Текст книги "Самая главная победа (СИ)"

Автор книги: Elle D.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

И тотчас за дверью послышался отчаянный топот ног – кто-то отпрянул от двери и опрометью кинулся прочь.

Лусиана ухватилась руками за стол, словно намереваясь встать и кинуться следом – но потом разжала руки и в неприкрытой досаде пристукнула ладонью по краю стола.

– Дрянная девчонка! – в сердцах выпалила она – и тут же одеревенела от смущения, пристыженная собственной несдержанностью. – Простите меня, ради Бога, Уилл. В последнее время с ней не стало никакого сладу. Я предлагала ей отужинать с нами, но она наотрез отказалась, а теперь не придумала ничего лучше, чем подслушивать под дверью. Она всегда была несносной, но сейчас я просто не знаю...

– Она похожа на вас, – невольно улыбнулся Уилл. – Вы тоже, насколько мне известно, в её возрасте не походили на обычную юную даму.

– Верно, но я никогда не позволяла себе таких дерзостей, как эта девчонка. Простите, – вздохнула она. – Я прекрасно понимаю, что сама виновата. Это издержки дурного воспитания. Я слишком многое ей позволяю, но мы так долго были в разлуке... Вообразите, – добавила Лусиана со смехом, – она в вас влюблена!

Если бы она сообщила, что король Рикардо решил выдать за Уилла одну из своих дочерей, то и тогда не поразила бы его сильнее.

– В-вы шутите?

– Если бы. Я сама узнала недавно, но тянется это, полагаю, с тех пор, как мы все вместе провели несколько месяцев в Тэйнхайле. Ей тогда было тринадцать, а в этом возрасте привязанности внезапны и необычайно крепки. Недавно она вывела меня из себя, и я пригрозила, что немедленно выдам её замуж, если она не станет вести себя как следует. На это она заявила, что выйдет только за Уилла Норана, а иначе сбежит и подастся в партизаны в одной из мятежных провинций.

Уилл слушал, пылая от смущения. Они и вправду прожили в Тэйнхайле несколько месяцев после того, как взяли его, спасая Риверте от последствий неудавшейся авантюры. Но Уиллу всегда казалось, что юная сира Мадлена недолюбливает его, и он старательно избегал её, а когда это не удавалось, был с ней подчёркнуто любезен. Как, когда, и главное, зачем она умудрилась воспылать к нему нежным чувством – об этому Уиллу было трудно даже думать.

– Вы смутились? – Лусиана, кажется, удивилась, и её губы тронула понимающая улыбка. – Простите. Всё это вздор. Ей всего семнадцать, она слишком впечатлительна, как многие юные создания в эти годы. Я сама в том же возрасте не раз делала глупости. Но ей их наделать не позволю, можете быть спокойны.

Мадлене всего семнадцать... и правда. Как же летит время. Бойкая и дерзкая девочка-сорванец, какой Уилл запомнил Мадлену, выросла и стала девушкой с неукротимым нравом, полученным в наследство от матери. Ей всего семнадцать. Столько же, сколько было Уиллу, когда он встретил Фернана Риверте и, слишком впечатлительный, слишком неопытный, воспылал к нему нежным чувством. И не было с ним рядом строгой и любящей матери, которая оградила бы его от глупостей, заперла или задала трёпку. Боже, подумал вдруг Уилл, что я наделал? На что потратил всю свою жизнь? Мне сейчас двадцать семь – всего на два года меньше, чем было Риверте, когда мы встретились. К этому возрасту он уже завоевал полмира. А что сделал я? Преданной собакой следовал за ним по пятам? Выполнял все его прихоти, терпел насмешки, прощал измены, ничего не просил для себя, был счастлив одной только случайной лаской? И никогда не думал о том, что на самом деле, в действительности значу я сам.

– Уилл, – голос Лусианы изменился, малейшая тень улыбки ушла из него. – С вами всё в порядке?

– Да. Простите, – Уилл стиснул под столом свои колени руками так, что побелели костяшки пальцев. – Просто задумался.

– Могу я спросить вас, что вы собираетесь делать дальше?

