Текст книги "Самая главная победа (СИ)"

Автор книги: Elle D.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Теперь они брали его вместе, с двух сторон – человека, который загнал их в угол, разлучил их, обрёл на время власть над ними. Этот человек извивался и корчился, одновременно пытаясь насадиться на Уилла и принять поглубже Риверте. Они взяли его вместе, и только тогда посмотрели поверх его спины друг на друга.

Риверте стоял неподвижно, глядя на Уилла сверху вниз. Его рука лежала у Альваро на темени, спокойно, неподвижно – так, наверное, как лежала двенадцать лет назад, когда юный пылкий паж отсасывал своему обожаемому господину в кратком перерыве между завтраком и охотой. Риверте не могло не быть приятно – в конце концов, Уилл не понаслышке знал, какой у Альваро умелый рот, – но ни следа наслаждения, даже мимолётного, не отразилось в его лице. Он смотрел на Уилла. А Уилл смотрел на него. Движения его члена внутри Альваро стали механическими – Уиллу всё ещё было хорошо, но он вдруг словно отделился от себя самого, оставив свою ненасытную, развратную, неугомонную плоть там, в Альваро, а душу вложив во взгляд, направленный на Риверте. Избавленный от наслоений похоти и обиды, этот взгляд был чистым, и искренним, и полным бесконечной печали. И ещё он был полон любви – Уилл знал это, потому что взгляд синих глаз Фернана Риверте отражал его собственный.

Риверте протянул к нему левую руку – правая продолжала покоиться у Альваро на темени. Уилл тоже подался вперёд, бесконечно далеко – и они слились в поцелуе, первом за такое долгое время, полном мольбы о прощении и прощения, сожаления и веры. Я люблю тебя. И я люблю тебя. Я скучал по тебе. И я ужасно скучал. Я дурак. Ну... это мы ещё, пожалуй, потом обсудим.

Уилл содрогнулся всем телом и кончил во второй раз, целуя Риверте и спуская своё семя в Альваро. Риверте задышал чаще и кончил тоже, последний из них всех. Уилл подумал, что если Альваро в самом деле желает задеть Риверте, то неуместная шутка о преклонном возрасте господина графа сейчас пришлась бы весьма кстати. Но к счастью, Альваро слишком осоловел от всего произошедшего. Как и все они.

Нет... не все.

Уилл отстранился, и Альваро ещё какое-то время стоял на четвереньках, прежде чем шатко подняться. Риверте неторопливо принялся заправлять сорочку, Уилл, спохватившись, последовал его примеру. Альваро, проследив за их движениями мутным взглядом, тоже стал приводить себя в порядок. В уголке его рта блестели капельки семени Риверте.

– Да, господа... – протянул он, нарушив гудящее молчание. – Гм... да. Ну что, сир Риверте? – оправившись, добавил он, стараясь вернуть в голос былую уверенность и насмешку. – Поделитесь с нами, каково это – переспать одновременно со своим заклятым врагом и возможным трофеем.

Сонное блаженство, в котором всё ещё пребывал Уилл, мигом развеялось. Сон разлетелся вдребезги – кончено, всё это было слишком удивительно, слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Он посмотрел на Риверте во внезапном страхе. Что они наделали? И что теперь будет?

Риверте неспешно окончил приводить в порядок свой туалет. Провёл рукой по волосам, откидывая их с глаз и одновременно аккуратно укладывая надо лбом.

– Ты мне не враг, Альваро. А Уилл – не трофей, – сказал он.

И, шагнув к Уиллу, легко поцеловал его в губы в последний раз.

– До завтра, Уилл, – добавил Риверте и вышел из палатки.

