Текст книги "Душа неприкаянная (СИ)"

Автор книги: Flikey_ok

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– Подождем, – сказал Рихард и тяжело вздохнул. – Если я с голоду к тому времени не помру, то может, даже дождусь.

– Вы можете выпить воды, это поможет совладать с голодом. Я прошу прощения, что мне приходится заставлять вас ждать, но боюсь это неизбежно, – Райми, казалось, был смущен.

Шнайдер был поражен этим человеком. Еще в Лиме Райми рассказывал ему историю своей жизни, это был образованнейший человек, самостоятельно поступивший в престижный университет, выучивший несколько языков, познавший столько наук, что многим европейцам даже не снилось. Он прожил среди белых людей почти всю свою жизнь, работал хирургом в клиниках по всему миру, где был признан одним из лучших специалистов и при этом, в душе, он по-прежнему трепетал и смущался перед белыми, словно его расовая принадлежность автоматически ставила его на низшую ступень и умаляла все его заслуги. Пока Шнайдер не видел, как он общается с индейцами, он думал, что у Райми просто такая манера общения, но теперь он понимал, что это не так. В кругу индейцев Райми становился надменным и высокомерным, в кругу индейцев он чувствовал себя королем, а с ними снова становился ничтожным маленьким человеком. Рихард, же, казалось, не замечал, что своими резкими высказываниями, смущает Райми. Он закатил глаза и, бросив что-то в духе «водой сыт не будешь» вышел из хижины.

– Не обижайтесь на него, – сказал Шнайдер. – Он, по-моему, просто сильно волнуется. Он вообще-то нормальный парень, просто сейчас голоден, а оттого зол.

– О, я совершенно не обижаюсь, что вы. Я понимаю его муки. Его пугает неизвестность, и ему не нравится это. Ведь в душе он хочет быть непобедимым и бесстрашным воином, а этот страх делает его очень уязвимым.

– Да, может вы и правы, – Шнайдер был удивлен тем, как точно Райми описал Рихарда.

– Пока мы ждем обряда, можно прогуляться по джунглям и поискать нашу несчастную Софию, то есть простите, я хотел сказать ее останки.

– А вы правы. Знаете, я же был в этих краях раньше. Я говорил Рихарду, не знаю, передавал ли он вам, но я вспомнил, что за вещь требует София.

– Он не говорил, так что же это?

– Крестик, золотой маленький крестик на цепочке. Я нашел его рядом с тропой, по которой мы шли. Он лежал в высокой траве, и я не знаю, как вообще заметил его. По-моему он блеснул в солнечном свете. Я поднял его с земли, посмотрел и положил обратно.

– О, это прекрасно, это замечательно. Ведь крест был на ней, когда она умерла, индейцы побоялись снимать его, думали что это магический амулет. Они отобрали Библию, а крест не трогали. Значит, если мы найдем крест, то мы найдем и могилу.

– Вы знаете, это ведь как-то глупо.

– Что глупо?

– Да с тех пор прошло шестьдесят лет, этот крест не мог так хорошо сохраниться. Он ведь был совсем новым, и совершенно чистым. За столько лет его бы давно засыпало землей, да при первом дожде его бы залило водой, потом засыпало пылью, опавшей листвой.

– О, вы правы. Я ведь не подумал об этом. Но в этой истории столько неразгаданных тайн и загадок, что такая мелочь как внезапно нашедшийся крестик может быть и не важной. – Райми замолк и посмотрел на Лучо.

Во время всего разговора маленький шаман недвижно сидел на своем месте, уставившись в одну точку.

– И все-таки это очень странно и нелогично. Если только это был не ее крестик, я ведь тогда подумал, что эту вещицу, скорее всего, обронил кто-то из туристов.

– Может ее могилу вскрыли? Ведь это может объяснить ее внезапное пробуждение, или как у вас это называется, когда душа вдруг начинает бродить по земле, в поисках успокоения.

– У нас это никак не называется, пожалуй, пробуждение отличное слово. А в этом есть смысл, пойдемте, расскажем Рихарду.