Ещё час назад Уилл ответил бы, что хочет пожить немного здесь, поговорить с ней, пообщаться с Мадленой, повозиться с близнецами.... поноситься по окрестным полям, поваляться с книгой в траве, подумать, успокоиться, прийти в себя – словом, продолжать плыть по течению и бежать от реальности, как он делал всегда, как очень просто было делать. Но теперь всё это потеряло смысл. Напрочь.

Правда заключалась в том, что Уилл не знал, что собирается делать дальше.

Но всё же он, помедлив, ответил:

– Наверное, поеду в Даккар. Что мне ещё остаётся.

– Если он будет искать вас, я могу сказать, что вы заезжали ко мне?

Уилл содрогнулся, представив эту картину: его милость Фернан Риверте в мыле и в лютом бешенстве врывается в замок Шалле, переворачивая на ходу мебель, заглядывая в каждый чулан и рыча: "Где он?!"

– Не думаю, что он станет, – выдавил Уилл наконец. – Я... передал ему письмо. Вряд ли он озаботится поисками. Ему недосуг, – добавил он с горечью, за которую был противен сам себе.

– И всё же, – мягко повторила Лусиана, – сказать ему? Или не стоит?

Уилл помолчал. Потому нехотя ответил:

– Скажите.

– Хорошо. Уилл, прошу, послушайте меня сейчас внимательно. Я понимаю вас. И думаю, что со своей стороны вы правы. Вы слишком долго с ним были и слишком многое видели. Вам нужно немного отдохнуть. Кто знает, возможно, и Фернану это нужно. Не принимайте сейчас поспешных решений. Езжайте в Даккар, а когда эта кампания кончится, вы встретитесь с ним и спокойно всё обсудите.

– Что же тут обсуждать, сира Лусиана? – спросил Уилл. – Вы ведь сами сказали: он не изменится.

– Он – нет. Вопрос в том, переменились ли вы. И мне кажется, вам нужно время, чтобы это понять.

Она снова накрыла его руку своей, и Уилл пожал её. Лусиана ободряюще ему улыбнулась, и если бы что-то могло вдохнуть у Уилла уверенность и надежду, то эта улыбка вдохнула бы их непременно.

Если бы только хоть что-то могло.

Он переночевал в замке, и утром, передав через дворецкого прощание для госпожи графини вкупе с извинениями за спешный отъезд, покинул Шалле. И пока замок не скрылся из вида, Уиллу чудился жгучий взгляд пары тёмных девичьих глаз, неотрывно следящих за ним с крепостной стены.

Весь следующий день он ехал в буквальном смысле куда глаза глядят. Несмотря на своё обещание сире Лусиане наведаться в Даккар и всё там спокойно обдумать, Уилл сомневался, что это такая уж хорошая мысль. Там слишком многое напоминало о прошлом. Библиотека, где Риверте впервые поцеловал его; оружейная галерея, где граф испытывал его воинское мастерство, надо сказать, весьма невпечатляющее; двор, где ютились беженцы во время осады Даккара; сад, где гулял Уилл тем вечером, когда услышал нестройные звуки гитары наверху; и, конечно, их спальни – спальня Риверте, где они провели столько невероятных ночей, и спальня Уилла, где он вскрыл себе вены, когда понял, что полюбил этого человека. Окунуться во всё это и остаться бесстрастным, способным всё холодно взвесить и принять окончательное решение? Где угодно, только не там.

Но больше ему было податься некуда. Тэйнхайл, где правил Роберт со своей женой-мегерой, был для Уилла навеки закрыт. А любя господина графа десять лет кряду, Уилл так самозабвенно отдавался этому увлекательному занятию, что не озаботился завести себе друзей. Его никогда не отличала общительность, он предпочитал книгу весёлой компании, и даже во время долгих переходов с армией Риверте умудрился не завести ни единого приятеля, хотя возможностей представлялась масса. Что уж говорить о высшем обществе Сианы, где он вообще был изгоем. У него был только один друг – Лусиана, и от той он бежал так поспешно и трусливо, когда она сказала ему в глаза горькую правду, что теперь ему было бы совестно возвращаться назад. Во всяком случае, не прежде, чем он сможет понять, как снова начать уважать себя самого.