Уилл, по своему обыкновению, не слишком внимательно слушал и весьма смутно запомнил ту часть разговора между Риверте и Альваро, которая непосредственно касалась его особы. В его сознании отложилось лишь то, что его до исхода битвы отправят "на нейтральную территорию". Препровождение Уилла в это загадочное место было поручено каждой стороной самым верным из своих соратников: от Риверте прибыл капитан Ортандо, от Альваро – Диего Нерино. Уилла без лишних церемоний усадили на коня и повезли через лес: Ортандо ехал от него по правую руку, Диего – по левую. Они оба не заговаривали ни с ним, ни друг с другом, но по взглядам, которые его удостаивали конвоиры, Уилл без всяких слов мог судить об их крайне невысоком о себе мнении. И если для Диего он был просто-напросто ничтожной пешкой в игре его соратника, то неприязнь капитана Ортандо объяснялась куда более личными причинами. Увы, Уилл не мог этого не понимать: он поставил Риверте, которому и так нелегко приходилось на этой войне, в крайне невыгодное положение. Граф теперь не мог дожидаться численного подкрепления из Сианы, как собирался, и не мог использовать пресловутые пушки, которые так ловко сумел протащить под самым носом у разъярённого капитана Витте. Все его планы и уловки пошли прахом – и всё потому, что Уиллу не сиделось на месте.

Он тяжело вздохнул и покосился на капитана Ортандо, гадая, помнит ли тот, что уже когда-то конвоировал его вот так же десять лет назад, когда Уилл впервые приехал в Вальену. Приязни между ними с тех пор прибавилось, но все очки, которые Уилл успел заработать в глазах сурового капитана, были перечёркнуты одним-единственным проступком и одной-единственной битвой, которая вот-вот разразится по вине Уилла.

Ничего хорошего в этих мыслях не было, и Уилл почти с нетерпением ждал, когда же они наконец доедут до места, где, он надеялся, ему позволял остаться в одиночестве и предаться сладостному самоуничижению,

Остановились очень резко. Уилл завертел головой: подсознательно он надеялся, что Риверте что-то задумал, устроил засаду, отобьёт Уилла по дороге и тем самым избежит завтрашнего безнадёжного боя. Но кругом по-прежнему было тихо, и в густой лесной листве не скрывался никто, кроме птиц. Риверте решил не рисковать им: наверняка Диего получил приказ без колебаний убить Уилла при возникновении малейшей угрозы со стороны вальенцев. А капитану Ортандо, напротив, было велено не подвергать его жизнь опасности ни при каких обстоятельствах. Прикинув всё это, Уилл уныло огляделся, гадая, что такого нейтрального на поляне, посреди которой они остановились.

– Вниз, – коротко скомандовал Диего, и Уилл подчинился. Он был благодарен уже за то, что его не стали снова связывать, и покорно проследовал за Диего к деревьям. Капитан Ортандо, молчаливый и мрачный, вёл в поводу коня Уилла.

Вскоре за деревьями забрезжил какой-то бревенчатый сруб. Диего втолкнул его внутрь и ступил следом. Внутри было сумрачно, пахло плесенью и запустением. Прежде. чем Уилл успело разглядеть внутреннее убранство, Диего нагнулся и сильным движением откинул крышку люка, вделанного в пол. Люк с грохотом рухнул на доски, подняв столб удушливой рыжей пыли.

– Пошёл, – коротко приказал он.

Уилл уставился на Диего, потом на люк. Под крышкой зияла квадратная дыра, чёрная, словно пасть дьявола. И пахло там ещё хуже, чем наверху.

– Что вы... – начал Уилл – и вскрикнул, когда Диего схватил его за шиворот и бесцеремонно спихнул вниз.

Уиллу почудился протестующий возглас Ортандо, но он не мог за то поручиться – сложно как следует воспринимать окружающую действительность, когда кубарем катишься в вонючую затхлую тьму. Там не было ни ступенек. ни приставной лестницы, но, к счастью, падать оказалось невысоко – и на что-то мягкое, напоминающее прелое и давно сгнившее сено. Уилл рухнул на него, болезненно охнул и запрокинул голову, глядя в квадрат света над своей головой, такой маленький и далёкий.

Крышка захлопнулась всё с тем же грохотом. Уилл услышал, как на ней со скрежетом задвигается щеколда.

– Кто завтра победит, тот за ним и вернётся, – сказал Диего капитану Ортандо. Уилл едва разбирал его голос, приглушённый толстыми деревянными досками.

– А если убьют нас обоих? – спросил тот. – Что тогда?

– Ну, тогда, значит, парню не повезло, – бросил Диего, и Уилл услышал их удаляющиеся шаги.

