Текст книги "Самая главная победа (СИ)"

Автор книги: Elle D.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

От дальнейшего падения в прорву этих самоуничижительных, полных страстного отчаяния размышлений Уилла спас трактир, очень вовремя выросший у дороги. От сарая Уилл проехал не так уж далеко – если бы вчера его не застала в поле гроза, он успел бы к ночи доехать до трактира, и ничего бы не случилось.... Тяжко вздохнув, Уилл спешился у ворот и ступил во двор, перебирая в кармане медные монетки и прикидывая, хватит ли на краюху хлеба или только на овёс для коня.

Вид трактира, впрочем, его обнадёжил – это был кабак самого низкого пошиба, в каких ошиваются бродяги, разбойники и прочий сброд. Липкие замызганные столы пустовали – было слишком рано для первых посетителей, и Уилл, глядя на выходящего навстречу хозяина, снова вздохнул.

– Доброе утро, – безрадостно сказал он, и трактирщик, протирая руки передником, окинул его подозрительным взглядом.

– И вам доброе, коли не шутите. Нико, задай лошадке овса, – обратился он к чумазому зевающему мальчишке, который не торопился принимать повод коня и только после приказа хозяина снизошёл до этой любезности. – А вы, сир, чего изволите? Может, пивка сперва немного для аппетиту?

Уж в чём, в чём, а в стимуляции аппетита Уилл нуждался меньше всего – живот подводило от голода. Он опять перебрал медяки, и они предательски звякнули. Чуткое ухо трактирщика прекрасно отличало звон золота от звона меди, и ленивое радушие на его лице тотчас сменилось презрительной гримасой.

– Деньги только вперёд, ежели ваша милость изволит. Времена такие пошли, сброд всякий через границу так и шастает, никому верить нельзя.

Уилл уже открыл рот, чтобы в отчаянии спросить, не может ли он расплатиться своими книгами, когда эта позорная сцена внезапно была прервана самым неожиданным образом.

– Робин! Ну наконец-то! Я думал, ты не появишься уже!

Кто-то налетел на него сзади, схватил за плечи, сжал, встряхнул, обнял. Уилл, застыв от недоумения, принимал это бурное изъявление радости, готовясь сказать, что сир, видимо, обознался – но через миг понял, а поняв, окончательно остолбенел. Он не мог узнать лица, и вряд ли бы с уверенностью узнал голос – но эти руки, эти прикосновения, крепкие объятия и жар прижавшегося к нему тела – о, это он узнал сразу.

– Идём, я подыхаю с голоду, только тебя и ждал, – хлопая Уилла по спине и сверкая глазами (серыми, отстранённо подумал Уилл, у него серые глаза), сказал его ночной знакомый, и под заметно потеплевшим взглядом трактирщика увлёк Уилла к столу в углу. – Хозяин, поджарь-ка нам ещё этой твоей яичницы с бобами. Да свиные рёбрышки, и не забудь про капусту! Капусту он квасит просто как Бог, – сообщил незнакомец Уиллу, усаживая его на грубо отесанную скамью и садясь напротив.

Уилл наконец-то смог его рассмотреть. Они оказались, как он сразу и решил, ровесниками, только мужчина был несколько крупнее его, шире в плечах и выше – что, впрочем. неудивительно, потому что Уилл так и не утратил свою подростковую хрупкость. Волосы у незнакомца оказались тёмные, но не чёрные, солнечные лучи, проникавшие в окна, вплетали в них блестящие рыжие искры. Смуглая кожа, как у всех сидэльцев, контрастировала со странно светлыми глазами – в роду у него явно были северяне, может, даже хиллэсцы. Его никто не назвал бы красавцем, но черты его были правильными, а лицо – открытым, и искренняя улыбка светилась на губах и в глазах, в уголках которых Уилл заметил маленькие "гусиные лапки". Он разглядывал Уилла так же беззастенчиво, как и Уилл его, и с минуту они просто пялились друг на друга, но Уилл почему-то совсем не смутился. Наоборот – почувствовал, как уголки его губ словно сами собой ползут вверх.

– Прости, что я так ушёл, – вполголоса сказал мужчина, глядя Уиллу в глаза. – Не хотел, чтобы ты поутру смущался.