Дорога была тихой, солнце ярко сияло, озаряя золотистые поля, лёгкий ветер пригибал к земле тучные колосья пшеницы. Уилла всегда успокаивал подобный пейзаж, и понемногу он сумел вернуть ясность мыслей. Да, положение у него незавидное. Но кто сказал, что безвыходное? "Что я умею?" – спросил себя Уилл. Ну, помимо как ублажать господина графа – применение этому навыку в повседневной жизни Уилл с трудом себе представлял. Он обладал определенными познаниями в целом ряде наук, хорошо и выразительно читал, немного писал сам... вот оно – писал. У него прекрасный почерк. Риверте не раз диктовал ему письма, когда по той или иной причине не мог этого сделать сам – например, в Тэйнхайле, когда после пыток у него несколько месяцев срастались сломанные пальцы. Это непрошенное воспоминание на мгновение наполнило Уилла болью, но он тут же отогнал его и заставил себя сосредоточиться на сегодняшнем дне.

Где можно найти применение хорошему почерку и аккуратному письму? Конечно, там, где переписывают книги. Книгопечатание ещё не достигло расцвета и оставалось чрезвычайно дорогостоящим предприятием; Риверте владел одной из лучших библиотек в империи, и у него имелось довольно много печатных книг, но большая часть всё равно оставалась рукописной. А где занимаются переписыванием? В монастырях. Уилл помрачнел: он не чувствовал себя вправе даже помыслить об этом пути, слишком запятнанным он был для этого, слишком грязным. Но оставался и другой, светский путь – университеты. Самый крупный из них находился в Сиане, но туда Уиллу возвращаться не хотелось, к тому же вряд ли бы для него нашлось место в таком почтенном и прославленном заведении. А вот в какой-нибудь школе помельче он вполне мог пригодиться. Стоит навести справки... И всё-таки придётся сперва заехать в Даккар. В одну из самых долгих разлук с Риверте Уилл не знал, чем занять себя, и принялся переписывать "Полную книгу трав", один из самых знаменитых медицинских трактатов, который, ко всему прочему, был относительно невелик по объёму. Уилл завершил работу за день до возвращения Риверте, и даже удостоился от него скупой похвалы, когда показал ровно и аккуратно исписанные страницы. Ему казалось, Риверте после этого даже стал смотреть на него чуть-чуть по другому – он уважал любой труд, а перепись была именно трудом, ответственным и кропотливым. Эта книга осталась в библиотеке Даккара, но Уилл считал, что она по праву создателя принадлежит ему. И очень пригодится для демонстрации его мастерства, когда придётся просить аудиенции у хранителя библиотеки, в которую он попытается устроиться.

Итак, у Уилла сложился план. Уже кое-что, и точно гораздо больше, чем было пару часов назад. Взбодрившись, Уилл тронул коленями бока коня, переходя на рысь, и даже мысль о том, что до Дакара ещё надо добраться, тогда как он по-прежнему крайне теснён в средствах, его ничуть не огорчала. Но хорошего настроения хватило ненадолго – она померкло вместе с солнечным днём, когда небо затянуло дымчатой серой пеленой и воздух наполнился предчувствием скорой грозы. Уилл огляделся в поисках укрытия – и заметил сарай на другом конце поля, через которое лежал его путь. Пришпорив коня, Уилл понёсся к сараю, когда над головой у него прокатился первый раскат грома, а небо рассекло на две половины слепящей молнией, вонзившейся в землю далеко впереди. Уилл торопливо завёл лошадь внутрь, и тут же хлынуло, как из ведра. К счастью, сарай оказался полон свежего сена, часть которого уже увязали в тюки, а часть валялась растрепанным стогом. Лошадь тут же принялась его усердно жевать, Уилл стреножил её, сел на пол и плюхнулся в сено навзничь, жалея, что сам не может насытиться таким незатейливым образом. Если бы он не сбежал из Шалле, сира Лусиана наверняка дала бы ему еды в дорогу... эх.

Дождь никак не кончался, день клонился к вечеру, и Уилл понял, что застрял тут на всю ночь. Что ж, недурное место для ночлега, за последнюю неделю ему приходилось ночевать в местах и похуже. Он сбил в сене что-то вроде гнезда, набросав побольше соломы под голову и под бока, укрылся попоной и закрыл глаза, слушая удаляющийся грохот грома, неумолкающий шум дождя и сонное похрапывание лошади. Было холодно, но не слишком – словом, терпимо, и Уилла понемногу уносило на волнах дрёмы в край безмятежности и покоя, где не надо было ни о чём думать, ничего решать и ни от кого убегать. В конце концов он согрелся и уснул так крепко, как не спал с того самого дня, как покинул монастырь святого Себастьяна.