Уилл вздохнул и откинул голову на сено.

В погребе стоял такой кромешный мрак, что Уилл впервые сполна осознал смысл выражения "хоть глаз выколи" – в такой темноте глаза действительно были не нужны. Даже когда они привыкли к темноте, Уилл не смог понять, велик ли погреб и есть ли в нём хоть что-то, кроме гнилой соломы и какой-то рухляди, в которые Уилл упирался ногами. Можно было встать и проверить ощупью, но не хотелось. Всё равно ему не дотянуться до люка, а если бы и дотянулся – не хватит сил выбить щеколду. Он мог теперь только ждать, думать о Риверте и мысленно представлять себе их разговор, который, Уилл знал, обязательно состоится, когда всё это закончится. Уиллу столько всего хотелось ему сказать. Не только хорошего. Но и хорошего тоже. Он почувствовал странное спокойствие, граничащее с умиротворением – оно пришло, когда они были в той палатке втроём, Уилл, Альваро и Фернан Риверте, и Уилл, не открывая глаз, слабо улыбнулся в темноте этому странному воспоминанию. Он не вполне понимал, зачем Риверте это сделал, зачем спровоцировал их обоих – но в любом случае ничуть не жалел о случившемся. Это как будто помогло ему что-то понять, что-то важное, словно он долго и безуспешно собирал мозаику, путая формы и цвета, и вдруг в мешанине разбросанных перемешанных осколков увидел законченную картину, так ясно, как будто она всегда там была. Всегда была и только ждала того, кто всё поставит на место.

Уилл не знал, сколько прошло времени; он начал слегка дремать, радуясь, что в погребе по крайней мере не водятся крысы. Ему показалось, что он слышит сквозь сон какие-то звуки, и он напрягся, пытаясь понять, приближаются ли они или, может быть, только мерещатся ему. Но шум становился ближе. Уилл открыл глаза, хоть в темноте это и не имело смысла, и сел, напряжённо вслушиваясь в невнятный гул, теперь отчётливо доносившийся сверху. Голоса? Да, совершенно точно голоса. И ещё возня, какая бывает только во время драки – стука не было, звуки были приглушёнными, значит, дрались снаружи, посреди поляны, на траве. Уилл вскочил на ноги, ожидая, что возня вот-вот сменится топотом ног по доскам пола. Но вместо этого она утихла. А потом раздались шаги наверху – тяжёлые, словно человек потратил немало сил, добираясь до этого места.

Неужели всё уже кончено? Неужели Уилл всё проспал? И кто за ним пришёл – Ортандо или...

Стукнула щеколда, люк откинулся в сторону. Уилл зажмурился от ударившего в глаза света, и не сразу заметил раскрытую пятерню, протянутую ему сквозь отверстие в полу:

– Вылезайте живей, сир Норан. Время не ждёт.

Уилл вцепился в ладонь капитана Ортандо и через несколько мгновений оказался наверху.

Он уже хотел спросить об исходе битвы, и тут же понял, что в этом нет смысла. Вокруг дома стояли сумерки, но это были сумерки предрассветные – они рассеивались, а не сгущались, и над деревьями пробивалась зыбкая лента розовой зари. Уилл просидел в погребе всю ночь, и перед рассветом Риверте послал за ним своего человека, нарушив договорённость с Альваро. Не то чтобы Уилл был существенно против такого поворота, но всё же какие-то объяснения получить ему хотелось.

И он получил их, когда они вышли из дома, и Уилл увидел ещё троих людей Риверте, стоящих с опущенными окровавленными мечами среди порубленных тел сидэльских мятежников. У одного из убитых были рыжие волосы. Кажется, капитан Витте лишился одного из своих самых верных соратников.

– Зачем... – начал Уилл, указывая на тела. и Ортандо рявкнул, заставив его подскочить от неожиданности.

– Затем! Не задавайте идиотских вопросов! Ясно же было, что вы не останетесь в этой дыре до окончания битвы. Граф Риверте отправил меня вас забрать и предупредил, чтобы я поспешил, потому что капитан Витте наверняка сделал то же самое. Я вернулся с ребятами через час после того, как Диего Нерино запихнул вас в этот чёртов погреб, и мы просидели в засаде всю ночь, дожидаясь этих молодчиков.