– Благодарствую, – язвительно отзывался Уилл. – Об этом ты зря беспокоился.

Незнакомец расхохотался, пристукнув рукой по столу.

– Вижу теперь, что зря! Всё равно прости. Вот так встреча, да? Второй раз подряд, да при таких обстоятельствах – будь я хоть немного романтиком, решил бы, что это судьба.

Он говорил весело, но без насмешки, без так хорошо знакомого Уиллу сарказма, ставшего неотъемлемой частью его жизни. Его можно было слушать, не гадая, насмешничает он над тобой или же говорит всерьез. Уилл поймал себя на том, что уже улыбается по-настоящему, и что действительно не испытывает того стыда и неловкости, которые терзали его совсем недавно.

Мужчина протянул ему руку через стол, и Уилл без колебаний пожал её.

– Я Альваро. Рад знакомству.

– Взаимно. А я...

– Э, нет, – Альваро – ну наконец его хоть как-то можно называть – предупреждающе вскинул ладонь. – Оставайся-ка ты пока что Робином. А то наш хозяин ещё ненароком услышит и заподозрит дурное. А это ведь нам не надо, верно?

Уилл оглянулся на хозяина, хлопотавшего у печи. Потом опять посмотрел на Альваро, щурившегося на него с лёгкой улыбкой на губах.

– Ты вовсе не дезертировал из своего войска, – проговорил Уилл. – Ты ходил в разведку. Так?

– Ага, – кивнул тот, всё же так же щурясь. Странно, этот прищур должен был вызывать неприятные ощущения, но Уилл лишь чувствовал странную глубинную дрожь, отдававшуюся в паху, и вспоминал горячее дыхание на своей шее.

Он откинулся назад, сцепляя пальцы в безотчётном защитном жесте, и негромко сказал:

– Это многое объясняет. То, что вчера ты был пеший, а сегодня у тебя чистые сапоги и ты явно при деньгах. И больше не прячешься.

– У меня была назначена встреча, – пояснил Альваро. – Ночью, в том самом сарае. Когда ты уснул, я вышел, и встретился со своим человеком.

– Я ничего не слышал.

– Знаю, – улыбнулся Альваро. – Как бы там ни было, дела мои тут закончены, и я возвращаюсь в Сидэлью. Хочешь со мной?

Предложение ошарашило Уилла – не только внезапностью, но и непринуждённостью, с которой было делано. Тысяча мыслей завертелась в голове разом, но он не придумал ничего лучшего, чем спросить:

– И ты снова пойдёшь назад через горы?

– Нет, на этот раз мне дали проводника. Он знает лесные тропы, которыми можно перейти границу в обход застав. Выйдет куда быстрее. Ну так как? Ты со мной:?

– Ты же знаешь, что я из вальенской армии, – не выдержал Уилл. – Зачем же ты...

– Э, нет, Робин. Ты был в вальенской армии. И ты дезертировал.

– Я не...

– Дезертировал, – настойчиво повторил Альваро, так, словно знал все обстоятельства Уилла лучше самого Уилла. – Не отрицай. Я беглеца всегда узнаю по глазам. Я сам когда-то такой взгляд частенько видел в зеркале.

Уилл замолчал, не видя смысла в дальнейшем споре. В конце концов, Альваро отчасти прав. Он беглец. А бежать от себя – хлопотливое и тяжкое дело, не помешает поддержка и крепкое дружеское плечо.

– Я не предлагаю тебе становиться мятежником, – добавил Альваро, видя, что он колеблется. – Просто составь мне компанию. Как перейдём, можешь даже вернуться в свою часть.... но что-то мне подсказывает, – с усмешкой добавил он, – что ты не захочешь.

Уилл попытался представить, как возвращается. Представить Риверте, идущего ему навстречу – рука в перчатке сжимает хлыст, у ног вертятся собаки, ветер рвёт полы плаща за спиной. Что он сказал бы, если бы всё узнал о ночи на сеновале? Демонстративно зааплодировал и воскликнул: "Браво, Уильям! Ну наконец-то! Лучше поздно, чем никогда!" Или пришёл бы в бешенство, швырнул бы в Уилла такой взгляд, словно вытянул кнутом, и прошёл бы мимо? Или – Уилл боялся, что это наиболее вероятный вариант – на его лице отразилось бы то самое разочарование, что при их последнем разговоре в монастыре святого Себастьяна? Как бы там ни было – Уилл не хотел ничего этого. Ни видеть, ни слышать, не знать. Он страшно устал. От всего.