Но выспаться как следует ему не дали. Сперва он решил, что видит какой-то сон, в котором не было видений, а были только смутные звуки – шорох и возня, и короткий топот, словно кто-то притаптывал по земле, отряхивая грязь с сапог. Потом звуки приблизились, стали неприятно реальными, и к ним добавилось чувство, будто кто-то находится рядом. Уилл заворочался во сне, всё ещё не уверенный, явь ли это, но все сомнения отпали, когда внезапно рядом с ним в сено рухнуло что-то большое, грузное и горячее, что могло быть только человеческим телом.

Уилл вскочил, срывая с себя попону и ошалело крутя головой. Кто-то с ним рядом вскрикнул: "Что за чёрт?!", и в крике прозвучало столько неприятного удивления, что Уилл понял – его нежданный визитёр точно изумлён не меньше, чем сам Уилл. Это сразу же погасило смутную вспышку тревоги – всё же Уилл не знал, на чьей земле находится этот сарай и не нарушает ли он своим проникновением сюда сразу дюжину местных законов, каждый их которых предполагает повешение.

Он уставился в темноту – стояла глухая ночь, и хотя дождь уже стих, тучи продолжали затягивать небо, так что видно было не дальше собственного носа. Уилл протянул руку и упёрся в чью-то широкую грудь, тотчас отдёрнув пальцы.

– Простите, – сказал он, не зная, что ещё добавить.

– Это вы простите, – раздался из тьмы немного смущённый голос. Судя по этому голосу, его обладатель был примерно ровесником Уилла, и, вероятно, тоже знатного происхождения – речь звучала правильно и чисто, с каким-то чуть заметным акцентом, которого Уилл не знал. – Я думал, здесь никого нет. Ни черта же не видно.

– А лошадь? – спросил Уилл.

– Какая лошадь? А... и вправду, лошадь... Вы на ней в разведку ходили? Видно, что приучена не шуметь.

При словах о разведке Уилл напрягся, но потом понял, что в голосе незнакомца звучит улыбка. Он вообще был довольно приятным, этот голос – мелодичным, не слишком громким и в то же время уверенным. Уилл запоздало подумал, что мог нарваться на куда менее благовоспитанное общество – например, на дорожного разбойника, и вместо любезного "простите" получил бы нож под ребро.

– Что ж, – сказал незнакомец, – раз вы тут были первым, то, стало быть, на эту ночь вы тут хозяин. Пустите бедного путника переночевать?

– Пока настоящий хозяин не объявился – почему бы и нет, – невольно улыбнулся Уилл. – Тут много места, нам обоим хватит.

– И верно! Чёрт, какая же темень, хоть глаз выколи, а я аккурат сегодня днём умудрился потерять огниво... вечно я всё теряю...

Что-то покаянно бормоча, незнакомец принялся копошиться в сене, устраиваясь как следует. Он был, судя по всему, пеший, и Уилл поколебался, не предложить ли ему вместе с ним укрыться попоной. Но он тут же решил, что это не вполне прилично – Риверте неоднократно высмеивал эти его представления о приличиях, "глядя на вас и не скажешь, что вы десяток лет провели среди солдатни, Уильям". Так. Стоп. Никаких мыслей о нём сегодня. Уилл стиснул зубы и вежливо проговорил:

– Могу предложить вам седло с моего коня.

– Вы очень любезны... твою мать! – рявкнул вдруг мужчина с такой яростью, что Уилл подскочил от неожиданности.

– Что?!

– Да ничего. Крыса. Тоже, наверное, забежала погреться.

Незнакомец отвесил в темноте смачный пинок, сопровождённый пронзительным писком. По полу застучали крохотные когтистые лапки, и незнакомец вернулся к сбиванию сена.

– Благодарю за предложение, сир, но я привык к постели из соломы, как-нибудь уж устроюсь. Однако в виде признательности за вашу любезность могу предложить вам выпить. Как насчёт бражки? Осталось тут у меня немного.