– В засаде? Но я...

– Не хотелось, чтобы они перехватили нас потом по дороге, – пояснил Ортандо и смерил Уилла уничтожающим взглядом. – Я предпочитаю драться с этими мразями, пока вы сидите под замком в безопасности, а не скачете рядом да ещё вопите, чтоб вам дали меч.

Уилл слегка покраснел, хотел возразить – и понял, что нечего. Ортандо неплохо знал его, и знал, как Уилл обычно реагирует на просьбы сидеть тихо и поберечь себя.

Он вскочил в седло, чувствуя лихорадочное возбуждение. Они выехали на дорогу, и Уилл спросил:

– Капитан, бой уже начался? Какие у нас шансы?

– А то вы не знаете, какие. Хреновые. Двое на одного. Едем, там нынче каждый человек на счету, – бросил Ортандо.

И они пришпорили коней.

Уилл помнил, что биться собирались на рассвете, и тревожно глядел на небо всё время, пока они мчались по лесной дороге между дубов и сосен, взметая пыль до небес. Когда впереди замаячили высокие стены Дизраэля, у Уилла оборвалось сердце. Лагерь графа Риверте был пуст. И исчезли все знамёна – ни одного не осталось.

Ортандо грязно выругался и круто завернул коня.

– Сир Норан! Граф приказал мне проводить вас на тот холм, где вы вчера трепались с этим сучим потрохом Витте. Вы можете раз в жизни поступить по уму и дать мне слово, что подниметесь сейчас на этот холм и смирно просидите там, пока всё не кончится?

– Капитан...

– Обещайте мне, чёрт вас дери! Пока не пообещаете, я не могу ехать, а я должен, они уже там!

Его потряхивало от возбуждения и нетерпения, и Уилл, не смея больше испытывать капитана, торопливо кивнул.

– Да, конечно. Даю вам слово.

Ортандо метнул в него ещё один пронзительный взгляд, потом свистнул своим людям – и они унеслись вперёд в клубах серой пыли.

Уилл остался в пустом лагере совершенно один.

Он судорожно всмотрелся вперёд, но ничего не увидел: равнину заволокло туманом, и кругом стояла мертвенная тишь. Уилл обернулся на городские стены, возвышающиеся слева могучей серой громадой. До них был полёт стрелы, и защитники Дизраэля, упрямо державшие оборону, не могли вмешаться в битву, в которой решалась судьба и их города, и всей Сидэльи. Уиллу, похоже, уготована точно такая же роль бессильного наблюдателя. Мелькнула мысль пойти знакомым путём и ослушаться приказа, но Уилл отогнал её, удивляясь и досадуя на то, сколько в ней было ребячества. Пора взглянуть жестокой правде в лицо: из Уилла Норана никогда не вышло бы сносного воина, и в любом сражении он был лишь обузой, бесцельно крутящейся под ногами, причиняющей куда больше вреда, чем пользы. Оглядевшись в последний раз, Уилл тронул пятками бока коня, направляя его к холму, у подножия которого стоял лагерь. В это время дня, перед рассветом, склоны холма обычно заливало солнце, но сейчас их накрыла густая тень сумерек и тумана. Уилл спешился у подножия холма, пожалев копыта лошади, стреножил её и пешком взобрался на вершину, туда, где вчера стоял шатёр, в котором велись переговоры, а сегодня осталась только покрытая жухлой травой макушка холма с проплешиной от костра.

Уилл встал на самую высокую точку холма и повернулся лицом к равнине.

С этого места открывался наилучший обзор. Риверте оказал ему услугу, отправив именно туда – он знал, конечно, что совсем остаться в стороне Уилл не сможет, стоило бы уж тогда и правда оставить его в погребе до конца битвы. Уилл лёг на живот, зарываясь в траву и надеясь, что не успел привлечь к себе лишнего внимания. Вряд ли сейчас кому-то было до него дело, но не стоило рисковать.