– О, думаю, у него и без этого сейчас хватает проблем. Не нужно путать его мысли, ему сейчас необходимо сосредоточиться на том моменте в ванной, чтобы увидеть его, а если мы станем путать его мысли, то он не сможет это сделать. Ведь он непременно станет думать над тем, кто мог вскрыть могилу, а ему этого совершенно не нужно. Я сейчас провожу вашего друга в хижину, где он сможет отдохнуть перед обрядом, а потом мы с вами прогуляемся к тому месту, где вы нашли тот самый крестик.

– Да вы что! Я же никогда не вспомню, где это было. С тех пор прошел почти месяц, а в джунглях все такое одинаковое. Да и водили нас по каким-то неизведанным тропам, нам никогда их не найти.

– Боюсь вас огорчать, но туристический маршрут не меняется вот уже несколько лет, и неизведанных троп на нем нет, – Райми улыбнулся. – Я знаю все эти тропы, и мы без труда сможем найти то самое место.

– Черт, а нам сказали, что мы первопроходцы, – Шнайдер усмехнулся.

– О, так говорят всем, чтобы создать соответствующую атмосферу. Подождите меня здесь, я скоро вернусь, только размещу вашего друга со всеми удобствами.

Шнайдер испуганно взглянул на Лучо. Райми проследил за его взглядом и добавил:

– Лучо не бойтесь, он не станет сердиться, он сейчас отдыхает, и вы совершенно не мешаете ему. Можете посидеть там, на лавке, – Райми указал Шнайдеру на несколько лавок стоящих в углу хижины. А можете, конечно, и подышать воздухом, как захотите.

– Я посижу.

Шнайдер отошел в угол и уселся на деревянную низкую лавку, Райми улыбнулся и вышел из хижины. Лучо по-прежнему не шевелился, глаза его были закрыты и Шнайдер подумал, что маленький старичок, скорее всего, спит, он тоже закрыл глаза, облокотился спиной о стену и через несколько минут задремал.

***

В ожидании церемонии Рихард не находил себе места. Райми привел его в пустую хижину, объяснив, что хозяева не вернуться до завтрашнего вечера, и он может пользоваться гостеприимством этого дома, не опасаясь того, что кого-то стеснил. Чуть позже Райми принес бутылку питьевой воды и предложил Рихарду поспать несколько часов. Сам же он вместе со Шнайдером отправлялся на прогулку по джунглям. Поначалу Рихард стал возмущаться, что его не берут с собой, но потом успокоился и согласился остаться. Он не хотел еще несколько часов подряд выслушивать болтовню индейца, ему хотелось побыть в тишине и подумать над тем, что ему предстоит.

В хижине кровати не было, прямо на полу лежала циновка, укрытая ярким домотканым пледом, вместо подушки на циновке лежал твердый валик из соломы, обмотанный тканью. Рихард попробовал было уснуть, но постель была такой неудобной, что о сне не могло быть и речи. К тому же он хотел есть. Вспомнив слова шамана о воде, он сделал несколько глотков из бутылки и прислушался к своим ощущениям. Голод не прошел, а лишь усилился. Рихард решил выйти на улицу, хижина давила на него, эта неприкрытая нищета: окна засиженные мухами, деревянные табуреты, убогий колченогий стул, тяжелый массивный стол в углу, тысячи самодельных салфеточек, пледов, прохудившихся лоскутных покрывал, циновка на полу, подушка из соломы – все это действовало на него угнетающе. Но на улице было не лучше: беременная девушка ушла куда-то, зато вместо нее у одной из хижин сидели две молоденькие индианки, завидев Рихарда они захихикали и потупили взор, но тут же снова подняли глаза и заулыбались. Рихард вспомнил про их «развлечения» и ему стало как-то не по себе, девочкам было не вид не больше пятнадцати лет, и при этом он мог поклясться, что в их глазах видел определенные и совсем не детские желания.

Круспе закурил и отвернулся от них, тут же к нему подбежал босоногий мальчуган лет восьми и, показав грязным пальчиком на сигарету, сказал по-английски:

– Дай, сигарета, курить.

Рихард растерялся, посмотрел по сторонам и сказал:

– Ты же ребенок, – это прозвучало как-то глупо, и Круспе смутился еще больше.