Уилл согласился, хотя мысль о спиртном на пустой желудок вряд ли можно было назвать удачной. Деревенский самогон обжёг горло, Уилл закашлялся, и случайный сосед с добродушным смехом постучал его по спине ладонью. Ладонь оказалась крепкой и мозолистой – ладонь воина. Уилл такие узнавал с первого прикосновения.

– Сидэльский самогон хуже смерти, так говаривала моя бабка, – смеясь, сказал незнакомец. – Дай-ка теперь мне.

Он легко перешел на "ты", но Уилл подумал, что для двух молодых мужчин, пьющих из общей фляги самогон в стоге сена посреди ночи, это вполне допустимо.

– Так ты из Сидэльи? – спросил он, протягивая незнакомцу флягу.

– Ага. Там родился. А ты?

– Хиллэс.

– Брат по несчастью, – в голосе незнакомца послышалась кривая улыбка. А потом он вдруг сказал то, что потрясло Уилла до глубины души: – Тоже дезертир?

Уилл так опешил, что не сразу нашёлся с ответом. Во-первых, похоже, судьба свела его с человеком, совершившим один из самых презренных поступков, какие только можно представить; во-вторых, почему "тоже"?! И в третьих – да, понял Уилл, он тоже дезертир. Позорно бежавший с поля боя, не вынесший тягот войны, не способный больше приносить постоянные жертвы.

– И давно в бегах? – сочувственно спросил мужчина.

Уилл вздохнул. Ядрёная сидэльская брага развязывала язык, но что, в конце концов, он мог выболтать? Ничего важного.

– Неделю.

– А я две. Шёл через горы, боялся напрямик. Этот вальенский подонок все заставы перекрыл, не пролезешь, а в Бастардовой сейчас, говорят, такая топь, что соваться туда – всё равно что башку в петлю совать.

– Я шёл через Бастардову.

– Да ну? – в голосе незнакомца послышалось недоверие, сменившееся изумлением. – Не врёшь?! Быстро бежал, должно быть.

– Пятки сверкали, – мрачно подтвердил Уилл.

Мужчина снова вложил флягу ему в руку, и его сильные, горячие пальцы задели пальцы Уилла. Уилл отхлебнул и поставил флягу между ног. Глаза привыкли к темноте, и теперь он смутно видел очертания фигуры незнакомца, хотя по-прежнему не видел его лица.

Мужчина вздохнул и откинулся в сено, загребая его поближе к себе обеими руками.

– Да, надо было тоже рискнуть. Хотя и так получилось, только дольше. Я же пешком шёл. На лошади не доехал бы вовсе, там скальные тропки, где и человеку трудно пройти. Я эти тропки с детства знаю, в горах вырос. Мы с мальчишками из моей деревни ради забавы частенько через перевал шмыгали туда-сюда – сбегаем в Вальену, наедимся там дикой малины на склонах, и к ужину обратно, домой.

– А я думал, ты дворянин, – сказал Уилл. – У тебя хорошо поставлена речь.

– Ну да. Дворянин. Пятый сын межевого рыцаря. Отцу до меня особого дела не было, я целыми днями носился по полям и по деревням вокруг замка нашего сеньора, пока отец не ушёл на войну. Тогда и меня взял с собой.

– На войну с Вальеной?

– Нет, это ещё до экспансии было. Маркезини с Сабатела цапались в очередной раз. Сеньор моего отца был из клана Маркезини.

– А сейчас ты в какой армии? Мятежников? – невольно заинтересовавшись, спросил Уилл.

Повисла пауза, достаточно долгая, чтобы он сумел постичь всю глубину своей глупости. Ну конечно, глоток доброй браги натощак не вынудит его сболтнуть ничего лишнего! Совершенно ничего!

– А ты, значит, из вальенских, – негромко сказал парень. – Значит, мы вроде как были враги. Ну да это уже не важно, раз мы оба дезертировали, верно?

– Верно, – пробормотал Уилл. Ему хотелось ещё спросить, что заставило его ночного гостя бросить своё войско, но он решил, что для этого всё же недостаточно получасового знакомства, или во всяком случае недостаточно браги.