Подошёл, хлюпая сопливым носом, Нико, шмякнул перед гостями блюдо с гигантской яичницей, блестевшей дюжиной ярких желтков. Уилл схватил ложку, зачерпнул поджаренных до коричневой корки бобов, и накинулся на еду, как собака после долгой охоты. Альваро не отставал, и они ели вместе простую, грубую деревенскую. пищу из общей тарелки, молча, дружно, жадно, и ещё до того, как тарелка опустила и Нико притащил дымящиеся свиные рёбра, Уилл понял, что скажет "да". Он поедет, поедет назад в Сидэлью.

Только не к его милости графу Риверте, а с Альваро, сидэльским мятежником.

Проводник оказался женщиной. Правда, Уилл не сразу это понял – только когда ненароком заметил грудь, выпячивающуюся под объёмистым кожухом. Это открытие повергло его в шок, потому что ничто, помимо этого признака, не выдавало в их проводнике представительницу прекрасной половины человечества. Это было коренастое, крепко сбитое, мускулистое существо с фигурой в форме колоды, толстыми руками и ногами и мясистыми ушами, вызывающе топорщившимися под линией коротко стриженных волос. Одета она была тоже по-мужски, а на поясе болталась целая связка ножей всех размеров и на все случаи жизни. Шла женщина пешком, но так стремительно и неутомимо, что двум мужчинам, ехавшим вслед за ней верхом, не приходилось сдерживать коней – достаточно было, чтобы они шли шагом и не сбивались на рысь.

Уилл разглядывал женщину с невольным любопытством, отчаянно стараясь, чтобы она этого не заметила. Несчастное создание, она ничем не походила на воинственную деву, воспетую в старинных песнях – вроде сиры Лусианы, которая, как Уилл начинал понимать, являлась редким исключением из общего правила. Реальная жизнь не слишком похожа на старинную балладу, и то, что Уилл до сих пор имел мало возможностей удостовериться в обратном, было исключительно следствием тепличных условий жизни и оторванности от будней простого народа.

– Ты откуда сама? – спросил женщину Альваро. В отличие от Уилла, он вовсе не казался удивлённым, и обращался с женщиной так запросто, словно вовсе не замечал ни её пола, ни, мягко говоря. нетипичного облика.

– Из Мокрого Копытца, – отозвалась женщина; звали её Джованна, хотя Уилл мог поклясться, что когда она представлялась, то это имя прозвучало как "Джон". Голос у женщины был под стать всему остальному – низкий, раскатистый и с хрипотцой.

– Это рядом с Ущельем Мучеников? – уточнил Альваро.

– Ага. До границы оттудова полторы лиги ходу будет.

– Ты часто ходила этим путём?

– Да токмо им и хожу. Тут недалече, ежели через бор, токмо там тропок нету, надоть буреломом, а там овражками, да глядишь и выйдем.

– Долго будем идти?

– А это уж как свезёт. Дождило сильно, ежели завалило что, так надоть тады в обход. Ежели свезёт, к завтрему так и выйдем.

Уилл понимал её через слово, хотя в Сидэлье говорили на вальендо, как и на большей части Западных Земель – но это был какой-то местный диалект с щедрой россыпью просторечья. Однако общий смысл понять было можно, и Уилл, не выдержав жгучего любопытства, спросил:

– Простите, сира Джованна, могу я задать вам вопрос?

Женщина глянула на него снизу вверх, и в её простом, словно топором вырубленном лице мелькнуло смущение.

– Дык какая ж я вам сира, милсдарь. А то можно, чего ж нельзя.

– Я хотел спросить, – поймав чуть насмешливый, но в то же время подбадривающий взгляд Альваро, решился Уилл, – почему вы решили стать воином? Это принято среди вашего клана, или то был ваш личный выбор?

Женщина. не сбавляя шаг, почесала в затылке рукоятью ножа, который всю дорогу крутила в руке – Уиллу поначалу это всерьез беспокоило, но он быстро понял, что никакой угрозы этот жест не несёт.