Мальчик заулыбался и снова указал на сигарету.

– Добрый белый сеньор, дай?

– Не бойтесь, сеньор, они курят здесь все, можете спокойно дать сигарету, хуже не будет, – услышал он за спиной.

Рихард повернулся, неподалеку от соседней хижины стоял молодой худощавый индеец и с улыбкой смотрел на него. Одет он был в светло-голубые джинсы и черную футболку с глупой улыбающейся рожицей.

– Дайте вы ему, он ведь не отстанет, – снова сказал индеец и немного подумав, добавил. – Не разрушайте его романтические представления о добрых белых сеньорах.

Рихард достал сигарету из пачки и протянул ее мальчику. Тот широко улыбнулся, схватил ее, засунул за ухо и убежал. Индеец подошел к Рихарду и, протянув руку, представился:

– Я – Араухо, – парень говорил на приличном английском.

Рихард ответил на рукопожатие.

– Очень приятно, Ричард.

Они немного помолчали, Рихард молча курил, Араухо стоял рядом.

– Я учился в Лиме, – сказал вдруг индеец. – Я здесь самый образованный, мог бы и не возвращаться, да сестра забеременела, вот я и приехал. Отец умер давно, мать старая, нужен в доме хозяин, ой как нужен. Сигареткой не угостите?

Рихард протянул парню пачку.

– Я две возьму? – спросил он.

– Бери. Так это твоя сестра была.

– Смотря какая.

Араухо прикурил, достав из кармана коробок спичек.

– Девочка эта, мы видели ее, когда пришли сюда.

– Да какая же она девочка? Она уже женщина, – Араухо засмеялся. Заметив, что Рихарду совсем не смешно индеец уже серьезно сказал. – Хуанита давно выросла. Мы здесь и детства-то не знаем, ей уже пятнадцать, она вполне может считаться взрослой.

– А почему же твоя сестра не пошла, учиться с тобой, – спросил Рихард и неожиданно понял, что это могло прозвучать невежливо, но Араухо совсем не смутился.

– Глупая она, куда ей. Мозги они или есть или их нет, тут уж ничего не поделать сеньор, – парень замолчал, глубоко затянулся и спросил. – А вы приехали сюда к Лучо?

– Ну да, вроде бы вашего колдуна так зовут.

– Сюда часто приезжают на обряд. Правда чаще индейцы, белые в основном не знают об этом, а если и знают, то не доверяют. Хотя, наверное, больше боятся.

– А это, правда, что от обряда может стать очень плохо?

– Плохо? В смысле плохо?

– Ну, рвота там всякая и тому подобное.

– Так это всегда, лиана она же очищает. Но это не страшно, это быстро забывается. А вам, зачем это, обряд этот зачем?

– Ну… – Рихард замялся.

– Нет, если не хотите то и не говорите. Но не думаю я, что вы приехали сюда на лечение. Видимо так, поразвлечься. К нам приезжал однажды журналист один, развлекался он так. Смешно было.

– Что смешного?

– Да парень смешной был, веселый такой. Все ходил по домам, спрашивал, как мы живем. Он, наверное, думал, что мы ходим тут в набедренных повязках и едим сверчков и крокодилов.

– А вы не едите?

– Крокодилов бывает, а сверчков нет. Он, когда увидел у меня магнитофон, чуть не упал. Спрашивает, а откуда у и тебя магнитофон. Так спрашивает, словно я не могу его иметь. Наивный.

– А откуда у тебя магнитофон? – Рихард улыбнулся.

– Да купил в городе, откуда он еще может быть. Правда электричества то все равно нет, вот он и пылиться. Когда батарейки куплю – слушаю, но они быстро садятся.

– А слушаешь что?

– Музыку.

– Да я понял, просто я музыкант, в группе играю, вот и интересуюсь.

– В группе? А как называется? – Араухо кажется, заинтересовался.

– Rammstein.

– Не слышал, американская?

– Немецкая, а еще у меня сольный проект Emigrate.

– А что играете?

– Тяжелую музыку.

– Металл? Рок?