Хмель тем временем основательно заволок голову, и Уилл, вздохнув, улёгся обратно в сено. Разгорячённому выпитым телу стало жарко, и Уилл отбросил попону, лениво наподдав ей ногой. И уже снова начал дремать, когда вдруг ощутил на своём животе чужую ладонь – твёрдую, мозолистую. Сильную.

В первый миг он подумал, что его сосед уже уснул и случайно закинулся на него во сне. Но ладонь не осталась на месте, скользнув вниз, под выпроставшуюся из бриджей рубашку, погладив разом подобравшийся живот. И ничего случайного в этом не было.

Уилла бросило в жар. Первым его побуждением было стряхнуть эту руку, сесть и потребовать объяснений. Или, ещё лучше, ничего не требовать, а просто вскочить на коня и галопом кинуться прочь через поле, всё равно куда. Глупость и неуместность последней мысли его отрезвила. Чего бояться? Ночь, глушь, тёмный сарай, и незнакомый мужчина, с которым он обменился парой десятков слов, просунул свою тёплую ладонь ему под рубашку. Уилл Норан, каким он был лет десять назад, уже успел бы умереть от ужаса и смущения. Но он больше не тот Уилл Норан, верно? Он переменился.

Уилл лежал неподвижно и ждал, что будет дальше. Не встретив немедленного сопротивления, тёплое тело рядом придвинулось к нему ближе, приподнялось, нависая, и Уилл ощутил горячее дыхание на своей шее. Рука, поглаживающая его закаменевший живот, скользнула ниже, бережно накрывая мошонку поверх штанов... Какого чёрта? Сир Риверте, разве не этого вы от меня хотели? Вы изволили заметить, что я всё ещё слишком неопытен, что мне не мешает набраться жизненных впечатлений, хотя бы чтобы сравнить. Так вот она, замечательная возможность, сама идёт в руки... сама трогает Уилла там, где его не трогал никогда ни один человек, ни мужчина, ни женщина – никто, кроме чёртова сира Фернана Риверте. Этого ты для меня хотел, Фернан? Этого?

Что ж. Как пожелаешь.

Уилл резко повернулся, хватая незнакомого мужчину за плечо, и в тот же миг его рот смяли чужие губы. Это был глубокий и настойчивый поцелуй, непристойный, развязный – чужой язык вломился в рот Уиллу и бесцеремонно прошёлся внутри, смачивая его зубы и дёсны чужой слюной. Школа сира Риверте не пропала даром, и Уилл ответил – их языки сплелись, словно готовящиеся к соитию змеи, и сплелись тела, вжимаясь друг в друга в приступе внезапной, острой, болезненной и бесстыжей страсти. Они перекатились в сене, нагретом их телами, и Уилл оказался внизу, а незнакомец – верхом на нём, сжимая его бёдра коленями. Уилл откинулся, позволяя обеим его рукам проникнуть под рубашку, и выдохнул сквозь сжатые зубы, когда крепкие пальцы решительно и жёстко сдавили ему соски. Это было одно из самых чувствительных мест в теле Уилла, сир Риверте знал это и беззастенчиво своим знанием пользовался – а незнакомец, даже не зная, вмиг нащупал нужную струнку, а увидев, как отзывается на неё тело Уилла, не преминул тотчас на ней заиграть. Его пальцы мяли, терзали и выкручивали Уиллу соски, а губы терзали ухо, и пах его вжимался в промежность Уилла, давя на него отвердевшим и, судя по ощущению, немаленьких размеров естеством. Уилл выгибался, стонал, жмурился и вздыхал – так просто оказалось отпустить на волю его созревшую чувственность, столь долго и трепетно лелеемую в нём Фернаном Риверте. Оказалось, раз настроив этот инструмент, можно было отдавать его в любые умелые руки, а не только в руки мастера, который этот инструмент изготовил. Риверте любил повторять, что Уилл невероятно отзывчив, что его тело взрывается страстью в ответ на прикосновение, полное искреннего желания. И человек, оказавшийся с Уиллом в сарае той тёмной ночью, искренне его желал – так чувствовало тело Уилла Норана, и соответственно отвечало.

– Какой ты... – задыхаясь, выдавил незнакомец.