– Дык оно так вышло, – сказала Джованна наконец. – Нашенские мужики, ну, Копытцевы, все на войну ушли. Остались, стало быть, токмо бабы. А места у нас тама недобрые всё, приграньчье – оно и есть. Рыщут всякие, то бродяги, то разбойники, то беглые, а то ещё какой сброд. Надыть кому-нить село-то оборонять. А нетути мужиков – стал быть, бабы.

– Они ушли на войну с Вальеной?

– А? Не, вальенцев тогдать ещё не пришло. Это нашенские милсдари бароны, Маркезини с Сабателой, всё глотку друг дружке рвут. Сёдня от одного придут – дескать, вот теперича ваш хозяина, а завтра глянь – уже от другого, наша, говорят, тута земля. А хто прав, хто врёт, поди разбери. И вот так оно, то один мужиков-то угонит в своё войско, то другой, а всё друг с дружкой никак не сладят.

– И давно это длится? – Уилл слушал с нарастающим интересом. Он слышал историю Сидэльской экспансии, читал о ней, но впервые говорил с её очевидцем, человеком, которого всё это задевало самым непосредственным образом.

– Угу, я ещё титьку мамкину сосала, как началось. А может, оно и раньше, да раньше ж я не упомню...

– Но когда пришла Вальена, стала спокойнее? До мятежа?

Уилл поймал на себе пристальный взгляд Альваро. Тот не вмешивался, только наблюдал, но Уиллу почудилось, что его спутнику нравится направление разговора. Альваро по-прежнему считал его дезертиром, хотя ни о чём и не спрашивал, и Уилл решил, что этот разговор им ещё предстоит. Но пока он собирал информацию,

Джованна опять почесала затылок рукоятью ножа, утёрла нос тыльной стороной ладони.

– Спокойней? Не-а. Мужиков умыкать перестали, енто да. Да только тогдать повадились имперские сборщики податей – то одна подать, то ещё какая другая. При Маркезини-то с Сабателой мы токмо десятину зерном отдавали, ну и батрачили на полях, ну и кровью ещё, ежели война. А имперские – они ж как, и на коров им подать вынь до положь, и на курей, и на поросят. Бабка Сандра садик вишнёвый растила, приехали – плати, говорят, подать на садик, потому как не холопское енто дело, вишни. И урожай забрали, ещё и плати. Так что енто может и поспокойней, а пояса затянули туже, чем при Маркезини.

– Оно и понятно, – проговорил Альваро. – Мощь Вальены держится на армии. Армия требует содержания. А где брать содержание, как не выбивая налоги из покорённых народов? Логично.

Уилл промолчал. Это и вправду было логично, вот только он прочему-то никогда об этом не думал. Он знал, что король Эдмунд, всё ещё формально правивший Хиллэсом, платит Вальене огромную дань – такова была цена за то, что армия графа Риверте не прокатилась по его стране с огнём и мечом, а так и остановилась у стен Тэйнхайла десять лет назад. Но Уилл никогда не задумывался, а откуда берётся эта дань – уж не из сундуков знати и духовенства, это точно. Что лучше, жизнь под висящим мечом постоянных междоусобных распрей – или изнуряющие поборы, ставящие народ на грань голода? Или правильнее спросить, что хуже? Уилл не знал.

– В Вальене крестьяне вроде бы не голодают, – неуверенно сказал он, и Джованна, к его удивлению, энергично кивнула.

– А то. Со своих-то, чай, последнюю рубаху не сдерут. Да и пошто, коли на то есть мы.

– А ты откуда знаешь, как живётся в Вальене? – поинтересовался Альваро, и Джованна метнула в него снисходительный взгляд.

– Дык мотаюсь же то тудыть, то сюдыть. Вожу всяких, навроде ваших милостей, а мне за то денежка. С ентого кормлюсь, и мамку с меньшими сёстрами кормлю. Братья-то все ушли.

– Их угнали воевать? Насильно? – спросил Уилл почти что с надеждой. Мятеж возглавляет капитан Витте, но стоят за ним всё те же Маркезини с Сабатела, рвущиеся к потерянной власти – вряд ли их методы существенно изменились.