– Ну, да что-то вроде того, индастриал-метал, – Рихарду было немного обидно, что парень совершенно ничего не слышал про Rammstein и Emigrate, хотя глупо было полагать, что под каждой лианой в джунглях тебя ждет по фанату.

– Круто! Не серьезно, я люблю тяжелую музыку, да только как включу, мать тут же кричит, что я нашлю на нас проклятье. Она суеверная. Я в столице, когда учился, то часто слушал рок. У меня сосед был в общежитии такой тихоня, и я его вечно пугал. Включу что-нибудь и пугаю. Он все больше классику любил. Ладно, Ричард, пойду я, дел много. Вы не бойтесь обряда, он безопасен.

– Да я и не боюсь.

– Ой, да ладно, – Араухо улыбнулся и пошел прочь.

Рихард еще немного постоял на улице и вернулся в хижину, лег на циновку и почти сразу уснул.

========== Часть вторая. Глава десятая. ==========

***

В маленькой, пропитавшейся запахами множества людей, хижине горела керосиновая лампа. Её неровный свет создавал причудливые тени на стенах, казалось, словно хижину наполнили безобразные, постоянно меняющие свои очертания, теневые чудовища. Света от нее было так мало, что Рихард с трудом мог различать предметы и лица людей собравшихся здесь. Лучо, как и днем, сидел в центре хижины прямо на полу и размешивал айяуаску в низких деревянных чашках. Рихард и еще пятеро пациентов (это были индейцы) ждали в углу на деревянных лавках.

Шнайдер разбудил его полчаса назад. Как ни странно, но сон на неудобной циновке в душной хижине был так спокоен и сладок, что Рихард поначалу даже не хотел просыпаться. Он что-то промычал в ответ на слова Шнайдера и перевернулся на другой бок, но Кристоф был непреклонен. Но даже сейчас, через полчаса после пробуждения, Круспе пребывал в состоянии полусна. Наверное, именно этим объяснялось то, что страх, преследовавший его последние часы, прошел сам собой.

Наконец Лучо закончил приготовления. Он тяжело поднялся и направился к пациентам. Рихард внимательно смотрел, как шаман разливал напиток в кружки, видимо для каждого отдельного пациента айяуаска приготовлялась по индивидуальному рецепту. Изначально напиток смешивался из растертой травянистой массы и чего-то мутного, по всей видимости, это был местный самогон, в большом глиняном кувшине, а вот уж потом, разлив по кружкам, Лучо колдовал над напитком, то что-то бормоча себе под нос, то подсыпая непонятных порошков из маленьких баночек.

Рихард сидел с края, ближе всего к Лучо ему-то и досталась первая кружка. Прежде чем выпить мутную жидкость Круспе низко наклонился над кружкой и понюхал – пахло спиртом и травой. Лучо стоял рядом и Рихард шумно выдохнув, принялся пить.

Айяуаска была отвратительной – горькая, вонючая, обжигающая, Рихарду пришлось сделать над собой усилие, чтобы не выплюнуть все на пол. Но он справился и допил до конца.

– Хорошо, – сказал Лучо на английском и пошел дальше.

Индейцы тоже морщились, пили, один, видимо не вынеся вкуса, сразу вскочил и выбежал из хижины. Но Рихард почти не замечал этого. Его рот наполнился горькой слюной, тело стало тяжелым и непослушным.

С момента принятия наркотика прошло не более десяти минут, а ему уже было плохо. Райми предупреждал его о тошноте, но в душе Круспе наивно верил в то, что эта участь минует его, что он, человек, выпивший за свою жизнь столько крепких напитков, должен спокойно перенести какой-то местный наркотик. Но он ошибся. Через пятнадцать минут его вырвало. А через полчаса он полностью ушел в мир, созданный действием айяуаски.

Было темно, так темно, словно во всем мире настала ночь и отключили электричество. У этой темноты не было ни начала, ни конца, не было вообще ничего, лишь чернота и пустота. Рихард начал паниковать, но тут стало светлеть. Сначала он увидел осу. Это было так странно и неожиданно, что Рихард поначалу даже растерялся. Маленькое насекомое сидело на тоненькой ветке дерева, ветка существовала сама по себе, она начиналась из пустоты и уходила в бесконечность. Оса грелась (Рихард понимал, что это глупо, думать, что насекомое греется, но он думал именно так) в лучах яркого солнца. Она почти не шевелилась, только иногда по ее прозрачным тонким крылышкам словно пробегала дрожь.