Уилл схватил его голову в ладони и закрыл его рот своим. Пальцами он чувствовал его волосы – не слишком длинные, густые, жёсткие, кажется, немного курчавые, или они завились от пота, которым прошибло их обоих. Мужчина выпустил один из его сосков, не переставая крутить другой, набухший и затвердевший от сладкой муки, и торопливо просунул руку под завязки его штанов, вслепую разрывая и добираясь до члена. Уилл помог ему, и очень скоро его член обвила горячечно пылающая ладонь, стиснула, вдавив большой палец в подобравшуюся мошонку. Уилл к тому времени уже порядочно возбудился – сказалось недельное воздержание, что в его жизни случалось довольно редко, – и инстинктивно толкнулся в эту сильную руку, безмолвно прося, нет, требуя, чтобы она довершила то, что начала, чтобы не останавливалась на полпути.

Но вместо этого рука разжалась. Уилл выдохнул от разочарования, застонал, снова подбрасывая пах – он понимал, что ведет себя, как записная шлюха, и ему совершенно не было до этого дела. Он хотел ласки, любви, хотел отдать себя тому, кому это действительно нужно, пусть всего на одну только ночь. Незнакомец сгреб его запястья и вздёрнул их у Уилла над головой, вминая в сено. Уилл инстинктивно напряг руки – он смог бы вырваться, если бы захотел, но смутно сознавал, что, видимо, просто вызывает в мужчинах такое желание – принудить его или хотя бы притвориться, что принуждаешь. Он опять застонал, не сознавая, как призывно и развратно звучит его стон, и незнакомец, не разжимая рук, снова приник к его губам и выпил этот стон, толкаясь бёдрами вперёд и неистово трясь своим обнажённым членом об член Уилла.

А потом его внезапно опустили, и курчавая голова нырнула Уиллу между ног, одним движением вбирая его дрожащий от нетерпения член в горячий жадный рот.

Уилл вцепился ему в волосы обеими руками и выгнулся дугой. Это было совсем не так, как с Риверте, не лучше, не хуже – просто совершенно не так. Между ним и графом успело столько всего произойти, прежде чем Риверте взял его, даже прежде чем впервые поцеловал, не закрывая глаз, пристально и с любопытством всматриваясь в его алеющее от стыда лицо. И да, в первый раз Риверте взял его силой – почти силой, оставив ему возможность сказать "нет", но Уилл тогда был не в том положении, чтобы ею воспользоваться. И это насилие, одновременно не бывшее насилием, отпечаталось в его памяти так крепко и глубоко, как он сам не подозревал. Его возбуждало это – теперь он мог себе откровенно признаться: сильные руки, тяжёлое тело, властные беспощадные губы и полное непонимание происходящего. Что, почему, как, зачем – когда не находилось ответа на эти вопросы, было проще, было лучше. Уилл развёл колени пошире, позволяя своему нечаянному любовнику заглотить его глубже, и задохнулся, когда рука незнакомца с силой стиснула его яйца, замедляя и сдерживая подкатывающий оргазм. Уилл взвыл и безотчётно ударил его кулаком в шею, и всё равно выстрелил, корчась от упоения и от боли, потому что крепкая рука продолжала сжимать его мошонку, даже когда тёплая солёная струя ударила из члена Уилла в горло мужчины, вдавливавшего его в разметавшееся сено.

Уилл откинул голову, задыхаясь. Послеоргазменная нега окатывала его медленно стихающими волнами. Он обмяк и лежал безвольно, когда мужчина отодвинулся от него и в темноте утёр рот тыльной стороной ладони. Если бы сейчас он перевернул Уилла на живот и ввёл в него свой член, Уилл бы не пошевелился и позволил ему всё, абсолютно всё. Но он лишь снова оседлал Уилла, до боли впиваясь острыми коленями в его бока, и стал дрочить свой член прямо перед его лицом, медленными, дразнящими, почти ленивыми движениями, словно его самого не снедала та ненасытная жажда, которую он только что помог утолить Уиллу. Уилл смотрел сонным, плывущим взглядом на чужой член, покачивающийся перед его лицом в темноте – незнакомый член, и хотя по-прежнему было очень темно. Уилл с удивлением отметил, что даже очертания естества этого мужчины выглядят совсем иначе, чем естество Риверте. У этого член был короче и толще, и как будто слегка изогнутый по длине – Уиллу подумалось, что должно быть странно чувствовать его в себе, может быть, даже больно, но ему отчаянного этого хотелось. Но это его желание не было удовлетворено: через пару минут член незнакомца задрожал, приподнялся и изверг струю семени Уиллу на лицо. Капли полетели на подбородок и грудь, на долю мгновения Уилл вдруг словно очнулся, и его окатило волной брезгливости и стыда, почти таких же сильных, как недавнее наслаждение.