Равнина была поделена на три неравные части. Две из них образовывали люди, третья, самая большая, разделяла этих людей. Уилл непонимающе нахмурился, разглядывая войска двух армий, проводивших рекогносцировку перед боем – он не понял, как вышло, что они поменялись местами... и через миг его ударило ужасающим пониманием, что никто ничем не менялся. Просто армия, шедшая со стороны холмов, армия мятежников Сидлэльи, была почти вдвое больше горстки людей, вышедших из лагеря вальенцев. Уилл привык думать об имперцах как о могучей силе, ведь, в конце концов, они взяли все города, которыми прошли по пути сюда. Но только теперь, видя их почти что с высоты птичьего полёта, Уилл понял, чего это стоило. Армия Риверте была потрёпана, измотана долгой кампанией и постоянным стычками с партизанами Альваро Витте. Уиллу подумалось, что Риверте наверняка сумеет использовать это, чтобы поднять боевой дух солдат – смотрите, скажет он, война почти кончена, последний рывок, и все мы вернёмся домой. Вот только поможет ли это? Станет ли равнозначной заменой вдвое превосходящим силам противника и пяти пушкам, которые могли компенсировать численное превосходство? Уилл сомневался.

Но Риверте что-то задумал, он точно что-то задумал, иначе не согласился бы на всю эту авантюру. Он непременно должен победить.

Уилл, отчаянно жалея об отсутствии подзорной трубы, продолжал вглядываться в туманный морок. Масса людей слева от него, там, где остался лагерь, зашевелилась. Следом за ней пришла в движение и другая, почти вдвое большая. С разделявшего их расстояния до Уилла почти не долетало звуков, и тем чудовищнее выглядело начало движения, сопровождаемое этой зловещей тишиной. Два человеческих моря медленно задвигались, стекаясь по направлению друг к другу, словно они были разными полюсами магнита, и их влекла некая неодолимая, беспощадная сила. Передняя сторона вальенской армии стала вытягиваться в клин: это выстраивалась вальенская конница, собираясь смести авангард сидэльской пехоты. Армия мятежников строй не меняла – они стояли сплошной стеной, прочти такие же мощные и неприступные, как стены непокорённого Дизраэля. Тем временем клин вальенской конницы становился всё тоньше, всё уже, напоминая теперь стремительно растущее копьё, направленное на врага. А потом плотину прорвало – медленное течение стало бурным потоком, и клин кавалерии врезался в сомкнутые ряды мятежников, ломая их ровный строй.

И вот тогда Уилл услышал. Не голоса, нет, и не отдельные крики – долина наполнилась мерным гулом, страшным, словно рёв великана, проснувшегося глубоко под землёй. Уилл всем телом ощутил вибрацию земли, на которой лежал – топот тысяч копыт отдавался на много лиг от поля битвы, проникая в каждое живое существо, каждую травинку и каждую каплю росы. Конница Риверте смяла мятежников, но они быстро восстановили боевой порядок, и ровный клин раскололся, словно копьё сломалось надвое. Уилл видел крошечные фигурки людей и коней, падавших и умиравших там внизу, в тумане, и какой-то частью себя радовался, что не может разглядеть среди них Риверте. Его белоснежного коня, кажется, не было в общей свалке, но это ничего не значило – поднявшаяся пыль и туман не позволяли толком ничего разглядеть. Масса со стороны лагеря вновь зашевелилась – пошла первая волна имперской пехоты. Уилл следил за сражением, впившись взглядом в долину, судорожно глядя то в самую гущу битвы, то на тылы, пытаясь определить, сколько сил уже успели бросить в бой мятежники и сколько – вальенцы, и много ли резервов осталось у каждой стороны.

Уилл очень быстро понял, что исход битвы предрешён. Он был предрешён ещё вчера, и Альваро прекрасно понимал это, выдвигая Риверте ультиматум. Он знал, что граф ни за что не примет его вызов в открытом поле в столь невыгодных для себя условиях. И нашёл способ заставить его принять этот вызов. Уилл почти безотчётно укусил себя за кулак, так сильно, что во рту остался металлический привкус крови. Нет смысла себя винить. Это было решение Риверте. Он сделал то, что считал правильным, и даже если бы Уилл валялся у него в ногах, не изменил бы решения. Он сделал это не для Уилла. Или во всяком случае, не для него одного.