Рихард внимательно смотрел на осу, но ничего не происходило.

Не смотря на то, что он находился под воздействием наркотика, Круспе отчетливо понимал: все что он видит не реально – оно создано его воображением, а еще он помнил про Софию.

Перед тем как уйти в этот иллюзорный мир, он думал о ней. Как и советовал Райми, он вспомнил тот момент в ванной, когда она явилась ему, и он полагал, что как только наркотик подействует, он непременно попадет в тот самый момент, однако этого не произошло. Он просто видел осу, сидящую на ветке дерева.

– Это ее последнее лето, – услышал он женский голос.

Рихард повернулся. Если минутой раньше позади не было ничего, лишь черная пустота уходящая в бесконечность, то сейчас он видел лесную поляну густо заросшую одуванчиками, и девушку стоящую среди цветов. В его видении София носила тяжелое, длинное бордовое платье с квадратным вырезом, волосы ее ниспадали на плечи крупными локонами. Она улыбалась, по-доброму, как-то смиренно и спокойно. Рихард обратил внимание, что сейчас все зубы у нее на месте. Теперь это была почти совершенная молодая женщина.

– София, – Рихард произнес ее имя, но девушка даже не подняла глаз, она смотрела на осу и молчала.

– София, что нам делать? Чем мы можем помочь тебе? – снова спросил Рихард.

– Когда наступит ночь, она уснет навеки, и это ее судьба, – сказала девушка. – Все проходит, за летом придет осень, и тихо опадут листья, умирая в забвении. Мы лишь маленькие ничтожные букашки и нам ничего не изменить, можно лишь стремиться к внутреннему совершенству и искать счастья в собственной душевной гармонии и любви. Оса безгрешна, она не боится смерти. Она не мучится терзаниями беспокойной человеческой души. Она не ищет своего призвания, потому, что все предопределено заранее, и нам ничего не изменить, да только мы не понимаем, а она понимает. И кто из нас умнее? Кто из нас чище?

– Зачем ты говоришь мне это? – Рихард был растерян, он видел совсем не то, что хотел, странные слова Софии наполнили его душу тоской и ощущением неизбежности конца. Видимо из-за наркотика он сейчас чувствовал конечность мира особенно остро.

София повернулась к Рихарду.

– Все дело в восприятии. Мир настолько субъективен, что все зависит только от нашего восприятия. Если в твоих глазах чернота, то и все вокруг станет черным, но стоит посмотреть под другим углом и мир изменит цвет и наступит новое утро. Утро приходит каждый раз, даже если нас уже не станет, утро наступит все равно и солнце, выйдя из-за горизонта, снова осветит эту землю своим святым и праведным светом, так почему же мы все время недовольны? Почему в нашей душе так часто живут злые демоны и разрушают нас изнутри? Зависть, злоба, ненависть, тоска, откуда все это? Не мы ли рождаем это в себе, не мы ли повергаем себя в пучину греховную, отрекаясь от безгрешного детства и становясь на путь неверный? Когда мир вдруг перестал быть новым и удивительным? Я помню, как в детстве смотрела на снежинки, падающие в свете фонаря, и это казалось мне великим чудом Господним, и я бежала к матери и со слезами счастья говорила ей об этом. Но став старше я уже не замечаю этого, снег стал обычным, дождь уже не завораживает и совсем не хочется босиком прыгать по лужам, отдавшись на волю дерзких хулиганских желаний, весеннее цветение уже не вызывает эмоций. А ведь все это чудо, чудо мира, созданного Господом нашим, так почему же не видим мы и не умиляемся. Всегда есть что-то такое благостное, что может изменить цвет твоей души. Иногда это легкие облака, плывущие по ярко синему небу; иногда малыш, улыбающийся весеннему солнцу; иногда стая перелетных птиц, покидающая холодные края. Посмотри вокруг, и ты найдешь это. Мы лишь пылинки мироздания, а вокруг совершенство и незыблемость вечного мира. Иногда стоит улыбаться, просто так, без причины, улыбаться, чтобы вернуть себя в детство, – София снова взглянула на осу. – Она умрет, очень скоро, но умрет счастливой. Сейчас проходит лучший момент в ее короткой жизни. Она совершенна.

