится сантехник, я клянусь! Теперь все изменится…

– Ты что, в секту попал? Говори, что происходит?

– Бери листок, записывай. Нам нужно конкретно закупиться. До завтрашнего утра чтоб все было. Максимыча я уговорю, машина нужна. Пиши: марганцовка, йод, бинт нестерильный, записала? Фурацилин. Поваренная соль, мелкая, крупная. Стрептомицин.

– Саня, ты организуешь Красный Крест? – я дернула застрявший кран, и тонкая струйка зажурчала между чугуном и пластиком, – блин, давай не сейчас. У меня завтра дежурство уже стоит, отоспаться бы.

– Вишневский подежурит!

Я дернулась, ударилась темечком о раковину, телефон выпал из руки – точнехонько в унитаз, а из оторванной трубы хлынул ледяной фонтан. Сави гожыма! Что делать, соседи снизу меня и так ненавидят…

Тряпка, ведро, остановить воду – за что хвататься? Я попробовала заткнуть трубу – стало только хуже. В отчаянии стала крутить кран – отломала ручку. Попыталась найти разводной ключ, поскользнулась и грохнулась на плитку.

И разревелась.

Сидела в расползающейся луже слегка ржавой, пахнущей хлоркой, воды и выла в голос. Обо всем: о том, что я одна, что Саня идиот, что Вишневский не отдежурит – больше никогда! – за меня, что Эля на шашлыках, а я никогда больше не смогу есть жареное мясо без того, чтобы не вспомнить гномье застолье. И своего гнома. Своего мужчину.

И тут в дверь позвонили.

Размазывая слезы по лицу, я постаралась прийти в себя. Если соседи снизу пришли скандалить, это надолго, и надо иметь выдержку. Ни в коем случае не плакать. Сразу пообещать им поклеить их чертову клеенку, отмокшую от стены. Набрав воздуха в грудь, я решительно распахнула дверь.

И обомлела тут же, потому что передо мной с двумя гигантскими клетчатыми сумками стоял Бофур. Он, кажется, удивился не меньше меня, потому что сделал шаг вперед, и наступил сам себе на ногу при этом.

Если это галлюцинация…

– Лачхимари, ты плачешь, – тихо сказал он, вглядываясь в мое лицо, – кто обидел?

– Трубы, – и я взвыла еще громче, чем до этого, бросившись ему на шею. Это было непросто, устоять с сумками и мной, висящей на нем, но Бофур не шелохнулся, пока я не сползла с него сама. Ничего не говоря, он отодвинул меня в сторону, грохнул баулы в коридоре и прошел мимо в ванную. Покряхтел что-то, погромыхал пару минут многочисленными железками и высунулся наружу, где я являла собой картину дождавшейся Одиссея Пенелопы.

– Готово, – сообщил он и сделал в мою сторону осторожный шаг, – Ларис? Ты чего?

– Кай ту санас, Бофур!

– Я не один, – смущенно выдавил Бофур, – там еще Вишневский прибыл, у мастера Саннэ сейчас, они по лавкам ходят. Трандуил всему Лесу жизни не дает, вот Вишневский и отправился.

– Но как?

– Максимыч выбросил кольцо в окно, когда уезжал. Мы два месяца пытались. Трех варгов в этот… как его по-грамотному… портал запихали, пока убедились, что по адресу попадем.

Мне внезапно открылась тайна загадочных следов в лесах вокруг Энска. Истерическое хихиканье не давало мыслям собраться.

Он здесь. Мой. Передо мной. Потрогать руками, срочно. Бофур улыбался, позволяя мне несмело ощупать его, потом осторожно дотронулся до меня. Под глазами у него появились тени. Действительно на этот раз похудел. Два месяца прошли там, а здесь три недели. Или как? Ох, какая разница.

Мы оба мокрые. Соседи обязательно придут. У меня немытая посуда горой на кухне, волосы формата «гнездо птички-наркоманки» и ноги небритые. Мы… снова мы.

– Сколько у нас времени?

– До утра, – одними губами сообщил Бофур, одновременно со мной начиная раздеваться – срывать с себя одежду, обувь, да так, что пуговицы отрывались.

– Потом ты уйдешь обратно?

Лэ ман пэса, хотела я закричать, но голос мне уже не подчинялся. И хорошо.

– Потом мы уедем. Все вместе. Сначала Вишневский и мастер Саннэ купят все, что они там напридумывали, – руки, любимые, мозолистые, но очень ловкие руки ползут под пижамой, под майкой, – а потом…

– Ты меня больше не отпустишь.

– Никогда. Даже за этими вашими мобильниками. Даже за коньяком и анти…биотиками. Никогда.

Закрывая глаза, я видела перед собой свой дом – наш дом: резную мебель, соляную лампу. Видела путь, который буду преодолевать, отправляясь на работу и возвращаясь с нее. С собой взять: нейролептики для Торина, антидепрессанты для него же, теплые стельки, обязательно запастись средством от насекомых. Распечатать особо удавшиеся фотографии. Я потом еще подумаю.

– Ларис Лачхимари, – прошептал Бофур мне на ухо и чуть его прикусил, щекоча усами шею – бесподобное ощущение, – моя Ларис.

– А что в сумках? – уплывая куда-то, успела спросить я.

– Мама, бабушка и Бомбур гостинцы собрали, – вдруг смутился мой мужчина, – варенье там всякое. Ветчину. Еще что-то, по-моему, чеснок маринованный.

И, посмотрев на меня, спросил:

– Ну, что ты смеешься?

Я хохотала, не в силах остановиться. Посмотрела на телефон, грустно сохнущий на бачке унитаза. На Бофура, едва втиснушегося в наш тесный коридор со своим добром – приветом от моих будущих родственников. На свое отражение в зеркале – лучше не смотреть.

Завтра с утра мне на работу – вторая ставка, как ни крути. У меня ведь дежурство под Горой. Но сегодня, сейчас, в эту минуту, есть только он и я, мужчина и женщина, нашедшие друг друга сквозь пространство и время. Мы вместе. И любовь. Навсегда.

Будем надеяться, с лихолесскими блохами земные коллеги справятся без меня.