– Не-а, чего ж? Сами пошли. Как вальенцев бутузить – так енто мы завсегда с радостью! – заявила Джованна и, перехватив свой нож за рукоять, с силой метнула его вперёд. Уилл вздрогнул, когда оружие коротко просвистело и вонзилось в столб дерева, пригвоздив к нему судорожно задёргавшуюся белку.

– Привал надоть, милсдари, – сообщила Джованна. – Бельчатинки изволите откушать?

На ночь расположились в том самом бору, о котором говорила Джованна. Бор этот оказался такой непролазной чащей, что Уилл невольно подумал, не пытается ли Джованна повторить подвиг знаменитого героя древности, который обманом завёл врагов своей родины в непролазные лесные дебри, где они и сгинули, предварительно изрубив героя в куски. Впрочем, они не были врагами Джованне – судя по тому, что она сказала, сидэльцы если и не приветствовали мятеж против империи, то во всяком случае не против были устроить вальенцам какую-то пакость.

Альваро с Уиллом набрали хворосту, а Джованна, разведя костёр в небольшой лощине, поджарила белку и тетерева, которого поймала, пока её спутники ходили по двора. Ужин был сытным, хотя мясо и оказалась жестковато. До отвала наевшись, Уилл с блаженным вздохом откинулся на колючем ложе из ветвей, укрытых попоной. Конь, уставший от медленного продирания по бездорожью, сонно всхрапывал рядом. Джованна быстро уснула, завернувшись в свой кожух, и её раскатистый храп сотрясал лощину, заглушая прерывистые, тревожные ночные звуки.

– Бедная женщина, – проговорил Альваро.

Уилл, уже тоже начавший дремать, разом открыл глаза. Весь прошедший день он больше размышлял о судьбах великих империй и маленьких провинций, и как-то не задумывался о себе самом, вовлечённом во всё это по воле судьбы. Весь день они с Альваро почти не разговаривали, неотступно следуя за своим проводником. Но вот теперь Джованна уснула, и они остались наедине. Значит ли это, что ему следует подвинуться к Альваро ближе или во всяком случае не возражать, когда подвинется тот? Воспоминание об их прошлой совместной ночи засело в мозгу и в животе холодным комом, но... было в этом ощущении и что-то приятное. Тень чего-то приятного. Отзвук.

– Да, – сказал Уилл, помолчав. – Никогда таких не встречал. Ей нелегко приходится.

– Она могла бы выйти замуж и рожать детей, – Альваро перевернулся на спину, закинул руки за голову, глядя в звездное небо. – В деревнях вроде Мокрого Копытца не особо смотрят на внешность, там не бывает старых дев. Она была бы счастлива простым бабьим счастьем, если бы не Вальена.

– При чём тут Вальена? Джованна ведь сказала, что это началось гораздо раньше. Из-за ваших междоусобиц.

– А междоусобицы, по-твоему, откуда идут? Никто никому не верит. Маркезини, Сабатела, дюжина других кланов помельче – все видят друг в друге врага, тайного шпиона вальенцев и предателя родного народа. Они враждуют не потому, что ненавидят друг друга, а потому, что боятся поверить потенциальному предателю.

– Они просто дерутся за власть, – сказал Уилл немного резко. – Я не вчера родился, Альваро.

Альваро повернул к нему голову. Было почти так же темно, как в сарае прошлой ночью, и Уилл словно наяву почувствовал запах сена, услышал тяжёлое дыхание над собой, ощутил руку, пробирающуюся ему под сорочку... Это воспоминание заставило его окаменеть, и он как сквозь сон услышал спокойный голос своего спутника:

– Я знаю, Робин. Но ты родился не в Сидэлье. Тут своеобразный народ. Мы очень подозрительны, и наша враждебность часто исходит именно из воображаемых преступлений, а не из реальных.

– Ты-то не слишком подозрителен. Так запросто болтаешь с солдатом чужой армии. С собой меня взял. Зачем?

– Во-первых, – Альваро улыбнулся, и в полумраке блеснули его белые ровные зубы. – сам я сиделец только наполовину. Моя мать родилась в Вальене, и в ней было поровну крови Вальены и Хиллэса. Так что отчасти мы с тобой земляки, если четвертушка хилэсской крови хоть что-то значит.