После первого получаса битвы преимущество мятежников стало очевидным. Они побеждали, долину усеяли трупы, поверженные знамёна, раненые и умирающие. И хотя среди них оказалось поровну мятежников и имперцев, сидэльцев изначально было больше, а лишившись конницы, Риверте потерял своё единственное явное преимущество. Уилл с болезненно бьющимся сердцем смотрел, как редеет внизу толпа, как понемногу стихает схватка. Там ещё дрались, но это был уже не тот отчаянный бой, что в самом начале – победители добивали побеждённых. Ещё полчаса, самое большее – час, и всё будет кончено.

Вальенские воины, люди Фернана Риверте, повернулись и побежали.

Уилл смотрел на это, не веря своим глазам. Люди графа Риверте не бегут никогда – они тактически отступают, организованно и неспешно, если есть такая необходимость, но куда чаще идут напролом и берут то, за чем пришли. Но то, что развернулось сейчас перед неверящим взглядом Уилла – это было не отступление, это было паническое бегство. Люди бросали оружие и опрометью неслись прочь, а за ними с победными воплями мчались сидэльцы, чтобы добить почти окончательно поверженного врага. Это было осуществлением самого худшего кошмара для любого из вальенских воинов, и значить могло лишь одно: их полководец мёртв. Граф Риверте, блистательный Фернан Риверте, не знавший себе равных ни на войне, ни в дипломатии, ни в любви – погиб. Погиб от руки своего бывшего пажа, по вине своего бестолкового хроникёра и ещё более бестолкового любовника. Уилл понял, что кричит – не услышал, а почувствовал, как огнём ошпарило горло. И тотчас замолк, сорвав голос в этом истошном крике, который некому было услышать.

И в это мгновение, – самое худшее мгновение в его жизни, – он вдруг заметил.

Вальенцы бежали, да... но вовсе не хаотично. При паническом бегстве уже не до того, чтобы сохранять строй – солдаты бросаются кто куда, бегут по трупам своих товарищей кто в лес, кто на дорогу, лишь бы уйти от вражеского меча, лишь бы спастись. Армия Риверте бежала к стенам Дизраэля. Для тех, кто находился на поле боя, это было совсем незаметно в общем хаосе, но Уилл наблюдал сверху и мог видеть, как горстка уцелевших вальенцев пересекает поле битвы ровно по диагонали, срезая дорогу и кратчайшим путём двигаясь к крепостному валу у города. Уилл подумал, что они надеются укрыться во рву – что было просто глупо, их просто утопят там, как котят... И только тогда, когда для сидэльцев стало поздно, он понял – раньше, чем, наверное, понял кто-либо из них.

Этим паническим, неизбежным, так превосходно срежиссированным бегством Риверте заманивал мятежников к крепостным стенам.

Вальенцы добежали до вала, перебрались через него и попрыгали в ров. И в тот же миг на примчавшихся за ними следом сидэльцев со стен Дизраэля обрушилась туча арбалетных стрел.

Уилл опять закричал, на сей раз от изумления и восторга. Но как же... как он это сделал?! Ведь Дизраэль – на стороне мятежников! Судорожно всматриваясь, Уилл понял, что стреляют только с одной стороны стены, точнее, с одной башни – там вряд ли поместилось больше пятидесяти человек. Но и этого оказалось довольно, чтобы внести смятение в ряды сидэльцв, уже полностью уверившихся в победе, и в запале кровавого азарта в полном составе прибежавших под стены. Вот что задумал Риверте – даже в таких обстоятельствах он нашёл способ ошарашить противника, внести в его ряды сумятицу и панику. Стрелы с южной городской башни сыпались ливнем, и вскоре среди них замелькали огоньки – нежданные союзники Риверте поджигали стрелы, пуская их в заметавшееся войско мятежников.