И в этот момент картинка сменилась. Это произошло как-то сразу, совсем без перехода, как бывает разве что во снах. Теперь Рихард стоял посреди ярко освещенной сцены, внизу в зале собралась многотысячная толпа. Среди людей Рихард видел знакомые лица, друзья, люди с которыми ему приходилось сталкиваться в своей жизни, но здесь были и совсем чужие и все они с восторгом и восхищением смотрели на него. Рихард ничего не делал, он просто разглядывал всех этих людей, а люди смотрели на него. И тут в зале кто-то начал аплодировать, толпа тут же подхватила аплодисменты, стали раздаваться крики, люди выкрикивали его имя, кто-то визжал, кто-то плакал. Рихарду стало немного не по себе, но вместе с тем ему было очень приятно. И тут свет прожекторов стал плавно перемещаться, вскоре Рихард остался в полной темноте, а прожекторы осветили другую сцену, она была тут же, рядом с ним. На сцене стоял мальчик, совсем юный, Рихард никогда раньше не видел его. Аплодисменты стали стихать, крики прекратились, люди стали поворачиваться к мальчику.

– Слава изменчива, – услышал он голос Софии, – поэтому всегда нужно иметь что-то, что поддержит тебя, когда миллионы глаз устремятся в другую сторону, и тысячи рук будут аплодировать не тебе. Ведь признание как ветер, сегодня он дует тебе в спину, а завтра в лицо. Если слишком сильно зависеть от этого, то настанет момент, когда ты не сможешь справиться с забвением. Забвение придет, оно всегда приходит. Люди бывают очень злыми, сегодня они целуют тебе ноги, а завтра закидают камнями. Ты спрашивал, чем ты можешь мне помочь, но ведь твой вопрос не так важен. Сперва ты должен задать правильный вопрос и ответить на него, потому что, без этого тебе не сделать ни шага.

– Какой вопрос? – Рихард повернулся на голос и увидел Софию. Она стояла чуть поодаль и с тоской смотрела на него.

– Я не знаю, это ведь твой вопрос. А пока ты будешь думать, я покажу тебе то, ради чего все это началось. Я покажу тебе свою жизнь.

Теперь Рихард сидел в кресле в кинотеатре. Он был здесь совершенно один. На экране шел фильм, но это был не обычный фильм, это была жизнь Софии.

*

Это была ее жизнь. Тихая, спокойная и главное абсолютно правильная. Были родители – с трепетом и любовью относящиеся к ней, были друзья – милые, добрые, приятные люди, был дом (к нему приходилось привыкать, ведь их жизнь в Лиме только начиналась и дом был пока чужим и незнакомым, но это был их дом), и было самое важное и значимое, самое серьезное и самое великолепное – ее вера. Господь Бог – отец наш и пастырь наш. Здесь не было вопросов, не было сомнений, не было терзаний. Вера давала спокойствие и уверенность. Любое действие согласовывалось с ее верой. Хлеб наш насущный, что даровал нам Господь, храм и Библия перед сном. Все было правильно, праведно и непоколебимо. Мораль, нравственность, чистота и спасение души. Так будьте совершенны, как отец ваш небесный – это было правилом. А потом настал тот день.