Но всё уже было кончено. Незнакомец провёл напоследок опадающим членом по груди Уилла, задев сперва один, а потом другой истерзанный сосок, и они протестующе заныли от этого беглого прикосновения. Потом он вплёл пальцы в волосы Уилла, сжал и, наклонившись, снова его поцеловал. Но Уилл на сей раз не ответил и просто лежал, пока чужой язык вяло, с хозяйской ленцой обводил внутреннюю сторону его рта в последний раз. Потом незнакомец откинулся, что-то довольно пробормотал, и его рука похлопала Уилла по животу, безмолвно благодаря за доставленное удовольствие – ни к чему не обязывающее, ничего не значащее, обоюдно приятное.

Уилл думал, что не сможет сомкнуть глаз – но уснул ещё прежде, чем утихла возня с ним рядом.

Когда утром солнечный свет, проникающий сквозь прорехи в крыше разбудил его, рядом с ним уже никого не было – только след от чужого тела в примятом сене.

После дождливой ночи настало чудесное ясное утро, полное чистого сияния и звона росы. Уилл надеялся, что это поднимет ему настроение, но увы. Он чувствовал себя омерзительно. Когда подобная хандра накатывала на него в замках, Уилл прятался в библиотеке и сидел там, пока дела не шли на поправку; либо, если это было невозможно или нежелательно, брал с собой книгу и уходил на природу, позволяя её безмятежной силе укутать его тёплым сияющим покрывалом и развеять его печали. Но сейчас был определённо не тот случай. Не мог же он усесться на чавкающую после ливня землю посреди кукурузного поля, вытряхнуть на колени ещё уцелевшие книги и предаться чтению? Он бы и строки не прочёл, буквы бы рассыпались перед глазами. Да и это попросту глупо, в конце концов.

Всё, решительно всё было так невозможно глупо.

Уилл чувствовал себя больным. Прошедшая ночь казалась дурным сном. Уилл с радостью и счёл бы её сном, мучительным и запретным, если бы не сладкая тяжесть в яйцах, слишком хорошо знакомая и неизменно сопутствовавшая утру после ночи, проведённой в жарких объятиях греха. Уилл ехал и вспоминал: губы, руки, язык, жар чужого члена у себя в паху, брызги чужого семени на своей коже. Это было так странно, стыдно и неправильно, но это случилось, а он не просто не помешал – он хотел, чтобы это произошло. Он был рад, он отозвался на нежданный призыв незнакомца так жадно, словно только этого и ждал, словно именно за этим ушёл от Риверте. Но ведь всё совсем, совсем не так. Уилл не искал ничего лучшего, чем его несносный граф – он просто вдруг понял, что не может там оставаться, вот и всё. А это... этот... Господь триединый, Уилл ведь даже имени его не знает. Да что имени – лица его толком не рассмотрел. И вряд ли узнал бы в толпе.

Теперь всё опять до невозможности запуталось, словно ему и так недоставало забот. Мысль о том, чтобы ехать в Даккар, вызывала привкус желчи во рту; нет, он не поедет в Даккар, ни за что на свете. Во всяком случае, не прямо сейчас. А куда же он в таком случае направляется? У него почти совсем не осталось денег, пара жалких медяков жалобно бренчали в карманах. Оставалась ещё, правда, пара книг, но не так чтобы ценных, да и кому их продашь в этой глуши, в приграничье с мятежной Сидэльей? Хватит ли ему средств и сил добраться хотя бы до какой-нибудь школы или монастыря, куда-нибудь, откуда бы он мог начать? Мысль вернуться в Шалле и попросить помощи у Лусианы даже не пришла ему в голову – графиня бы не отказала, но Уилл знал, что не удержится и признается ей в совершённом преступлении. И как она тогда на него посмотрит? Как на шлюху? А разве он не является именно ею? Походная шлюха, дающая всякому, кто ни захочет...