Из-за холма вылетел новый отряд. Уилл сразу узнал кроваво-красные попоны с жёлтыми звёздами – отборный отряд Риверте, который он всегда держал в резерве и выпускал только в самых критических ситуациях. Уилл думал, что такая ситуация давно настала – и мятежники, видимо, тоже. Отряд был не слишком велик, он насчитывал всего двести солдат, тогда как мятежников уцелело не меньше тысячи – но эффект внезапности, которого так добивался Риверте, наконец-то взял своё. Отборный отряд вальенцев налетел на мятежников, мечущихся под градом огненным стрел, и смёл их в ров, где их хватали и резали, как свиней, попрыгавшие туда ранее мнимые беглецы. Промедление в такой ситуации равнялось поражению, и Риверте не стал медлить – меньше чем за четверть часа всё было кончено.

Уилл не мог больше ждать. Он вскочил и опрометью бросился вниз по холму.

Долина воняла кровью, потом и смертью. Кричали люди, страшно ржали раненые лошади, кто-то стонал, проклинал, звал мать и Бога. Уилл пробежал через всё поле – какое же оно большое, и как много людей тут сегодня умерло из-за него, – быстрее, быстрее, туда, где ещё шевелилось месиво плоти, где победившие добивали проигравших, а те, кто ещё могли бежать, пытались это сделать. Армия мятежников Сидэльи, объединённая армия баронов Маркезини и Сабатела под командованием капитана Альваро Витте, была разбита. Он вальенской армии тоже почти ничего не осталось, но такова война. Господи, подумал Уилл, война – вот такая. И это его жизнь. И я либо люблю его таким, либо нет.

Он увидел наконец белого коня и его всадника, и чуть не заплакал от облегчения. Риверте сам повёл в бой свою отборную часть, и добивал теперь врага вместе со всеми. Когда Уилл пробрался к нему, Риверте уже опустил меч и оглядывал поле битвы напряжённым, странно отсутствующим взглядом. Он был весь в крови, но держался в седле совершенно ровно и даже не выглядел уставшим.

– Уильям! – крикнул он, заметив Уилла и не выказав ни малейшего удивления. – Сюда, быстрее!

Уилл в миг оказался возле него и ухватил его коня за стремя. Риверте сгрёб его одной рукой, как щенка, и усадил в седло перед собой. Потом выхватил арбалет у одного из пробегавших мимо солдат и сунул Уиллу в руки.

– Я подумал, может, вы захотите сами, – сказал он, когда Уилл непонимающе обернулся к нему.

А потом указал вперёд, и тогда Уилл увидел – маленькую, стремительно удаляющуюся фигурку на рыжем коне, уже почти скрытую пеленой тумана.

– Быстрее, Уилл, – поторопил Риверте. – А то он уйдёт. Только не говори, что ты только этого и хочешь.

Уилл сглотнул в горле ком. Фигурка удалялась с каждой секундой, но приклад арбалета в его руках стал вдруг таким тяжёлым... Уилл неловко поднял его, упёр в плечо, наклонил голову, щурясь и пытаясь прицелиться. Арбалет ходил вверх-вниз, всё плясало перед газами. Я не хочу, подумал он. Да, вот такое я малодушное ничтожество. Он убегает, бросил свою армию и бежит, он всех предал, он меня предал, а я... не хочу и всё.

Риверте издал протяжный раздражённый вздох у Уилла надо головой и выдернул арбалет у него из рук.

– Дайте сюда! Вы что, успели с утра напиться? Ещё промахнётесь.

Он бросил свой меч, легко вскинул к плечу арбалет и спустил курок.

Рыжая лошадь упала вместе со всадником.

– Ортандо! – крикнул Риверте, бросая арбалет ловко поймавшему его стрелку.

Ортандо подъехал к ним – неутомимый, бесстрашный и чертовски живучий. Риверте указал подбородком вперёд.

– Пошлите людей, чтобы взяли его, пока он не заполз в какую-нибудь канаву. По-хорошему, ему там самое место, но мне и так предстоят неприятные объяснения с его императорским величеством. Привезу хоть подарок, задобрю.

– Но ведь... – Уилл, вцепившись обеими руками в его предплечье, резко обернулся, пытаясь заглянуть Риверте в лицо. – Вы же его...