Была весна. Было утро. Она шла по улице, радуясь пению птиц и солнцу, что освещало ее путь, солнцу, что даровал ей Бог, которого чтила и которому молилась. Он шел навстречу, шел, не зная о ней, не зная о Боге в ее душе не зная о спасении, что искала она, и вера ее была ему неведома. Их взгляды встретились и в этот миг вера, Бог, родители, все это на несколько секунд перестало существовать. Для двоих, еще незнакомых людей, мир вдруг изменился, в одну секунду рухнул к их ногам, чтобы восстать снова, но на этот раз это был другой мир, мир в котором существовало только одно чувство, сжигающее изнутри, разрушающее все – пламенная любовь. Нет, это была не такая тихая и созидательная любовь, которая возводит храмы и спасает грешников, это была сатанинская любовь, адское пламя, сжигающее все и разрушающее города, строившиеся столетиями. Это был вихрь, торнадо, смерч, что подхватил их и понес прочь от близких и родных, прочь от тихой и спокойной жизни, навстречу погибели. И это была греховная любовь.

Уже позже, когда он стал для нее смыслом жизни и существования и она узнала его тайну, она спрашивала себя, а смогла бы она уйти тогда, в первый миг, в первую секунду, когда она еще не знала его имени и не знала греховных утех плоти с ним, если бы он сказал ей правду. Нет. Она бы не ушла и тогда, не ушла потому, что это было ее судьбой, это было ее грехом и это было ее проклятьем, путь назад был отрезан в первую секунду, да и был ли он этот путь…

Они встречались тайком от всех, в маленьком домике на аэродроме и любили друг друга, любили потому, что по-другому не могло и быть. Страсть съедала их, сжигала изнутри, стоило им лишь на минуту разлучиться. Он был женат, его жена и маленький сын жили в большом богатом доме, и он должен был каждый день приходить туда и лгать всем, что по-прежнему любит их. Она же возвращалась в дом, где со стен с упреком смотрели лики святых, и лгала всем, что по-прежнему чиста и невинна. И по-прежнему любит Бога и чтит его заповеди. Она знала, что настанет час расплаты и боялась его, но страх потерять любимого был сильнее. Через полгода они решили бежать, решили потому, что прятаться дальше не было никакой возможности. Его отец начал что-то подозревать, ее мать смотрела на нее с упреком, словно знала ее тайну. Они не знали, что ждет их впереди, они знали лишь одно, если нет возможности быть вместе навеки, то порознь жизни не будет. О такой любви снимали фильмы и писали книги, о такой любви мечтали многие, в такую любовь сложно было поверить, но познав ее поверить в другую было невозможно. Это было как наркотик, что продавал его отец, отведав однажды, ты навеки становился его рабом, и они добровольно пошли в это рабство. Однажды вечером они решились все изменить…

Влюбленные взяли билет на пароход и собрались уплыть в США, но не успели. Кто-то донес на них, может кассир, продававший билеты, может человек его отца, видевший их вместе, может сам Господь Бог, свершил свой суд. К тому моменту она знала слишком много, знала про бизнес его отца, знала про наркотики, что возились на маленьком самолете, знала про полицию, подкупленную мафией. Она знала много имен и лиц, и его отец знал, что она знает. Ее схватили прямо на улице, когда она шла на свидание к нему. Схватили грубо, ударили по лицу, выбив зуб, разбив нос, заставив плакать. Потом ее еще долго били, мучили и издевались (если бы суеверный отец ее любимого узнал бы об этом, он отрезал бы руки ее мучителям, но он не знал, а они не были суеверны), над ней надругались, унизили, а потом закинули в самолет и повезли в джунгли. А там ее ждала смерть. Она не знала, что ее любимый уже мертв, не знала, что его отец застрелил его в собственной постели, и поэтому она терпела мучения, думая лишь о том, что тем самым спасает его. Спасает его семью и его ребенка, отрекается от любви, выжигает ее из сердца и смертью искупает свою вину. Но смерть не принесла избавления…