Уилл промолчал. Он тоже не был сидэльцем, но не мог избавиться от глухой подозрительности. Хотя, если уж он вправду не доверяет Альваро, то как получилось. что лежит с ним сейчас рядом у пылающего костра в Богом забытой глуши? И как получилось, что Уилл знает вкус его губ, и крепость его объятий... и вспоминает их в этот самый миг?

– А во-вторых, – продолжал Альваро, – видишь ли, Робин, я умею читать людей. Не прямо слёту, я не колдун или что-то такое – хоть мать мою некоторые называли той ещё ведьмой. Но если я был близок с кем-то, – Уилл слегка вздрогнул при этих словах, несмотря на его спокойный тон, – этот человек ничего от меня не скроет. Если он заподозрит дурное, я это почувствую. Такой вот особый дар.

– Ясно, – сказал Уилл. – Значит, ты соблазнил меня прошлой ночью исключительно для того, чтоб узнать получше. Ну, просто на всякий случай, мало ли, вдруг нам придётся вдвоём совершить увлекательное путешествие через непролазную чащу.

Он внезапно понял, что говорит как Риверте. Услышал до боли знакомые интонации в собственном голосе – желчная, режущая насмешка, – уловил тот же способ построения фраз. О Господи, подумал Уилл, неужели я стал похож на него? И даже сам этого не заметил?

Образ Риверте встал перед ним, как живой. Уилл увидел лицо, каждую чёрточку которого помнил наизусть – каждую родинку, каждую едва заметную морщинку, о существовании которых не подозревали те, кто никогда не видел его лицо так близко. Уилл смотрел на это лицо, озаренное неровным алым сиянием пламени. Потом закрыл глаза.

А когда открыл их, увидел лицо Альваро. Совсем рядом.

– Я понимаю, – проговорил он очень, очень тихо. – Всё это и впрямь выглядит странно. Но, знаешь, Робин... бывают такие встречи, которые просто должны были случиться. И ни моя, ни твоя воля тут ничего не значит. Нас обоих загнал туда дождь, а дальше... что толку теперь гадать?

Уилл лежал неподвижно, глядя на него. Альваро медленно наклонил голову, взял руку Уилла и повернул ладонью вверх, поднеся почти к самым губам.

– У тебя такие нежные руки, – прошептал он. – Ты носишь меч, но ты не воин. Чем ты занимался в рядах имперцев? Был писцом в штабе этой скотины графа Риверте? Почему ты от него сбежал?

– Я не хочу это обсуждать, – сказал Уилл ничего не выражающим голосом, и Альваро ответил:

– Ладно. Не будем.

И поцеловал его ладонь, осторожно, едва касаясь губами.

И в точности как прошлой ночью, сначала Уилл собрался протестовать. Джованна лежала слишком близко, и ночь недостаточно темна, теперь он видит лицо человека, склонившегося над ним, и знает его имя. К тому же второй раз – это не то же самое, что первый. Это уже не пьяный угар и не бурный всплеск неконтролируемого желания, не острая неутолённая потребность быть нужным, любимым... Это уже что-то значит. Что же это, Господи, значит?

– Робин... мой Робин, – шептал Альваро, целуя его ладонь, потом запястье, скользя губами под манжет сорочки, спускаясь ниже к выемке локтя.

Уилл сел, забрав у него свою руку. Альваро отстранился. С минуту они смотрели друг на друга, а пламя костра плясало в их расширившихся зрачках.

– Меня зовут Уилл, – сказал он, притягивая Альваро к себе.

Что бы это ни значило – оно просто было.

Они вышли на просёлочную дорогу к следующему вечеру, как и обещала Джованна. Дорога шла через каменистую пустошь, круто уходившую вниз – это была самая окраина предгорий, по левую руку высилась затянутая туманом горная гряда, но справа тянуло ветром равнины. Альваро сказал, что отсюда дорогу найдёт, и Джованна, взвесив в ладони туго набитый мешочек с деньгами, коротко распрощалась. Уилл посмотрел ей вслед, гадая, что было в мешочке – медь или серебро. Женщина выбрала для себя опасный промысел – попадись она имперским солдатам, и болтаться ей на первом попавшемся суку.

Что, как Уилл убедился вскоре, вовсе не являлось преувеличением.