– Что – вы же его? Лошадь, Уильям. Я убил лошадь. Ну что, вы достаточно налюбовались на эту живописную битву? Можем ехать домой?

Да, подумал Уилл. Можем. Теперь мы можем.

Дизраэль был прекрасен. Уилл перевидал немало больших и величественных городов и большинство из них ему не понравилось. В глубине души он был безнадежным провинциалом, типичным деревенским жителем – мирный пасторальный пейзаж цветущей долины у серебристой реки больше давал его уму и сердцу, чем самые выдающиеся шедевры гениальных зодчих. Несмотря ни на что, Уилл любил Бога, и то, что было создано им, больше, чем творения рук человеческих. В конечном итоге, Бог ведь создавал и людей, такими, каковы они есть – и, наверное, знал, что делал.

Но несмотря на это, Дизраэль его покорил. Не такой огромный, как Сиана, не такой пышный, как столицы Асмая и Рувана, не обладающий суровым налётом тысячелетней древности, как столица родного Хиллэса, Дизраэль отличался каким-то собственным, уникальным очарованием. Это был довольно юный город, насчитывавший едва три столетия – но он уже обрёл свой характер, отражавшийся в очень узких, запутанных улочках, многие из которых заканчивались тупичками, в которых здесь было принято разбивать цветники. С высоты последнего этажа самого высокого дома Дизраэль казался лабиринтом с короткими, причудливо изломанными ходами. Здесь легко было заблудиться, и здесь приятно было бы заблудиться, во всяком случае, в мирные времена – столица Сидэльи славилась спокойствием, здесь почти не совершалось неизбежных в большом городе ночных грабежей, чему способствовали маленькие разноцветные фонарики, обильно украшавшие дома. Ночью Дизраэль казался обителью светлячков. "Как тут красиво", – думал Уилл, глядя на город из окна и удивляясь своим мыслям. Кажется, никогда раньше он так не думал о городе.

Сейчас, правда, Дизраэль стал городом не только красивым, но и несчастным. Осада изнурила его жителей, стёрла с их лиц приветливые улыбки. Голод ещё не начался, и погибших было ненамного – во всяком случае, в пределах городских стен, – но дух защитников города был подорван, и за весь прошедший день Уилл не встретил ни одного улыбающегося лица. Впрочем, это вполне объяснимо – они боялись кары. Объявление об условиях, на которых Дизраэль раскрыл наконец ворота перед вальенцами после финальной битвы на поле перед городом, ещё не успели сделать, и люди в страхе смотрели на вражеских солдат, движущихся главной улицей, не зная, спасение или окончательную гибель принесет им такой поворот.

После того, как армия капитана Витте потерпела поражение, а его самого в цепях привели под городские стены, Дизраэль сдался. Временное правительство, поставленное мятежниками, не строило иллюзий и не видело смысла в дальнейшем сопротивлении. Правда, осталось неясным, кто были те люди, что открыли поддерживающий огонь с южной башни и тем самым решили исход боя, но Уилл полагал, что вскоре об этом узнает. Этим людям не в чем было себя упрекнуть: они положили конец войне, и глядя на измождённые, осунувшиеся лица горожан, на испуганных худых детей, жмущихся к материнским подолам, Уилл подумал, что конец войны – это всегда к лучшему, не важно, кто победил, а кто проиграл.

Весь следующий день горожане хоронили павших. Риверте, проявив определённый дипломатический такт, не стал расквартировывать свои уцелевшие войска в городе – они остались в лагере за стеной. В Дизраэль отправили только небольшой гарнизон, достаточный для поддержания порядка и демонстрации силы. Остальные же имперские воины вместе со своими недавними противниками подбирали раненых и предавали земле погибших. Изумительные улочки Дизраэля наполнились изувеченными людьми, между которых носились городские лекари. Город полнился вонью естественных нечистот и крови, но Уилл знал, что скоро этот запах развеется, его разнесёт над долиной порывистым осенним ветром, так, как разнесло клочковатый туман того кровавого утра. Сквозь тела павших прорастёт трава, и на будущий год на этом поле будут бегать и играть дети. Это жизнь, она жестока, и она возрождает саму себя, несмотря ни на что – таков её главный закон.