Рихард огляделся, он сидел на лавке в маленькой хижине айяуаскеро. Видения закончились, но он так ничего и не понял. Он видел ее жизнь, видел ее смерть, но он понятия не имел, что делать с этими знаниями. Бог, Дьявол, христианство, грехи и праведные муки, все это было для него таким далеким и непонятным, он прожил полжизни, не задумываясь над этими вопросами, прожил хорошо и легко и не думал, что все увиденное могло бы изменить его жизнь. Он не терпел, когда кто-то посягал на его внутреннюю свободу, он гордился возможностью самостоятельно выбирать свой путь и следовать за своей тоской и стремлением. Да, он нарушал заповеди, но нарушая, никогда не задумывался над этим, да если бы и задумался, то наверняка нашел бы себе оправдание. София была для него словно соринка в глазу, она раздражала его, и все сделанное им здесь, было лишь поиском способа избавления. Он надеялся на обряд, надеялся на то, что после принятия наркотика перед ним выстроится четкий план дальнейших действий, но обряд прошел, а плана не было. Да, он видел Софию и говорил с ней, но разговор этот был на отвлеченные темы. Она говорила, что, прежде всего, нужно найти правильный вопрос, но вопроса не было. То есть вопросов было множество, только какой из них был правильным, он не знал. И тут он понял, что ему просто не хватило времени, что действие наркотика закончилось слишком рано, и он не успел увидеть самого главного. Он вдруг понял, что все виденное им, было лишь предысторией, предисловием к главному к ответу на главный вопрос (ему показалось, что он понял какой вопрос главный) где она похоронена. Да, он должен был увидеть это, увидеть место, увидеть ориентир, она должна была дать карту и ключ. Но ничего не успела. Рихард вскочил с лавки и кинулся к Лучо. Старый шаман внимательно смотрел на него со своего места в центре хижины. Рихард сел напротив и заговорил.

– Нужно продолжить процедуру, понимаете меня? – Шаман казалось, не понимал ни слова, тогда Рихард схватил с пола пустой кувшин из-под айяуаски и ткнул в него пальцем.

– Еще надо, понимаете. Надо еще. Я не успел увидеть. Мне очень надо.

Шаман улыбнулся и забрал кувшин из его рук.

– Ты все видел, все, что должен был. Духи показывают все, что нужно. Всегда, – Лучо говорил на вполне приличном английском.

– Нет, не сейчас. Вышла ошибка, вы не понимаете. Мне нужно. Я не получил карты и ключа. Я не видел главного, она не ответила на вопрос.

– Духи никогда не ошибаются, ведь духи не могут ошибиться. А человек может, и ты ошибаешься. Ты все поймешь утром. Сиди спокойно, я верну тебе гармонию и спокойствие, я помогу тебе унять твоих бесов.

– Да нет же, дайте мне еще вашей бурды, дайте мне этого зелья. Я не могу вот так, я ничего не пойму, – Рихард начал сердиться.

– Обряд не закончен, чужестранец, ты все увидишь, сейчас, – Сказал шаман и закурил вонючую сигару.

Рихард замер, да конечно, просто он не все понял сразу. Сейчас Лучо окурит его своей дурманной сигарой и видения вернуться. Круспе закрыл глаза. Лучо что-то бормотал себе под нос и его бормотание начало усыплять Круспе, потом к бормотанию прибавились тихие похлопывания. Рихард приоткрыл глаза и увидел, что Лучо постукивает по полу веником из пальмовых листьев. Бормотания шамана становились все быстрей, постукивания все ритмичней, Лучо стал легонько постукивать веником по плечам Рихарда, по его рукам, голове. Гитарист снова закрыл глаза. Все продолжалось еще минут десять, ритм все нарастал, Рихард чувствовал, как спокойствие возвращается к нему, а вместе со спокойствием в тело его приходит легкость и сила. И тут все закончилось.

– Теперь ты можешь идти, – сказал шаман.

– А как же видения? – Рихард был уже спокоен.

– Ты все поймешь утром, иди, ты не один здесь, – шаман махнул рукой.

И Рихард ушел, он вышел из хижины и увидел Шнайдера, тот ждал его, сидя прямо на земле, рядом с Райми, перед угасавшим костром.

– Я ничего не видел, ничего такого, что могло бы нам помочь, – сказал Рихард, он хотел было рассказать им о своем видении, но Райми остановил его жестом.

– Сейчас нужно спать, не время говорить, – он поднялся с земли, отряхнул свои белоснежные брюки и подошел к Рихарду.

– Но, как же, я ведь должен понять, – Рихард чувствовал, как сон одолевает его, глаза начали слипаться, он еле стоял на ногах.

Назад к карточке книги "Душа неприкаянная (СИ)"