Двигаясь с армией Риверте, Уилл имел не так уж много возможностей глазеть по сторонам. Приближение огромного войска заставляло людей прятаться по домам, обманываясь до поры до времени чувством ложной защищенности, которую им дарили глинобитные стены и хилые плетни. Армия двигалась быстро, реквизируя по пути провиант во встречных деревнях, но никаких разрушений или свидетельств лишней жестокости со стороны вальенцев Уилл не видел. Теперь ему оставалось только диву даваться, где же всё это время были его глаза.

Трупы были повсюду. Едва не на каждом перекрёстке стояла виселица, увешанная мертвецами, словно яблоня спелыми плодами. Несколько раз им встретились разрозненные группы людей, которых Уилл назвал бы предельно подозрительными – увешанные оружием, возбужденные, они крайне вызывающе отвечали на взгляды, которые неосторожно кидал в них Уилл.

– Это ваши? – спросил он однажды у Альваро, когда они спустились с пустоши и оказались в более людных местах.

– Может, и наши, – отозвался тот. – Наши сейчас повсюду. Никогда не знаешь, где встретишь новых друзей.

Уиллу почудился какой-то намёк в этих словах, и он стиснул зубы. Несмотря на всё, что происходило между ними, Альваро не предлагал ему переметнуться к мятежникам. Уилл тоже не поднимал эту тему, и пока что они просто ехали вместе, наблюдая за неотвратимым и страшным следом, который оставляя, проходя мятежной провинцией, имперская армия, как комета, оставляющая за собой в ночном небе кровавый пылающий хвост.

Там, где вальенцы уже прошли, люди становились смелее, выбирались из укрытий и говорили громче. Из обрывков таких разговоров. подслушанных невзначай, Уилл понял, что основные силы вальенцев покинули укреплённый лагерь и продолжили движение в глубь страны. Мятежники же постоянно им мешали, организуя партизанские вылазки и диверсии, обеспечивая подпольное сопротивление в занятых городах. В одной таверне Уилл услышал новость, которую бурно все обсуждали: на прошлой неделе в городе Лакрии, уже занятом вальенцами, повстанцы ночью проникли во дворец временного губернатора, назначенного графом Риверте, вырезали его со всей семьёй и выбросили тела в фонтан на главной площади. Наутро жители, в благоговейном ужасе выглядывая в окна, увидели набитый трупами фонтан, вода в котором превратилась в кровь. Это вызвало немедленную реакцию: оставленный в Лакрии гарнизон устроил погром в домах людей, подозревавшихся в связях с мятежниками. Погибли очень многие, и даже те, кто был настроен скорее в пользу империи, чем вечно грызущихся друг с другом сидэльскох баронов, после этого переменили своё отношение. В Лакрию прислали ещё войска, но это оказалось только начало. Каждый новый город давался вальенцам с трудом, но ещё труднее было его удержать. Графу Риверте приходилось оставлять а занятых городах всё более сильные гарнизоны, постоянно дробя свою армию. Уилл, слушая эти новости, хмурился: он знал, как Риверте не любит разделять войска, как сердится, когда обстоятельства его к этому вынуждают. Вообще вся эта война складывалась не так, как он привык – привычная стратегия не работала, и хотя для Риверте любые препятствия были будоражащим кровь вызовом, Уилл день за днём наблюдал, как все эти военные игрища отражаются на жизни простых людей. И чем больше он наблюдал, тем ясней сознавал, что до сих пор упускал что-то очень и очень важное.

Пик этого осознания настал на пятый день пути. Уилл почуял пожарище прежде, чем увидел его – мерзкий, тошнотворный запах сырых углей и гнилого дерева. Пожар случился, должно быть, ночью, с тех пор успел пройти дождь, прибивший запах к земле и насытивший им спёртый сидэльский воздух. Деревня была небольшой, всего на дюжину дворов, от которых остались лишь обгорелые скелеты домов и чёрные рамы того, что раньше было воротами. Изгороди, сплетённые, должно быть, из толстых прутьев, выгорели дотла. растерянные и измученные люди уныло бродили среди обломков, кто-то безуспешно пытался починить хоть что-то, плакали женщины, кричали дети, жалобно и страдальчески ныла некормленная скотина.

На краю деревни Уилл заметил какое-то сборище. Переглянувшись с Альваро, они одновременно тронули лошадей и подъехали к группе мужчин, зло и возбуждённо переговаривавшихся рядом с самым большим из сгоревших домов.

– А я говорю – вилами их надо! Вилами в жирные бока! – надрывался один, и многие согласно кивали, тогда как другие мотали головами и пытались возражать.

– У нас вилы, а у них-то, поди, мечи. И нас мало, а их – целое полчище!

– И не убили же никого, не убили же. А кто угорел, тот угорел, на всё воля господня...

– Тебе легко говорить. У тебя вон жена живая, а моя в холодной земле!

– А ну как они вернутся?

– Так я и говорю – если рыпаться будем, так точно вернутся и дорежут тех, кого недожгли!

– Добрые люди, – чистый сильный голос Альваро поднялся над гомонящей толпой, заставив шум враз утихнуть. – Что здесь произошло?

Крестьяне хмуро посмотрели на двух молодых людей, взявшихся неизвестно откуда.

– А не видно, что ли? – спросил один, обводя деревню рукой. – Налетели, ограбили, скотину увели, а потом пустили красного петуха!

– Кто это сделал?

– Да имперцы клятые, кто же ещё! – заорал мужик, требовавший хвататься за вилы, и толпа загомонила. – Будто мало крови выпили у нас, пока мы перед ними шеи гнули. Надо было последнее отобрать, чтоб подохли совсем!

– Погодите, – Уилл невольно подался вперёд, и его конь, нервно раздувая ноздри, перебрал копытами совсем рядом с напряжённо стоящими людьми. Несколько человек попятились, и Уилл, опомнившись, осадил коня. – Вы точно знаете, что это были вальенцы? Вы видели их знамёна?

– Уилл, не надо, – негромко сказал Альваро. – Ты же видишь, эти люди измучены. Не провоцируй их.

– Да, но... – Уилл осёкся, поймав на себе дюжину ненавидящий взглядов. Он мог понять гнев и горе этих людей, но... в этом не было смысла. Риверте никогда не приказывал жечь деревни. Грабить – возможно (хотя Уилл, в полной власти его неодолимого обаяния, послушно использовал выражение "реквизиция провианта у местного населения"). Это было одно из неизбежных зол войны, которую, что бы там Риверте не говорил, Уилл представлял себе вполне хорошо. Но зачем поджигать деревню? Зачем убивать? Разве что наказать за сотрудничество с мятежниками и не дать возможности оказать им поддержку в будущем?.. Да, такое было вполне возможно.

В этот миг с другой стороны деревни донёсся крик. А за ним еще, и ещё – кричали женщины, оставшиеся в стороне от общего собрания, которое случайно застали Уилл и Альваро. Уилл рывком обернулся туда, куда уже бежали все, и мужчины, и женщины, тянущие за собой плачущих детей – все бежали, чтобы убедиться своими глазами, никто не хотел верить.

Горело поле.

Деревню выжгли, но поле до сих пор стояло нетронутым: тучные колосья оттягивал наполовину убранный урожай, собранная часть которого, вероятно, погибла в сгоревших амбарах или была увезена солдатами. Но многое ещё оставалось в поле, и если была надежда у этих несчастных пережить зиму, то она была здесь, в этих колосьях, кукурузных стеблях и жёлтых цветках подсолнечника, которые росли и тянулись к небу, вопреки всему, как символ надежды, не желающей сдаваться до конца.

И теперь эта надежда тоже обратилась прахом. Стена бушующего огня ползла с дальнего конца поля, неумолимо надвигаясь на деревню. Пламя шло с подветренной стороны и распространялось медленно, но не было никаких сомнений в его происхождении – в такой сырости огонь никак не мог зародиться сам. Люди заметались, кто-то схватился за вёдра, но большинство кинулось к уцелевшим останкам домов, хватая немногие сохранившиеся пожитки, волоча детей и упирающуюся, одуревшую от голода и страха скотину. Альваро крикнул: "Уилл! Надо уходить!", и Уилл едва расслышал его в шуме криков, топота и рёве надвигающегося огня. Он смотрел на пламя, словно заворожённый, тёплая волна воздуха уже достигла места, где они стояли, и осторожно коснулась его лица. А ещё через миг нежное тёплое дуновение сменилось жаром. Беспощадным и неостановимым, как война, как смерть, как тот человек, который всё это сеял.